Текст книги "Дикая омега (ЛП)"

Автор книги: Ленор Роузвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

«Дикая Омега»
Ленор Роузвуд

Для каждого читателя, кто хоть раз смотрел на абсолютно поехавшего парня в маске и думал, что его единственный недостаток – это то, что их не пятеро.

Тропы

Feral / Untamed Omega – дикая, агрессивная, укусит первым

Masked Spec-Ops Alphaholes – стая убийц в масках

RH / Reverse Harem – омега + пять альф

Psycho Pack Dynamics – ебанутая, нестабильная стая

Murder Husbands – альфы-убийцы, но преданные ей

Touch Her and You Die – одержимые защитники

Omega as a Weapon – омега как тайное оружие государства

Dark Daddy Energy – жесткий лидер стаи (Тэйн)

Silent Monster – молчаливый, изуродованный Призрак

Serial Killer Alpha – Валек, любимчик хаоса

Killer Medic – Чума: лечит и калечит

Golden Retriever Himbo with Rage Issues – Виски

Dystopian Hellscape – разрушенный мир, война, контроль Совета

Breeding Facility Threat – угроза «Центра Реабилитации»

Disposable Omega – героиня как расходный материал

Forced Proximity – закрытые помещения, миссии, клетки

Hurt/Comfort, но в стиле “bite first”

Trauma Bonding (dark!) – раны, шрамы, привязанность через боль

Conspiracy / Government Control – Совет, Ночные Стражи

Pack Bonding – медленное, агрессивное формирование стаи

High Heat – высокая интенсивность, феромоны, прайминг

“Only one omega left” – редкость = власть, опасность, охота.

Глава 1

АЙВИ

Металлическая дверь распахивается, скрипя на ржавых петлях. Я вскидываю взгляд от грязных плиток, которые успела пересчитать уже тысячи раз. Я давно сбилась со счёта, сколько месяцев меня держат в этой комнате. В этой прославленной «камере», где нет ничего, кроме дырки в полу и четырёх стен, между которыми трудно даже пройтись.

Но количество плиток я знаю точно.

Шестьсот восемьдесят пять.

Из-за приоткрытой двери врывается знакомый запах. Неповторимая вонища бета-самца. Я морщусь, когда охранник входит внутрь, оставляя грязные полосы от своих заляпанных сапог. Ночные Стражи убирать не станут. Они сюда не заходят – в одиночное крыло.

Чистый пол и нормальная еда – роскошь для «примерных омег».

А я лучше сдохну, чем позволю этим ублюдкам сделать из меня одну из них.

– Доброе утро, Шесть Один Семь, – ухмыляется он, выговаривая номер, который так давно заменил мне имя, что я почти его забыла. В его голосе он звучит как оскорбление. – Готова сегодня поесть?

Я смотрю на поднос в его мясистых руках. Свежая еда. Если, конечно, эту бурду вообще можно назвать едой.

Но мой предательский желудок всё равно болезненно сжимается и урчит – голодные спазмы, которые я упрямо игнорировала несколько недель, снова напоминают о себе. Я сглатываю, не желая давать бете удовольствие видеть, как я унижусь ради еды.

– Иди к чёрту, – хриплю я, голос ломается от долгого молчания.

Он мрачно усмехается, не впечатлённый моим упрямством.

– Поешь. Все едят. Рано или поздно твоя умная мордочка научится хорошим манерам.

Я встречаю его взгляд, сжимая челюсть. Если бы он знал, что мне довелось пережить до того, как меня затащили в эту дыру… Пара дней голодовки – ничто по сравнению с годами, когда я выживала на грани в диких землях после того, как моя мать…

Горло перехватывает, и я заставляю себя отогнать мысль. Прошлое – роскошь, на которую я сейчас не имею права. Мне нужна каждая крошка силы, чтобы выдержать этот новый кошмар. В выдерживании я мастер. Выживать наперекор всему – то, что у меня получается лучше всего.

