Текст книги "Колька и Наташа"

Автор книги: Леонид Конторович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава 22. Нужна ли музыка?

В коридоре ревкома было много народу. Колька подтолкнул Генкиного отца и, указывая на Острова, прошептал:

– Вот он.

Старик нерешительно подошел к Острову.

«Я все выскажу, – решительно подумал он, – все, что накопилось за это время. Я не молу молчать: искусство гибнет».

– Я хочу сказать… – начал он, – будьте добры, ответьте мне: вам, то есть вашей власти, нужна музыка? Музыка Глинки, Мусоргского, Чайковского?

Остров молча слушал, не спуская с него воспаленных глаз.

– Я хочу знать, – продолжал скрипач, – прошу вас, ответьте мне, правда ли, что революция все старое дотла уничтожит и создаст новое, свое. Я имею в виду искусство… Мне говорили, чтобы я свои мысли не высказывал, что вы, большевики, сочтете мои слова за оскорбление, но я не могу молчать. Я должен задать вам этот вопрос. Простите… – и он отступил на шаг.

Кольку охватили сомнения. Хорошо ли он сделал, что привел сюда старого музыканта? Но теперь уже ничего не поделаешь.

Генкин отец растерянно смотрел на утомленные лица красноармейцев, моряков, рабочих, рыбаков. В глазах у многих он прочел сочувствие, в некоторых – недоумение. Кое-кто смотрел осуждающе.

Низкорослый, плотный молодой матрос с широким грубоватым лицом, которому этот разговор мешал обратиться к Острову, небрежно сказал:

– Не до музыки, сейчас, дядя.

Все повернулись к нему, повернулся и Остров. Сердце у Генкиного отца сжалось…

Вот оно, началось… Никто его не поддержит. Выживший из ума старик послушался какого-то мальчишку, сопляка. Где он? Вон стоит, потупив глаза. Уши бы ему хорошенько надрать…

Колька стоял растерянный. Ему почему-то казалось: все знают, что он привел в ревком музыканта. «И зачем я это сделал?» – думал он.

– Так-то, – авторитетно повторил матрос и повел могучими плечами.

– Почему же так? – спросил Остров. – Не совсем понятно.

Матрос под его спокойным, испытующим взглядом слегка замялся, потом решительно заявил:

– Я не против этих граждан. Чайковского или других, только не до них сейчас. Авральное дело. Беляки под Герасимовкой, захватили Чернышовку, рвутся к Гремячему. – И, оборачиваясь к музыканту, добавил: – Ты не обижайся, дядя, не то сейчас время, чтобы слушать музыку. Революция – это, брат, не фунт изюма.

Ничего не ответив молодому матросу, Остров обратился к окружающим:

– А вы как думаете, товарищи? Может быть, и верно: революция, некогда музыкой заниматься, оставим ее до более спокойных дней. Как, а?

Один из рабочих, с острым взглядом черных глаз, твердо сказал:

– Путает, я думаю, товарищ моряк, в панику ударяется. Зря на музыку ополчился. Без нее никак нельзя. Человек без песни, как птица без крыльев, вроде курицы – только зерно клевать.

Матрос огрызнулся:

– Чего трепать языком, сейчас не гулянки справлять. Беляк, он не даст распеться – шею разом свернет.

– А и верно, – поправляя ушанку, осторожно вмешался один из рыбаков, – не до плясу. Тут каждую минуту страх, что деется, власть качается.

– Что, что, – переспросил Остров.

– Я говорю… – смутился рыбак, – кругом не совсем в общем… Да…

– А – а, – протянул Остров, – понятно. Что еще скажете?

Вперед выступил одетый в черную шинель пожилой матрос с забинтованной правой рукой, подвязанной за шею. Указывая на молодого моряка, он негромко сказал:

– Он не подумав рубанул, Андрей Иванович. Молодо – зелено, торопится. А надо бы и подумать. Отчего же это Ильи, как ни занят, революцию в мировом масштабе решает, а музыку уважает. Очень… Точно говорю.

