Текст книги "Колька и Наташа"

Автор книги: Леонид Конторович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Глава 19. События на Волге

Солнце еще грело слабо, на ветках не набухали почки, но уже чувствовалось приближение весны.

Заметно укоротились ночи, сумерки стали по-весеннему прозрачны. На дорогах кое-где уже таял почерневший снег.

Волга – огромная и широкая – просыпалась от зимнего сна. Вечерами, когда город утихал, с низовьев доносился глухой треск льда.

Пройдет немного времени, Волга взломает ледяные оковы и умчит в море их обломки. Широко, широко разольется река!

А пока над Волгой раздавался веселый звон топоров, визг пил.

По всему берегу, куда ни бросишь взгляд, копошился народ. Людей много. Одни пилят бревна, другие колют, третьи складывают дрова в клетки. Большая группа рабочих железнодорожников депо разбивают старые баржи, вмерзшие в лед.

Нелегко вырубать бревна из льда. Но Колька, Наташа и несколько ребят трудились наравне со взрослыми.

Мальчики были с улицы, где когда-то жил Колька. Это он уговорил их идти на заготовку дров.

Вася, самый маленький из ребят, восторженно воскликнул:

– Мы сделаем столько, столько! Здорово сделаем!

Работами распоряжался Глеб Костюченко. Он успевал побывать везде. Одному даст совет, другого отругает, третьего подбодрит шуткой.

Только и слышно было:

– Глеб Дмитриевич! Товарищ Костюченко!

Другой стал бы нервничать, сбился с ног. А матрос словно окунулся в родную стихию и, ни секунды не отдыхая, работал как-то весело и радостно.

– Флотцы, а флотцы, – кричал он рабочим лесопильного завода так громко, что за версту было слышно, – флотцы, ни одного бревнышка не оставим Волге-матушке, все – госпиталям и пекарням!

«Флотцы» дружно отвечали:

– Есть, товарищ капитан!

– Что вы, братцы, да какой я капитан? – подмигивал матрос и сдвигал бескозырку почти на самый затылок, вызывая восхищение мальчишек, которые ломали голову, пытаясь понять, каким образом держится у Глеба головной убор.

Вася даже спросил:

– Как у вас уши не мерзнут?

– Военная тайна, браток, но по секрету могу сказать: снегом растираю.

Сложив руки рупором, перекрывая шум, Костюченко крикнул рабочим судоремонтного завода, разгружавшим баржу с бревнами:

– Эй, эй, на барже, как дела?

– Хороши, Глеб Дмитриевич, скоро пилить начнем.

– Добро!

Матрос подошел к ребятам. Заметив, что Наташа не может попасть топором в одно и то же место, сказал:

– Дорогу старому дровосеку. Погоди-ка, Наташа, отойди в сторону. – Он взял у нее топор и легко, словно играя, отбил лед с одной стороны бревна. Потом, быстро постукивая топором обошел вторую сторону, подсунул лом, и бревно с сухим треском вывалилось изо льда.

– Так держать! – скомандовал он и пошел к красноармейцам.

Колька трудился изо всех сил. Несмотря на холод, на лице у него выступили капельки пота.

Приведенные им Миша и Боря освоились быстро. Хуже было с Васей. Маленького роста, с заостренным от недоеданий лицом, он очень скоро уставал, тяжело дышал. Видя, как Борис, – высокий, худощавый, – отбивал бревна, а Миша, белобрысый паренек, одетый в материнское пальто, с залихватским видом при каждом ударе топора ухал, Вася тяжело страдал. Он часто дышал на замерзшие пальцы, с горечью признавался:

– Ничего не получается!

Колька его успокаивал:

– Пойдет, увидишь, Вася, наловчишься!

– Верно, верно, – пряча волосы под старый шерстяной платок, поддерживала его Наташа.

После того, как вырубили двадцать бревен, Колька объявил перерыв, и ребята присели отдохнуть.

Мальчики разговорились. Вася был очень удручен своими неудачами. Борис решил подбодрить его.

– Не унывай, чего нос повесил? Ну, вначале ни тпру ни ну. Эка беда! Стал бы я нос вешать! Ты послушай меня, Васька. Не бойся ты топора: вцепись в него покрепче, приподними, нацелься, да как жахни во всю силу. Бревно напополам. Ей богу, сразу напополам.

Борис схватил топор и проделал три-четыре взмаха в воздухе.

