Текст книги "Дикая омега (ЛП)"

Автор книги: Ленор Роузвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Глава 10

ЧУМА

Я смотрю на бессознательную женщину в руках Тэйна – её тёмные каштановые волосы струятся через его бицепс, лицо бледное и измождённое. В животе неприятно скручивается тревога.

Не должно было так произойти.

– Что, чёрт возьми, ты с ней сделал, Чума? – Тэйн сверкает глазами, поправляя её вес в руках, будто защищая.

Я поднимаю ладони – чёрная кожа перчаток блестит под резким светом ламп.

– Я ничего не делал. Просто сообщил ей, что мне нужно провести медицинский осмотр. Она сорвалась, как напуганный заяц.

Челюсти Тэйна сжимаются.

– Наверное, выглядел как ёбаный маньяк.

Я сглатываю язвительный ответ и смотрю на омегу. Даже во сне её брови едва заметно сведены, как у дикого зверя, который рычит даже без сознания.

– Она более дикая, чем мы думали, – бормочу, делая шаг ближе.

Вблизи всё становится слишком очевидным. Впалые щёки, тёмные тени под глазами, острые ключицы, выделяющиеся под вырезом платья. Какой бы «инцидент» Центр ни придумал в оправдание её состояния, драка с охранником точно не объясняет месяцев запущенности.

Я протягиваю руку, едва касаясь пальцами её внутреннего запястья – под кожей трепещет слабый, рваный пульс.

– Она серьёзно истощена. Возможно, на грани голода. Стресс сделал остальное. – Я поднимаю взгляд на Тэйна, голос становится резким. – Нам нужно срочно в клинику.

Тэйн коротко кивает и уже направляется к двери. Я шагаю рядом с ним, перебирая в голове разные мысли. Сколько она была в таком состоянии? Центр обязан заботиться о своих подопечных, а не доводить их до смерти. Злость пульсирует в жилах при одной мысли об их халатности.

Мы идём по голым коридорам, и я невольно бросаю взгляды на омегу в руках Тэйна. Несмотря на синяки и усталость, её черты – удивительно красивые.

Высокие скулы. Полные губы. Упрямый изгиб подбородка даже во сне.

Каким ужасам её подвергли, если одно слово «осмотр» заставило её бежать, будто спасаясь от казни? Эта мысль вызывает странное ощущение в груди. Что-то вроде… защитного импульса. Или, возможно, всего лишь профессиональная тревога о пациенте.

Да уж. Отличная шутка.

Да, я боевой медик. И я люблю лечить так же сильно, как… причинять вред. Скальпель хирурга и лезвие убийцы – инструменты одной природы, просто с разными целями.

Но это… это другое.

Я распахиваю двери клиники и держу их, пока Тэйн вносит омегу внутрь. Резкий запах средств дезинфекции и гул аппаратов встречают нас – знакомый фон, которому под стать тот пульсирующий в моих венах адреналин.

– Сюда, – указываю на свободную койку.

Тэйн кладёт её на постель с такой осторожностью, будто она может рассыпаться от одного неправильного движения. Её волосы рассыпаются тёмным пятном на белой подушке.

Я снимаю кожаные перчатки и надеваю новые – медицинские. Латекс ложится, как вторая кожа. Наклоняюсь над ней, начинаю осмотр – движения точные, отработанные.

Пульс слишком нерегулярный. Кожа липкая и холодная. Я оттягиваю веки – зрачки реагируют вяло.

– Тяжёлое истощение, – подтверждаю я, скорее себе, чем Тэйну. – И обезвоживание. Тело отключается.

Тэйн стоит рядом, молча, как стражник. Я почти физически чувствую его взгляд – вопросы, висящие в воздухе.

Я хватаю набор для капельницы, разрываю упаковку. Найти вену – кошмар. Они спавшиеся, тонкие, упрямые. Я ругаюсь сквозь зубы, капля пота стекает по виску, когда наконец удаётся ввести иглу.

Когда прозрачная жидкость начинает капать в её вены, я отступаю на шаг – впервые позволяя себе просто посмотреть на неё.

Она слишком бледная. Кожа почти прозрачная, как будто её годами держали вдали от солнца. Лицо острое, истощённое. Последствия голода читаются по каждой линии её тела.

– Что с ней? – голос Тэйна низкий, с оттенком эмоции, которую я не сразу могу определить.

