Текст книги "Колька и Наташа"

Автор книги: Леонид Конторович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Глава 34. Домой

В середине дня в госпиталь поступила новая партия больных. Врачи обошли палаты и выписали одних в батальон выздоравливающих, других, совсем окрепших, в 36-й полк.

Все это вселило в Кольку необыкновенную энергию, и он развил кипучую деятельность. Подолгу шептался с Гришей Дружковым и матросом Климычем, советуясь как лучше приступить к атаке на врача. Нарочно попадался на глаза Ивану Ивановичу и, окончательно осмелев, заходил к нему в кабинет, махал перед лицом врача раненой рукой.

– Вот видите, нисколечко не больно.

– Вижу, что нисколечко, – отвечал Иван Иванович, щуря свои добрые, сонные от усталости глаза, но заканчивал неизменно: – А ну, отправляйся в палату!

По совету Гриши Дружкова, Колька рискнул обратиться к главному врачу госпиталя Анатолию Григорьевичу Гаршину. Анатолий Григорьевич внимательно слушал его.

– Иван Иванович говорил мне о твоей просьбе. Мы можем тебя выписать, но при одном условии, если ты будешь аккуратно ходить на лечение.

Колька прямо к потолку взвился от радости. Если на то пошло, то он готов хоть десять раз в день приходить на лечение. Анатолий Григорьевич сказал, что десять раз ходить незачем, хватит одного. На том и договорились.

Однако одежду, измятую, ставшую какой-то чужой, он получил только к вечеру. Торопливо одевшись, попрощался со знакомыми, а с Гришей Дружковым даже расцеловался. Провожаемый напутствиями, мальчик побежал в отделение к Наташе. Но к ней не пустили.

Расстроенный Колька побрел домой.

По дороге столкнулся с бодро шагавшим Генкой. За плечом у него болтался узел. Минор весело насвистывал. Увидев Кольку, он вытаращил глаза.

– Маэстро, это вы? Ты как удрал? Как достал одежду?

– Выписали, – нехотя ответил Колька, все еще расстроенный тем, что не мог поговорить с Наташей.

Кольку беспокоило состояние Наташи, он соскучился о ней – ершистой, непоседливой девчонке. С тоской думал он о предстоящей встрече с Марией Ивановной. Ему казалось, что она заплачет, увидев его одного.

Мария Ивановна во время последнего прихода в госпиталь рассказала о своих посещениях консервного завода, о дружбе с работницами. Свое первое выступление она запомнит на всю жизнь. Слушали ее внимательно. В конце беседы аплодировали, а когда она робко спросила у одной старухи, жевавшей лепешку: «Как доклад?», та на мгновение перестала есть и серьезно сказала: «Ничего, голубушка, бывает и хуже».

Мария Ивановна не знала, плакать ей или смеяться.

О случае в красном доме Мария Ивановна избегала напоминать. Все же Колька узнал от нее: мужчина набросился на Наташу и выхватил у нее карабин. Наташа с криком выскочила с чердака и кинулась вниз по лестнице. Но мужчина догнал ее, зажал рот и начал бить. Наташа кусалась, вырывалась. Мужчина рассвирепел и бил ее до тех пор, пока она, потеряв сознание, не затихла.

– Молодцы вы у меня, Коля. Очень вы хорошие ребята, правильно поступили. Только вот лезть куда не надо – не следует.

Колька ощущал теплоту в каждом ее слове, каждом движении. Чем-то Мария Ивановна напоминала ему мать.

Охваченный всеми этими сложными переживаниями, Колька не склонен был пускаться в длинные разговоры с Минором. Кое-как отвязавшись от него, он поспешил домой.

Марию Ивановну он не застал.

Все в пятиугольной комнате выглядело по-прежнему. Сундук, на нем аккуратно прибранная постель с подушкой в ситцевой наволочке. Кровать Наташи. Комод. Мальчик потрогал печку – холодная. Часто коротали они вокруг нее долгие зимние вечера, слушая рассказы и нравоучения Марии Ивановны и ссорясь с Наташей.

Чувство глубокого удовлетворения охватило его: наконец-то дома.

Колька, не раздеваясь, опустился на стул.

Вновь осмотрелся. Около старой швейной машины приметил узел. Раньше его не было. Развязал. В нем оказались раскроенные лоскуты темно-зеленой материи и катушки.

Колька взял одну, прочел: «Фабрика Морозова». «У Каланчи нитки тоже фабрики Морозова, – вспомнил он. – Достать бы их, а потом можно проситься на фронт».