– Видел? То-то же. А ну повтори хлопче да смелее!

Маленький Вася схватил топор и изо всех сил ударил по стоявшей чурке. Та разлетелась.

Все ахнули. Особенно были потрясены Вася и его учитель Борис.

Колька осмотрел топоры. У Миши он притупился. Колька взял его и с укоризной покачал головой:

– И что ты, Мишка, все ухаешь да ухаешь. Как филин какой. Мог бы и полегче, топоры-то чужие, возвращать придется.

Он развернул сверток, лежавший около бревна, достал брусок и начал затачивать лезвие. Сразу посыпались советы.

– Наискось давай! Честное слово, наискось, – клялся Борис и бил себя рукой в грудь.

– Поплюй на брусок, да не жалей. Слышь, что говорят! – оживился Вася, почувствовавший себя после своего могучего удара не последним в этой группе.

– Ты бы, Коля, сверху вниз, – признавая свою вину, говорил Миша и даже приподнялся на носки, показывая, как следует точить.

– Не слушай его, хлопче! – надрывался Борис. – Ты, Мишка, не лезь, испортил, так не суйся. Давай, Колька, наискось. Честное слово, наискось.

В эту ответственную минуту на берегу появился Генка.

Заметив Кольку в окружении товарищей, он напустил на себя независимый вид.

Приход его был отмечен взрывом возгласов:

– Минор идет! Ишь, как форсит!

– Плывет, как лодочка!

Генка даже глазом не моргнул. Держа во рту подобранный на улице окурок и презрительно улыбаясь, он медленно приблизился к Кольке. Он подражал портовому забияке. На самом деле Генка был далеко не из храброго десятка.

С минуту царила напряженная тишина:

– Наше вам почтение, шпингалеты, – презрительно оттопырив нижнюю губу, снизошел наконец Генка. – Что раскудахтались?

Колька молчал. Появление Генки предвещало драку, а ему было сейчас не до нее.

Генка вызывающе пустил в лицо Кольке клуб дыма.

– Бросай топор. Померяемся.

Вел он себя вызывающе, убежденный в своем превосходстве над Колькой.

Колька закашлялся, отмахнул рукой дым.

Рядом с ним стал Мишка.

– Ты что, Минор, привязался?

Ребята, как по команде, сгрудились около Кольки и Генки.

Раздались воинственные выкрики:

– Музыкант несчастный!

– Бей его!

– Давай проучим зайца-кролика.

Крупными шагами к ним приблизился Борис. Готовый вот-вот броситься на Генку, он нервно мял снежный ком.

– Сейчас же укатывайся, слышь, хлопче. Живо!

Генка струсил:

– Значит, все на одного? Эх вы, головастики, – побледнев, отступил он.

– Сейчас узнаешь, вобла, – Борька замахнулся, но его руку перехватил Колька.

– Пусти, говорят, – горячился, вырываясь, Борька, – я ему покажу, где раки зимуют, он у меня, несчастный музыкант, узнает, как задирать. Пусти, слышишь, Колька, а то, ей-богу, и тебе влетит.

Колька, оттолкнув его, сурово нахмурил брови.

– Подожди, Борис, не к тебе Минор пришел, – и круто повернулся к Генке. Лицо у Кольки побледнело, шлем сбился набок.

– Минор, – тихо проговорил он вздрагивающим от гнева голосом, – от стычки не отказываюсь. Но ты сам видишь – народ кругом.

Генка понял положение Кольки и, злорадствуя, зашумел.

– Ага, испугался!

– Я испугался?! – возмутился Колька. Взгляд его потемнел. Кулаки сжались. – Молчи, слышишь, замолчи! – и он толкнул Генку.

– Ребята! – прогудел голос матроса. – Ребята, что у вас такое бурное затевается? Никак, драться задумали? Смотрите, а то всех на берег спишу!

– Нет, – помолчав, откликнулся Колька, – это мы так!

– Начнем?! Ну! – петушился Минор.

Зная, что после предупреждения матроса Колька, избегая драки, все вытерпит, Генка кричал:

– Начнем, ну, начнем!

Но Колька уже остыл. Он протянул Генке запасной топор:

– Успеем еще. Бери, потягаемся, кто больше сделает, – и, обернувшись к товарищам, крикнул:

– Начали, ребята! Вася, становись за крайнее бревно.

Не скрывая недовольства, бросая угрожающие взгляды в сторону Генки, мальчики приступили к работе.