Охранник ухмыляется шире и берёт с подноса бутерброд, демонстративно откусывая огромный кусок. Театрально стонет, разбрасывая крошки по своей засаленной форме и жуя с открытым ртом.

Отвратительно.

Беты всегда относились ко мне как к дерьму. Так было всегда. Альфы нас подавляют, беты нас ненавидят.

Словно мало было миру проблем после массовой ядерной войны и развала цивилизации – на арену появились альфы и омеги, рождённые у бывших нормальных, но облучённых людей, которых теперь называют бетами.

Альфы – больше, быстрее, сильнее. Идеальные солдаты.

Омеги – их сирены, запускающие инстинкты.

И мы редки.

Наше существование стало искрой войны: альфа-банды поднимались, разрывая на части хрупкие остатки общества, едва начавшего выбираться из ядерной зимы.

Пока не пришёл Совет. Они сочли альф угрозой, а омег – её причиной.

«Контролируешь омег – контролируешь альф».

Популярная поговорка.

Теперь омег, родившихся в «приличных» семьях, регистрируют сразу после появления метки и обучают в государственных школах – выращивают, чтобы раздать стаям и удерживать шаткое равновесие власти.

А остальные?

Оказываются здесь. В этой дыре под названием Центр Перевоспитания.

– Ммм, неплохо для помоев, да? – спрашивает бета, причмокивая. – Тебе стоит поесть, Шесть Один Семь. Я видел тебя, когда тебя сюда притащили. Такие формы… всё на своих местах – как у омеги и должно быть. А сейчас? Ты превращаешься в симпатичную маленькую спичку.

Меня выворачивает от его слов. Он подходит ближе, дразняще болтая перед моим лицом бутербродом. Запах дешёвой переработанной «колбасы» и несвежего хлеба бьёт в нос – пустой желудок снова протестующе скручивает.

Я не дам этому садисту удовольствия.

Лучше сдохнуть с голоду.

– Всего один укус, – уговаривает он. – Один. И я уйду. Дам тебе наслаждаться своей дырой в одиночестве. Ну что скажешь?

Не удивительно, что он так старается. Его начальство наверняка давит: их главная цель – заставить меня есть с рук. Каждый другой охранник сдавался: угрозы не работали, голодание не работало. Они всегда сдаются раньше, чем я. Кидают на пол старые объедки – ровно столько, чтобы я не умерла – и начинают попытки снова.

Но суть не в том, чтобы я поела.

Суть в том, чтобы я поела из руки альфы. Только так – по правилам Совета – меня переведут из одиночки обратно в программу «Реабилитации».

Даже Главный Наставник хочет этого – наш «благодетель». Его финансирование зависит от способности сделать из таких, как я, «идеальные подарки» для стай. Одиночка – это наказание на пару дней, максимум неделю. Чтобы омега ценил «роскошную» жизнь этажом выше.

Я понятия не имею, сколько времени я здесь. Перестала считать после пяти месяцев. Считаю только охранников, которые сдались. Даже у бет есть пределы.

Этот продержался дольше остальных. Но ему, кажется, нравится видеть, как я страдаю. После того случая, когда я попыталась откусить ему член, когда он попытался засунуть его мне в рот… теперь это личное.

Меня пробивает горькая усмешка – и я опускаю взгляд на плитки. Когда-то я была наивной. Думала, что беты не так уж плохи. В лагере они занимались своим делом, не трогая нас – омег, – пока мы выращивали овощи и готовили еду в костре.

Но здесь… Здесь они не лучше альф.

Хуже, возможно – без оправдания в виде феромонов. Альфы похожи на животных. И когда собака кусает – винят хозяина, а не собаку.

Сапоги охранника останавливаются в шаге от меня. Пахнет потом и страхом. Он приседает, бутерброд – прямо у моего лица. Я вижу каждую крошку, жирные пятна, просачивающиеся через хлеб.

– Открывай, – приказывает он сладким, но мерзким тоном. – Ты кожа да кости, девочка. Надо набраться сил, когда найдут стаю, достаточно тупую, чтобы тебя взять.

