Текст книги "Колька и Наташа"

Автор книги: Леонид Конторович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Глава 22. Призывный свист

Трижды раздался пронзительный свист.

Колька с Наташей, сидевшие за завтраком, переглянулись. Рука Марии Ивановны, наливавшей чай, застыла с неполным стаканом.

– Никак Вася? – спросила Мария Ивановна (свист Каланчи хорошо знали в детдоме). – Никак он?

Колька сделал безразличное лицо, но так и рвался выскочить из-за стола.

– Какой там Каланча? – прислушиваясь, не раздастся ли снова сигнал, пожала плечами Наташа. Она, как и Колька, сгорала от желания поскорее встретиться с Васей.

Еще недавно, расставаясь, Каланча заявил о нежелании покинуть беспризорников и вдруг явился и вызывает Кольку.

Что-то случилось и, должно быть, важное.

Ребята выбежали из дома.

Во дворе Колька и Наташа никого не увидели. Они устремились на улицу – нет Каланчи.

Тогда Колька закаркал:

– Кар-р, кар-р!

Наташа подняла брови:

– Зачем ты так?

– Сейчас увидишь, – ответил Колька и снова принялся за свое.

Незаметно к ним подкрался Каланча и хлопнул Кольку по плечу. Не дав ребятам опомниться, он потянул Кольку за собой:

– Девчонка пускай здесь останется.

Но девчонка и не собиралась оставаться.

– Ты почему меня все: девчонка да девчонка? – строго спросила она. – У меня имя есть, да!

Каланча неторопливо вытер нос. Понимая, что Наташа так просто не оставит их, он разрешил:

– Ладно, слушай, только язык прикуси, а то – сама знаешь – всыплю!

Наташа вспыхнула и вызывающе тряхнула косичками:

– Попробуй!

Для разговора Каланча выбрал сеновал.

Колька с Наташей с нетерпением ожидали рассказа.

Убедившись, что никто их не подслушивает, Каланча опустился на коленки и сказал:

– Когда вы смылись с баржи, я узнал, что Владькин отец, как его…

– Карл Антонович, – поспешно подсказал Колька.

– Он самый. Так вот он нанял косоглазого и второго, чтобы они сегодня вечером угнали в степь четырех его рысаков, которых забирают в армию.

– Ну и что? – спросил Колька.

Каланча вскочил на ноги и яростно замахал руками:

– Ты что, обалдел? Лошади же для Красной Армии! Помешать надо гадам и проучить зараз Карла Антоновича и косоглазого. У меня до сих пор все болит от его кулаков. Воровать заставляет.

Колька тоже стал.

– Пошли в милицию. Там все расскажем.

– В милицию я не ходок. Ну ее! Она еще и меня заодно сцапает.

– А может быть, к Глебу Дмитриевичу? – в раздумье произнесла Наташа.

– К нему? – Вася молча жевал соломинку.

– Он тебя уважает, – настаивал Колька.

– А ручки? Брось, друг ситный.

– Да ты послушай, Каланча. Мы хотели их снять и снести на дачу, а Глеб сказал: «Не трогайте без Васи. Он эти ручки забрал, он их и вернет. Я в него верю».

Лицо Каланчи выражало сомнение.

– Ну, что с тобой? – толкнула его Наташа.

Каланча не обратил на нее внимания и спросил у Кольки:

– А ты не врешь? Хотя он по-другому и сказать-то не мог. Знает, небось, чего Каланча стоит. Ладно! Пошли к матросу. Только я не насовсем. Помогу и до свиданьица.

Они быстро спустились с сеновала.

Глава 23. «Смотреть в оба»

Последнее время Глеб Дмитриевич был очень занят. Он помогал военкому в мобилизации лошадей.

Сейчас матрос нервничал и выходил из себя. Еще бы! Барышники угнали хороших лошадей в степь, оставив для Красной Армии малопригодных.

– Жулики и воры, – ругался Костюченко, идя к Шинделю.

И тут матрос встретился с ребятами. Каланча, заикаясь, рассказал о разговоре, услышанном на барже.

Глеб Дмитриевич слушал его, изредка приговаривая: «Так-так».