Генка, стараясь понять, шутит ли Колька или издевается, с недоумением вертел в руках топор.

Но никто не обращал на него внимания. Словно он не существовал. Такое безразличие и неуважение обидело Генку.

Миша с особенным остервенением заухал. Вася после нескольких ударов в минутном отдыхе разогнул спину. Борис, красный и потный, откатывал ломом большущее бревно.

Генку упорно никто не замечал. Ладно! Он засвистел и вяло ударил топором по льду. Ишачить он не собирался. Все-таки он сын музыканта, а не крючника.

Колька неодобрительно посмотрел на него. «И зачем мне понадобился этот музыкант? Что он фасонит? Прогнать бы Минора, да с треском. А может быть еще раз поговорить с ним?»

– Свистишь? Как они, – Колька указал на людей в хороших шубах и дорогих меховых шапках, лениво и неумело работавших на берегу, – это буржуи, их силой заставляют. А ты что? Эх, Генка!

– Ты меня не агитируй! – разозлился Генка. – Понял? Не на того напал. Хочу свищу, хочу пою!

Но от сравнения с буржуями ему стало не по себе, сквозь веснушки на щеках пробилась краска.

А Колька, понизив голос, с раздражением говорил:

– Уходи, я с тобой по-хорошему, а ты… Бросай топор! Уходи! Слышишь?

– Вот и не заставляй, нечего, – ворчал Генка. – А насчет топора – захочу, так запущу, что и концов не сыщешь. Понял?

Колька отступил, глубоко вздохнул и махнул рукой: как хочешь, мол.

«Значит, в самом деле надо мною никто не шутит, – подумал Генка и сперва неохотно, но постепенно все более увлекаясь работой, застучал топором, жмурясь от ледяных брызг. Подумаешь, велика наука колоть дрова, вот посмотрим, кто еще позади останется».

…Солнце высоко поднялось над широкими просторами реки. Удивительно чист был воздух. Далекий противоположный берег с рыбачьими посудинами казался почти рядом. Хорошо были видны колокольни деревянных церквушек, расположенных на возвышенных местах, а ближе – темные деревья с обнаженными ветвями. Ветерок с Каспия доносил солоновато-горький, раздражающий запах моря.

А люди работали – дружно, яростно, весело.

Почти не слышно было разговоров. Лишь изредка ворвется в перестук топоров и визг пил задорный девичий смех или отдельный выкрик.

До ребят донесся простуженный голос Глеба Дмитриевича:

– Поднажмем, граждане и гражданки, поднажмем, флотцы!

Глава 20. Что было дальше на Волге

Мария Ивановна появилась среди ребят незаметно. Одетая, как всегда, в свое старенькое с облезлым воротником пальто, она осторожно держала начищенные до блеска судки.

«Наверное, нам что-нибудь поесть принесла, – подумал Колька и посмотрел на друзей. – Ох, и обрадуются они».

Мария Ивановна развязала платок на голове и, указывая на бревна, недоверчиво спросила:

– Неужели всю эту гору своротили?

Наташа, гордая, что она наравне с мальчишками участвует в работе, пряча упорно налезающие на глаза волосы, неожиданно для себя сказала:

– Мешают, мама, лезут и лезут.

Мария Ивановна добродушно ухмыльнулась:

– Я тебе, Наташа, про Ивана, а ты мне про Петра. Бревна-то сами заготовили?

Наташа обиженно сморщила нос:

– Известно сами, а кто же еще?

Мария Ивановна сказала с уважением:

– Ну вот что, работяги, принесла я вам немного супу, только хлеба нет.

– Ша-баш! – обрадовано возвестил Колька.

Ребята смотрели на Марию Ивановну, на судки.

Легкий шумок прокатился среди мальчишек: «Вот это да…»

– Суп-то горячий, – сказала Мария Ивановна и задумалась: в кастрюлях было на двоих.

Колька понял ее, поняла и Наташа, а Мария Ивановна, видя, как кое-кто из ребят облизывает губы, пригласила:

– Ну, что ж, кто самый храбрый, подходи! – и достала две деревянные ложки. – Ну-кось, работяги, смелее, не трусь!

Вася притянул к себе за плечо длинного Борьку и, щекоча ухо жарким дыханием, прошептал:

– Ну и ну, смотри-ка, всех угощает!

Борька, проглотив слюну, громко ответил:

– Нет уж, хлопче, с чего ты взял? Это Наташе и Кольке. Верно, я говорю? – повернулся он к товарищам.

