Текст книги "Дикая омега (ЛП)"

Автор книги: Ленор Роузвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава 20

АЙВИ

Запах антисептика и стерильного белья окутывает меня, как погребальный саван. Мои босые ступни бесшумно скользят по холодной плитке, когда я пересекаю инфирмарий, бросая настороженный взгляд на закрытую дверь, ведущую в основное крыло клиники. Во владения Чумы.

Из коридора доносятся отголоски крика – раскатистый, пьяный голос Виски сталкивается с глубокими, гортанными рыками Призрака. По позвоночнику пробегает дрожь от той первобытной ярости, что звучит в этих звериных звуках. Не знаю, что на этот раз стало причиной скандала, но часть меня даже не хочет выяснять.

Лучше держаться подальше.

Так безопаснее.

Я опускаюсь на узкую койку в углу, тонкий матрас едва прогибается под моим весом. Мир вокруг меня стал куда более комфортным и предсказуемым, но дни всё равно сливаются друг с другом, оставляя после себя лишь серую пустоту. Если не считать грёбаных капельниц, которыми Чума постоянно грозит, если я вдруг перестану есть.

Ну… всё лучше, чем то, что делали бы в Центре.

Поэтому я ем время от времени – чтобы их удовлетворить. И потому что у меня, кажется, заканчиваются места, куда можно воткнуть иглу.

Снова раздаётся грохот из коридора, за которым следует поток ругательств. Плечи поднимаются сами собой, мышцы напрягаются, готовые драться или бежать. Но шум стихает так же быстро, как и появился, поглощённый толстыми бетонными стенами.

Постепенно, очень медленно, я заставляю себя расслабиться. Выпускаю задержанный воздух дрожащим выдохом. Просто ещё один день из жизни Призраков, кажется. Хаос правит балом, вспышки ярости вспыхивают, как адское пламя.

Я поджимаю босые ноги под себя, обхватываю колени руками и смотрю на дверь. Какая новая пытка ждёт меня за ней? Какие новые унижения они приготовили во имя «укрощения» своей дикой маленькой питомицы?

Хотя… какая разница. Я пережила хуже. Я выдержала кошмары, от которых души слабее давно бы рассыпались в пепел.

Шаги, приближающиеся к двери, вырывают меня из мыслей. Моя голова резко поднимается, ноздри наполняет запах дыма и хвои. Тэйн. Я напрягаюсь, готовясь к тому, что он сейчас со мной сделает.

Но когда дверь открывается, он выглядит… другим. Спокойнее. Линии на лице смягчены, в тёмных глазах нет привычной ярости. Он почти расслаблен, когда заходит внутрь и сразу находит меня взглядом.

– Айви, – произносит он. Моё имя слетает с его губ – низкое, хриплое, обволакивающее. Я едва удерживаю дрожь.

Я не отвечаю. Просто смотрю на него настороженно, когда он подходит ближе. Он останавливается в паре шагов от меня – достаточно близко, чтобы я видела тонкие морщины у его глаз и янтарные точки в радужке.

Молчание висит между нами, тяжёлое и густое. Его взгляд скользит по мне, изучая, оценивая. И я отказываюсь дёрнуться, отказываюсь показать слабость, даже когда внутри всё переворачивается от беспокойства.

Наконец он говорит:

– Извини за шум, – низко произносит он. – Виски опять нажрался и попытался сорвать с Призрака маску. Ключевое слово – «попытался».

Меня пробирает невольная дрожь при одном его имени. Рыки Призрака всё ещё звучат у меня в голове – сырые, опасные, как зверь в клетке, готовый разорвать любого, кто подойдёт слишком близко.

Странно. Хотя мы с Призраком ни разу не говорили – я вообще не уверена, что он способен говорить, – я чувствую с ним какое-то родство. Мы оба вышли из огня.

Но это не делает его безопасным.

Наоборот.

Я знаю лучше многих, на что способен загнанный зверь. На что подсказывают мои собственные инстинкты, когда нужно выжить. Единственная причина, по которой я не действую – я не совсем безрассудная.

Я даже не уверена, что Призрак способен думать.

Я медленно поднимаю глаза на Тэйна. Он выглядит так, будто его совсем не трогает то, что происходило снаружи. Будто пьяные драки и бессмысленное насилие – обычная, рутинная часть его дня.