У меня вспыхивают глаза. Как будто я позволю хоть одному альфе меня коснуться…

Он пользуется моментом – и тычет бутерброд мне в губы, давя на стиснутые зубы. Я отшатываюсь, рычу, сбивая его руку. Оставшийся комок падает на пол с влажным шлепком.

– Сука! – взрывается он и бьёт кулаком.

Кулак врезается мне прямо в живот, выбивая воздух из лёгких, я сгибаюсь, мир мерцает. Но я поднимаю голову, находя в себе силы ухмыльнуться.

Оно того стоило.

Он хватает меня за волосы, дёргая голову назад. Вторая рука взмывает – и кулак приходится по моей челюсти, взрываясь вспышкой боли. Я чувствую вкус крови и прикусываю язык. Я не моргаю и смотрю прямо в его уродливое лицо.

Он хватает упавший бутерброд и пытается запихнуть его мне в рот. Слюнявый, склизкий хлеб размазывается по лицу. Его грязные пальцы лезут внутрь. Слёзы подступают, но я их глотаю.

Не сегодня, ублюдок.

Я вгрызаюсь в его палец. Чувствую, как ломается кость. Он орёт, пытаясь вырваться, но я только сильнее сжимаю челюсть, пережёвывая мясо и сухожилия, пока палец не отделяется.

Он отшатывается, прижимая окровавленную руку к груди. Палец падает на пол с вязким стуком. Я сплёвываю кровь и ошмётки плоти, растягивая губы в звериной улыбке.

– Ну что, ты хотел, чтобы я поела с твоей руки. Надо было уточнять детали.

– Ебаная сука! – истерит он. – Я тебя убью!

Я смеюсь. Грубо, хрипло. Жаль, что я не откусила что-то другое. Чтобы он никогда больше не полез к омеге. Он бросается, сжимая моё горло одной рукой и ударяя головой о пол. Звёзды вспыхивают перед глазами. Я царапаю его запястье, но хватка только крепчает.

И когда темнота уже подкрадывается, дверь снова распахивается – влетают два охранника, оттаскивая его.

– Я, блядь, её убью! – ревёт он. – Пустите меня!

Я перекатываюсь на бок, захлёбываясь кашлем и отчаянно хватая воздух. Сквозь спутанные пряди волос вижу, как один из охранников изучает руку беты – лицо у него мертвенно-бледное.

– Она откусила ему палец! – выдавливает один. – Тащите его в медблок!

Бета вырывается, всё ещё вопя. Я переворачиваюсь на бок, кашляю, хватаю воздух. Сквозь спутанные волосы вижу, как другой охранник осматривает повреждённую руку – белый как мел.

Оставшийся охранник приседает возле меня.

– Что-то сломано? Лицо не повредил?

Я фыркаю. Конечно. Лицо – главное. Омега же должна выглядеть идеально, когда её решат кому-то подарить.

О шрамах внутри никому нет дела.

– Пошёл ты… сдохни, мудила, – сиплю я.

Он хмурится, пытаясь потрогать скулу. Я отдёргиваюсь.

– Кажется, ничего серьезного, – бурчит он. – Поведём к врачу.

Как будто врач не сделает хуже. Усыпят, привяжут к койке, подождут, пока синяки исчезнут – и выдадут это за заботу. Он поднимает меня, сильно сжимая руку. И когда меня выводят из камеры, я замечаю палец, лежащий в сгустке крови.

Меня накрывает истерический смешок. Глаза жжёт.

Пусть он правда убьёт меня в следующий раз. Это будет милосерднее, чем то, что меня ждёт наверху – когда решат, что я «готова».

Нет. Я этого не допущу.

Лучше умереть.

Даже если я буду умирать понемногу, день за днём.

По пальцу за раз.

Глава 2

ТЭЙН

– Этот ебучий псих нас всех прикончит, Тэйн!

Голос Виски гулко разносится по Шато, пока мы возвращаемся после очередной миссии. Кровь всё ещё капает с его сломанного носа.

