Текст книги "Колька и Наташа"

Автор книги: Леонид Конторович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Глава 14. Наташа недовольна

О чем только не передумала Наташа в минуты томительного ожидания. Раз двадцать, то кипя негодованием, то боясь, что с Колькой случилась беда, хотела она проникнуть в мрачный кирпичный дом.

И лишь боязнь перед псом останавливала ее. Собака хитрила: она отворачивалась и притворялась, что ей совершенно все равно, войдет ли девочка во двор или нет. Но по вздыбленной шерсти на могучей шее, по вздрагивающей верхней губе, обнажавшей чудовищные клыки, Наташа видала: попадись она только собаке – тотчас последует расправа. Еще и за Кольку достанется.

– Что ты там делал? – с возмущением встретила она выбежавшего Кольку, и задорный вздернутый носик ее сморщился от негодования.

Колька бросил в санки пилу и топор, выхватил у девочки веревку, балуясь, ткнул ее пальцем в бок и побежал. Остановился он у ветхой круглой будки, заклеенной приказами, объявлениями и афишами.

Поведение Кольки совсем возмутило Наташу. «Какой же он товарищ, да?» Она волновалась, ждала, мерзла. У нее до ломоты озябли ноги. И ко всему еще этот противный пес. А Коля, видите ли, смеется да еще толкается. Нет, этого она так не оставит.

Она догнала смеющегося Кольку и срывающимся от сдерживаемых рыданий голосом обрушилась на него:

– Ты, ты – бессовестный… Ты, да, да – бессовестный!

Колька возмутился.

– Бессовестный? – Он схватил ее за плечи и встряхнул. – А ну, посмей еще раз сказать!

Голова у Наташи мотнулась в сторону. Она вскрикнула.

Колька опомнился, отпустил ее и отошел в сторону, не смея поднять глаза на Наташу.

Наташа жалобно, без слез всхлипывала:

– Я же не хотела так, у меня вырвалось, – твердила она, – не буду больше. А зачем ты побежал? Почему ты так долго не выходил? Я совсем замерзла…

– Доктора задержали. Они не сразу дали инструмент. Зато, когда я уходил, дали мне книгу и леденцы.

– Книгу, конфеты? Ой, ой! Так бы сразу сказал. – Наташа повеселела. – А ну, покажи книгу.

Заложив конфету за щеку, с наслаждением посасывая ее, девочка бережно перелистывала страницы, боясь замазать их.

Только теперь Колька увидел, как Наташа замерзла: нос слегка опух и покраснел, губы посинели. Ему стало жаль ее. «Надо скорее сдать инструмент – и домой».

– Наташа, дай Купера, побежим – согреемся!

Но девочка не собиралась расставаться с книгой. Она пыталась спрятать ее за спину.

Колька вырвал у Наташи книгу.

– Дома посмотришь.

Наташа отвернулась от Коли и, стараясь заглушить новую обиду, начала читать объявления.

– «Срочно, без запроса, ввиду выезда из города продается велосипед «Дукс № 1». «Дантист вставляет коронки и зубы из золота клиентов».

– Пойдем, – позвал ее Колька, – пойдем скорее.

Но Наташа продолжала читать. Вдруг она повернулась к Кольке:

– Смотри… «К населению города… Ревком просит граждан сдать во временное пользование топоры, пилы по адресу…»

– Вот здорово! – сказал Колька, и они побежали.

Глава 15. Разные бывают встречи

На бегу Колька и Наташа обсуждали, что будет, когда они доложат Острову о своих успехах.

– Обрадуется он, – солидно говорил Колька, гордо оглядываясь. На салазках, радуя слух, весело позвякивали топоры и пилы. Некоторые из них – заржавленные, тупые, часть топоров без топорищ, но разве их нельзя исправить? Еще как можно!

Запыхавшись, пошли пешком. Помолчали. Потом заговорил Колька.

– Отец мне рассказывал, Наташа: заживем скоро без буржуев. Хорошо станет: и хлеба, и картошки, и сахару – всего будет вдосталь. И я тогда, знаешь… Только ты не смейся, не будешь? Нет? Я тогда заведу голубей. А ты?

Наташа ответила не сразу. Она вспомнила, как, протирая стекла в ревкоме, распелась и до того увлеклась, что не заметила, как за ее спиной собрались красноармейцы. Когда она кончила петь и случайно выдавила уголок треснутого стекла, который еле держался, все засмеялись.