Меня передёргивает. Конечно. Для таких, как он, всё это нормально. Монстры не чувствуют вины за то, что они монстры. Это просто их природа. Молчание снова растягивается, как натянутая струна.

Ты хочешь, чтобы я заговорила первой?

Не в этой жизни.

Тэйн замечает вызов в моём взгляде. Челюсть у него чуть напрягается – первая трещина в его идеальной маске.

– Тебя сегодня переводят в новые покои, – наконец говорит он. – Подумал, тебе будет лучше иметь собственное пространство, чем торчать здесь. Материалы для гнезда доставили утром.

Он не спрашивает. Это прямая попытка втянуть меня в разговор. Приманка.

Новые покои. Ещё одна клетка, только с мягкими стенами. Побрякушки, чтобы сделать тюрьму комфортнее. Позолоченные прутья. Они хотят дать «дикой маленькой омеге» иллюзию свободы, показать блестящую игрушку… в надежде, что я сверну уши и буду ласковой.

Будь хорошей девочкой. Играй по правилам.

Если он ждёт покорности – он ошибся адресом.

Тэйн вновь вздыхает – медленно, слишком контролируемо.

– Знаю, что всё было… тяжело, – говорит он. – Но мы не пытаемся держать тебя в клетке, Айви. Мы пытаемся защитить тебя.

Из меня вырывается резкий смешок. Я выживала в дикой природе с детства. Я прекрасно могу защитить себя без «охраны альф».

Уголок его губ чуть поднимается, будто он читает мои мысли.

– Я не сомневаюсь в твоей силе, – произносит он. – Но эти горы не похожи на те места, где ты жила раньше. В этих лесах есть вещи, о которых ты даже не подозреваешь.

Например, вы? Самая страшная из всех угроз.

Но я молчу.

Он хмыкает, тихо, тепло, глубоко. От этого звука тепло скользит по животу. Ненавижу это.

Я стискиваю колени крепче. Я не позволю ему сбить меня голосом, взглядом, чем угодно.

– Не поддаёшься, – признаёт Тэйн. – Упрямая.

Его взгляд скользит по мне – спокойный, уверенный. И на мгновение я словно застываю, захваченная этим взглядом. Там, в глубине, есть что-то… я не знаю что, но оно зовёт.

И я ненавижу это.

Он отворачивается первым, прочищает горло.

– В любом случае, твоя новая комната готова. Чума заказал одеяла, подушки и другие вещи. Настоящие одеяла, а не эти тонкие, выстиранные тряпки.

Моргнув, я на секунду теряюсь. Он действительно серьёзен насчёт гнезда.

– Это должно помочь омегам чувствовать себя спокойнее, – поясняет он. – Дать тебе место, которое будет только твоим. Без правил, без ограничений.

Я прищуриваюсь. Ищу подвох в его словах.

Наверняка это просто очередные «угощения», чтобы я выполняла трюки. Трюки вроде покорности. Вроде раздвигания ног.

Я давно ожидала, что они просто возьмут силой, как делали бы любые другие альфы – и как делали. Но заставить меня согласиться по своей воле, кажется, часть их извращённой игры. Они не трогали меня, пока я была без сознания. По крайней мере, насколько я могу судить. Я не нашла на себе никаких следов. Ни синяков. Ни боли. Ни следов семени.

Но их непредсказуемость делает их только опаснее.

– У тебя будет свободный доступ и к общим помещениям, – продолжает Тэйн, когда я молчу. – Сможешь ходить, где хочешь. Больше никаких запертых клеток.

Я просто смотрю на него.

Он серьёзно не понимает, что именно клетка – это и есть то место, где я сейчас нахожусь? Пойманная, запертая, окружённая хищниками.

Он кажется искренним. Странным образом искренним. Наверное, он хорош в том, чтобы обманывать самого себя – уверять себя, что он не такой, как остальные ебаные альфы на этой проклятой планете.

Он пытается успокоить меня. Я слышу это.

Но единственное, на чём я могу концентрироваться, – тяжёлая металлическая удавка на моей шее. Ошейник, который заявляет, что я их собственность, как бы они ни пытались притворяться, что дают мне «свободу». И в отличие от метки на плече – этот ошейник я не могу выжечь.

Я поднимаю руку и касаюсь холодного металла, не отводя взгляда от Тэйна.

Он тяжело вздыхает, проводя рукой по растрёпанным волосам.

