Текст книги "Колька и Наташа"

Автор книги: Леонид Конторович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Глава 6. Первое знакомство

– А этот откуда? Чей? – Остров подошел к мальчику и при свете факела старался рассмотреть Кольку.

– Да ты, дружок, замерз, щеку отморозил. Никуда не годится, – Остров нагнулся, захватил с палубы горсть снега и начал растирать Колькину щеку, приговаривая:

– Потерпи немного, не верти головой, дело подходит к концу. Горит щека? Вот и хорошо!

– А я вас знаю, – трясясь от холода, доверительно сказал Колька. – Вы – дядя Остров, в ревкоме работаете, на автомобиле ездите.

– Правильно. Да ты совсем молодец. Смотрите, товарищ Костюченко, – замерз, как сосулька, а не унывает.

– Мы с мамой слушали вас на собрании. Вы говорили о…

– Ну, тогда давай руку, мы с тобой старые знакомые.

Костюченко в нескольких словах историю мальчика.

Андрей Иванович с участием посмотрел на Кольку. Потом, что-то вспомнив, повернулся к матросу:

– В Александровскую больницу не посылайте никого. У них все переполнено.

– Знаю, товарищ предревкома, сюда прибегал ихний главврач.

– Жуков был? Ну, ну…

– Он самый. Пенсне! Наган с левой стороны – архивный старикашка. Видели бы вы, Андрей Иванович, виноват, товарищ предревкома, как он в панику ударился, истерику закатил. Даже жаловаться собрался вам. Одно слово – интеллигент.

Слово «интеллигент» Костюченко выговорил пренебрежительно.

Остров строго сказал:

– Запомните: интеллигенты разные бывают. Вам не приходилось видеть, как он оперирует наших бойцов? Нет? Жаль. Человек, которого вы высмеяли, спас десятки жизней.

Остров в волнении прошелся по палубе.

– Знаете что, товарищ Костюченко, возьму-ка я паренька с собой. Идем, – обратился он к Кольке. – Тебя как зовут?

– Колька!

– Николай? Звонкое имя. Пошли, дружок, к автомобилю. Старенький он у меня, ворчливый: прежде чем тронется, расшумится на всю улицу, а все же службу несет добросовестно. Просто характер у него несколько испорченный.

– А отчего?

– Плохо кормим, – улыбнулся Остров.

Глава 7. О чем говорил ездовой

Уехать удалось не сразу.

Шофер, одетый в ватник, копался в моторе.

– Старая песня, вначале будто все ничего, а потом возьмет да заглохнет, – ворчал он.

– Вот видишь, – обращаясь к Кольке, сказал Остров, – говорил я тебе – машина не из покладистых.

Шофер, не отрываясь от работы, обиженно возразил:

– Да ведь сами знаете, Андрей Иванович, какое горючее! Бензина нет. Смесь всякая, извините за грубость – навоз, а не горючее.

– Хватит обижаться, Василий Степанович. Время такое. Вот Баку возьмем – будет бензин. Управляйтесь поскорее. – Он обратился к Кольке и указал рукой на костер: – Сходим-ка посмотрим, что там.

…У костра ездовой, невысокого роста, с жиденькой бородкой и веселыми глазами, перепрягал лошадь. На санях лежали какие-то ящики, между ними, между ними, зажав коленями винтовку, согнувшись, закрыв глаза, сидел красноармеец. Ездовой оказался разговорчивым.

– Вся медицина армии уместилась на дровнях, – как старым знакомым, охотно сообщил он, поправляя упряжь. – Столько верст проехали – ничего. А туточки, перед самым домом – возьми да и лопни. От мороза или от чего другого. Чудеса!

– Чудеса в решете, – заметил Остров, – просто упряжь сгнила. Давайте-ка мы вам поможем.

– Что ты, мил человек, – уже закончив свое дело и проводя большой рукой по костлявому крупу лошади, ответил разговорчивый ездовой. – Это дело нам привышное. Вот ежели бы на закрутку одолжили.