Наташа испугалась: где в такое время достанешь стекло? Но все смеялись, и она успокоилась. Остров погладил ее по плечу и сказал (она хорошо запомнила его слова):

– Хорошая ты девочка, Наташа, и поешь хорошо. Не за горами тот час, когда все дети, по всей России, будут учиться. Пошлем и тебя. В консерваторию. Не плохо! И будет у нас своя рабоче-крестьянская певица. Да еще какая!

– Хорошо будем жить, – вспомнив все это, проговорила Наташа, – пойдем в школу, дадут нам новые книжки. Ой, как я хочу, скорее бы. Знаешь, Коля, – мечтательно продолжала она, – люди будут жить в больших и красивых домах. Дома-то будут даже лучше, чем у миллионщика сторожева, да?

Колька задумчиво покачал головой.

– Дома-то такие построить – сколько народу потребуется? А куда денутся все эти, – указал на одноэтажный, покосившийся от старости дом.

– Народу хватит, – уверенно ответила Наташа. – Знаешь, сколько у нас народу в России-то? Тьма-тьмущая, не сосчитать. А знаешь, мама мне сошьет для праздников красивое платье, обязательно шерстяное и купит желтые туфли с пуговками, да. Я их буду беречь, по грязи ни за что не пойду. Сколько ни попросишь, не пойду. А там, может, артисткой стану. Очень я, Коля, люблю, когда красиво поют, и сама люблю петь, так уж люблю, так люблю…

Колька рассмеялся:

– Петь ты любишь, хлебом тебя не корми.

Наташа вдруг погрустнела:

– Хлеба я бы сейчас поела.

– И я бы. Хоть полкаравая, – поддержал Колька, – я бы его сразу раз, раз… Ну довольно, а то вроде от разговоров еще голоднее стало. Зайдем еще сюда. Заодно и согреемся.

* * *

Прежде чем они открыли запорошенную снегом дверь, навстречу им вышел матрос Костюченко.

– Кого я вижу на горизонте? Салют, флотцы, – засмеялся он, расправляя свои широкие плечи. – Вы не ко мне ли? Курс проложен точно.

Наташа, радуясь встрече с Глебом, поправляя выбившиеся из-под платка колечки волос, звонко ответила:

– А мы и не знали, дядя Глеб, что вы здесь стоите на квартире.

– Отрапортовала! – Матрос увидел санки. – Ого-го, да у вас целый склад. Значит, тоже собираете топоры.

– Собираем, – в один голос ответили ребята.

Матрос легким движением надвинул Кольке на лоб шлем. Из-под козырька смешно выглянул кончик носа.

Наташа рассмеялась.

Колька сердито поправил шлем.

– Что ты своими зелеными глазами семафоришь!

– Какие есть, такие и есть, – отрезала Наташа. – Тебя что, завидки берут? «Зеленые, зеленые…» Лучше подумал бы, как свой шлем поубавить. А то ходишь, как с колоколом на голове, только что не слышно: бом, бом, бом…

– Отставить, флотцы, – вмешался Костюченко, – отбой. Пошли на склад сдавать инструмент. Я там сейчас с Петром орудую. Полный вперед. Недалеко тут, за углом, – и, видя, что Колька смотрит то на него, то на дверь рассмеялся. – Здесь, дружище, ни топора, ни топорища не сыщешь. Опередил вас. Сам отнес.

Несмотря на сопротивление Наташа и Кольки, Костюченко повез санки сам:

– Это мне в удовольствие.

У склада они увидели много людей. Народ шумел. Кто-то весело кричал:

– Которые с острыми топорами, готовьтесь Деникину голову с хвоста отрубать.

Рабочий лет пятидесяти, в промасленном ватнике озабоченно спрашивал у Петра, помощника Костюченко:

– Не надо ли еще чего? Может, направить топоры или пилы?

Петр, подмигнув ребятам, как хорошим знакомым, ответил:

– Да уж сами справимся, батя, иди домой, замерз, поди.

Выяснив у Петра, как идут дела, матрос обратился к детям:

– Сдали инструмент? Поплыли.

Обратно шли вместе. Матрос шагал с гордо поднятой головой, сильный, уверенный, широко расставляя ноги. Рядом с ним, подпрыгивая, старались не отставать Наташа с Колькой.

По дороге Костюченко расспрашивал Кольку о его жизни. Но отвечала, торопясь, больше Наташа. Колька заикнулся, что он не доволен домашней работой, ему хочется настоящего дела.