В госпитале он услышал, что создается новый 36-й полк. Попасть в полк ему поможет Глеб Костюченко, а если откажет, то – к дяде Андрею… Дядя Андрей поймет.

Обдумав все это, Колька преобразился. Пришло время действовать. Он связал узел, принес ведро воды, набрал щепок в сарае. Теперь можно в детдом.

В дверь кто-то робко постучал. Это был все тот же Генка.

– Вот и я, – сказал он и неуверенно потоптался на пороге.

Колька поморщился, его ресницы опустились, прикрывая недовольный взгляд серых глаз. Но делать нечего – дал слово вместе пойти… Осторожно надевая шинель, чтобы не потревожить больную руку, строго проговорил:

– Только смотри, не подкачай.

Генка обрадованно запел:

 
Тореадор, смелее в бой…
 

– …Хватит тебе, – недовольно поморщился Колька. Закрыв дверь, он спрятал ключ в условное место – под бочку с водой, стоявшую у входа в комнату. При этом, забыв всю свою солидность, ткнул пальцем в ледяную корку. Лед звонко треснул.

Генка не преминул этим воспользоваться, строго сказав:

– Хватит тебе!

Глаза их встретились, ребята расхохотались.

Глава 35. Детдом

Ночь была лунная. Временами налетал порывистый северный ветер. Ребята с любопытством разглядывали серое облупившееся двухэтажное здание детдома со множеством узких окон. Большинство их было забито кровельным железом или досками. Наполовину вырубленный, реденький, жалкий садик, расположенный у центральной части здания, всем своим видом как бы говорил: «Бедно здесь и скучно».

В некоторых окнах еще мерцал слабый огонек.

Колька и Генка притаились в условленном месте, против полукруглого окна, и изредка, подражая вороне, каркали. Этим сигналом Колька давал знать о своем прибытии.

Мальчики уже каркнули раз десять, но безрезультатно.

Время тянулось томительно долго.

Генка первый начал сомневаться в Каланче.

– Надует нас Каланча, вот увидишь. Если после такой длинной увертюры занавес не поднимается, нет уж, не жди.

– Да ты что! Не может он обмануть.

Но Колька уже и сам начал сомневаться.

Так, одолеваемые беспокойными мыслями, перекидываясь замечаниями, они ждали сигнала Каланчи.

Постепенно почти все здание погрузилось во мрак. Только полукруглое окно над парадной дверью, да еще два-три других тускло светились.

Колька с Генкой, отчаявшись, закаркали во всю силу.

– Карр! – надрывался Колька.

– Карр! – широко раскрывая рот, тянул Генка. – Наверное, завалился дрыхнуть, а ты тут надрывай горло.

Колька насмешливо процедил:

– А ты, видать, баиньки захотел? Небось, сам увязался.

– «Во мне, маэстро, можете быть уверены». Эх, ты…

Неожиданно над самым ухом тихо и внушительно прозвучал мужской голос:

– Ворона каркнула во все воронье горло… Вы чего тут колдуете, добрые молодцы?

Вздрогнув, мальчики разом обернулись и увидели трех мужчин. Один из них – высокий, в ушанке – добродушно пробасил:

– В казаки-разбойники играете? А не пора ли, ребятки, по домам?

По его шутливому тону Колька понял, что никакая опасность им не угрожает, и смело ответил:

– Нам нельзя по домам, мы Каланчу вызываем, детдомовского. В гости к нему пришли.

– В гости? – мужчины переглянулись. – Так-с. Не поздно ли будет?

Заметив, что Колька приготовился возразить, высокий мужчина легонько сжал его плечо и все так же добродушно спросил:

– А ты чей? Откуда сам?

– Я живу у Марии Ивановны, в ревкоме, а Генка – сын музыканта.

– У Марии Ивановны? Вот как… Ну что ж… колдуйте, – с этими словами он отошел со своими товарищами под арку противоположного дома.

– Кто они, Коля, как ты думаешь? – прошептал Генка, следя за ними.

– Мало ли кто, откуда я знаю.

В эту минуту в полукруглом окне мелькнула тень.

Мальчики притихли.

Судя по высокой, сутулой фигуре, это был Каланча.

Обрадовавшись, ребята дружно каркнули. Каланча махнул рукой: хватит, мол, раскаркались…

Друзья заторопились к парадному подъезду. Одновременно, как по команде, прильнули к двери.