– Я знаю, что ошейник кажется ещё одной цепью, – произносит он, и в его голосе есть что-то, что заставляет меня поверить, что он в это верит. – Но ты должна понять, он для твоей безопасности так же, как и для нашей. Мы не можем позволить тебе сбежать и погибнуть.

Я фыркаю и бросаю в него самый презрительный взгляд. Мне нужна их защита? Смешно.

Даже если бы и нужна была – я бы никогда её не взяла.

Понимая, что ничего не добьётся сегодня, Тэйн выдыхает ещё раз и выпрямляется, снова становясь огромной, подавляющей фигурой.

– Комната готова, когда решишь туда пойти, – говорит он и разворачивается к двери. – Не хочу торопить. Подожду, пока ты сама решишь.

И вот он уходит. Дверь закрывается тихим щелчком. Я какое-то время просто смотрю на пустой металл.

Отдельная комната. Свобода передвижения – в пределах ограничений. Материалы для гнезда, чтобы я могла позволить себе… быть слабой. Чтобы позволила себе мягкость. То, чего я никогда не имела.

И всё же…

Я мотнула головой, выбрасывая предательскую мысль раньше, чем она успеет оформиться. Они пытаются усыпить мою бдительность. Вытащить наружу мою сущность омеги, сделать меня мягче. Удобнее.

Но я не собираюсь играть в их игры.

Я выпрямляю плечи, встаю с койки и иду к двери. Она скрипит, когда я открываю её, и этот звук звучит как предупреждение.

Новая комната ждёт за стеной.

Я выскальзываю в коридор, позволяя двери закрыться за мной. Дохожу до комнаты, где меня держали раньше, пока я не оказалась в инфирмарии. На мгновение останавливаюсь, затем решительно берусь за холодную ручку.

Дверь поддаётся.

Я вхожу – и замираю. Коробки. Корыта. Кашпо, переполненные тканями, мехами, перьями. Настоящие материалы для гнезда. Моё дыхание перехватывает.

Я провожу пальцами по мягким тканым пледам, шелковистым покрывалам, поражаясь богатой фактуре и насыщенным цветам. Блёстки и стразы сверкают под моим прикосновением. Это не грубый брезент и не колючая шерсть, к которой я привыкла. Не обрывок тента, под которым я ночами пряталась от дождя.

Это роскошь. Излишество.

Тёплое, тягучее желание распускается в груди, превращаясь в острый голод, пока мои пальцы скользят по мягкости и теплу. Я никогда не имела ничего подобного. Никогда.

Часть меня хочет броситься в это всё, закопаться в меха и перья, построить себе гнездо, как у самых обожаемых омег. Укрыться слоями безопасности, тепла, принадлежности.

Но я не могу.

Не имею права.

Потому что если я поддамся – игра будет проиграна. Они победят. Сломают меня лаской, роскошью, обещаниями. Превратят меня в послушную, ручную зверушку, которую можно выгуливать на поводке.

Губы скручиваются в презрительном оскале. Я – не тепличный цветок. Я – выжившая. Сделанная из костей и шрамов, не из мягкого меха.

Он может и звери, но лисицы – тоже звери. И шакалы – звери. И пустоши принадлежат не только хищникам.

Я отдёргиваю руку, разворачиваюсь, иду в дальний угол. Беру старое шерстяное одеяло и пару самых простых подушек. Складываю их в крошечное, грубое гнездо.

Такое же простое, как я.

Такое же знакомое. Безопасное, потому что честное. Без иллюзий.

Оборачиваю одеяло вокруг плеч и устраиваюсь в своём скромном маленьком гнезде. Пусть думают, что купили меня своими подарками.

Я знаю правду.

Всё, что мне нужно, – это воля продолжать бороться, продолжать выживать, как бы они ни пытались меня сломать. И этого… этого не отнять никакими мягкими пледами и пухлыми подушками.

Глава 21

ВИСКИ

Виски обжигает горло, оставляя за собой огненный след, когда я делаю ещё один глоток прямо из бутылки. Не то чтобы это мой любимый напиток… но уж больно символично сегодня.

Я – разбитое дерьмо.

Пьяное, жалкое, никчёмное дерьмо, сидящее на койке в изоляторе, пока Чума соизволит прийти и вправить мне, мать его, плечо обратно.

Чёртов Призрак.

Ещё минуту назад мы мирно смотрели какой-то тупой фильм про зомби, и вдруг он вспыхивает и несётся на меня, как чёрт из табакерки. Этому психу даже не нужен повод, чтобы попытаться раскидать мои кишки по стенам.