Он говорил ласково-наставительно, словно прощая заблуждения молодому моряку.

Все насторожились. Кое-кто придвинулся поближе к пожилому матросу. Тот неторопливо продолжал:

– Как-то в Смольном пришлось мне быть, сам видел, как он подтягивал красноармейцам, рабочим с Путиловского, а в другой раз… – Рассказчик улыбнулся своим воспоминаниям и, словно боясь их растерять, умолк…

– Ну, давай, давай, – раздалось вокруг, – чего затих?

– Не выговорить.

– А ты выговори!

Остров также выжидательно смотрел на матроса.

– Дело обстояло так, – продолжал матрос, – выходит это из комнаты Владимир Ильич, а я в карауле был, на часах стоял у его кабинета. Выходит, а сам чего-то себе под нос напевает, этакое сильное и, как бы тебе сказать, уж больно красивое. Я к нему: «Владимир Ильич, уж не обессудьте, интересно узнать, что за песня?» А он на меня эдак посмотрел и спросил:

– Любите песню?

– Люблю, говорю, товарищ Ленин, с ней легче.

– Хорошо, говорит, вы сказали.

Матрос оглянулся, увидел лица, полные ожидания, снял здоровой рукой бескозырку и тихо промолвил:

– Не выговорить, братишки, хоть убей, не выговорит…

– Давай, давай, – теперь уж совсем требовательно загудели все, – ты что, шутки шутить? Давай, говорят.

Лоб у матроса покрылся испариной.

– Погоди, не мешай! – сказал он.

– Тихо! – крикнул молодой матрос, тот, который доказывал, что теперь не до музыки.

Но все и так стихли.

Пожилой матрос напряженно потер лоб, затем энергично отвел руку от лица и громко произнес:

– Ну, наконец-то, вспомнил – «пассаната».

– Соната «Аппассионата» Бетховена, – поправил Остров.

– Она самая, – будь неладно это слово, – радостно вздохнул матрос. – Точно, она!

Вздохнули с облегчением и все присутствующие.

Остров выждал немного и спросил:

– Так как же с музыкой, товарищи? Давайте решать, – в его глазах появились веселые огоньки.

Пожилой моряк ответил:

– Зал тут есть, недалеко, Андрей Иванович. Бывшее здание Дворянского собрания. Там и музыку слушать можно. Там сейчас агитпункт.

– Вот и решили, – с удовольствием сказал Остров.

– Что решили? – все еще не понимая, что произошло, спросил старый музыкант.

– Устроить концерт-митинг при агитпункте с участием оркестра губполитпросветотдела, – ответил Остров.

Музыкант развел руками:

– Но еще нет оркестра и ни в каком просветотделе он не числится!

– Поручаем вам его организовать, а просветотделу подскажем все остальное.

– Правильно! – раздались возгласы.

Музыкант вдруг воодушевился:

– А что? И создадим. И исполним для товарищей «Аппассионату», вальсы Чайковского.

Он огляделся вокруг и, видя доброжелательные, улыбающиеся лица, сказал:

– Я соберу со всего города музыкантов, это будет прекрасный концерт.

– Ну, а шестую симфонию Чайковского можно сыграть? – спросил Остров.

– Шестую? – музыкант метнул на Острова пытливый взгляд. – В офицерском собрании увлекались вальсами. А вы – симфонию! В такое время: голод, война, тиф. Ведь вы знаете, в этой симфонии рок – судьба, то есть – побеждает человека.

Остров, вытирая платком усталые, покрасневшие глаза, пробормотал:

– Инфлуэнца [3]3
  Инфлуэнца – грипп.


[Закрыть]совсем замучила. – Потом уже громко, чтобы все услышали:

– Напрасно вы думаете, что мы откажемся от всего лучшего, что было создано. А насчет рока… Мы с ним научились расправляться… Что же касается оркестра, о нем мы позаботимся. Выступайте в госпиталях, в воинских частях, на заводах. Вы нужны там. Решено?