Изнутри дважды, едва слышно, поскребли. Звук был такой, будто кошка царапала. Кто-то осторожно снял крючок. Дверь чуть-чуть приоткрылась.

– Колька? – хриплым встревоженным голосом спросил Каланча, высунув наружу сперва кончик носа, а затем и всю голову. – Ты?

– Я, – шепотом ответил Колька. – Я.

– И я, – не замедлил присоединить свой голос Генка.

– Ну, ты! Чья бы корова мычала, а твоя молчала. Как-нибудь без тебя, – отрезал Каланча и приоткрыл дверь настолько, что Колька смог пролезть в нее боком.

– Ведьма дома? – почти беззвучно спросил Колька, озираясь в темноте.

– А куда она денется. Занята. Время самое подходящее, гость у нее какой-то. А Степан напился до чертиков, хрюкает, как свинья. Только, Колька, смотри – ни гу-гу, а то плохо будет.

– Ну, что ты, Вася!

– То-то же, гляди!

Каланча, дернув Кольку, остановился на лестнице, по которой они поднимались, и прислушивался к шипенью старых стенных часов. Ударов не последовало.

– Всегда так, – по-приятельски сообщил он Кольке, – ширят, шипят, а потом, как безголосый гусак, молчат.

Колька притронулся к нему:

– Ну и отчаянный же ты, Каланча.

Тот выпрямился.

– Идем!

Мальчики передвигались, затаив дыхание, прижимаясь к стене, стараясь срастись с ней.

Внезапно Каланча придержал Кольку: они проходили мимо двери, из замочной скважины которой проникала тонкая полоска света.

– Комната Ведьмы! – шепнул Каланча.

Неожиданно они услыхали мужской повелительный голос. Мальчики замерли, готовые сломя голову мчаться вниз. Но Каланче захотелось узнать, кто посмел накричать на Ведьму, перед которой дрожал весь детдом. Как ни тянул Колька Каланчу, тот словно прилип к замочной скважине. Потом он привлек к себе Кольку.

– Смотри!

Они поменялись местами.

За столом сидела, поджав губы, высокая сухощавая женщина. Она смотрела немигающими глазами прямо на дверь. Кольке сделалось жутко, ему показалось, что женщина его заметила. Но прежде чем он отпрянул, до него донесся мучительно знакомый голос.

Каланча усиленно дергал за шинель, но теперь уже Колька не хотел уходить.

Снова прозвучал тот же голос:

– Еще чашечку. Ароматный чай, моя слабость. Да, сегодня для нас решающий день. Остров обязательно приедет на Нобелевский. Сведения точные. Мы подготовились. Заканчиваются списки большевиков и сочувствующих. Что вы говорите? Но и нас немало. Обожаю лимоны, искренне жалею, что в городе их не купить.

Кольку бросило в жар: «Ароматный чай, моя слабость…»

Сомнения не могло быть. «Так вот оно что. Это же тот самый доктор, шпион из кирпичного дома. Почему он здесь?»

И сразу же эту мысль вытеснила другая. Шпион узнал, что Остров будет на Нобелевском заводе. Он что-то задумал против дяди Андрея. Колька сжал руку Каланчи, склонился к нему.

– Они хотят, – зашептал Колька, – они хотят убить дядю Андрея.

И забыв о нитках, об опасности, он, оставив онемевшего Каланчу, помчался вниз.

На топот молниеносно открылась дверь и заведующая детдома цепко схватила оторопевшего Каланчу. Ни слова не говоря, она начала крутить ему ухо.

Каланча извивался, а женщина с наслаждением продолжала свое дело и злобно шипела:

– Как ты сюда попал? Зачем здесь вертелся? Что тебе надо, отвечай же, наконец! Твое место в это время в спальне.

– Да я что, да я ничего, – вскрикивал, приседая и вертя головой Каланча, – что вы, Вера Николаевна, да разве мы посме… Ой, ухо!

– Отвечай, кто побежал вниз? – зло шептала Вера Николаевна. – Степан, держи там, лови воров!

Ответом было гулкое эхо и молчание.

– Дрыхнет, скотина, – снова зашипела она. – Сговорились сжить меня со света. Я вам покажу, подлецам, – с новой силой завертела она ухо Каланчи. – Пойдешь в карцер на двадцать дней, там ты заговоришь у меня, негодяй! – Она его толкнула так, что Каланча стукнулся головой о стенку.