Беспокойство?

Гнев?

Или что-то ещё.

Я встречаю его взгляд, собственное выражение лица мрачное.

– Пренебрежение. Издевательства. Выбирай любое, – произношу я. Слова горчат на языке. – Её морили голодом, Тэйн. Месяцами, судя по всему. И, как видно по синякам и следам, избивали.

– Они сказали, что она напала на охранника, – выдыхает он сквозь зубы.

– Возможно, так и было, – признаю. Я легко могу представить это, даже после столь короткого общения с ней. – И готов поспорить, что ублюдок это заслужил. Но это не объясняет, почему её держали голодной.

Челюсть Тэйна сжимается, под загорелой кожей дёргается мышца.

– Может, это из-за дороги? Слуги сказали, что она отказалась есть то, что ей принесли прошлой ночью.

Я качаю головой, пальцы сжимаются на краю койки.

– Нет. Такой уровень истощения не появляется за одну ночь. Это результат длительного, систематического лишения питания.

Наши взгляды встречаются – и между нами проскальзывает молчаливое понимание.

Центр.

Они ответственны за это. За то, что прислали нам омегу на грани голодной смерти, избитую, поломанную, и, я готов поставить всё, – в каждом возможном варианте.

Гнев вспыхивает во мне, горячий и яростный, и я вижу его отражение в глазах Тэйна.

Но сейчас не время для расплаты.

Я заставляю себя сосредоточиться – на её ровном, но слабом дыхании под тонкой тканью платья. Ей нужна медицинская помощь. И я её предоставлю.

Я обхожу койку, прикрепляя липкие электроды для мониторинга сердца. Пульс всё ещё слабый, рваный. Пока работаю, замечаю: синяки – не только на лице. Всё её тело – карта, следов, крошечных и старых шрамов. Но худшее – большой ожоговый рубец на левом плече, чуть выше выпирающей ключицы.

Вид этого рубца на секунду перехватывает мне дыхание. Тэйн тоже замечает – подходит ближе, глаза сужаются.

Когда я слышу низкое рычание из его груди, понимаю: он увидел то же, что и я.

Мы оба молчим. Но мысли – одинаковые.

Что это? Кто сделал ей такое?

Ответов не будет, пока Айви не проснётся… если вообще захочет рассказать правду. Но я уже могу предположить – и это наполняет меня таким яростным бешенством, что я вынужден отталкивать мысли, чтобы продолжать работать.

Пока прикрепляю электроды, я аккуратно держу одеяло, чтобы сохранить её приватность насколько возможно. И всё же… тот единственный знак, которого я не нахожу – её метка омеги.

Если только…

Метка не скрыта под ожогом.

Нет. Не сейчас.

Я должен держать себя в руках, а не впадать в слепую ярость от чужого преступления.

Я двигаюсь механически точно – шприц, ампула питательного раствора, трубки. Действия привычные, почти успокаивающие – на мгновение отодвигают бурю внутри.

Пока я наполняю шприц, голос Тэйна прорывает тишину:

– Что ты собираешься делать?

Я поднимаю взгляд, встречая его глаза над не двигающейся омегой.

– Для начала – укол с витаминами и нутриентами. Это стабилизирует её в ближайшее время. – Я выгоняю пузырёк воздуха, наблюдая, как капля раствора проступает на кончике иглы. – Я уже поставил ей капельницу, чтобы вывести её из обезвоживания.

Тэйн кивает, но складка между его бровей не исчезает.

– А потом?

Я тяжело вздыхаю – звук теряется в стерильном воздухе клиники.

– Потом… мне придётся ввести её в медикаментозную кому.

Его глаза расширяются – шок, неверие, гнев.

– В кому? Всё настолько серьёзно?

Я ставлю шприц на металлический столик, опираюсь руками в край койки.

– Её организм в состоянии тяжелейшего истощения, Тэйн. Системы один за другим выключаются. Если не дать телу шанс восстановиться… – Я не заканчиваю. Смысл очевиден.

– Блять… – он проводит рукой по лицу. – И кома поможет?

– Она даст телу возможность полностью сосредоточиться на восстановлении. Я поставлю зонд, чтобы обеспечить медленную, контролируемую подачу питания. Даже если бы она сейчас согласилась есть, быстрая еда может отправить её тело в шок.