– Решено, – машинально отозвался музыкант.

Все одобрительно загудели.

…Ушел Остров, разошлись многие другие, а музыкант все еще стоял и растерянно улыбался: «Что за времена наступили! Кажется мир действительно изменился. И – в хорошую сторону».

Глава 23. Отчего подох Пират

Целую ночь мерзли в очереди за керосином Мария Ивановна, Колька и Наташа и только в десятом часу утра получили по три фунта на карточку. Хорошо еще, что ребята временами грелись у костра, разожженного во дворе дома, иначе совсем бы закоченели.

После обеда Колька, по просьбе Дмитрия Федоровича, направился к знакомому бондарю выпросить два обруча.

Бондарь, болезненного вида человек, подбирая обручи, сокрушенно рассказывал зашедшему к нему колеснику об упавших заработках.

– Плохи дела, на хлеб с грехом пополам вытягиваем. Бывало, раньше из липы четыре бочонка сделаешь за день. А нынче где она, липа? Все больше сосна и осина. За день еле два с половиной бочонка сработаешь. Неспористо…

Колька, получив обручи, побежал к Дмитрию Федоровичу.

«Все сейчас живут нелегко, – думал мальчик по дороге, – перетерпеть надо. Вот, например, Остров, до чего большой человек, а досыта не ест».

Дмитрий Федорович поджидал Кольку. Оберегая от собаки, провел к себе. За обручи поблагодарил, усадил за стол – «чайком побаловаться».

Пили вприкуску по третьей чашке, пили и наслаждались, как вдруг Дмитрий Федорович отставил чашку и с огорчением сказал:

– Послушай, голубчик, неважные мы с тобой люди, честное слово, скверные людишки.

Колька вытер капельки пота с верхней губы и тоже перестал пить.

– Пьем мы с тобой чай не как-нибудь, а с сахаром, вприкуску, милый, а на других нам с высокого дерева наплевать. Забыли о других.

Слушая Дмитрия Федоровича, Колька почувствовал себя великим преступником.

– Все мы уважаем Острова. – Дмитрий Федорович поднялся и энергично заходил по комнате. – Да, мы его любим и ценим, а знаем ли, как он живет, в чем нуждается? Скажи, ты вот знаешь?

– Ему Мария Ивановна утром и вечером чай носит, – виновато сказал Колька.

– Чай? – Дмитрий Федорович огорченно покачал головой.

– И, наверное, с одной-единственной ложечкой сахара. Не говори больше об этом, дружок. Я знаю, у тебя доброе сердце, не заставляй о себе плохо думать. Неужели ты не понимаешь: у него умственная работа.

– А как же ему помочь? Все так…

– То-то и оно, не легко, но для него… Я придумал, да, да… Я получил от друга немного сахара. Это целое богатство.

– И вы отдадите Острову?

– Поделюсь, голубчик, с ним, но все это надо сделать, не обидев Андрея Ивановича.

– Правда, он может обидеться, – горячо заговорил Колька, – он еще подумает, что мы с Наташей отдали свою порцию.

– Вот, вот, – потирая руки, ходил по комнате Дмитрий Федорович. – Надо осторожно, не затронув его чувств. Знаешь, Коля, честные, скромные люди доброе дело совершают незаметно и, конечно, молчат о нем.

Колька очень хотел сделать для Острова приятное и хорошее, и он с радостью взял два кусочка сахара.

По дороге домой, крепко прижимая толстый том о трех храбрых мушкетерах, он решил тихонько от всех утром и вечером по кусочку сахара бросить в чай, который Мария Ивановна относила предревкому.

А дома случилась неприятность. Старый друг Пират, своей худобой напоминавший скорее скелет, чем собаку, прыгая и ластясь, сунул присевшему на корточки Кольке в карман морду и съел сахар.