Я делаю ещё один жёсткий глоток, поморщившись от резкого вкуса.

Идея схватить его за маску и заорать, что настоящий зомби всё это время был с нами в комнате – была, мягко говоря, хуевой.

Даже будучи вдрабадан пьяным, я знаю, что лучше не дразнить именно ЭТОГО зверя.

В этот раз мне хотя бы удалось перекатиться в сторону, и он не пробил мне череп своей бревноподобной рукой. С плечом так не повезло – вывернул его, когда я рухнул на пол с такой силой, что, кажется, треснула плитка.

Вот и сижу сейчас, заливаю в себя хорошее, чтобы заглушить огненную боль, расползающуюся по всей левой стороне тела, пока жду, когда же Доктор Чёртов Лебедь снизойдёт до моего величества. На языке – горький привкус поражения вперемешку с алкоголем.

Наконец дверь тихо шипит, открываясь, и он появляется. Весь такой эффектный в своём идиотском костюме чумного доктора.

Ну прямо грёбаный театр.

Я фыркаю в бутылку и бросаю на него укоризненный взгляд из-под ресниц.

– Ну, бля, наконец-то, – бурчу, заплетающимся языком. – А я уж думал, что ты попёрся подглядывать за нашей омегой, Док.

Чума, разумеется, не отвечает. Просто подходит ближе, скользя почти бесшумно, несмотря на берцы с железными носами. Нависает надо мной, бесстрастный, как всегда, и нажимает на вывихнутое плечо пальцами в перчатке.

Я шиплю сквозь зубы – алкогольный туман отходит, пробитый белым горячим всплеском боли.

– Полегче, пернатый, – скалюсь. – Ты должен чинить, а не ломать дальше.

– Тогда не дёргайся, – отзывается Чума глубоким, вибрирующим голосом из-за маски. – Чем больше ты ёрзаешь, тем больнее будет. Тебе.

Да я, сука, ещё как буду ёрзать. Но – неожиданно – его тычки и надавливания сменяются лёгкими поглаживаниями. Я снова напрягаюсь, но спустя минуту немного расслабляюсь.

– Кто тебе этого осьминог набил? – спрашивает Чума таким тоном, словно обсуждает погоду. Он проводит пальцами по выцветшим тенётам татуировки на моём бицепсе. – Сомневаюсь, что у художника была лицензия.

Я бросаю на него взгляд.

– Один бета сделал тату-машинку из кусков железа. И нет, я не спрашивал, была ли у него ебаная “лицензия”. И вообще это не осьминог, а кракен, придурок. Он просто выцвел.

Чума негромко хмыкает.

– Если бы ты не нажирался во время набивки, пигмент держался бы лучше. И это не кракен. Это осьминог.

– Что ты блять вообще знаешь о кракенах, а? – бурчу я.

– Знаю, что они не бывают такими мелкими, чтобы держать бутылки пива, пистолеты и гранаты в своих щупальцах, – резко отвечает он. – Ты хоть раз видел океан?

Я закатываю глаза. Ну и ебаная сука.

– В фильмах видел.

Чума перемещается за мою спину, упирается одной сильной рукой в лопатки, а другой берёт меня за плечо.

– Когда-нибудь посмотрим вместе, – произносит задумчиво. – Съездим, когда войны наконец закончатся.

– Ага. Как будто это когда-нибудь случится, – фыркаю.

– Возможно, и нет.

Он наклоняется ближе. Я чувствую жар его тела даже через тонкую майку.

– Это будет больно.

Следующее мгновение – резкий рывок.

Глухой, влажный хлопок.

И я ору:

– ЧЕРТОВ МАМКИН ХУЙ!

Перед глазами пляшут чёрные точки.

Ублюдок просто отвлёк меня. Усыпил бдительность. Как всегда.

– Не будь таким ребёнком, – укоряет Чума, голос слишком спокойный для такого ахера, который он мне сейчас устроил. – Плечо на месте. Жить будешь.

Я поворачиваюсь, тяжело дыша, чтобы посмотреть ему в глаза, но сталкиваюсь лицом с этой чёртовой маской. Вблизи видно, насколько искусно она сделана – выгравированные узоры, металлический клюв, острый и хищный. Мой взгляд скользит по резким линиям, по золотым линзам, которые светятся, как глаза хищника. Его ладонь всё ещё лежит на моём бицепсе – крепко и уверенно.