– Ясно. Во-первых, спасибо тебе, Вася. Во-вторых, не волнуйся, я как раз иду к Шинделю по этому делу.

– Возьмите и меня, – попросил Колька.

– И меня, – поддержала Наташа.

– Вы как хотите, а я к нему не ходок, – сказал Вася, но про себя решил: «Пойду, если пойдут Колька и Наташа, а там…» Но что будет «там», он еще не представлял.

Минут через тридцать они достигли Владькиного дома.

Глеб Дмитриевич поздоровался с Карлом Антоновичем.

– Насчет лошадок зашли к вам, гражданин.

– Лошадок? – Карл Антонович поправил поддевку, осторожно, словно гадюку, взял в руки предъявленный ему Глебом документ и пригласил.

– Проходите в конюшню.

В чисто убранной конюшне находилось четыре рысака.

Ласково похлопывая по крупу рослого жеребца, Карл Антонович деланно беззаботно проговорил:

– Лесок! Орловский рысак. Второго такого а езде не сыскать. Да один недостаток…

– Какой? – полюбопытствовал Глеб.

– Страдает порочным разметом передних ног.

Ребята устремили глаза на передние ноги великолепного животного и ничего не могли увидеть. Перед ними был статный сильный конь шоколадного цвета в яблоках, с дымчатым хвостом и гривой.

– А который в углу, Сокол, кабардинской породы. Тоже внешность одна.

– А что у него? – спросил Глеб Дмитриевич.

– Передние ноги сближены в запястных суставах и характер недобронравный. Вон я ему из каких толстых досок перегородку сколотил. А то беда!

Молодой караковой масти жеребец, о котором упомянули, нетерпеливо бил копытом. Все в нем нравилось Кольке: и черные ноги, и туловище, и голова с рыжими подпалинами на конце морды, и живые, выразительные глаза.

«Эх, прокатиться бы!» – мальчик осмотрелся, нет ли лошади, которая понесла их в фаэтоне, но не увидел ее.

Карл Антонович и Костюченко переходили от одного животного к другому. В каждом из них Шиндель находил какие-то болезни.

Глеб Дмитриевич молчал. Его поведение злило ребят. Они хотели, чтобы он накричал на Шинделя, одернул его за то, что тот хитрит, не желая отдать лошадей в армию. Беспокойство все сильнее охватывало ребят. Уж не удалось ли Карлу Антоновичу провести Глеба? Ведь он, все-таки, «не сухопутный человек» и в лошадях не разбирается.

Коля, улучив удобный момент, дернул Глеба за китель, как бы говоря: «Что это вы заслушались Шинделя!» Матрос сделал вид, будто ничего не заметил.

– Послушаешь вас, – непривычно тихо начал разговор Глеб, – и диву даешься. К чему такую видимость держите? Чистый извод денег на корм. Они же ни к чему не пригодны, эти красивые клячи. Для фаэтона и только. Колясочку свезти! Да. А в кавалерии какой из них толк.

«Что говорит Глеб? Сейчас он откажется от лошадей», – в панике подумал Колька. Наташа горестно вздохнула. Каланча яростно сплюнул.

– И думаю я, – лукаво посматривая на расстроенные лица ребят, – продолжал матрос, – и думаю, тяжеленько вам. Мало ведь сейчас кто ездит в коляске.

– Это верно, тяжело. Благодарствую. Поняли вы меня, – отозвался Карл Антонович, – с трудом на корм зарабатываю. Прошу не обидеть, ради первого знакомства отобедать с семьей. Тут у меня один разбойничек завелся – петушок, горластый черт. Как уважаете – в отваренном виде или стушить с капусткой? Афанасьевна, – крикнул он жене, – поджарь-ка петушка-разбойника, не забудь огурчиков и грибков и всего прочего. Грешным делом, гражданин матрос, не знаю, как вас величать, люблю, гм-да, выпить и закусить.

– И думаю я, – продолжал матрос, дождавшись, когда Карл Антонович умолк, – хорошо бы помочь вам. – Он посмотрел на лошадей. – Мучаетесь вы с ними.