…Утром, рядом с дверью, присыпанный снежком валялся дохлый Пират. Полные жалости, опечаленные, стояли над ним Колька и Наташа.

Мария Ивановна посочувствовала их горю:

– Подох с голоду или подавился костью, – заключила она.

В тот же день расстроенный Колька встретил неподалеку от своего дома Дмитрия Федоровича.

– Что с тобой? – пряча едва заметное волнение, спросил он у мальчика. – Отчего ты такой, голубчик?

Колька безнадежно махнул рукой.

– Пират умер.

– Кто? Кто?

– Собака… Пират, – отвернулся в сторону Колька.

– И это все, больше ничего не случилось? – осторожно, но настойчиво спросил Дмитрий Федорович. – Да полно, голубчик, перестань горевать. Собаку мы с тобой достанем получше Пирата.

Но Кольку не так-то легко было утешить. Выражение его лица по-прежнему оставалось пасмурным.

– А сахарок ты передал Острову?

Колька честно признался:

– Пират у меня съел сахар.

– Пират, – вздрогнул Дмитрий Федорович и изменился в лице. – Послушай, Коля, ты не огорчайся… А где сейчас этот Пират?

– Я его в прорубь спустил.

Лицо Дмитрия Федоровича снова приняло нормальный вид.

– Ну, я побежал. Приходи, только стучи погромче, а то Джека решили спустить с цепи. Время-то неспокойное.

Дома Дмитрий Федорович сказал Валентине Федоровне:

– Сахар сожрала собака, будь она проклята. К счастью, мальчишка бросил ее труп в прорубь.

Глава 24. Крылья смерти

По городу поползли тревожные слухи о приближении вражеских войск. На базаре еще больше подорожали продукты. Женщины жаловались: «Ни к чему не подступиться».

Колька с Наташей каждый день бегали в порт. Они смотрели, как рабочие, торопясь, одевали в броню шхуны, буксиры и баржи. В носовой части, на корме, вдоль бортов защитной стеной укладывались мешки с песком, между ними выглядывали дула пушек, пулеметов. Переоборудовали пассажирские пароходы бывшей городской конторы пароходного общества «Кавказ и Меркурий» – «Кутузов», «Царьград» и «Петроград».

Из складских помещений, тесно столпившихся на набережной, подвозили уголь, бочонки с водой, ящики с соленой рыбой, снаряды, круги канатов. Пахло смолой, дегтем, вяленой рыбой.

Однажды Колька и Наташа, возвращаясь из бакалейной лавки, где они купили крупу, поразились необычному шуму.

К городу приближались два вражеских аэроплана. В порту прекратили работу.

– А ну, как грохнет бомбу? – испугался кто-то. – Побьет народу…

– Прямо в тебя попадет, – насмешливо отозвался другой.

После минутной заминки люди еще с большей энергией взялись за работу.

Тревожный взгляд Наташи, обращенный то в безоблачное небо, то к Кольке, как бы спрашивал: «Что теперь будет?» Колька беззаботно махнул рукой:

– У нас они тоже есть.

Но он и сам не верил своим словам.

Иностранные аэропланы – грузные, неуклюжие и брюхатые – казалось, с трудом передвигались по воздуху. Громко тарахтя, они угрожающе покружились над нефтяными хранилищами, портовыми складами, железнодорожным депо и удалились по направлению к центру города.

С тех пор в хорошую погоду аэропланы появлялись над городом. То тут, то там взрывались бомбы. Стало ясно: враг производит разведку, готовится к наступлению.

Ревком принимал решительные меры: взрослое население было мобилизовано на строительство оборонительной линии.

В пригород потянулись длинные вереницы горожан с лопатами, кирками и подводы, груженные колючей проволокой, топорами, гвоздями.

…В один из дней Мария Ивановна и еще несколько женщин – хлопотунья и хохотушка Галочка; седоволосая суровая Надежда Яковлевна, которые многие побаивались за прямоту характера; тетя Валя, невысокого роста, тихая, с мягким выражением черных добрых глаз – шли в этом потоке по обочине дороги и говорили о житейских делах.