– Пожалуйста, берите! – достал кисет Остров.

Ездовой обрадовался. Не просыпав ни крошки махорки, он ловко свернул привычными к морозу заскорузлыми пальцами цигарку. Затем, выхвати из костра горящую головешку, прикурил и жадно затянулся. Лицо его расплылось в блаженной улыбке.

– Хорошо, дюже хорошо, – только и смог он выговорить. – А вы, мил человек, не слыхали, правду бают, будто в городе шибко худо с хлебом?

– Да, правда. Хлеба не хватает.

– А с мяском, с рыбкой тоже неважно?

– С рыбкой несколько легче, а мяса нет!

– Ну-у?! – протяжно вздохнул ездовой и что-то обдумывая, почесал бородку. – Дела, дела!

Наступило молчание. Он несколько раз глубоко затянулся, крякнул и, видимо, решившись все выяснить до конца, снова заговорил:

– Ну, а… – он совсем близко подошел к Острову и, понизив голос, продолжал: – Ну, а не слыхал ли ты, мил человек, Остров тут? То есть в городе?

– Да.

Мальчик внимательно слушал их разговор. Ездовой вызвал у него симпатию, и Кольку озадачило, что Остров не назвал себя.

– А ты того… Верно, правду баишь? – заволновался ездовой.

– Правду говорю!

«Да это же он, Остров», – хотел вмешаться Колька, но сдержался, подумав, что если Андрей Иванович промолчал, значит, так и надо.

– Ну, спасибо, спасибо, – обрадовался ездовой и, подбежав к саням, толкнул красноармейца:

– Слышь, ты, Гришуха, не унывай, товарищ Остров в городе. – Он прыгнул на край саней, задергал вожжами.

– Но-но, милая, расторопная. В театр… – понукал он. – В театр… – В голосе его звучала радость. Сани, поскрипывая, тронулись.

Остров окликнул ездового.

– Послушайте, почему вы так обрадовались Острову?

Ездовой придержал лошадь.

– Э-э, мил человек, живешь ты в городе и, глядя по шинельке и сапогам, – военный, а ничего не понимаешь. Значит, необстрелянный, а то бы знал. Его весь народ Северного Кавказа знает. Там его, брат, все… Да ты поди-ка поближе, поди-ка, что я тебе расскажу.

Остров и Колька приблизились. Ездовой, полный важности, пристально, испытующе посмотрел на Острова.

– Трогай, Степаныч! – послышался приглушенный голос красноармейца.

– Да сейчас. Погоди, Гриша, дело есть небольшое. Можно сказать, агитатором впервой в жизни выступать требуется. Так вот, мил человек, – продолжал он душевно, – на большую агитацию не питай надежды, торопимся, занят, сам видишь. А все ж таки скажу тебе прямо: кто в наступлении впереди эскадрона? Он! Или возьми хоть разведку. К примеру, такой случай… да стой ты, – обозлился он на лошаденку, переступавшую с ноги на ногу, – стой, говорят тебе… Так вот, возьмем хоть случай с ширванским полком. Ширванцы – это значит, белые. Заняли они населенный пункт. Ну, в общем, чтобы недолго рассказывать… потребовала обстановка разведать силы противника. Переоделся Остров мужичонкой, в лапти и прочее – и к ним, в волчьи норы-то. Видал? То-то!.. Значит, вроде свой, местный житель. И давай с солдатами то да се, а сам все примечает и на ус наматывает.

– Степаныч, слухай, Степаныч, – донесся нетерпеливый глуховатый голос, – бросай брехать, поехали.

– Гришуха, дай договорить. Да фу ты, сбился. Так вот… один прыщавый унтер подвыпил и пошел разводить: «Мы, мол, оплот России и с божьей помощью всех красных на капусту». А он, значит, и говорит ему в ответ: «Силенок многовато потребуется». А тот: «Да ты знаешь, сколько у нас сабель, штыков да пушек?!» С пьяных глаз и проболтался. Вона как! – Ездовой, испытывая большое удовольствие от собственного рассказа, радостно рассмеялся. – Потом, значит, с солдатами запросто погуторил. И что ты думаешь? Попробуй отгадай-ка – не додумаешься. Четыреста солдат с ружьями да с «Максимами» привел, как пастух стадо.