– А знаете, ребята, приходите на Волгу, – подумав предложил Костюченко, – дрова пилить.

Колька обрадовался:

– Вот здорово! А когда прийти, дядя Глеб?

– Много знать будешь, скоро состаришься! Придет время, узнаешь. А пока ребят организуйте с улицы. – Он достал из кармана бушлата ломоть хлеба и разделил его на три равные части.

– Берите, – сказал Костюченко, – заработали!

– Не надо! – отстранил его руку Колька. Голодный огонек блеснул в глазах мальчика. – Мы на Волге сазанчиков наловим, ухой наедимся.

– Рыбак! – слегка насмешливо сказал Костюченко. – Разве ты не знаешь, что на Волге сазан зимой спит? Да что вы, ребята! Народ за осьмушку по две ночи дрожит на холоде, а вы на дыбы. Заработали, значит – получайте!

– Зачем нам ваш паек? – все еще пыталась протестовать Наташа. – Сами-то голодные.

– Насчет меня – ваше дело маленькое, – отрезал Костюченко. Закладывайте за щеки и марш по домам, рыбаки. А теперь до свиданья, счастливого плавания!

Глава 16. Бой

По дороге Наташа ворчала:

– Глеб-то Дмитриевич только с тобой да с тобой. И о работе на Волге, и про ребят. А я что? Я разве плохо собирала инструмент? Скажи, ну, что молчишь? Плохо, да?

Колька пожал плечами. Опять прицепилась. Разве он виноват, что Глеб больше обращался к нему?

– Будет тебе. Давай лучше побежим, согреемся. Небось, не обгонишь меня. Только кричишь: «я, да я».

– Это я-то не смогу, я? – мгновенно вспыхнула Наташа. – Посмотрим… – и она помчалась вперед. За ней полетели пустые санки.

У Кольки скользили сапоги. Он отстал. Когда расстояние между ребятами значительно увеличилось, Наташа на ходу обернулась и кричала:

– Что, получил, да?

Неожиданно навстречу Наташе, размахивая руками, выскочил курносый веснушчатый мальчик и ловко подставил ей ножку.

Наташа, раскинув руки, упала в сугроб, но тотчас же вскочила на ноги.

– Ты что? Ты что?

Мальчик нырнул в сторону, молниеносно схватил выпавший у Наташи кусочек хлеба, засунул его в рот и стал, давясь, жадно жевать.

Колька сразу узнал веснушчатого. Это был Генка – сын музыканта, который жил недалеко от старой Колькиной квартиры. На улице его прозвали Минор за то, что он любил вставлять в разговор это непонятное слово.

– Я ничего не сделал, – дожевывая и торопясь проглотить хлеб, выдавил Генка, – шел, нога поскользнулась, ты за нее зацепилась.

Вмешался подоспевший Колька:

– Врешь! Я сам видел, как ты ножку подставил.

– И хлеб мой съел, – сказала Наташа.

Но Генку нисколько не смутили такие серьезные обвинения.

– Я никогда не вру, – назидательно промолвил он, проглотив, наконец хлеб. – А ну, скажи еще хоть полслова – и дело твое минор.

– Сам ты Минор, – не на шутку рассердился Колька.

Мальчики настороженно закружились, зорко следя друг за другим.

Внезапно Колька резко остановился и бросился на Генку.

Они сцепились, яростно нанося друг другу тумаки, топча в грязном снегу свалившиеся шлем и шапку.

Генка вырвался. Мгновенье смотрел на тяжело дышавшего Кольку, потом с победным кличем ринулся на него и нанес ему удар в живот.

Дыхание у Кольки перехватило, он застонал и свалился в снег.

– Ах ты, бессовестный, задира, раз так – берегись! – закричала Наташа и яростно вцепилась Генке в волосы.

Генка взвыл. Он решил, что на него налетело не менее дюжины ребят.

– Будешь, будешь знать, – приговаривала Наташа.

Кто знает, как дальше развернулись бы события, если бы не вмешался вышедший из-за угла пожилой прохожий.

– Девочка, и не стыдно тебе? С мальчишками дерешься. Сейчас же прекрати, пока не снял ремень, слышишь?!

И когда Наташа, недовольная, что ей не удалось расправиться со своим врагом, отцепилась от Генки, а Колька с трудом поднялся на ноги, мужчина строго продолжал:

– Нашли время, сорванцы. Пороть вас некому.