Все ребята, работавшие на Волге, кроме Генки, у которого тяжело болел отец, во главе с неразлучными друзьями Колькой и Наташей важно выступали с кирками и лопатами на плечах.

Поотстав от взрослых, они вели солидные разговоры: сколько, например, пудов в мотке колючей проволоки и какое потребуется количество кольев и жердей для сооружения обороны.

…Мария Ивановна задумалась. С тех пор, как она не сдержала слова – не пошла по просьбе Острова к работницам, угрызения совести не давали ей покоя. Ей казалось: лучше бы сходила на консервный завод, сняла бы с души тяжесть.

Погруженная в свои мысли, она не сразу услышала шум аэроплана, он появился из-за черневшего леса.

Мария Ивановна, тревожно следя за его полетом, покачала головой.

– Вишь, бабоньки, – сказала она подругам, тоже не спускавшим беспокойных глаз с неба, – с острова Чеченя летают. Бомб наберут – и на город. Покалечат стариков и ребятню – и восвояси, «геройское» дело сделали.

Она позвала ребят.

– Наташа, Коль, ребята, не отставайте.

Дети ускорили шаг. Только маленький Вася замешкался, срезая с кустарника развилку для рогатки.

– Погляди-ка, Мария, как шумит-то. Как телега не мазанная, душу всю растревожил, окаянный, – мрачно промолвила Надежда Яковлевна.

– Хоть бы он трахнулся, что ли, – сказала Галочка.

– Туда ему и дорога, – поддержала ее Мария Ивановна.

Вдруг послышался глухой свист и, прежде чем люди поняли, что произошло, земля и воздух содрогнулись от сильного взрыва.

На мгновение все замерли. Аэроплан же развернулся и стал снова заходить над дорогой.

Первой очнулась Мария Ивановна. Страшным голосом она закричала:

– Дети! С дороги, бегите с дороги!

Галочка, ломая руки, топталась на месте. Мария Ивановна схватила ее и потащила в кювет.

– Ложись! – продолжала кричать она. Головы, головы не высовывайте! Де-ети! О, господи!

Она не успела договорить, как последовал новый взрыв.

После того, как аэроплан грузно уплыл к мрачному лесу, молчаливые и потрясенные люди стали собираться. Послышался детский стон.

– Это Вася – испуганно вскрикнул Колька.

Мария Ивановна, с выбившимися из-под платка седыми волосами, плотно сжав губы, побежала к месту, откуда донесся стон.

У реденького кустика лежал Вася со срезанной рогулькой, судорожно зажатой в руке. Лежал он с открытым ртом, склонив голову на плечо, словно уснул после утомительной прогулки. Рядом валялся самодельный ножик. На голове мальчика зияла рана. Мария Ивановна склонилась над ним.

Вася был мертв.

Подошедшая Галя всплеснула руками, охнула и заплакала.

– Ой, батюшки, – несчетное количество раз повторяла она, не находя других слов для выражения чувств.

Проклиная убийцу, грозя кулаком вслед аэроплану, женщины оказывали помощь раненым, сносили в одно место убитых.

На две повозки положили покалеченных, на третью – мертвых.

Мария Ивановна подняла руку и хрипло произнесла:

– Люди, не надо плакать! – Потом голос ее зазвенел. Показывая на холодное, равнодушное небо, где еще оставался дымный, грязный след от аэроплана, она крикнула: – Они хотят запугать нас. На земле они с нами ничего не могут сделать. Сбрасывают бомбы. Убийцы, будь они прокляты! Мы еще посмотрим!..

Голос у Марии Ивановны задрожал, она вытерла глаза, подняла лопатку и, не глядя ни на кого, пошла вперед. За ней двинулась толпа – грозная, негодующая.

Этим же вечером, несмотря на большую усталость после рытья окопов, Мария Ивановна провела на консервном заводе беседу с работницами.