– О, ну спасибо тебе, Док, – скалюсь я, стараясь вложить в слова как можно больше яда. – Да чтобы я без твоих экспертных лап делал?

Чума молчит секунду, просто сверлит меня этими чёртовыми линзами. А потом – не говоря ни слова – тянется к застёжкам на маске.

Каждый щелчок застёжек звучит оглушительно громко.

– О, не боишься, что я тебя заражу? – ядовито бросаю я.

– Не будь идиотом. Идиотизм не заразен.

Я бормочу ему "пошёл на хуй" себе под нос и делаю ещё глоток, наблюдая краем глаза, как он снимает маску. И вот – лицо.

Аристократичные черты. Резкая линия скулы с лёгкой щетиной. Полные губы, изогнувшиеся в едва заметной ухмылке, от которой хочется прописать ему по зубам.

Я сглатываю, алкоголь жжёт горло, но не гасит странного скручивания где-то в животе.

Ненавижу этого ублюдка. До дрожи.

– Вот так, – тихо произносит он. Голос без маски – глубокий, бархатистый. – Теперь лучше, правда? Теперь ты можешь смотреть мне в глаза, когда я говорю тебе, какой ты несносный засранец.

Я ощетиниваюсь, оскал кривится, слишком наигранный.

– Пошёл ты, Чума.

– Ммм, не думаю, – легко отвечает он, отложив маску. – Не в твоём состоянии.

Его взгляд опускается… ровно туда.

– Да и мы оба знаем, что в таком случае всё было бы совсем иначе.

Мой член дёргается.

Что, БЛЯДЬ? Почему я твердый?

Я же его ненавижу.

В лицо бросается жар, я ёрзаю. Конечно же, он заметил. Этот засранец замечает всё.

– Что это, по-твоему, значит, пернатый мозг? – рычу я.

Вместо ответа – его фирменный самодовольный смешок, от которого мне хочется заткнуть ему рот.

Заткнуть. НЕ – затолкать.

Какого хрена вообще творится в моей голове?

– Не смотри так шокированно, – укоряет Чума, вся та же раздражающая ухмылка на губах. – Это вполне естественная реакция. Хотя любопытно…

Он наклоняется ближе, так что я чувствую тепло его дыхания на своей щеке.

– Это боль тебя так возбудила? Или что-то другое?

Я открываю рот, чтобы выдать яд, но он тихо цокает языком.

– Не нужно защищаться, Виски. В твоём… хрупком состоянии – с больным пальчиком и плечом – тебе всё равно рано или поздно понадобится чья-то помощь.

Я огрызаюсь:

– Да чтоб я подпустил тебя хоть на метр к своему члену, ты, ёбаный…

– Правда? – бросает он вызов тихим, мягким голосом.

И его рука – его, блядь, рука – оказывается на моей ноге.

Он стоит между моими коленями теперь.

Слишком близко.

ОХУЕННО близко.

Мой член дёргается снова.

Рефлекс. Просто дурацкий рефлекс.

– Ты же на взводе с тех пор, как наша омега появилась здесь, – задумчиво произносит Чума. – Больше, чем обычно. Тебя сводит с ума, что ты можешь только смотреть, но не прикасаться. Пока что.

Я сжимаю челюсть так сильно, что она готова треснуть. Но я не двигаю его руку, даже если это всё, о чём я сейчас могу думать. Я убеждаю себя, что не убираю её только потому, что это выглядело бы как уступка.

Не потому, что мне нравится.

Потому. Что. Мне. НЕ. НРАВИТСЯ.

– И что? – выплёвываю я. – Ты думаешь, ты лучше? Ты ходишь тут, строишь из себя высокомерного святого, но я видел, КАК ты на неё смотришь. Ты всё равно альфа. И именно ты проводишь целые дни в комнате рядом с её. Не надо делать вид, будто ты не сходишь с ума так же, как мы все.

Я жду, что он это отрицать будет.

Отшутится своим снобским тоном.

– Возможно, так и есть, – спокойно признаёт он.

Я хлопаю глазами. Не ждал. Совсем.

– Может, нам стоит… помочь друг другу, – размышляет он вслух, и его рука медленно скользит вверх по внутренней стороне моего бедра.

Я замираю, когда его пальцы касаются выпуклости в штанах – осторожно, почти нежно. Совсем не так, как он секунду назад вправлял мне плечо.