Ездовой торжествующе умолк.

Остров, слушая, вспомнил, что он действительно ходил в разведку, переодевшись крестьянином, встречался с белыми солдатами, но с ним никто не перебежал. Лишь через несколько дней специально подготовленная группа агитаторов, засланная к ширванцам, привела с собой белых солдат.

А ездовой, принимая молчание Острова за крайнее удивление, сказал:

– Так-то, мил человек, – и, помолчав, попросил еще на одну закрутку. – Встретимся, отдам, – пообещал он.

Кисет у Острова оказался пустым.

– Ну, ничего, ничего, – успокоил его ездовой, стараясь скрыть свое огорчение. – Табачок и все прочее будет. Подлечимся чуток, отдохнем и айда на белых.

– Степаныч… Степаныч!..

– Едем, едем, Гришок! Бувайте! – махнул он рукой Острову и Кольке. Сани тронулись.

Андрей Иванович и мальчик пошли к автомобилю.

Глава 8. В ревкоме

Уже поздним вечером Остров и Колька въехали во двор ревкома.

Горели костры, освещая красным пламенем людей, заиндевевшие морды лошадей. У склада крепкий старик с длинными пушистыми усами неторопливо, по-хозяйски распоряжался разгрузкой санного обоза, то и дело поучая паренька:

– Санька сало не растеряй… Санька легче с мучкой.

Санька встряхивал чубом, но ничего не отвечал.

Увидев Острова, старик обрадовался, степенно расправил усы, откашлялся и с гордостью пробасил:

– Здравия желаем, товарищ Остров. С подарками приехали. Поглядите, что народ прислал для Красной Армии… Теплая одежда, белье, варежки, мука, сальце… Он наклонился и шепотом добавил: – Новости привез, Андрей Иванович. Кулачье снова голову поднимает.

– Спасибо, Сергеевич, за заботу о Красной Армии. Большое спасибо передайте односельчанам! Заходите попозже, расскажите обо всем.

– Добро… Мука-то какая – пшеничная и сало выдержанное, доброе сало, – опять громко заговорил старик.

Хорошо! Очень хорошо! Все это пойдет для госпиталей… Николай, – позвал Остров мальчика, стоявшего у дальних саней, – идем.

В холодном, неуютном коридоре ревкома было людно и шумно. Здесь толпились и громко разговаривали матросы, рабочие, красноармейцы и рыбаки. Они были одеты очень пестро – в шинели, пальто, кожанки, кители, брезентовые куртки. Многие вооружены винтовками, карабинами, револьверами. У моряков да и у некоторых пехотинцев через грудь крест-накрест пулеметные ленты, поясные ремни оттягивали ручные гранаты.

Тусклый свет керосиновых ламп с трудом пробивался сквозь клубы едкого махорочного дыма.

Около кабинета Острова горбоносый красноармеец о чем-то оживленно рассказывал окружающим. При этом он то и дело с ненавистью поглядывал в сторону двух угрюмо молчавших рыбаков.

Закончив рассказ, он свирепо сказал:

– В общем, к стенке просятся!

Однако эти угрозы совершенно не действовали на рыбаков, лица их по-прежнему оставались спокойными.

Колька же очень удивился: «К стенке» – это значит расстрелять. Как же рыбаки сами могут проситься… Что они за люди? Он с боязливым любопытством посмотрел на ближайшего из них. Мужчина лет пятидесяти, с квадратным обросшим подбородком, и большими красными ушами перехватил его взгляд и улыбнулся. Колька оцепенел: «Улыбается. Его к стенке, а он улыбается!»