Глава 25. Деньги на коньки

– Сколько раз тебе говорят – побрызгай! – протирая стаканы, кричала Наташа на Кольку, подметавшего пол.

– Оставь ты его в покое, – отзывалась Мария Ивановна, – где ты видишь пыль?

– А вот и вижу. Сейчас сбегаю за водой и сама возьмусь.

Накинув пальто, Наташа выскочила с ведрами. Мария Ивановна, заглянув в топку, подбросила в нее небольшие дощечки, потом повернулась к Кольке.

– Это ты положил? – показала она взглядом на комод, где лежал маленький сверток.

– Я.

– А что в нем?

– Конфеты. Доктор дал. Из кирпичного дома.

Мария Ивановна поправила платок на голове и присела на стул в ожидании дальнейших пояснений. Колька коротко рассказал о знакомстве с доктором.

Сегодня днем, как всегда, он отнес в кирпичный дом книги. На его стук вышла Валентина Федоровна. Встретила приветливо, расспросила, как живет, почему долго не приходил и предложила книгу.

– Это «Белый клык» Лондона, тебе понравится, Дмитрий Федорович отобрал ее для тебя. Ты не читал?

Вошел Дмитрий Федорович с охапкой дров. Он обрадовался Кольке. Вдвоем они быстро перетаскали в дом все дрова. Сбросив у камина последние поленья, потирая руки от холода, Дмитрий Федорович приговаривал:

– Долго ж тебя, голубчик не было. Откровенно говоря, мы уже соскучились. Я уже думал, ты на коньках целыми днями катаешься на Волге и забыл о нас.

Колька протяжно вздохнул:

– Дорого они стоят, коньки-то.

– А ты бы хотел иметь «снегурочки»?

– Еще бы! Я ведь все больше на деревяшке. Разве это катание? – В голосе Кольки звучало огорчение. Но Дмитрий Федорович как будто его уже не слушал.

– Валя, – позвал он сестру, – приготовь нам чаю. Слабость у меня. Люблю этот ароматный напиток… Да, Валюша, не забудь Коле сделать послаще.

Они сели за стол.

– Благодарю тебя, Коля, за помощь. Для человека, который для меня сделает хорошее, ничего не пожалею, душу отдам. Да ты пей чай, он сладкий… А-а, ты любишь еще более сладкий. Ну что ж, для друзей жалеть не приходится. Добавим. – Он всыпал еще пол-ложки сахара.

Кольке было неловко от такого подчеркнутого внимания. Он, обжигаясь, проглотил чай, перевернул вверх донышком чашку и собрался уходить.

– Нет, так ты от нас, братец, не убежишь, даже и не думай, – удержал Дмитрий Федорович. – Я в долгу перед тобой. Мне сегодня с утра нездоровилось, а ты меня выручил – дрова помог занести.

– А я могу еще прийти.

Дмитрий Федорович вышел в другую комнату и через несколько минут принес небольшой сверток. Приложив палец к тонким губам, сказал:

– Вскрыть дома! Это тебе за работу и в счет будущего!

Как Колька не отказывался, пришлось покориться и взять.

На улице он не вытерпел и вскрыл пакет.

В нем оказались леденцы, записка и деньги. Денег было много. В записке прочел: «На «снегурочки».

Колька разволновался: неужели Дмитрий Федорович дал ему столько денег только за то, что он перетаскал дрова из подвала?

Он даже остановился посреди улицы и озадаченно потер лоб: «Возвратить?»

Но тут же перед глазами возникла соблазнительная картина: новенькие блестящие коньки с красивыми загнутыми носами. Здорово!..

Судьба денег сразу была решена. «Конфеты поделю с Наташей, а деньги припрячу, куплю коньки. То-то Наташка ахнет… Да и все…»

Положив в рот несколько леденцов, Колька побежал домой.