Это он первый придумал это название – Шато. Словно мы живём не в разваливающихся хозяйственных постройках, прижавшихся к горам на границе Пустошей, а в изысканном поместье. Хотя… лучше, чем “Дом Неудачников”, как раньше называл это место Чума.

Виски у нас местный клоун – и как самый младший из Призраков, нашей стаи, связанной кровью и братством, он обычно самый расслабленный. Он ещё не успел ожесточиться. Но сегодня он в подвешенном состоянии, и я не могу сказать, что не понимаю его.

Он уже снял последнюю маску, которую стащил с поля боя как сомнительный трофей, обнажив синяк, который уже начал наливаться под одним из своих светло-карих глаз. Его распухший, сломанный, залитый кровью нос – единственное, что нарушает его раздражающе правильные черты лица. Даже в коротких, но всё равно растрёпанных каштановых волосах запёкшиеся брызги крови.

И нет, это не следы миссии – это последствия нашего «триумфа».

Я не уверен на счет правильности того, чтобы снять чертову футболку. Маску – ладно. Но футболку? Он всегда был чересчур горд своими пресловутыми «кубиками», хотя у него они самые менее заметные из всех нас. Последние месяцы миссии были относительно лёгкими, а сочной еды неожиданно много, и он даже не пытался её экономить. Иногда мне кажется, что само слово «рацион» противоречит его мировоззрению.

Хотя, возможно, это единственный моральный принцип, который у него вообще есть.

Чума, наш полевой медик, выступает вперёд:

– Сядь. Дай вправлю этот нос обратно, – произносит он сурово, голос приглушён маской. – Если, конечно, тебе нравится выглядеть как картина Пикассо.

Чума вообще не похож на врача. По крайней мере, на того, к которому ты бы добровольно пошёл. Его «манеры заботы» ничем не лучше. Но здесь, в Пустошах, он единственный, кто хоть как-то приближается к медицине. Его маска – та самая, благодаря которой он получил своё прозвище: чёрная кожаная маска чумного доктора под тёмным капюшоном, плавно переходящим в бронекевлар и кожу так же, как у всех пятерых из нас. Под маской – длинные чёрные волосы и бледное лицо с резкими чертами, отчего он выглядит не менее пугающе.

Кроме Призрака, только Чума носит маску даже вне миссий. Но у него причины совсем не такие, как у моего брата – единственного, кому действительно нужно её носить. Чума просто до ужаса боится заражения. Не смерти – смерти он смотрит в лицо без дрожи.

Именно заражения.

Из угла комнаты раздаётся тёмный смешок Валека. Обычно он носит капюшон палача поверх простой кожаной маски с двумя прорезями для глаз, за которыми – только тени. Сейчас маска лежит у него на коленях, обнажая его возмутительно выточенное лицо.

– Пусть срастается криво, – говорит он на своём густом вриссийском. – Нашему красавчику из-за океана полезно немного понизить самооценку.

– Иди нахуй, Валек, – огрызается Виски. – Вы знаете, что я прав. И перестанете ржать, когда в следующий раз он на вас устроит свой ядерный пиздец.

Я тяжело выдыхаю.

Призрак.

Мой брат не по крови, но по всему остальному. Наша непредсказуемая карта в смертельной колоде. Его приступы становятся всё чаще. Всё сильнее. Перед глазами до сих пор стоят кадры сегодняшней резни: как он рвал врагов, будто сам чёрт вылез из преисподней.

Для других – он чудовище.

Для меня – семья.

Это не в новинку. Его жутковатая, почти нечеловеческая способность убивать – именно то, благодаря чему мой отец пощадил его жизнь много лет назад. Но, как и атомные бомбы, стершие всё за тщательно охраняемыми границами Райнмиха, он – невероятно эффективное оружие, влияние которого почти невозможно контролировать.

– Он не хотел тебя ранить, – говорю я, снова переходя в режим «спасай репутацию Призрака». В последнее время я больше похож на его пиар-менеджера, чем на лидера самого опасного спецотряда под командованием Совета. – Если бы хотел – ты бы сдох.