– Отъебись, – выдыхаю я, но слова захлёбываются, когда он сжимает мой член через ткань. Бедро дёргается само. Хуже того – мне это нравится. Он прав.

Быть взаперти в одном здании с этой омегой – с её запахом, с её телом, с её чёртовой сути – сводит с ума. Когда Тэйн впервые объявил, что у нас будет омега, я думал она снимет напряжение. Что будет… отдушина между миссиями, где ты не знаешь, вернёшься живым, мёртвым или будешь молить, чтобы тебя добили.

Она – как сирена в мягкой, тёплой коже. И теперь, когда её тело наконец набирает формы, заполняя одежду там, где раньше было только острые угловатые кости, мне становится ещё сложнее держать себя в руках.

Но вместо этого – только сплошная сладкая пытка.

И она, к тому же, меня терпеть не может.

Хотел бы я сказать, что это охлаждает меня.

Но, сука, делает только хуже.

Чума ловко расстёгивает мою пряжку, металл глухо лязгает в тишине. Я бросаю на него злой, мутный от боли взгляд, пытаясь собрать остатки своего обычного стёба, но в таком состоянии это бессмысленно. Пламя не разгорается – только дым.

– Какого хуя ты делаешь? – бурчу я. Но мы оба знаем – я не остановлю его.

– Помогаю, – спокойно отвечает Чума, стягивая ремень одним точным движением. – С твоим плечом ты сам вряд ли справишься.

– Святой Чума, защитник слабых, – усмехаюсь я, откинувшись назад.

– Я бы не называл тебя «слабым», – сухо замечает он.

– Отъебись, – огрызаюсь я. Ублюдок.

– Я о твоём достоинстве, – спокойно добавляет он. – И, к слову, лишний вес тебе идёт.

Я прищуриваюсь. Он слишком близко. Слишком наблюдателен.

Его руки замирают на пуговице моих брюк.

– Это для твоей же безопасности, Виски, – говорит он тихо, но твёрдо. – Ты слишком вспыльчив. И слишком заведён, чтобы находиться рядом с Айви в таком состоянии.

Во мне что-то рычит. Я поднимаю голову, игнорируя, как стены плавятся по краям зрения.

– Я никогда не трогал омегу против её воли, – рычу я. – И не начну.

Чума смотрит прямо на меня, не отводя взгляда.

– Не начнёшь, – подтверждает он. – Но если ты продолжишь ходить заведённым, как бомба, ты будешь бесполезен на поле. Поэтому замолчи и не мешай.

У меня почти выходит сказать ему, что он может засунуть свою «помощь» куда подальше, но слова застревают в глотке – он всё-таки расстёгивает мою пуговицу и вытягивает молнию. Мой член теперь свободен и уже достаточно тверд. Я резко втягиваю воздух, стиснув зубы. Не только от боли.

– Доктор сказал, значит доктор знает лучше, – произносит он с той самой сухой язвительной интонацией, будто вычитывает список назначений.

Он снимает перчатку – медленно, демонстративно, словно нарочно доводя меня этим ритуалом до бешенства. Я ненавижу, что это работает. Что он прав: я настолько взвинчен, что любой намёк на внимание только сильнее перевозбуждает меня.

И в следующую секунду он касается меня – не столько интимно, сколько уверенно, контролируя ситуацию так, будто я снова его пациент, а не… это.

Тело реагирует быстрее, чем мозг. Слишком быстро. Слишком легко.

– Блять… – вырывается у меня, и я закусываю губу.

Он замечает всё. Конечно. Этот псих замечает абсолютно всё.

Слишком давно у меня никого не было, кроме собственной руки. Будто целая вечность копившегося напряжения и срывов. Стоит уловить в коридоре хоть намёк на запах Айви – и у меня чувство, что я из собственной кожи сейчас вылезу от того, как сильно мне её хочется.

И бесит, что Чума прав. Бесит, что я так этого нуждаюсь. Бесит, что от чужих рук – его рук, мать его – становится так чертовски хорошо. Даже если эти руки принадлежат самому большому заносчивому засранцу из всех, кого я знаю.

Рука Чумы замирает на моём члене, хват ослабевает – и от него остаётся лишь дразнящее касание кончиков пальцев. Я издаю раздражённый рык, бёдра сами дёргаются вверх, будто ищут хоть немного трения, хоть каплю давления – хоть что-нибудь, что вернёт мне ощущение его руки.