– Благодарствую, премного благодарствую…

– Заберем-ка мы этих кляч. Избавим вас от тягостей.

Матрос говорил спокойно, но Шинделя всего передернуло: он понял, что лошадей ему больше не видать.

Он сгорбился и побрел в дом.

– А вам, ребята, – деловито продолжал матрос, – придется пока побыть здесь, постеречь лошадок. Скоро подошлю замену. А вечером уведем скотину. Колю назначаю старшим, Наташу его помощником, а Васю связным. В случае чего – в ревком. На вахте смотреть в оба! В конюшню никого не пускайте.

Матрос удалился.

Карл Антонович, по-старчески шаркая ногами, поднялся на крыльцо и прикрыл за собой дверь. Глаза его горели ненавистью.

Глава 24. Картошка

Сидя на арбе, переговариваясь, ребята не сводили взгляда с конюшни.

Дети не видели, как Шиндель мрачно наблюдал за ними из-за занавески. «Не увел коней в степь, не спрятал от большевистского глаза. Опростоволосился, прозевал, и все из-за косоглазого, чтоб ему совсем ослепнуть, а заодно, и голову потерять», – мрачно рассуждал Шиндель.

Шинделиха не подходила к мужу, боялась скрипнуть половицей, но знала: придет время – он позовет. И время наступило. Угрюмо рассказал Шиндель о своих планах.

Слушая мужа, Шинделиха мелко крестилась. На щеках ее побледневшего лица выступили бурые пятна.

– В уме ли ты? А дом-то, дом! Одумайся. – Она тихонько завыла.

Карл Антонович исподлобья оглядел ее и скривил губы:

– Дура ты! Отпевать начала. Уходи в гости и молчи. Не об одном себе думаю. Пусть знают большевики: я перед ними плясать не стану. Кто нажил добро, на блюдечке не преподносит его… Рысаков захотели, голодранцы. Не наживали, не холили и получать им нечего… Иди.

Шинделиха накинула платок и ушла.

Карл Антонович вышел на крыльцо. С лица его исчезло мрачное выражение. Он добродушно окликнул ребят:

– Сидите, как куры на нашесте. Не скучаете? Чего молчите? Вон Барбос и тот хвостом виляет, человека увидел. А вы… Неуважительно. Старший спрашивает, а вы без внимания. Ну, да я зла на вас не имею.

Говоря, он из ведра бросал зерна сбежавшимся курам.

Ребята следили за каждым его движением. Они боялись Шинделя.

– А вы меня не того… Не кусаюсь, – словно догадываясь, о чем думали дети, заметил Карл Антонович. – Есть-то не хотите? Курочки клюют, и вам бы не мешало.

Ребята давно уже проголодались. Но не желали в этом признаться.

– Мы не хотим, – ответил Колька. Наташа в подтверждение кивнула головой, а Каланча закашлялся.

Шиндель швырнул последнюю горсть зерна птицам и сказал:

– У меня в конюшне картошки пудов шестьдесят припасено, – он протянул ребятам ведро, – наберите и сварите. Только костер разложите подальше от стога и построек. Вон очажок. Пошли, покажу подполье.

Колька колебался.

– Сварим, – шепнул ему Каланча. – Добро-то буржуйское. Чего ты хорохоришься!

Карл Антонович усмехнулся:

– Брезгуете? Или матроса боитесь: узнает, мол, уши надерет! Я ничего не скажу, ешьте на здоровье.

– И совсем я не боюсь, – гордо ответил Колька и повернулся к Васе: – Ты очень хочешь кушать?

– Не помню, когда и жевал последний раз.

Карл Антонович провел ребят в дальний угол конюшни и указал на кольцо, ввинченное в крышку подпола. Он зажег фонарь «летучая мышь». Ребята подняли за кольцо крышку, опустились на колени и при свете огня увидели горы картошки.

– Берите из-под низу, – советовал Шиндель, – там полевая, сладкая, рассыпчатая. – Он погасил фонарь и не торопясь, пошел к выходу.

Проводив его взглядом, Колька распорядился:

– Я спущусь вниз, а вы смотрите, не закрыл бы он нас.

Но Карла Антоновича не было видно.