Ребята, мрачно глядя друг на друга, разошлись.

На углу они на миг остановились и погрозили друг другу кулаками.

Что-то будет впереди?

Глава 17. Дома

Дома Мария Ивановна внимательно посмотрела на Наташу и Кольку и сразу поняла: с ними что-то случилось. Не говоря ни слова, она поставила на стол наполненные супом глиняные миски.

Отдельно на тарелке лежали кусочки воблы и хлеба чуть побольше спичечной коробки.

Наташа и Колька, довольные, что Мария Ивановна не задает им вопросов, молча ели. Осторожно, боясь пролить хотя бы каплю супа, подставляли под полные ложки хлеб. Хлеб они берегли на второе.

Но так долго молчание не могло продолжаться.

Мария Ивановна задумчиво покачала головой, пригладила Наташины волосы и, с сочувствием глядя на Кольку, спросила:

– Кто же тебя так изукрасил? Неужели из-за топоров? Пускай отказали бы в инструменте, насильно мил не будешь, а то ведь избили, ироды!

Как только заговорила Мария Ивановна, Колька начал давиться и обжигаться. Ему было стыдно. Если б за пилу или топор, а то… Колька понимал: Мария Ивановна ждет объяснений. Наташа тоже не решалась рассказывать о драке, чувствуя себя виноватой.

Увидев, что ребята перестали есть, Мария Ивановна сказала:

– Ну, уж суп-то не виноват, ешьте. Всему свой час, разберемся.

Она переставила стул к окну, поближе к свету и уселась вязать варежки. Вязала она их для выздоравливающих красноармейцев, урывая для этого каждую свободную минуту. Обычно эта работа доставляла ей удовольствие, она отдыхала за ней. А сейчас, расстроенная, нервничала, часто вздыхала.

– Мама, – не выдержала тягостного молчания Наташа, – ты больше нас не пустишь, да?

– Как не пущу! Пущу. Только вот досадно, что есть еще на свете люди, которые могут обидеть ни за что, ни про что.

Колька угрюмо отодвинул тарелку.

– Нас никто не обижал, тетя Маша. Нас везде хорошо встречали. Это я подрался! – последние слова он произнес с каким-то отчаянием, решив: «будь, что будет».

– Только и всего, – рассмеялась Мария Ивановна. – А я, старая, грешным делом, нехорошо на людей подумала: не с охотой, мол, помогают. Ан нет, ошиблась. Люди-то лучше, чем я о них думала. А драки промеж мальчишек – дело обычное. Ну, полно вам сидеть без дела, беритесь-ка за ложки, пока суп не остыл…

Наташа слушала мать, глядя в сторону. Иногда у девочки мелькала озорная мысль рассказать, что она тоже участвовала в драке, но боязнь огорчить мать удерживала ее.

К концу обеда Колька сообщил Марии Ивановне:

– Тетя Маша, а нас дядя Глеб пригласил поработать на Волге, попилить.

– Хорошее дело… Ну, я поднимусь наверх, чай отнесу.

Ребята знали: это для Острова.

Минут через десять Мария Ивановна вернулась.

– Уехал, – махнув рукой, недовольно сказала она, – вызвали новый госпиталь смотреть. Еда-то у него на самом последнем месте. Телефоны без конца уши надрывают, от народа отбоя нет. Дверь не закрывается. Город-то в опасности. К Андрею Ивановичу люди-то и идут. Одни докладывают, другие просят топливо для заводов, третьи – насчет амуниции и пушек. Голова кругом может пойти: каждого пойми, с чем пришел, разберись… Да что это я? – спохватилась Мария Ивановна. Но, одевая пальто, опять заговорила:

– Обшивать армию мастериц не хватает. Сбегаю-ка я, ребятишки, к знакомым бабонькам, пускай помогут. Ну, а вы не очень-то балуйтесь, садитесь-ка лучше за книги.

Вернулась Мария Ивановна, когда совсем стемнело. По выражению ее лица ребята сразу поняли, что она довольна. Сметая веником снег с сапог, она рассказывала, что многие домашние хозяйки согласились помочь Красной Армии.

– Только вот плохо с нитками, нет их в городе, – озабоченно закончила она. – Не знаю, как и быть.

– А где же их можно достать? – спросил Колька.

Мария Ивановна пожала плечами.

– Не знаю, Коля, поживем – увидим, а сейчас пора спать! Стелите-ка свои постели.