– Всем, всем мама принесла. Правда, мама, всем? – Наташа подбежала к матери.

– А как же, дочка! – ответила Мария Ивановна. – По нескольку ложек, а каждый попробует горячего – согреется. Ну, будет вам рассуждать, ешьте. Чем богаты, тем и рады.

– Вот видишь, – обращаясь к Борису, гордо сказала Наташа, – а ты говорил!

С этими словами она посмотрела в кастрюлю и прикинула, сколько в ней супу.

Подошел Колька и тоже заглянул.

– Ложек по шесть-восемь можно!

Мария Ивановна молча наблюдала за детьми. Много отдала бы она, чтобы накормить их досыта, хоть бы хлебом. А ребята, смеясь и толкаясь, установили очередь. Первые двое, захватив ложки, подзадориваемые остальными, начали хлебать суп. Но только они вошли во вкус, как их уже затеребили задние:

– Хватит, довольно! – и отобрали ложки.

Генка отказался участвовать в общей трапезе, хотел уйти, но Колька его задержал:

– Брось ломаться, заяц-кролик. Небось, так есть хочешь, что всего трясет. Съешь свою долю, а там ставь паруса.

Колька явно подражал Костюченко.

Генка снисходительно ответил:

– Ладно уж, так и быть, доставлю тебе удовольствие.

Услыхав это, Наташа фыркнула. С самого прихода Генки ей хотелось еще раз вцепиться ему в волосы, но она понимала, что Колька и сам с ним может справиться, но здесь нельзя. Попробуй она затеять что-нибудь такое – позора не оберешься. Поэтому она избегала стычки с Генкой.

Взяв судки, теперь уже блестевшие не только снаружи, но и внутри, Мария Ивановна направилась домой. Ребята с новыми силами взялись за топоры.

Во второй половине дня на Волгу приехал Остров.

Коренастая фигура его появлялась среди работающих то тут, то там.

С ним рядом шли Бухта из ЧК и Глеб Костюченко.

– Жаль, – обратился к ним Остров, – очень жаль, что трамвайная линия не проложена к порту, быстрее вывезли бы. Впрочем, Настин обещал развернуться.

– Настин? – покачал головой Костюченко. – Не верю я ему.

Остров, перешагнув через комель сосны, увидел издали Марию Ивановну.

– Мария Ивановна, – громко позвал он ее, – Мария Ивановна!

Мария Ивановна, стесняясь, перекладывая из одной руки в другую судки, подошла и поздоровалась.

– Вот, полюбуйтесь, – серьезно сказал Остров, – новый докладчик. Великолепный агитатор. Направили ее на консервный завод.

Мария Ивановна смутилась: «Серьезно он или шутит?» Но Остров уже попрощался с ней и заторопился дальше. Они подошли к группе судостроителей, расположившихся на отдых.

Завязалась оживленная беседа, пошли в ход «козьи ножки». Дым поднялся такой, словно причалила целая флотилия.

Сутулый служащий в башлыке с раздражением говорил:

– Не понять! Я бухгалтер, да-с. Разве мое дело сегодня пилить дрова, завтра рыть окопы? Нет-с, уверяю, все идет не так.

– Враг сжал город с трех сторон, – сурово сказал Остров. – Топливо больше неоткуда получить. А без топлива нет хлеба, в госпиталях раненые мерзнут. Колоть дрова сегодня – необходимо. И в этом нет ничего унизительного.

– Чего там, все, сто потребуется, сделаем, себя не пожалеем, – сказал средних лет рабочий с большими жилистыми руками.

– Правильно! – одобрительно зашумели кругом.

– Я так понимаю, – потирая небритую щеку, вмешался рабочий в промасленном ватнике, – позовет партия – за винтовки возьмемся, а сегодня – дрова важны.

– Верно, Тихон! – поддержали его.

– Сколько мечтали о ней, о своей власти! – продолжал Тихон, – не отдадим! Считаться нам не приходится.

…Тем временем Колька объявил новый перерыв.

Шумно усевшись на бревно, ребята делились новостями.

– У меня, хлопчики, мама шьет гимнастерки для красноармейцев. Она старается, работает ночами, глаза не бережет. Пока все не сделает – хоть убей, не бросит, – повествовал Борис. Он гордился своей матерью, но утаил одну подробность: спать и он тоже не ложился, стараясь помочь матери.