Ребята успокоились. Колька накладывал картошку в ведро.

– Ты шуруй из-под низу, да бери покрупнее, – поучал Каланча, – слыхал, что говорил этот сыч.

В конюшне было покойно и прохладно. Слышно было, как переступали с ноги на ногу лошади. Лесок и Сокол перекликались тихим ржанием.

Ведро быстро наполнялось. Колька торопился, он не доверял Карлу Антоновичу.

– Кони на месте, – спросил он.

– На месте.

– А этого нет?

– Нет!

Колька приподнял ведро над головой:

– Держите!

Каланча схватился за дужку. Ведро оказалось тяжелым. Не рассчитав, он едва не свалился вниз. Картошка посыпалась на Кольку. Это всех рассмешило. Каланча помог Кольке выбраться из погреба.

Глава 25. Шиндель готовится отомстить

Выйдя из конюшни, Карл Антонович осмотрел двор, обернулся назад, послушал, о чем говорят ребята, и взял бидон с керосином, стоявший под навесом. Он набросал у ворот приоткрытого входа несколько больших охапок сена и облил их керосином.

Потом проложил дорожку из сена, облитого горючим, от конюшни и стога к очажку. Двор был засыпан сеном, недавно привезенным, остатки его валялись на земле. Это помогло Карлу Антоновичу скрыть следы своих действий.

Забросив подальше бидон, он уселся на арбу, вытащил слегка дрожащей рукой большой красный платок и, вытирая липкий пот с побагровевшего лица, прислушался. Он ждал ребят.

Каланча и Наташа вышли первыми, они несли ведро. Коля поотстал, очищая штаны от грязи.

После полумрака солнце ослепило детей, и они не сразу разглядели Карла Антоновича.

– Набрали? – спросил он. – В бочке у фаэтона вода. Помойте картошку. Сольцы немного дам: нынче в цене она. Берите, а я пойду. Тут ко мне заглянут двое. Скажите: скоро буду.

– Не косоглазый ли? – не выдержал Каланча.

– Он самый. А ты откуда знаешь?

Обозвав себя мысленно ослом, Каланча что-то промычал в ответ и побежал закрывать ворота.

Его совсем не прельщала встреча с косоглазым.

– А меня-то – выпустишь? – пряча носовой платок в карман, спросил Карл Антонович.

– Валяйте! – Каланча с трудом открыл ворота.

– Зачем ты закрываешь. Не надо! – крикнул ему Колька, когда удалился Шиндель.

– А если косоглазый нагрянет? Шею мне свернет и пикнуть не успеешь!

Помыли картошку, поставили на таганок и спохватились, что нет спичек.

– Эх, и сыч проклятый, – ругался Каланча, – пожадничал огонька оставить.

– Да ведь мы у него не просили… Кто там кричит?

С улицы их звал Карл Антонович. Он и не думал уходить от ворот, а подсматривал в щель и выжидал, когда ребята разожгут очаг.

– Эй, сторожа, разжечь у вас есть чем?

– Не-ет, – подбежала на окрик Наташа, – дайте нам, пожалуйста!

– А я-то по дороге вспомнил. Ловите. Весь коробок не изводите.

– Хорошо! Хорошо!

Спички поймал подошедший Каланча.

– Коля, – сморщила нос Наташа, – ты не чувствуешь, здесь вроде как керосином пахнет.

– Воняет маленько, – раздувая ноздри, сказал Вася.

– Может быть, – сказал Колька. – Каланча, дай коробок, я очаг зажгу.

– Ишь, ласковый какой. Я сам. – Он чиркнул спичку, головка вспыхнула и погасла. – Отсырели они, что ли? – Снова чиркнул, на этот раз предварительно потерев серный конец о свою шевелюру.

Сено загорелось.

В ту же самую минуту Шиндель громко и тревожно застучал в калитку.

– Ребята, ребята! Скорее сюда!

Глава 26. Пожар

Забыв о зажженном очаге, ребята подбежали к воротам: второпях Каланча чуть не сбил с ног Наташу.

– Ребята, сюда! Послушайте, что я вам скажу, вы слышите меня? – повторял Шиндель. Он всячески старался привлечь их.