Но внимание мальчика отвлек горбоносый красноармеец. Он громко докладывал Острову:

– Везли, значит, они на санях три кошеля с рыбой, мы у них документы спрашиваем, а они, веришь – нет, деньги суют, откупиться хотели… В общем, гады!

– Разменять их, и дело с концом, – раздался чей-то звенящий гневный голос.

Рыбак, который улыбнулся Кольке, неторопливо обратился к Острову:

– Арестовали нас, гражданин начальник, беспричинно и зря. Служивый, бог простит ему, все, прости господи, перепутал. Ведь, поди же, такой молодой – ай-ай-ай… Рыбу мы везли, точно. Только куда? Куда, надо знать? Везли в госпиталь, а нас за холку, давай документы, давай улов, не дашь – в каталажку. А нам бояться нечего, мы не из каких-либо… Только не дело это. Чай, своя власть – крестьянская. А насчет спекуляций или подкупа – брешет парень, креста на ем нет, постыдился бы грех на душу брать. Чего чесать языком, честной народ топить. Только гляди, служивый, как бы сам первый не утоп. Обидно! Рыбу-то с каким трудом промышляли, чуть в ледовой откос не попали, страху нахлебались, а тут этакую пакость взвели. Да уж ладно, дело прошлое. Бог простит его, грешного. Говори, гражданин начальник, куда ее, рыбу, сваливать?

Горбоносый подскочил как ужаленный.

– А-а-а, – только и мог выговорить он, – а-а-а, шкура! Веришь – нет, как переворачивает: все шиворот – навыворот. Ух, ты, – и с яростью замахнулся на отшатнувшегося рыбака.

Остов перехватил его руку и с силой опустил ее. В наступившей тишине тихо и спокойно прозвучал его голос:

– Никогда еще горячность к добру не приводила.

Красноармеец недовольно отступил назад и зло посмотрел на Острова.

– Вот тебе и раз. Ну и дела, не гадал и не думал, что контру под защиту.

Андрей Иванович, словно ничего не произошло, снял ушанку и, не торопясь, пригладил волосы.

– Если мы вас правильно поняли, гражданин рыбак, вы хотели сдать рыбу в госпиталь. Так это?

– Вот именно. Об чем и разговор.

– Прекрасно. Но почему вы без документов?

– Торопились, гражданин начальник, не ждали, что так встретят. Подумай сам, ведь ты человек не глупый, не к белякам ехали, а к своим, а они вон ружьями пужают!

Пехотинец только поморщился в бессильном гневе.

Остов все так же спокойно выяснял:

– Откуда сами будете?

– Из Степного.

– Степ-ного-о? – протянул Остров. Он на секунду прислушался к жаркому дыханию людей, увидел их нетерпеливые, горящие взгляды и наклонился к Кольке:

– Сбегай во двор, позови Владимира Сергеевича, с которым я говорил. Скажи, чтобы на дне саней у этих поискали. Нет чего под рыбой. Беги!

Колька, расталкивая всех локтями, выскочил из коридора.

– Ну, а как у вас дела в Степном? Кулачье не шевелится?

– У нас, дай бог, тихо, – рыбак явно не желал пускаться в разговоры. – Так куда прикажешь, гражданин начальник, рыбу сдавать?

– Послал мальчика за человеком, сейчас узнаем, подождите немного.

«Торопится, – подумал Остров, – очень спешит. Посмотрим, что дальше будет».

– Немного, что ж, это можно, подождем.

Дверь открылась, и появились Владимир Сергеевич и Колька. Они внесли ствол разобранного пулемета, оцинкованную коробку с патронами и осторожно опустили на пол свою ношу.

– Хороша рыбка, – насмешливо улыбнулся Владимир Сергеевич, подкручивая свой пушистый ус, – не они ли хозяева ее? – кивнул он головой на рыбаков. – Что-то думается, Андрей Иванович, что они…

– А вы знаете их?

– Знаю, как же не знать! Первые заправили, кулаки в нашем селе, настоящие живодеры.