Наташа с Марией Ивановной пришли к самому ужину, потом Наташа накричала на Кольку, что он плохо подметает пол. И вот теперь Мария Ивановна завела разговор о свертке.

– Дождемся Наташи. Пускай она угадает, что здесь, – предложил Колька.

Стоило Наташе увидеть перевязанный зелеными шелковыми нитками пакетик, как она загорелась любопытством.

Колька делал вид, что ему неизвестно содержимое свертка.

– Скорей, – торопила девочка, а руки ее при этом так и рвались к свертку. – Ну, что ты тянешь! Ох, уж эти мальчишки, ничего не могут сделать, чтобы не испортить. Нитку, нитку береги. Мама, смотри, какая красивая нитка!

Мария Ивановна молча наблюдала за ними.

Колька отвел в сторону Наташины руки и развернул сверток.

– Конфеты! Леденцы! И так много! – обрадовалась Наташа.

Колька протянул ей пакетик.

– Раздели пополам и мне на пять штук меньше. Я уже ел.

Наташа подозрительно посмотрела на него.

– А почему пять, а может быть больше?

Мария Ивановна с укором заметила:

– Нехорошо Наташа: Коля делится с тобой, а ты…

Наташа смеялась.

– И пошутить нельзя! Я ведь знаю: Коля не обманет!

Колька обиженно молчал. А потом он подумал, если она не ценит его хорошее отношение, стоит ли ему огорчаться.

Левой рукой он сжимал в кармане деньги, готовясь вытащить их, чтобы совсем поразить Наташу.

– А что ты там в кармане прячешь? Мама, что он прячет?

– Не знаю! – пожала плечами Мария Ивановна, разыскивая в коробке иголку.

– Вот! – Колька торжествующе показал деньги. – На коньки.

– На коньки! – вскрикнула Наташа. – Ой-ой!

– Откуда у тебя деньги? – строго спросила Мария Ивановна. – Доктор дал? Это почему он такой добрый?

– Да я ведь был у него много раз! Топор брал у них, а сейчас книги дает читать. Дрова ему перетаскал…

– Ты его совсем мало знаешь. Шапочное знакомство. А деньги взял! Ну, конфеты куда ни шло, а деньги зачем? Посуди сам: мы не нищие, чтоб попрошайничать. Рабочий человек за работу получает. Он гордится этим… А ты… Помог несколько полешек занести – и за это деньги, да еще какие. Не заработал ты их.

Колька, насупившись, молчал. Не так-то легко было расстаться со своей мечтой. Он не понимал, почему Мария Ивановна глубоко переживает историю с деньгами. Он же их не украл?

– Я не знал… Только на улице и увидел. А потом он же сам, тетя Маша, написал: «На снегурочки». Я не просил. Я ему отработаю, возьму и отработаю.

Мария Ивановна с сожалением смотрела на него. Потом тихо и твердо сказала:

– Я не знала твою мать, но она тоже не похвалила бы тебя. Лучше отнеси эти деньги.

Вмешалась Наташа.

– Ой, мама, когда-то у нас будут деньги на коньки. Ну, мама, ну, зачем ты… Коля купит, и мы вдвоем будем кататься. Да? На настоящих коньках. – Но тут же, увидев недовольное лицо Марии Ивановны, осеклась:

– Ну, раз мама не велит…

Напомнив Кольке о матери, Мария Ивановна не ошиблась. Правильно говорила тетя Маша: его мама никогда не позволила бы взять чужую копейку.

…Наташа вслух считала конфеты. Мария Ивановна ушла к соседке.

– Получай свою порцию, – сказала девочка, пытаясь придать своему голосу бодрость, – десять красненьких, двенадцать зелененьких, четырнадцать беленьких.

Но после неприятного разговора Колька расстроился.

– Чего ты жужжишь и жужжишь, – вспылил он. – Привязалась: красненькие, зелененькие… Сама ешь, не надо мне совсем. Подумаешь. А деньги я отнесу. Только как туда пробраться? Волкодав теперь не привязан.