– Слышим, слышим, говорите!

Карл Антонович, неожиданно перейдя на шепот, сбивчиво начал:

– Хоть и боюсь за себя, а вам все скажу…

Дети прильнули к воротам.

Они не видели, как пламя от костра переметнулось к стогу сена и входу в конюшню.

Первой заметила пожар Наташа.

– Ой! – закричала она. – Коля!

Тонкие струйки пламени бойко бежали от соломинки к соломинке, охватывая трепещущим огнем весь стог. В воздух, потрескивая, взлетели искры. Во дворе запахло гарью, с воем рвалась на привязи собака. Из конюшни неслось беспокойное ржание.

– Карл Антонович! – крикнул Колька, но за воротами было тихо.

Колька и Каланча сбивали огонь вилами, но, тормоша сено, только помогали пламени.

Наташа сбивала огонь лопатой. Увлекшись, она не почувствовала, как стал тлеть подол платья.

К ней подскочил Колька и ладонями притушил огонь.

Каланча выбросил из ведра картошку и, набирая из бочки воду, выплескивал ее на стог. Но огонь точно злясь, все разгорался. Дети метались по двору. От волнения они не замечали жары. Слезились от дыма глаза.

Занятые стогом, ребята только сейчас обратили внимание на трескучее пламя у ворот конюшни. У входа вырос небольшой барьер из огня. Огонь лизал ворота.

Колька раньше всех оказался у конюшни. Языки пламени, топот и ржание животных ошеломили его.

Каланча яростно расшвыривал вилами огонь у ворот.

– Колька, помогай! Девчонка, чего нюни распустила! – зло кричал он.

Колька пришел в себя:

– Наташа, беги на пожарку, быстро!

Ни калитку, ни ворота Наташа не смогла открыть: сил не хватало.

– Чего скисла? – крикнул бежавший с ведром Вася. – Лезь через ворота!

Посмотрев вверх, Наташа схватилась за перекладину. Было очень, очень страшно. «Главное, – подумала она, – лезть и не думать, что можно сорваться».

Забравшись на ворота, Наташа громко закричала:

– Пожар! Пожар!

Но в тихом переулке, кроме глухой старухи, рвавшей траву, никого не было. Наташа, зажмурив глаза, прыгнула вниз.

Старуха с неодобрением покачала головой:

– Озорница!

Наташа, громко крича, побежала в пожарную.

Глава 27. В огненном кольце

Кони совсем обезумели. Ударами копыт они разбили дощатые перегородки своих клетушек, с диким ржанием метались по конюшне.

Только Сокол, находившийся в самом углу, сколько ни бился, не мог вырваться из своего крепкого стойла.

Вспотевший и грязный Каланча с остервенением швырял землю в огонь. Но это не помогало.

Колька делал то же самое.

– Послушай, Каланча, – крикнул он. – Пламя нам не потушить. Надо немедленно выгнать лошадей.

– А как? Они не пойдут на огонь, боятся. Да и в конюшню как проскочишь?

Около мальчиков с треском упала горящая верхняя перекладина дверной рамы. Жаркое дыхание огня опалило их. Дальше ждать было нельзя.

– Я попробую, – решительно сказал Колька. Он отбежал назад и, разогнавшись, прыгнул через огонь.

– Каланча! – закричал Колька, – отойди от ворот.

Каланча отбежал за угол.

Теперь для Кольки наступило самое тяжелое: заставить коней перескочить через огненное препятствие.

Охваченные паническим страхом, они сбились в одном конце конюшни.

Колька ласково приговаривал:

– Ну, ну, милые, ну, хорошие! – обойдя лошадей, он погнал их к выходу. Но те шарахались, жались в угол.

Никогда еще Колька не чувствовал себя таким беспомощным. И все же неудача не обескуражила его. Он схватил горящую доску и, снова обежав коней, подкрался к ним сзади, стал размахивать факелом.

Животные, на которых попали искры, рванулись вперед.

Но снова, как в первый раз, перед самым выходом остановились. Еще мгновение, и они повернут назад. Отчаявшись, Колька ударил горящей доской по крупу ближайшего рысака. Конь сделал сильный скачок и оказался снаружи. За ним вылетели остальные.