Остров холодно посмотрел на кулаков.

– Ясно! Отправить в особый отдел.

Когда увели арестованных, Остров повернулся к горбоносому красноармейцу:

– За бдительность спасибо, а за невыдержанность поругать хочется. А теперь прошу вас довести начатое дело до конца. Сдайте рыбу в госпиталь. Николай, пошли ко мне!

Глава 9. Наташа

Когда Остров и Колька подошли к двери кабинета, кто-то вихрем налетел на Кольку. Мальчик не успел и охнуть, как растянулся на полу. Правда, он быстро вскочил на ноги, но на лице отразилось такое замешательство и испуг, что все невольно рассмеялись.

Перед ним, запыхавшись, стояла девочка небольшого роста, лет тринадцати. Из-под надвинутой на лоб буденовки с большой красной матерчатой звездой искрились зеленые глаза. Она молча, с неодобрением осмотрела Кольку, нахмурилась и звонким голосом сказала:

– Что ты стоишь на дороге, как мешок!

Собравшийся было уйти горбоносый пехотинец вступился:

– Зачем парня обижаешь, сама толкнула. Тебе бы мальчишкой родиться…

Все с улыбкой глядели на девочку. Это была Наташа. Ее мать, Мария Ивановна, работала в ревкоме и жила в этом же здании, на первом этаже. Поэтому маленькую фигурку с косичками привыкли видеть здесь.

Колька, между тем, мрачно соображал: «Откуда она взялась такая? С ног сбила и еще мешком обзывает». Он вытер о шинель руку, которую запачкал при падении, и выпалил:

– Ну, ты, потише!

Наташа сморщила маленький носик, что у нее выражало крайнее удивление.

– А ты кто такой? – Она сняла буденовку и встряхнула головой, отчего косички разлетелись по плечам, – Кто ты? Ну, отвечай? Или язык проглотил?

– Я? – Колька поднял глаза на Острова, молча наблюдавшего за ними, и, заметив одобряющую улыбку на его лице, воспрянул духом.

– Не твое дело… Сами с усами.

Наташа рассмеялась.

– Эх, ты! Усатик. Уж больно ты грозен. Храбрый какой!

Колька вдруг почувствовал огромную усталость. Ему захотелось вот здесь же прилечь в уголке и никого не видеть и не слышать. Стало жалко себя. Что-то подкатилось к горлу.

А Наташа уже обратилась к Острову:

– Дядя Андрей, мама калмыцкий чай приготовила с молоком. Нести вам? И суп из воблы есть, вкусный-вкусный! – Она уже метнулась бежать.

– Подожди, – удержал ее Остров, – сведи-ка Николая к маме и попроси, чтобы накормила его и зашла ко мне… Подойди-ка поближе.

Наташа, почуяв какую-то тайну, подставила ухо. Остров шепнул:

– У него ни отца нет, ни матери. Один он! Понимаешь?

Насмешливые глаза Наташи посерьезнели. Тряхнув косичками, она потянула Кольку за рукав:

– Пошди!

Колька не трогался с места, глядя на Острова.

– Ничего, ничего, иди, – успокаивающе сказал тот. – Все будет хорошо. Мы еще увидимся, а сейчас тебе надо отдохнуть.

У Кольки немного отлегло от сердца.

– Пошли, – повторила Наташа и, обращаясь к горбоносому пехотинцу, озабоченно покрутила головой: – Будет у меня с ним хлопот. Видно, упрямый.

Пехотинец весело сощурил глаза:

– Ну, у тебя упрямства на троих таких хватит. Переупрямишь.

Остров, открывая дверь, услышал разговор и обернулся:

– Так я на тебя надеюсь, Наташа.

– Хорошо, хорошо, дядя Андрей. А чай и суп нести вам? Мама ругается. Говорит, как с утра уехали, ничего не ели. Три раза суп подогревала.

– Колю вот накормите.

– Да и вам хватит, всем хватит, полный котел. Паек только получили.