Наташа, показывая взглядом на мать, тихо стала шептать что-то Кольке.

– Обязательно, – с жаром ответил он.

– Значит, утром, да?

– Да.

Дети улеглись.

Мария Ивановна поправила на их постелях колючие солдатские одеяла и погасила свет.

Глава 18. Накануне именин

На следующий день к ним забежал Глеб Костюченко. От его крупной, крепко сколоченной фигуры, широких, размашистых движений и громкого голоса в комнате сразу стало тесно и шумно. Он много шутил, щекотал отбивавшихся Кольку и Наташу.

– Мария Ивановна, – говорил он, – ну и дали мы им.

– Кому?

– А вы разве ничего не слыхали? Ай-ай-ай, какая отсталость! Наши вышибли белопогонников из Губовки и Барановки. Всыпали им… Солидные трофеи: орудия, пулеметы, винтовки. В общем – склад. Ну и людишек прихватили. А красноармейцы на фронте взяли и стишки сочинили. Как раз в точку, ловко получилось. Сегодня в газете напечатали.

Рассказывая, Глеб сиял так, словно сам участвовал в разгроме белобандитов.

Наташа затеребила его за рукав бушлата.

– Расскажите, дядя Глеб, расскажите стихи.

– Наташа, понежнее, последний бушлатишко разорвешь, в тельняшке оставишь, – отбивался от нее Глеб Дмитриевич. – Мария Ивановна, умоляю, защитите меня от нее.

Мария Ивановна с напускным огорчением всплеснула руками:

– Не обижай, доченька, моряка, не обижай, милая, он у нас слабенький, хиленький, маленький – полкомнаты занял.

Все дружно рассмеялись, а громче всех – Глеб.

Наконец Костюченко многозначительно прищурился и вытащил из кармана газету:

– Слушать меня, только чур не перебивать, а то собьюсь с курса.

– Не будем! – закричали Колька и Наташа.

– Отставить. Начинаю:

 
Французам и британцам,
И всем американцам,
Душителям Руси,
За пушки, пулеметы,
Винтовки, самолеты —
Огромное мерси!
Что новое сраженье,
То новое снабженье.
Военного добра —
Высокая гора!
Спасибо вам, бароны,
За ружья и патроны,
Снабжай через беляка
Армейца-храбреца.
 

Дети развеселились, Наташа громко распевала: «Спасибо вам, бароны, за ружья и патроны…»

Глеб поднял руку:

– Концерт окончен! – сунув Марии Ивановне небольшой пакет с рыбой, Глеб Дмитриевич поздравил ее с днем рождения, напомнил ребятам, чтобы завтра с утра явились на Волгу на распиловку дров и ушел…

Еще вечером Наташа и Колька договорились написать Марии Ивановне поздравительное письмо. И теперь, улучив минуту, когда она вышла, сели за стол.

– А как же начнем? – спросила Наташа, очищая бумажкой перо. – Только не думай долго, а то мама придет.

– Как же не думать? – говорил Коля, мучительно ища первые слова. – Как начать?

Они посмотрели друг на друга и погрузились в размышления.

– Вот что, – предложил через некоторое время Колька, – давай так…

– Знаю, знаю, – закричала Наташа, – подожди, я сама, я первая скажу, да. Слушай… «Дорогая наша мама»… писать?

– Нет, – решительно пережил Колька. – Лучше будет как оно по правде, пиши: «Дорогая мама и тетя Маша…» Согласна?

Наташа кивнула головой.

– Тогда пиши… Ну, что ты так медленно, – Колька торопил Наташу, боясь, что все мысли вылетят у него из головы. К тому же каждую минуту могла зайти Мария Ивановна. – Ну, скоро?

– Да что ты привязался? Садись сам пиши. Строчит, как швейная машинка, а я поспевай. Видишь, стараюсь, буквы покрасивее вывожу, ну, смотри, видишь, да?

– Причем тут швейная машина? – с обидой отодвинулся от нее Колька. – Я тоже хочу, чтобы лучше получилось.

Он загрустил. Нет его матери. Ее дня рождения уже не праздновать. Они всегда отмечали это событие. Последний раз Колька принес ей сирень. Мать прижала к лицу цветы, вдыхала их аромат и гладила по голове Кольку. «Милый ты мой», – несколько раз повторила она.

По Колькиному лицу Наташа догадалась о его настроении. Она мягко коснулась его руки.