– А у нас, – растягивая слова, сказал маленький Вася, – Зина и Вера корпию [2]2
  Корпия – короткие нити старого полотна, раньше заменяла вату.


[Закрыть]дергают.

– А у нас ничего не делают – вызывающе сказал Генка. – Ну и что ж с этого?

– Какая тебя муха укусила? – удивился Борис.

– Ох, Генка, – не вытерпела Наташа, – надоел ты мне хуже горькой редьки.

– Бухта, Костюченко! – позвал подошедший к ребятам в этот момент Остров, – идите сюда, тут редька есть.

Все вскочили.

– Ну-ка, показывайте редьку, где она, – строго вопрошал Остров.

– Редьку мы любим, – сказал Костюченко, подталкивая в бок посмеивающегося Бухту, – первая еда, сейчас мы ее…

– Ну, что ж вы, а? – спросил Остров. – Утаиваете редьку?

– Никакой у нас редьки нет, – буркнул кто-то, – это все Наташа.

– Ого! – глядя то на ребят, то на бревна, сказал Остров. – Потрудились вы славно.

– Мы еще не то можем, – гордо ответила за всех Наташа, – сейчас пилить станем.

Колька поморщился, услышав хвастовство Наташи, но смолчал, тряхнул головой и крикнул:

– Начнем!

После минутной суеты все взялись за пилы.

Колька пилил с Мишей, довольный, что их работу видит Остров.

Наташа изо всех сил тянула на себя пилу. Та непослушно извивалась, стонала и двигалась рывками. Казалось, все мешало девочке: и налезающая на глаза прядь волос, и расстегнувшаяся пуговица пальто. Наташа нервничала, на глазах у нее выступили слезы.

Боря, ее напарник, тихо, чтобы не слыхали другие, уговаривал:

– Ну, чего ты нюни распустила? Ну, чего, хлопче?

– Я не хлопче, – глотая слезы, готовая зареветь на всю Волгу, огрызнулась Наташа. – Видишь, все из-за волос. Лезут в глаза, меша-ают…

Боря отлично понимал, в чем дело, но тихо соглашался:

– А я сразу понял, что ты из-за них. Только трошечки закрой кран и не плачь. Ты спрячь волосы, хлопче, чтобы не путались.

– Дурак ты, Борька, какая я тебе хлопче?

Остров, наблюдавший за ними, подошел к девочке и взял ее за руку.

– Давай вместе, Наташа, – предложил он и опустился на правое колено, – ну, становись!

Андрей Иванович умел и любил пилить дрова. В детстве ему приходилось этим заниматься у бабушки, потом в ссылке. Для него это было удовольствием, а не тяжелым и неприятным трудом. Он отдыхал в это время.

– От себя легче, – объяснял он. – Вот так! Хорошо, хорошо! Еще раз! Не толкай, свободней. Легче, легче. Еще раз, не торопись, так.

Сперва неуверенно, потом свободнее пила, повинуясь опытной руке, пошла по своей узкой дорожке. Влажные опилки посыпались на снег.

Наташа радовалась. Слезы высохли. Она почувствовала себя спокойнее. Она не хуже других может пилить дрова. Наташа даже тихонько засвистела от удовольствия, но вспомнив, как Мария Ивановна ругала ее за эту привычку, стала что-то напевать.

Уже давно ушли Остров, Бухта и Костюченко, уже уехал, поскрипывая полозьями, нагруженный дровами первый обоз. Уже спустились над Волгой сумерки. Где-то, зажженный хлопотливой рукой, вспыхнул костер, а ребята все еще работали, забыв обо всем на свете. Работал с ними и Генка.

Глава 21. Колька и Генка

Через несколько дней Колька встретил Генку на Волге. Генка уже часа полтора безрезультатно ловил рыбу в выдолбленной кем-то лунке.

Неудача раздражала его: он обещал матери наловить рыбы для больного отца и не преминул при этом, как обычно, прихвастнуть: «Можешь быть уверена, мама, это будет окунь, в три ладони». Но ему чертовски не везло, – где там в три ладони, хоть бы мелюзги набрать.

Колька, не подозревая о душевном состоянии Генки, в весьма радужном настроении расположился неподалеку от него. Он тоже пришел ловить рыбу. Насадив на крючок жирного сопротивляющегося червяка, он поплевал на него и тихонько размотал ушедшую в темную глубину леску.