– Тогда совсем хорошо. Я тоже проголодался. Неси, Наташа!

Девочка потащила Кольку за собой.

– Ты не знаешь, как с начальством трудно. Ты им варишь, продукты изводишь, труды вкладываешь, а они все заняты да заняты: то собрание, то заседание, то митинг, а то контра пожар устроила.

Колька через силу улыбнулся.

– Тебе-то очень трудно! Много ты варишь, видать!

Наташа готова была вспылить, но вспомнила о просьбе Острова.

– Ну, пойдем, пойдем уж. Знаешь, как у меня мама варит? Пальчики оближешь.

– И у меня мама… – начал Колька, но умолк.

Глава 10. У Марии Ивановны

Мария Ивановна и Наташа жили в небольшой комнате с окнами на юг. Комната выглядела необычно: она имела пять углов. У двух стен стояли железные кровати, у третьей, рядом с окном, сундук, прикрытый половичком. У четвертой – небольшой стол, а рядом с ним – пузатый старенький комод.

Посреди комнаты на листе железа расположилась приземистая печка, труба от которой в виде буквы «Г» уходила в форточку.

С самого раннего утра начинался трудовой день Марии Ивановны, уже немолодой женщины, с ясными, спокойными глазами на широком лице. Работы было много: наколоть и разнести по комнатам дрова, затопить печи, принести из колодца с десяток ведер воды в кипятильник и для мытья полов.

Мария Ивановна очень уставала, но была всегда добра, обо всех заботилась.

Иногда кто-нибудь спрашивал, зачем она так старается. Мария Ивановна отвечала:

– Как для дома, а разве можно по-другому?

Матросы, красноармейцы, работники ревкома называли ее «наша Ивановна». Бойцы относились к ней с любовью. Одному она заплату наложит на гимнастерку, другому белье выстирает, третьего, получившего горестную весточку из дому, успокоит, утешит. И горе, и радость – все несли к ней, и для каждого она находила задушевное слово, иногда строгое, но всегда справедливое.

Кольке Мария Ивановна понравилась сразу. Не перебивая, выслушала она его рассказ о смерти матери и гибели отца.

– Вот что, – сказала ему Мария Ивановна, – живи пока у нас. Ты нас не стеснишь, не объешь: где двое там и третий. А спать будешь… Где б тебя устроить? Да вот на сундуке. Коротковато, верно? Возьми тот стул да подставь его.

– Можно и без стула, тетя Маша, я всегда калачиком сплю. Вы не беспокойтесь, мне мало места надо.

– И рада бы устроить получше, но сам видишь, как живем. Теснота. И какая у нас мебель, как говорится: молоток до клещи, сундук без дна – крышка одна.

Колька невольно улыбнулся.

– Ничего, ничего, тетя Маша. У нас дома, знаете, как тесно было? Раз принес я канарейку, а мама сказала: «Людям жить негде, а ты птицу притащил». Отдал я ее Мишке, жалко было, а отдал.

– Что поделаешь. Рабочий люд, Коля, везде одинаково живет: в тесноте и нужде, но не тужит.

На другой день Мария Ивановна привела в порядок его шинель: укоротила полы и рукава, залатала большую дырку на спине (видно, от осколка снаряда). Подстригла Коле волосы. Потом заставила его вымыться в деревянном корыте.

– Теперь гляди в оба, как бы тебя сорока не утащила, – пошутила она.

Колька носил старые большие сапоги.

Мария Ивановна, рассматривая их, сокрушенно качала поседевшей головой.

– Без перетяжки не обойтись, – не скрывая огорчения, рассуждала она вслух. – А где головки достать? К коже-то на базаре не подступишься: на вес золота. Давеча один в шляпе-тарелке за ботинки запрашивал три тысячи рублей. По карточкам в рабкоопе они, конечно, дешевле. Когда только будут… Одна надежда на Глеба Костюченко. Может, он чем пособит… И штаны у тебя пообносились…

Колька, краснея и переживая, что принес Марии Ивановне столько забот, отказывался:

– Тетя Маша, зачем вы? Я обойдусь, я привык!