– Ну, давай… Я поспею, можешь говорить быстро-быстро, как пулемет.

Они написали:

– «Дорогая мама и тетя Маша! Сегодня вам исполнилось пятьдесят лет. Мы любим вас и желаем много-много счастья!»

Поставили свои подписи. Сперва Наташа, а затем Колька. По нескольку раз перечитали написанное, остались довольны.

– Хорошо, – сказала Наташа.

– Ничего не скажешь, – согласился Колька.

Особенно понравился конец письма, то место, где говорилось: «желаем много-много счастья».

После полудня пришла Мария Ивановна, прочитала лежавшее на комоде письмо, украшенное по бокам цветами, нарисованными Наташей, прижала к себе ребят и крепко расцеловала их. Наташа застеснялась:

– Ну что ты, мама, ну что ты!

– Дурочка ты, Наток. Дурочка еще.

Мария Ивановна выбрала самый лучший кусок вареной рыбы, положила на плоскую эмалированную тарелку, прикрыла белоснежным полотенцем и, захватив, как всегда, стакан чаю и ломтик хлеба, пошла наверх.

Наташа открыла ей дверь.

– Можно, я пойду с вами, – спросил Колька. Ему хотелось увидеть Андрея Ивановича.

– Сама управлюсь, – ответила Мария Ивановна.

У дверей кабинета Острова ее задержал белобрысый, с детскими пухлыми губами дежурный, лет восемнадцати. Он строго сказал:

– Нельзя. Занят. Слышишь, как шумят там.

Мария Ивановна нахмурилась.

– Неразумное болтаешь. Человека кормить собрались, а он «нельзя», – и, властным движением руки отодвинув часового, бесшумно вошла в кабинет.

Кроме Острова, там находилось еще трое: двое – крестьяне, а третий – военный. Они стояли у вороха одежды, сваленной на пол, и о чем-то горячо спорили.

Приземистый, с черной окладистой бородкой и строгими голубыми глазами крестьянин, обижаясь на военного, искал поддержки у Острова.

– Как же так, товарищ начальник! Прохор зря свою власть выказывает, очинно зря. Дело-то добровольное. Дала Евдокия сапоги, а ты ей не мешай, не моги. И вернуть их обратно не имеешь никакого такого права. Евдокия свое преподносит от чистого сердца.

Военный протестующе поднял руку.

– Загнул, брат, Иннокентий Дмитриевич. Разумный мужик, а такое говоришь. Я из этой деревни, – обратился он к Острову. – У Евдокии Никаноровны муж убит на фронте, детишек полна изба. Нуждается она…

– Товарищи, товарищи, так ничего не решим. Прошу по порядку, – сказал Остров. – Расскажите подробно, в чем дело, – обратился он к недовольному крестьянину.

– А чего говорить, – обозлился тот, – и так яснее ясного. Мы, то есть мужики и бабы села Николаевского, надумали всем народом помочь красным воинам. Бабы связали тридцать девять пар шерстяных носков, кроме того, собрали белья, овчинных шуб – верно. Не все новые – четыре, овчин столько же. И еще – папаха, гимнастерка и пиджак… Ну и там немного рыбы и хлеба сверх разверстки. Евдокия-то, солдатка, разумная баба – дала мужнины сапоги. А он, – указал крестьянин на военного, – узнал об этом и говорит: «Не надо, мол, отдайте обратно ей». Ну, где тут загиб? Где?

– Никакого загиба, – успокаивающе сказал Остров. – Большое вам спасибо за вещи, товарищи!

Он каждому крепко пожал руку и обратился к военному.

– Сапоги, конечно, придется возвратить, но осторожно, не обидев солдатку. Передайте ей и всем крестьянам большое пролетарское спасибо. Люди отрывают от себя последнее, чтобы поддержать защитников революции. Такой уж у нас народ, с большой душой и большим сердцем.

– Верно, – сказала Мария Ивановна. – Народ у нас такой – слов хороших, чтоб о нем сказать, не хватает.

Остров улыбнулся.

– А знаете, товарищи, даже враги вынуждены признать нашу силу. Как-то белогвардейская газета так и написала: коммунисты действуют не по принуждению, не за деньги, а по убеждению. А ведь это относится не только к одним коммунистам. Вся Россия, весь народ поднялся по убеждению, что так жить, как до сих пор, нельзя. Вот в чем гвоздь-то! Этого, к сожалению, не понимают наши враги. Впрочем, мы постараемся втолковать им это.