Вася встряхнул головой, повертел ею, потрогал ухо, затылок, снова встряхнул головой и, наконец, угрюмо сказал:

– Отрывали бы сразу, что ли!

– Вон! – затопала Вера Николаевна. – Вон говорю!

Каланча с ненавистью посмотрел на нее и, ни слова не говоря, побрел в спальню.

Глава 36. Испытание

Колька выскочил на улицу и помчался к ревкому.

Генка, решив, что дело провалилось, и за ними гонятся, громко ахнул, присел, потом подскочил и припустил за своим другом.

Из головы Кольки не выходил подслушанный разговор. «Только бы поспеть, только бы не опоздать».

В тридцати шагах от дома друзья оказались в чьих-то объятиях. Сильные руки крепко держали барахтавшихся мальчишек.

Колька подумав, что они попали в руки сообщников шпиона, пытался вырваться.

– Пустите нас, а то кричать буду.

– Не шуми, – жарко дыша, благодушно прошептал Кольке незнакомый человек. – Не расходись…

– Что вам от нас надо? – отбивался Генка, тоже стремясь освободиться.

Сбоку вынырнул высокий мужчина и внушительным басом спросил:

– Кого захватил, Демченко?

– Мальчишек!

– Ах, эти самые: «ворона каркнула»! Отпусти их. Ну, пора! Давай за мной в дом, Демченко!

– Есть, товарищ начальник!

Колька только того и дожидался и побежал дальше с удвоенной скоростью.

На углу, не успев замедлить бег, он полетел в придорожную канаву.

От удара перехватило дыхание.

– Где ты? – испуганно заметался Генка. – Куда ты, Коля? Коля!

– Тут я, – глухо ответил Колька, – тут я, в яме, не ори, подай руку…

У него кружилась голова, подступала голодная тошнота. Перед глазами прыгали огненные искорки.

Генка, суетясь, подскочил к Кольке.

– Ушиб больную руку?.. Что случилось в детдоме? Что с Каланчой? Я так и знал, что Ведьма за нами побежит. Ты бы видел, Коль, как она за нами – еще немного и схватила бы меня.

Колька не обратил внимания на Генкину болтовню.

– Хватит тебе… У тебя когда-нибудь в глазах прыгали искры? – застонал он.

– Причем здесь искры? – обиделся Генка. – Я о деле, о нитках.

– Оставь, не до них, – постепенно приходил в себя Колька.

– Как не до ниток? Смеешься? – возмутился Генка. – Зачем же мы ходили к детдомовским? И что это за люди, которые нас поймали?

– Отстань, – с трудом разжимая зубы, ответил Колька и, оттолкнув его, попытался бежать, но покачнулся. Если бы не Генка, он навряд устоял бы на ногах.

Колька снова застонал. Но теперь уже не от боли, хотя она еще не прошла, а от бессилия.

«Как же быть? Как предупредить дядю Андрея? А если попросить Генку?»

– Послушай, Минор, – еле слышно сказал он, – сбегай в ревком, задержи дядю Андрея… Ему нельзя ехать в Нобелевские мастерские… Нельзя… Его там убьют…

– А ты как? Один останешься? С ума сошел? А если тебе опять будет плохо? Замерзнешь, как муха.

– Ничего со мной не случится. Я потихоньку добреду.

– До ревкома далеко. Дай я тебе помогу. Обопрись на меня и пошли.

Колька с трудом выпрямился, отстранил руку товарища. Боль опять охватила тело, снова началось головокружение. Но он не думал о себе, мысли его были устремлены к одному: известить Острова об опасности.

– Генка, друг ты мой, беги скорее, а то опоздаешь.

Сын музыканта, наконец, понял: медлить нельзя.

– Я сделаю все, что ты сказал, – горячо зашептал он. – Можешь положиться на меня. – Минор рванулся с места.

В ночной тишине затихал, удаляясь, топот его ног.

Колька пошел, спотыкаясь, как пьяный. Он шел медленно, широко расставив ноги, покачивался, и все же упрямо продвигался вперед. Он хотел добраться до улицы, по которой, по его предположению, должен проехать Остров в мастерские. Если Генка не застанет Андрея Ивановича в ревкоме, то может быть, удастся перехватить машину.

Но через сотню шагов приступ головокружения свалил его у крыльца деревянного дома. Падая, Колька больно ударился о косяк двери и потерял сознание. Он не услышал, как за дверью послышались возня, шум, встревоженные голоса:

– Кто там?