Долго ждать не пришлось. Начался клев. Дрожа от возбуждения, Колька едва успевал вытаскивать трепещущую рыбу. Скоро у его ног подпрыгивали семь полосато-золотистых окуней.

«Уха обеспечена. Мария Ивановна обрадуется!»

Окрыленный успехом, он не замечал, как настроение Генки все больше портилось.

А тот не мог спокойно перенести удачу соперника.

Два часа сидел он своей проклятой лунки и хоть бы для смеха клюнуло, а этот только присел – и потянуло… Где же на свете справедливость?

– Послушай, Генка, – прервал его мысли Колька. – Кажется, все. Улепетнула стайка. А у тебя как?

В безобидных словах удачливого рыбака Генке послышался намек на его неудачу.

– Что расквакался, несчастный подлодочник. Подумаешь, поймал несколько замороженных окунишек. Уходи, пока не поздно, иначе я за себя не ручаюсь.

Слова Генки не произвели на Кольку никакого впечатления. Слишком велика была его радость.

И вдруг Генка запустил в Кольку осколок льда. Острый удар пришелся в подбородок. От боли и неожиданности Колька даже закрыл глаза.

Привел его в себя вызывающий смех Генки. Колька рванулся на своего обидчика, но сдержался.

– Эх ты, Минор, – презрительно сказал Колька, нанизывая улов на проволоку и собираясь уходить, – разве с тобой можно дружить, с артистом погорелого театра.

– Я артист погорелого театра? – Генка подпрыгнул и вытянул шею. – Да ты… ты… Что ты понимаешь в искусстве? Ну скажи, что такое скрипичный ключ? Ага, не знаешь, молчишь, а еще воображаешь.

– Искусство! – зло передразнил его Колька. – Эх ты, рыбак!

Рыбак?! – разошелся Генка и подскочил к Кольке. – И ты еще смеешь смеяться. Мой папа правильно говорит – ничего вы не понимаете в искусстве. Вы, вы…

Колька угрожающе взмахнул связкой окуней.

– Чего завыкал… Кто это вы? О ком ты говоришь?

– Большевики, – выпалил Генка и отступил, сам пораженный сказанным.

Что такое искусство, Колька не знал. Но в одном он был твердо убежден, что большевики во всем хорошо разбираются. Взять хотя бы отца. Да что там… Кто по тюрьмам да ссылкам мучился, кто за революцию дрался, кто самые правильные люди?

Колька ринулся на Генку, вкладывая в удары кулаков всю силу гнева. Он бил своего противника молча, стиснув зубы. Генка, не ожидавший стремительной и бурной атака, вначале совершенно растерялся.

Колька еще больше усилил натиск, не чувствуя под глазом набухавшего синяка. Ему попало от Генки довольно крепко, но он действовал, словно одержимый.

Поводом к отступлению Генки послужил сильный удар, полученный им в нос. Первые капли собственной крови поколебали мужество Генки. Упорство и бесстрашие Кольки заставили, наконец, Генку позорно отступить.

Колька, наслаждаясь своей победой, счастливо улыбался, размазывая по лицу кровь.

…И вот прошло уже два дня после этого знаменитого волжского сражения, а Колька не мог успокоиться. Внешне он этого ничем не проявлял. Он по-прежнему вместе с Наташей с утра убирал в коридоре, помогал ей в других хозяйственных делах. Но его терзала мысль, что он и в самом деле не знает, что такое искусство. Кого спросить? Хорошо бы дядю Андрея. Он все знает. Но Остров появлялся редко, осунувшимся и усталым. Дела следовали за ним по пятам. Его везде настигали люди, телеграммы, сводки с фронта.

Колька устал думать. «И все из-за Генки. Из-за него одного. А что если еще раз встретиться с ним и… и проучить за все: за подножку, поставленную Наташе, за отнятый хлеб и за то, что задается этим самым искусством. Может быть, Генка, если поприжать его, сам расскажет, что это за слово?»

Через пятнадцать минут Колька нетерпеливо вертелся недалеко от дома Генки.

В квадрате, выломанном в нижней части калитки, виднелся пустой грязный двор. В центре его стоял мусорный ящик без крышки, около которого валялась большая разбитая бутыль.

«Для чего такая бутыль, что в ней держат? Кто мог ее разбить? Конечно, Генка. Кто еще, кроме него? Значит, и дома он портит людям настроение. Ну вот и хорошо, – почему-то обрадовался он. – Заодно и за это ему всыпем».