– Что такое, Виски? – мягко, почти насмешливо. – Тебе неприятно… или слишком приятно?

Я хочу врезать ему чем-нибудь тяжёлым. Одновременно хочу, чтобы он продолжал. Ненавижу его за это ощущение потерянности, за то, что я, чёрт побери, дрожу, как подросток. И тут он тянется к своему ремню.

Блять. Он что...

– Ты серьёзно?.. – выдыхаю я, но голос звучит слабее, чем должен.

Ответ приходит быстрее, чем я успеваю глотнуть воздух: Чума тянет вниз молнию на своих брюках. Движение – медленное, намеренное, почти ленивое, и у меня в груди что-то странно сжимается.

Он не торопится. Он дразнит.

И когда ткань распахивается, я понимаю, что он вовсе не собирался скрываться или играть в недомолвки. Нет – он выставляет всё напоказ с такой беззастенчивой уверенностью, что у меня моментально пересыхает во рту.

Конечно же, у него всё «в порядке». В духе Чумы – превосходить всех даже между ног, где это никому не нужно.

И да, он длиннее.

Да, чёрт бы его побрал, на это он, наверное, и рассчитывал.

Но я шире.

Немного… но всё же.

Я раньше видел Чуму обнажённым – в тесных казармах это неизбежно. Но это было другое. Без близости. Без... этого взгляда.

А сейчас – он стоит передо мной, рука находится на ремне, на лице тот самый тёмный, жадный огонь, который я никогда прежде не видел направленным прямо на меня. И от этого огня по моей коже пробегает дрожь, будто он стягивает воздух из комнаты.

Я не могу смотреть – и не могу отвести взгляд.

– Что, увидел что-то, что нравится? – спрашивает он тихим, низким тоном.

– Пошёл ты, – сиплю я, но это пустая угроза.

Уголок его губ дёргается в знакомой высокомерной ухмылке, от которой хочется и ударить, и притянуть.

Он двигается ближе – слишком близко. И в какой-то момент между нами исчезает вся та дистанция, что обычно удерживает меня от глупостей.

Меня накрывает волной – не боли, не желания, а чего-то гораздо грязнее: ощущение полного, абсолютного контроля, который он удерживает на кончиках пальцев.

Я резко выдыхаю, запрокидывая голову назад, пытаясь сохранить хоть каплю самоуважения. Пока он не касается рукой члена. Одной рукой – свой член, второй – уже мой и прижимает их к друг другу.

Хочу что-то сказать но всё, что выходит – хриплый:

– Чёрт…

Я ударяюсь задней части головы об металлический столик. Холодная сталь, по сравнению с теплотой моей кожи и резкий контраст жара Чумы, исходящий от его члена.

Чума ускоряет движения наших членов – выверенно, уверенно, с той холодной точностью, которая заводит меня хуже любого удара. Я не могу удержаться от того, чтобы податься вперёд, будто моё тело само решило, кем ему распоряжаться.

Слишком много.

Слишком хорошо.

Слишком близко.

Воздух становится густым, пропитанным жаром дыхания и рваными, сорванными звуками, которых я не хочу выдавать, но не могу сдержать. Каждое его движение – как толчок к краю. Меня трясёт, мышцы судорожно сжимаются, будто что-то внутри меня вот-вот порвётся от напряжения.

– Не сейчас, – шепчет Чума, голос хриплый, контролирующий. – Я ещё не закончил.

Я смешно, по-идиотски смеюсь – нервно, дико.

– Даже не знал, что всё это – ради тебя, Док.

Он наклоняется к моему уху, дыхание горячее, тёмное:

– Это не ради меня. Но ты закончишь тогда, когда я скажу.

И вот это… это врезается в меня сильнее, чем любое прикосновение. Его тон. Его власть. Способность сказать «нет» моему собственному телу. У меня всегда были проблемы с приказами, но сейчас… сейчас я почти хочу подчиниться.

Почти.

Он ускоряется, его дыхание сбивается, как будто он тоже близко. Слишком близко. Вся сцена сжимается в одну точку – его движущаяся рука, его голос, моё сердце, стучащее где-то на уровне горла.

– Пожалуйста… – вырывается у меня. Я даже не уверен, кто говорит – я или зверь во мне. – Блять, Чума...мне нужно...

Чума отвечает низким, рваным:

– Я знаю. И… – почти рычание, почти просьба – …ещё немного.