– Колька, – звал Каланча, – вылазь, черт окаянный! Вылазь – сгоришь!

В левом углу с грохотом обвалилась крыша.

Но Колька думал о спасении Сокола и кинулся к его стойлу. От невыносимо жаркого воздуха сдавило в груди, ноги подкосились. Колька зашатался и упал.

В ушах его стояло протяжное, тоскливое ржание Сокола.

Глава 28. Подвиг матроса

Пожарный обоз с грохотом мчался по мостовой.

На одной из подскакивающих бочек, вцепившись в пожарника, сидела Наташа.

– Но, но! – понукала она лошадей. – Скорее, скорее!

Дорога казалась ей длинной, а бег лошадей медленным.

– Скоро приедем, дочка, – успокаивал пожарник.

Наташа его не слушала. В гудящей толпе, торопящейся на пожар, она заметила бушлат Глеба Дмитриевича.

– Дядя Глеб, дядя Глеб! – закричала девочка, однако голос ее потонул в людском гуле.

Глеб узнал о пожаре случайно. Вначале он не придал этому особого значения. Мало ли в городе бывает пожаров в этакую жарищу. Услыхав же, что горит дом Шинделя, немедленно побежал туда. Этот большой и сильный человек испытывал угрызения совести. Он упрекал себя за то, что оставил ребят караулить лошадей.

В толпе матрос неожиданно увидел владельца фаэтонов.

– Что у вас там такое? – задыхаясь, спросил Костюченко.

– Боже мой, откуда я знаю? – чуть не плача, ответил тот. – Ребята наверное подожгли.

Слова его словно подхлестнули Глеба Дмитриевича.

…Еще не подъехав к дому, пожарные соскочили со своих сидений. Одни из них разматывали шланги, другие возились у колодца, третьи перелезли через закрытые ворота и открыли их.

Догорал стог сена. Половина конюшни была охвачена пламенем. Испуганные кони забились в крайний угол двора, на цепи рвалась охрипшая от лая собака, громко кудахтали куры.

Каланча, с опаленными бровями и чубом, покрытый копотью, подбежал к матросу:

– Колька там, Колька!

У Наташи, услыхавшей слова Каланчи, подкосились ноги. По ее измазанному лицу побежали крупные слезы, оставляя грязные дорожки на щеках.

Матрос, стиснув зубы, посмотрел на пылающий вход, попросил у пожарника топорик, надвинул на лоб бескозырку и нырнул в пламя!

Толпа ахнула.

Чей-то женский тоненький голос жалобно закричал:

– Господи, спаси и помилуй!

Один из пожарников, прикрывая лицо брезентовой перчаткой, сунулся к дверям, намереваясь последовать примеру матроса, но сильный дар заставил его отскочить.

На выход направили струи воды из шлангов.

Наташа и Каланча вертелись у входа, пытаясь заглянуть внутрь горящего помещения. Кругом суетились и кричали люди.

Вдруг все притихли: из конюшни появился матрос. Он держал на руках Кольку. Переступив порог, Костюченко хрипло крикнул: «Воды!» и грузно опустился у арбы. Мальчик протяжно вздохнул.

– Пей, – поднес ему Глеб ковш, услужливо поданный Шинделем.

– Пей, Коля, пей, – обрадованная, что Колька жив и здоров, повторяла Наташа.

Матрос приговаривал:

– Не торопись – не на пожар…

Тем временем Шиндель в десятый раз, со слезами на глазах, рассказывал всем о том, как он «по-доброму» оставил у себя во дворе ребятишек, а они петуха пустили.

…Конюшня догорала. В чистое безоблачное небо струились последние столбы дыма и тихо таяли. Матрос запряг в дрожки Леска, велел посадить в них ребят, сзади привязал двух других уцелевших лошадей и экипаж тронулся.

В эту ночь Каланча ночевал у Кольки и Наташи.

Мария Ивановна, к которой Глеб заехал в детдом и обо всем рассказал, прибежала домой вместе с Ольгой Александровной. К Васе они отнеслись так, словно он и не исчезал из детского дома.