Генка вышел из калитки, из озорства надев кастрюлю поверх шапки. Его послали за квашеной капустой.

Не успел Колька подойти к нему, как Генка поскользнулся и свалился в снег, кастрюля надвинулась мальчику на глаза. Вид у него был очень забавный. Колька невольно рассмеялся.

Генка приподнял кастрюлю, и Колька будто бы впервые увидел его бледное, усыпанное веснушками, изможденное от длительного недоедания лицо.

В сердце Кольки шевельнулось чувство жалости. Однако, стараясь не поддаваться этому чувству, он отрывисто скомандовал:

– Слышь, Минор, вставай, и сними свою цилиндру.

Генка охотно снял кастрюлю с головы и добродушно подмигнул.

Его доверчивость еще больше обезоружила Кольку. Воинственное настроение исчезло.

– Вставай со снегу, – уже менее резко произнес Колька, – нашел место, где валяться. Так и заболеть, дурень, в два счета можно.

– Верно, – ответил Генка, – а ты зачем пришел, я тебя и не ждал.

– Подраться хотел, – без улыбки ответил Колька.

Генка насторожился, вытянул шею:

– А что случилось?

– Сейчас уже прошло, – сказал Колька, – только вот насчет искусства. – Колька строго посмотрел на Генку. – Как его понимать? Только не вздумай врать. Не юли!

– С этим… – Сын скрипача осекся. – С этим, папа говорит, плохо. А мой папа, Колька, поверь знает, что говорит, – горячо и быстро продолжал Генка. – Ты мне поверь. Он первая скрипка. Он думает, что большевики ничего в искусстве не понимают.

– Как так ничего не понимают?! – закричал Колька и сжал кулаки. – Ты опять за старое.

– Ты подожди с кулаками, подожди, чего ты, – заторопился Генка. – Почему отец сейчас не играет и денег у нас нет? Почему?

Они стояли друг против друга, готовые сцепиться.

Почему Генкин отец не играет, Колька не знал. Да и откуда он мог знать? Генка перешел в наступление.

– Да, почему? Не знаешь, а сразу на кулаки, так каждый дурак может, а ты ответь-ка.

Генка воодушевился, размахивая кастрюлей, словно собираясь вот-вот запустить ею в Кольку. Тот даже отступил немного. А Генка запрыгал вокруг Кольки.

– Не знаешь? – теперь уже на всю улицу кричал он. – Не знаешь, а суешься. А мой папа без работы, первая скрипка без работы, и оркестранты кто куда разбежались.

Из противоположного дома с тревожным любопытством выглянула женщина с маленькими сверлящими глазками на узком лице. Она в разные стороны повела носом и, не найдя ничего серьезного, с неудовольствием прихлопнула калитку.

– Не маши, как мельница, – решительно заговорил Колька, заслоняясь рукой, – не пугай людей. Веди меня к отцу.

Генка сразу снизил голос и обессилено опустил кастрюлю.

– К отцу? Ябедничать хочешь? Так ведь и хлеб я не брал и ножку не подставлял… Я хочу сказать, случайно…

– Случайно? Не подставлял? Хлеб не брал? Ишь, как быстро забыл. Сам ел и давился, а теперь не помнишь, – усмехнулся Колька. – Довольно, хватит. Веди, мне с твоим отцом поговорить надо.

– Значит, ябедничать не будешь?

– Опять двадцать пять… Эх ты, чудо-юдо рыба-кит, веди! Боится, а еще об этом… об искусстве спорит.

– Ладно, Коль, я тебе верю. Давай сведу к отцу и за капустою слетаю, а то дома такая музыка поднимется. Есть-то нечего. Пошли.

Они направились к дому.

…Долго говорил Колька со старым музыкантом.

Сперва старик не хотел слушать его.

– Зачем ты пришел, мальчик? – в десятый раз спрашивал он. – Подумай, не много ли ты берешь на себя, собираясь выступить в роли защитника искусства. Иди лучше и поиграй с Генкой в снежки и не морочь мне голову.

– Я не морочу голову, – упрямо стоял на своем Колька, – никого я не думаю защищать. Вы не работаете и надо, чтобы знал об этом дядя Остров. Идемте со мной в ревком. Я сам слыхал, как дядя Остров мылил шею Настину за то, что он отобрал мебель и картины у одного музыканта для красного уголка. Не верите?

Через час они вдвоем вошли в здание ревкома.