– Привык в порванных штанах и в плохой обуви ходить? Полно тебе! Нескладно придумываешь. Как же к такому привыкнешь! – Она оттянула носок от подошвы.

Колька упрямо доказывал:

– А я в них – хоть бы что. У меня ноги не боятся холода.

– Ну, будет тебе рассуждать! – прервала его Мария Ивановна. – Пошутили и хватит. Мне с тобой рядится нет времени. Так ходить нельзя. Ступай, займись делом…

Она дала ему свои высокие сапожки. Мария Ивановна их очень берегла. Это был подарок мужа – прессовщика Нобелевского завода, расстрелянного в 1916 году на германском фронте за большевистскую агитацию среди солдат.

Колька видел, как Мария Ивановна, достав сапожки из сундука, смахнула рукавом несуществующую пыль. Взор ее затуманился, она подержала их некоторое время в руках, вздохнула и еще раз обтерла пыль.

– Одень пока. Гляди, только каблуки не сломай, – и унесла его сапоги.

Наташа затряслась от смеха, видя, как Колька с опаской ступает на высоких каблуках. Ноги у него то расходились колесом, то сталкивались коленками. Он напоминал человека, впервые вставшего на коньки.

Наташа прыгала вокруг Кольки, хлопала в ладоши и распевала:

 
На высоких каблуках,
Матушки,
Ходит Коля в сапожках,
Батюшки!
На высоких ножках,
Как сороконожка.
 

Колька помрачнел. В эту минуту он ненавидел Наташу. «Эх, не была бы она дочерью Марии Ивановны, я бы ей показал. Никогда с девчонками не связывался, не таскал за косы, но эту…»

Вообще, они никак не могли подружиться. Наташа любила верховодить. Ни один сорванец из ближайших домов, зная ее характер, не рисковал относиться к ней с высоты своего мальчишеского величия.

В здании ревкома она чувствовала себя как дома. Она помогала Марии Ивановне убирать помещение, подметала пол, вытирала пыль со столов. Кольку она определила выгребать золу. Войдя в роль начальницы, она с наслаждением командовала мальчиком.

– Самое главное, – наставляла она, – научиться не пылить при выполнении операции по очистке печи. Чистить можно по всякому – можно запылить стены, пол, а можно осторожно достать совком, и все будет чисто. Понятно?

Особенно внушительно звучало в ее устах слово «операция». Она часто слышала это выражение от военных и любила именно в разговоре с Колькой употреблять его.

Колька старался не обращать внимания на ее командирский тон и, желая сохранить мир, часто уступал. Наташа принимала это как признак его слабости.

Колька мечтал пойти воевать против Деникина, а пока это было невозможно, хотел получить настоящую работу.

– Нельзя же так, – рассуждал он, – хлеб ем, суп ем, воблу получаю, а какая это работа? Курам на смех!

Наташа очень ревниво относилась к таким разговорам. Прищурив глаза, она насмешливо говорила:

– Смотрите на него, смотрите на него, пожалуйста! Ты сперва справься с доверенной операцией, а потом жалуйся. Печки научись выгребать, чтобы не замазаться, да. А то ходи за ним, как за маленьким: «Коленька, нос у тебя в саже, Коленька, щечку вытри». Что это такое? Научишься, а там уж мы посмотрим, как с тобой быть.

Иногда все эти «операции», «посмотрим, как с тобой быть» и многие другие, – как ему казалось, обидные выражения, – доводили Кольку до белого каления.

Он забывал, что руки у него в саже, тер переносицу, с раздражением выговаривая:

– Подумаешь, командир какой! Заладила, как попугай, одно и то же.

Вмешивалась Мария Ивановна.

– Послушай, самый главный начальник, хоть ты и страсть как грозна, а косички свои заплети получше. Совсем растрепались. И смеяться над Колей брось. Человек, коли себя уважает, других не дразнит.