– Надо уму-разуму учить, раз не понимают! – строго сказал один из крестьян.

– Да и вас не мешает поучить, – решительно поставила на стол тарелку Мария Ивановна. – Второй день не евши, – показала она глазами на Острова.

Остров развел руками в смущении:

– Вот это нападение. Братцы, спасайте.

Бородатый рассудительно заметил:

– Чего спасать. Без еды негоже. Силы нужны. Пошли, ребята.

Хлеборобы вместе с военным попрощались и ушли.

Расправляясь с рыбой, Остров спросил:

– Как там Наташа и Колька?

– Ничего… Сегодня инструмент весь день собирали, наголодались. Сейчас по полведра супа съели.

Остров вдруг поперхнулся.

– Постойте, – только тут разглядев, что ест, повернулся он к Марии Ивановне, – а это что такое? Откуда? Чем вызван такой пир?

Мария Ивановна смутилась, потом твердо сказала:

– Мне уже пятьдесят лет, Андрей Иванович, всего за свой век повидала – и горя, и радости. Простому человеку тяжело жить. Он жадный к жизни, к хорошей. Пришла Советская власть – простой человек на ноги встал. Ему – почет, ему – уважение.

– Но… – попытался что-то сказать Остров.

– Нет уж, вы меня послушайте, – горячо прервала его Мария Ивановна. – Сызмальства работала без разгиба: пряла, боронила, жала. Знаете, как у нас дома, умывшись, вытирались? Мамка подолом, папка рукавом, а мы, ребятишки, так просыхали. Выросла, ушла на Волгу искать свою долю. На всю жизнь руки у меня рыбой пропахли. – Она посмотрела на свои руки не то с уважением, не то с сожалением.

В комнате слышалось тиканье часов. За окнами, неторопливо кружась, падал крупный снег.

– Замуж вышла. Наташа родилась. А потом убили мужа, ночами не спишь – слезы глотаешь, сердце кричать просится, а ты подушку кусаешь, молчишь. А нынче я… И все такие, как я. На свою дорогу вышли. Вот как, Андрей Иванович!

Остров, ничего не понимая, потер лоб:

– Вы хорошо сказали, Мария Ивановна. Очень хорошо… Только, – он посмотрел на тарелку.

Мария Ивановна строго сказала:

– Это сегодня Костюченко… Пятьдесят лет мне сегодня исполнилось.

Остров встал. Лицо его посерьезнело. Он подошел к женщине, взял ее руку.

– Пятьдесят лет? Поздравляю вас, Мария Ивановна, желаю много лет жизни. И чтобы все было так, как вы хотите.

Он на секунду задумался, вернулся к столу, выдвинул ящик. В его руках оказался выдавший виды сборник стихов Пушкина. Любимая книга, с которой он никогда не расставался. Андрей Иванович, прощаясь с томиком, подержал его на ладони, потом раскрыл и негромко прочел:

 
Товарищ, верь, взойдет она,
Заря пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна
И на обломках самовластья…
 

– Возьмите себе на память, Мария Ивановна, – сказал он, протягивая ей книгу.

Мария Ивановна почувствовала, что значила для него эта книга. Но как отказаться от подарка?

– С грамотой у меня плоховато, – нашлась Мария Ивановна. – Пускай остается у вас, Андрей Иванович.

– Ничего, – сказал Остров. – Учиться никогда не поздно. Скоро все учиться будем.

Мария Ивановна бережно взяла томик.

– Спасибо, Андрей Иванович, – и собралась уйти.

Остров задержал ее.

– А рыба?

– А рыбу, – суровым командным тоном сказала Мария Ивановна, – а рыбу вы съедите в честь дня моего рождения.

– Ваши именины, а мне подарок?

– Какой же это подарок? – совсем рассердилась Мария Ивановна. – Неужели вы хотите меня обидеть? В кои времена свежемороженый судак, а вы…

Остров весело рассмеялся.

– Сдаюсь, сдаюсь! Вы же замечательный агитатор… А знаете – это мысль. – Он внимательно, как на нового человека, посмотрел на нее. – У нас на консервном заводе много женщин, и ни одного агитатора.

– Что вы, – вспыхнула Мария Ивановна, – да меня засмеют. Какой я агитатор?

– Замечательный, – лукаво улыбнулся Остров. – На собственном опыте убедился.