– Это должно меня утешить?! – Виски почти визжит, голос звучит гнусаво из-за крови в ноздрях.

– Мне плевать, что ты чувствуешь, – прорычал я. – Ты знаешь, что нельзя лезть ему под руку, когда он в таком состоянии.

– «В таком состоянии?» – передразнивает он. – Ты говоришь так, будто он ребёнок, который истерит, а не семифутовый ебучий монстр, устроивший бойню!

Валек склоняет голову:

– Ты знаешь его точный рост?

– Что? – Виски поворачивается к нему. – И что это сейчас вообще значит?

– Просто странно, – отвечает Валек, разваливаясь на диване и закидывая грязный ботинок на стену – мы, конечно, полный рассадник варваров. – Я знаю, что у меня шесть и девять футов, а большие мальчики выше меня. Но чтобы прям точно…

– Я видел, как он стоял у холодильника, – вмешивается Чума, окончательно махнув рукой на попытки починить нос. – Холодильник – шесть футов. На нём были банки кофе, фут каждая. Он был примерно на полторы банки выше холодильника. Так что я бы сказал: семь и пять, семь и шесть максимум.

– Это что, блядь, задачка по математике? – орёт Виски.

– И всё равно это не так странно, как то, что ты его рост до дюйма знаешь, – не унимается Валек.

– Мы вообще не знаем его точный рост, – отзывается Чума своим тихим, раздражающе воспитанным северным акцентом. – У меня в его карте только группа крови. И то лишь потому, что я сам взял образец.

Мы все одновременно на него поворачиваемся.

– Как ты вообще умудрился взять у него кровь? – спрашиваю, и в ту же секунду понимаю, что нахрен не хочу знать ответа. Нет ни единого шанса, что Призрак добровольно согласился.

Хотя… Я как-то замечал Чуму возле своей кровати пару месяцев назад.

Хм.

– Да какая, блядь, разница?! Это вообще не по делу! – взрывается Виски. Он поворачивается ко мне, глаза сверкают вызовом, которого я ждал скорее от Валека, но не от него.

Похоже, всё зашло дальше, чем я думал.

– И какая же у тебя мысль, Виски? – спрашиваю ровно. – Пока что ты только ноешь как сучка.

Его глаза сужаются, и он подходит ближе, тыкая мне пальцем в лицо. В груди сразу поднимается альфовская ярость, но я умею её давить. В последнее время это даётся всё сложнее. Наверное, из-за клаустрофобии. Как бы ни была велика территория Шато – мы всё равно пять альф, запертые вместе, и только бесконечные миссии позволяют не разорвать друг друга.

– Мысль, – выплёвывает он горько, – в том, что ты – лидер этой шайки. А значит, этот псих – твоя ответственность.

– Следи за языком, – рычу я сквозь зубы, и в голосе прорывается рычание. Не то, что я позволяю себе использовать на своих альфах – тем более на членах моей Стаи – просто так. – Этот “псих” – мой брат.

– Тем более ты должен держать его в узде, – выплёвывает Виски.

Мы стоим нос к носу, уставившись друг на друга, и ни один не собирается отводить взгляд первым. И тут справа из ниоткуда вылетает чёрная перчатка – и, прежде чем я успеваю среагировать, Чума хватает Виски за сломанный нос и одним резким движением вправляет его назад.

Воздух разрывает фонтан крови, а младший солдат издаёт истошный вопль, хватаясь за лицо.

– Блядь! Это больно, ты психопат! – воет он.

– Проще, когда не ожидаешь, – спокойно отвечает Чума, как будто только что не сломал человеку лицо вторично. Он достаёт из кармана красный платок – как какой-нибудь старомодный джентльмен – и тщательно вытирает кровь со своих перчаток.

– Кстати, ты потолстел. И это не мышцы, – добавляет он, кивком указывая на голый торс Виски.

– Ты что несёшь, чувак?! Я набираю массу!

Чума хмыкает:

– Ну, масса-то масса, но замедлять тебя она будет. Да и ты у нас и без того не самый ловкий альфа, как показала сегодняшняя миссия.