Колька лежал, уткнувшись лицом в снег. От холода он быстро очнулся, но никак не мог отозваться на голоса и только шевелил губами.

Дверь осторожно приоткрыли, блеснул свет керосиновой лампы.

Колька зажмурил глаза и, как сквозь сон почувствовал, что его подняли и понесли.

Очнулся он в комнате, на старенькой кушетке и сразу спросил:

– Давно я здесь?

– Нет, мальчик, совсем недавно, лежи спокойно, тебе нельзя волноваться, – ответила склонившаяся над ним женщина. Она держала в одной руке лампу, другой поправляла на Кольке шинель. На ее худом озабоченном лице, так же как и на лицах других, кто был в комнате, Колька увидел сочувствие и жалость.

– Ты, должно быть, давно не ел, мальчик. Как ты отощал? Где ты живешь? Что с тобой? – допытывалась женщина.

Колька молча отстранил ее руку и попытался застегнуть шинель. Но был настолько слаб, что не смог.

– Нет, вы посмотрите, – сказал широкоплечий мужчина, – совершенно больной, он еще собирается куда-то. Лежи спокойно. Оставайся до утра у нас. Надя, принеси что-нибудь теплое, мы его укроем. Ты нам не помешаешь, мальчик.

– Конечно, – заговорили все, – не помешаешь. Лежи, куда ты пойдешь?

– В такой холод мы тебя не выпустим.

Женщина с озабоченным лицом, которую мужчина назвал Надей, передав лампу соседке, куда-то убежала. Через минуту она принесла миску, на донышке которой был суп.

– Ешь, больше у нас ничего нет. Да и у других не лучше. Ешь, а я одеяло принесу. Ты согреешься, отоспишься. А утром мы решим, что с тобой делать.

Колька с благодарностью посмотрел на нее и остальных. Так не хотелось уходить, но кто знает, какие события могли произойти за это время.

– Я пойду, – глухо проговорил он.

Лицо его при этом выражало такую решимость, что окружающие сразу расступились.

– Ну что ж, – сказал широкоплечий мужчина, – видно дело не ждет. Я пойду с тобой, провожу.

Поддерживаемый мужчиной, Колька вышел из дома. Вместе они дошли до улицы, по которой должна была проехать машина.

– Кого же мы здесь будем ждать? – удивился мужчина. – Улица пустынная, час поздний.

Колька молчал, жадно всматриваясь в темноту.

…Генка поспел в ревком, когда Остров садился в машину.

– Вам нельзя туда. Там вас убьют, – выкрикнул он, – крепко схватив Острова за шинель. Задыхаясь, он рассказал обо всем и о Кольке…

– Садись и показывай дорогу, – открыл перед ним дверцу Остров.

Старенький автомобиль давно не ездил с такой скоростью.

Первым увидел Кольку Генка.

– Вот он! Вот он! Колька! – закричал он на всю улицу.

Машина остановилась. Колька кинулся к ней.

Остров, мгновенно поняв все, поблагодарил человека, поддерживающего Кольку, и повел мальчика к машине.

Из-за угла вышла группа вооруженных людей.

Один из них, придерживая кобуру, подбежал к Острову, загудел басом:

– Товарищ предревкома, Андрей Иванович? Вы?

– Бухта? – повернулся к нему Остров. – Как операция? Все благополучно?

– Контра обезврежена! Вот они, – указал Бухта на стоящих под охраной арестованных: заведующую детским домом, шпиона и еще одного. Третьего с утра ждали и дождались.

Узнав Кольку, Бухта покачал головой и сурово нахмурил брови:

– Ворона каркнула во все воронье горло… Вы нам чуть всю обедню не испортили. Кстати, на будущее: ночью вороны не каркают, так-то…

Попрощавшись с Островым, он пошел.

Колька робко спросил:

– Кто он?

– Бухта? Чекист. Всю шайку раскрыл. И на Нобеле тоже, да и того… с перевоза…

Глава 37. На фронт

Через некоторое время, окончательно выздоровев, Колька твердо решил уйти с частями Красной Армии.

Однажды утром Костюченко, он и Наташа сидели в комнате. Мария Ивановна ушла в детский дом, которым она заведовала после ареста Ведьмы.

Костюченко суровыми нитками зашивал обшлаг Колькиной шинели. Работал он иглой ловко, любовно. Видно было, что за свою трудную матросскую жизнь он не раз занимался этим. Когда зашил, отодвинул от себя рукав, придирчиво проверил работу, даже подергал и остался доволен.