Его контроль срывается первым. Я чувствую это по тому, как дрожат мышцы у него на руке, как подрагивает дыхание. Он теряет ритм, и это – всё, что мне нужно.

– Сейчас, – выдыхает он. – Теперь. Давай.

И мир ломается.

Меня выбрасывает вперёд, как ударом. Я не то что не сдерживаюсь – я распадаюсь. Всё напряжение, вся боль, весь голод – всё рвётся наружу. Я слышу собственный голос, но он чужой, звериный. Спина выгибается дугой, мой член пульсирует в руке Чумы и я чувствую как собственная сперма заливает мой живот.

Чума следует за мной, тяжёлым, глухим звуком, будто сдерживал себя слишком долго. На секунду мы оба – просто два существа, потерявшие контроль. Я чувствую как его собственная сперма накрывает дополнительным слоем мою кожу и обе наши кончи смешались вместе.

Какое-то время мы оба молчим, а потом он первый отступает, медленно, методично. Его дыхание возвращается к норме быстрее моего. Ещё одно доказательство, какой он холоднокровный ублюдок.

Я ощущаю, как он убирает руку, как делает пару шагов назад. Нахожу в себе силы открыть глаза. Он уже собирает свою одежду в порядок – молнию, ремень, перчатку. Всё – так ровно, будто ничего не произошло.

Бросает мне полотенце – даже без взгляда, просто движение кистью. Я рефлекторно хватаю его и начинаю вытирать свой живот, избавляясь от не нужной влаги.

Когда я заканчиваю приводить себя в порядок, поднимаю взгляд – и Чума уже смотрит на меня. Непроницаемым, холодным, будто за маской, хотя она сейчас лежит на столе. Он снова полностью одет. Ремень застёгнут. Перчатки – на руках.

Без единой складки, без намёка на то, что минуту назад между нами… что-то было.

– Полегчало? – спрашивает ровно.

Я фыркаю.

– Как будто тебе не все равно, – огрызаюсь.

Чума лишь пожимает плечами – плавно, почти лениво, как будто обсуждает что-то до смешного обыденное.

– Ты никому не принесёшь пользы, если будешь ходить весь на взводе и думать не сможешь, – произносит он спокойно, почти устало. – Считай это… профилактикой.

Он поднимает полотенце, аккуратно за край, и с отвращением бросает в био-контейнер, будто это не его рук дело.

– Я тебе не какое-то животное, которому нужен… контроль, – шиплю я.

Чума поворачивается ко мне, в глазах – мрачное, хищное удовлетворение.

– Нет. Животные проще. У них есть инстинкты. А у тебя… одни сплошные импульсы.

Я открываю рот, чтобы огрызнуться, но он уже теряет интерес. Одним взмахом ладони обрывает разговор:

– Оставь, Виски. Мы оба знаем, что я прав.

И это самое отвратительное – он действительно прав. Он видит меня насквозь. Знает, что меня заводит. Знает, как меня сломать. Знает, как собрать обратно.

Я резко выдыхаю. Слишком оголённый. Слишком уязвимый.

– Пошёл ты, – бросаю я и застёгиваю ремень.

Он не отвечает. Только разворачивается и уходит, звук его шагов постепенно растворяется в пустоте.

Я прикрываю глаза, выдыхая так, будто пытаюсь вытолкнуть из груди чужие руки. Плечо ноет тупой болью, но оно – ничто по сравнению с тем узлом эмоций, что сжался в груди.

Злость.

Стыд.

Раздражение.

И ещё что-то блять… странное. Что-то, что очень похоже на желание, но я не хочу называть это вслух.

Меня бесит, что кто-то – тем более Чума – может вызвать во мне такие реакции. Бесит, что он, кажется, понимает меня лучше, чем я сам. Но больше всего бесит то, что маленькая, ублюдочная часть меня… уже ждёт следующего раза, когда появится повод повторить всё это безумие.

Я встряхиваю головой, соскакивая с кушетки на чуть подрагивающих ногах. Алкоголь всё ещё шумит в крови, но паника – прошла. Я больше не на грани взрыва.

Вываливаюсь в коридор с одной простой целью – снова сделать вид, что ничего не произошло.

Но стоило мне шагнуть вперёд—

–Виски?

Глухой рык Тэйна разрезает воздух, и я резко разворачиваюсь. Он стоит всего в нескольких шагах, руки скрещены на груди, брови сведены в недовольную линию.