Виски яростно разворачивается и уходит из основного зала, бормоча под нос целую подборку птичьих проклятий. Валек идёт следом, охотничьей походкой, и ржёт так, что аж стены дрожат. Он любит боль. Любую. Хотя предпочитает быть тем, кто её причиняет. Впрочем, учитывая, что он был настоящим серийным убийцей в коридоре смерти, пока Совет не забрал его в мою коллекцию психопатов – причинённого им зла более чем хватит.

Но для него подойдёт любая боль.

Своя. Чужая. Главное – интенсивная.

Чума задерживается. Складывает оставшиеся инструменты обратно в свою кожаную врачебную сумку. Это точно не стандартное армейское снаряжение.

У него свой образ, что уж.

– Спасибо, – бурчу я.

– За что? – спрашивает он невинно, даже не поднимая головы, аккуратно укладывая стеклянные флакончики с антисептиками в сумку. Звон стекла о стекло – неприятный, режущий по нервам.

– За то, что остановил меня от того, чтобы надрать пацану зад.

– Вот оно что, – говорит он абсолютно бесстрастно – и как всегда невозможно понять, это сарказм или он правда считает нас научными образцами.

Я вздыхаю, проводя рукой по своим растрёпанным каштановым волосам. Мне давно пора постричься, если не побриться наголо, но кому вообще есть дело до внешнего вида в этих горах? У нас нет военных регуляций здесь, за пределами цивилизации.

– Он ведь и правда не ошибается, – говорит Чума, не оборачиваясь. – Поведение Призрака становится… более нестабильным.

Я сжимаю челюсть. Мне неприятно слушать это от него не меньше, чем от Виски, но отмахнуться не могу.

– Ты считаешь, он опасен.

Большая пауза. Он застёгивает сумку и поворачивается ко мне лицом.

– Я не совсем честно выразился, когда сказал, что у меня нет данных по нему, – произносит он. – Он не проходил ни одного медосмотра за всё время службы, но у меня есть доступ к его личному делу. Насколько оно вообще существует у Совета. Если я правильно помню, его нашли одного в Пустошах в возрасте примерно двенадцати лет. И он тогда убил тринадцать вооружённых до зубов альф. Его собирались утилизировать… пока твой отец не вмешался.

Я сжимаю челюсть сильнее. Ни одно слово не ложь. Но Призрак – тема, на которую я не способен реагировать рационально.

– Вот и я так думал, – произносит Чума. – Значит, опасность – неизбежный факт.

– И что ты предлагаешь? – рявкаю. – Опасный он или нет – он спасал тебе жопу больше раз, чем я могу посчитать. И мою – тоже.

Чума медленно кивает.

– Он – оружие, – произносит он задумчиво. – Но любое оружие полезно ровно настолько, насколько ты можешь удержать его от того, чтобы оно обратилось против тебя.

Мой взгляд случайно цепляется за отражение в зеркале. Ну да. Вид у меня тот ещё. Глаза темнее обычного, почти чёрные. Губы в полуоскале. Несколько прядей волос слиплись от крови – явно на пользу образу это не идёт. Я выгляжу как первобытный дикарь.

На самом деле…

Это недалеко от истины.

– И дело не только в Призраке, – добавляет Чума, поднимая руки в жесте капитуляции. – Мы все на грани. Пять альф, запертые в горах, и ни один из нас не видел омегу уже много месяцев. Напряжение – естественно.

– Ага, сейчас же включу в расписание экскурсию в ближайший бордель, – сухо отвечаю я.

Чума фыркает.

– Ну, это бы не помешало.

Он разворачивается и уходит, а его последняя фраза продолжает крутиться у меня в голове. Он не ошибается. Ни про Призрака. Ни про остальных. Мы как коробка, набитая динамитом. Где каждый отдельный кусок ещё и курит, рискуя поджечь фитиль соседа. Рано или поздно что-то рванёт. И я не уверен, что хоть кто-то из нас – а уж тем более любой бедолага рядом – выживет, когда это случится.