Он до того увлекся, что казалось, совсем не замечал, как мальчик нетерпеливо вертелся на скрипучем стуле. Над городом, тихо стрекоча, пролетел аэроплан. Колька подбежал к окну. На крыльях его ясно виднелись красные звезды.

– Наш, дозорный, – сказал Костюченко. – пока вы в госпитале, ребята, лежали, наши-то одного сбили, к рыбам пустили в Волгу. Боятся они теперь нас, ясное море. Небо-то наше теперь, флотцы!

Костюченко снова занялся своим делом.

Колька несколько раз пытался заговорить ним, но моряк с большим увлечением продолжал шить, при этом напевал вполголоса:

 
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут…
 

Матрос умолк, проверяя обшлаг шинели. Он откусил зубами нитку, разгладил пальцами шов и, довольный, улыбнулся:

– На, получай!

Наконец-то! Колька потянулся к шинели, но моряк, любуясь своей работой, продолжал:

– Зашито, парень, навечно, мертвым узлом… А это что такое? – оборвал он себя, указывая на готовую оторваться пуговицу, – чего она болтается? Не дело! Погоди-ка, сейчас мы ее пришвартуем.

Но Колька торопился: ему надо было попасть к Острову ровно в двенадцать часов. Он рассчитывал, что тот поможет ему уйти на фронт.

– Да я потом, дядя Глеб, сам сделаю. Спасибо вам.

Глеб Дмитриевич лукаво посмотрел на Кольку и грустно отвернувшуюся к окну Наташу. Моряк прекрасно понимал: не терпится пареньку, во сне видит, как бьет Деникина. Костюченко добродушно сказал:

– Спасибо? Что ж, доброе слово! Им хоть и не закусишь, а, пожалуй, иногда ни на что не променяешь. Да ты не очень торопись. Сам понимаешь, успеется…

Что именно успеется – Костюченко не сказал, но было совершенно ясно, что он имел в виду.

– Я не могу ждать! – взволнованно ответил Колька. – Дядю Андрея прозеваю.

– А ты не горячись, тихий ход, самый тихий, – успокаивал Глеб Дмитриевич. – Я вот хочу задать тебе вопрос, на зрелость проверить. Вопрос серьезный, как говорится. Очень важный. Наташа, ты тоже послушай.

– Так вот, – после паузы продолжал матрос, – задам я тебе, Коля, очень важный вопрос. Ты как относишься к Советской власти – индифферентно или не индифферентно? Ну, ясное море, говори!

Костюченко любил иногда озадачить собеседника иностранным словечком.

– Чего? Чего? – спросил Колька и в недоумении уставился на моряка.

Матрос, довольный произведенным впечатлением, строго сказал:

– Я говорю, к Советской власти ты как относишься?

Коля замигал глазами. Он не знал, зачем Глеб Дмитриевич задал такой вопрос. Не для того ли, чтобы показать, что он, Колька, еще во многом не разбирается и что ему еще рано воевать.

– А что это такое, дядя Глеб? Это самое индии…

Матрос словно не замечал смятения мальчика. Прежде чем ответить, встряхнул с некоторым сожалением шинель: «Эх, жаль, дырок больше нет», – и сказал:

– Так-то, малыш, значит, не знаешь? – слово «малыш» он подчеркнул и с упреком покачал головой. – Что значит отсутствие образования. Правильно говорится в пословице: «Ученье – свет, а не ученье – тьма».

…Все ясно: дядя Глеб не хочет пустить его воевать против Деникина, считает маленьким. Его, Кольку, маленьким… А он-то верил Глебу Дмитриевичу, считал своим другом. И Наташа молчит, отвернулась. Неужели они заодно?..

Раз так, Колька сейчас докажет, что он не «малыш».

Прежде чем матрос успел сообразить, в чем дело, Колька вырвал у него шинель и схватил лежавший на стуле вещевой мешок. Нижняя губа мальчика задрожала. Сорвавшимся от обиды голосом Колька крикнул:

– Я за Советскую власть, если надо… – и, не договорив, выскочил из комнаты, с силой хлопнув дверью. На улице слезы застлали ему глаза.

А Глеб Дмитриевич посмотрел в окно на бегущего Кольку, сдвинул на затылок бескозырку и повернулся к Наташе:

– Твердый парень. Хорошая порода, отличный моряк выйдет. А фронта ему все-таки не видать – мал еще…