– А вот и буду, – твердила Наташа. – Буду! Буду! Буду!

Разъяренный Колька убегал в коридор, а Мария Ивановна укоризненно говорила:

– Эх ты! Сирота он. Постыдилась бы. Ему и так тяжело, а еще к нему пристаешь.

– А почему я должна уступать? Потому, что я девчонка? Да?

Хоть Наташу и мучила совесть, и слезы готовы были навернуться на глаза, но не хотелось сознаваться в своей неправоте.

…Наступил день, когда Мария Ивановна принесла починенные сапоги.

Колька ожил. Он тут же одел их и ходил, то и дело подтягивая за ушки и похлопывая по смазанным дегтем голенищам.

Мария Ивановна, роясь в ящике старенького комода, искоса наблюдала за ним.

– На вот, – протянула она ему два небольших куска фланели, – возьми на портянки.

Укладываясь на ночь, Колька поставил сапоги поближе к себе. Если бы было можно, он и лег бы в них.

– Тетя Маруся, спасибо вам: сапоги-то со скрипом.

Тут к сундуку подскочила Наташа. Размахивая своим шлемом перед носом Кольки, нарочито грубоватым голосом сказала:

– На бери, а то у тебя картуз, как решето.

Колька удивился: «С чего это она вдруг раздобрилась?»

– Бери, коли дает, – подала голос Мария Ивановна, – а то еще раздумает. Зачем девочке шлем? А ты теперь, Коля, у нас совсем обмундирован.

…Колька проснулся на рассвете. И сразу же посмотрел на сапоги. Они стояли на месте. Он вскочил, оделся, обулся. Хотелось поскорее на улицу, побегать в новых сапогах по снегу. Торопясь, опрокинул табуретку. Наташа проснулась.

– Ты куда в такую рань?

– Пошли на улицу, – неожиданно для себя предложил Колька.

Наташа посмотрела на замерзшие окна: холодно. Поежилась, но пересилила себя и скомандовала:

– Отвернись, я оденусь…

…Над городом занималось утро. Искрился снег. Колька и Наташа скользили по льду, бегали наперегонки, бросались снежками. Они то громко хохотали и визжали, то шикали друг на друга, боясь разбудить спящих людей. И тут-то Колька вновь увидел Острова.

К зданию ревкома, дребезжа, подъехал автомобиль. Из него вышел Остров. Прежде чем закрыть дверцу, он продолжал начатый разговор, сказал сидящему в машине начальнику ЧК Бухте:

– После облавы в порту займитесь железной дорогой. Что-то там слишком много аварий.

– Уже работают несколько человек, Андрей Иванович, постараемся закончить расследование через пару дней.

– Постарайся, Василий Васильевич. Надо навести порядок до поступления эшелона с хлебом.

– Понятно!

Машина отъехала. Остров с любопытством посмотрел на ребят.

– Дядя Андрей, – крикнула Наташа, – смотрите – кто быстрее!..

Она во весь дух пустилась по накатанной дорожке. Колька бросился ее догонять, догнал, но не удержался и упал, сбив девочку с ног.

Остров рассмеялся.

Ребята смех его расценили по-своему.

– Да, конечно, – очищая пальто, обиженно протянула Наташа. – Смеяться каждый может, да. Я тоже могу. А вот вы бы сами попробовали!

– А что ж, – неожиданно сказал Остров, – можно и попробовать! – Он весело, по-молодому тряхнул головой, сделал два шага, легко оттолкнулся правой ногой, левую выставил вперед и плавно покатился по ледяной дорожке. Потом вернулся и подошел к детям.

– Крепче на ногах стоять надо, ребята, крепче. Всегда нужно крепко на ногах стоять. Э-э! Да вы, я вижу уже замерзли? Почему так рано на улицу выскочили?

– Покататься захотели – ответила Наташа.

– Пошли ко мне, согреетесь, – он взял их за руки и повел с собой.