Тэйн долго молчит, глядя на омегу. Я почти слышу, как внутри него вращаются шестерёнки – гнев, ужас, беспомощность… и готовность сделать всё, чтобы она выжила.

Наконец он смотрит на меня.

– Делай. Что угодно, Чума. Только… спаси её.

Я киваю – коротко и твёрдо.

– Я спасу.

Я возвращаюсь к работе. Укол. Зонд, проведённый с осторожностью. Проверка капельницы. Настройка мониторов.

И всё то время во мне бурлит тихая ледяная ярость – за то, что кто-то довёл эту женщину до такого. Эту омегу. Её тело – кожа да кости, травмированное, поломанное, едва живое.

Да, омега могла наброситься на охранника. Могла оставить ему следы от зубов, синяки, что угодно.

Но не это.

Не эта карта насилия, нанесённая на её кожу. Какие чудовища сделали такое? Какое извращённое оправдание могло быть у них, чтобы морить голодом омегу? Бить её, снова и снова?

Центр.

Он солгал.

Нам солгали.

И за это придётся отвечать.

Но не сейчас.

Сейчас – она важнее.

Мой фокус сужается до одного: до слабого, но упрямого ритма её сердца. До едва заметного движения её груди.

Она борется.

Она – настоящая боец. Это было ясно с самого начала.

Глава 11

ПРИЗРАК

Запах.

Её запах.

Он забивает каждую мысль.

Каждый вдох.

Хочу почувствовать его на языке.

Вкусить.

Хожу взад-вперёд перед дверью клиники.

Сжимаю и разжимаю кулаки.

Её держат там.

Заперли.

От меня.

– Эй, урод, что завис?

Виски. Голос – как ржавым железом по кости.

Не отвечаю. Шагаю дальше.

Раз-два-три-четыре… разворот.

Раз-два-три-четыре.

Запах омеги крепнет возле двери.

Сладкий. Резковатый.

Ваниль.

Жимолость.

Мёд.

То, чего я никогда раньше не чувствовал, но узнал мгновенно.

Голова кружится.

– Ты ведь не собрался туда ломиться? – Виски заступает мне дорогу.

Плохая идея.

– Маленькая омега – вне досягаемости, – ухмыляется он. – Приказ босса.

Оскал. Металл клыков скрыт за маской, но он его видит. Чувствует. Не слова – рык. Глухой, низкий, вырванный повреждённым горлом.

– Твою мать, псих, – бормочет он, отступая. – Не понимаю, зачем Тэйн тебя вообще держит. Ты бешеная псина, тебя бы давно пристрелить.

Он смеётся – но в голосе страх.

Я бью в стену.

Гулкий удар.

Бетон осыпается, оставляя глубокую вмятину.

Виски дёргается.

Смотрю прямо. Дышу тяжело, маска гремит.

– Да пошёл ты, – бросает он, разворачиваясь. – Твоё дело. Чудовище.

Чудовище.

Фрик.

Урод.

Пусть боятся.

Лучше страх, чем жалость.

Но мысли возвращаются к омеге.

Тэйн сказал нам взять её запах.

И теперь он в крови.

Её аромат всё ещё на моих губах.

Сладкий. Тянущий.

Хочу уткнуться лицом в её шею.

Дышать глубоко.

Поглощать.

Рык набухает в груди, тяжёлый и хищный.

Омега… Айви.

Моя.

Нет.

Опасные мысли.

Тэйн горло мне вырвет.

У меня и так половины не осталось.

Тогда уж точно не смогу её нюхать.

Руки тянутся к двери.

Сорвать.

Открыть.

Войти.

Увидеть её.

Она пахла страхом.

Резким, обжигающим.

Я мог бы её защищать.

Закрыть собой.

Прикрыть.

Нет.

Кого я обманываю?

Я зверь.

Убийца.

Стоит только дотронуться – сломаю.

Хрупкие кости.

Тонкое тело.

Но мне хочется попробовать.

Хочется почувствовать её ладони на себе.

Мягкие. Тёплые.

Трогали бы они без боли?

Хотя бы раз?

Воспоминания вспыхивают:

Удары.

Пинки.

Арматура.

Камни.

Я трясу головой резко.

Глупость.

Слабость.

Я не щенок, который тянется к ласке.

Я Призрак.

Я не чувствую…Но чувствую.

Слишком много.

То единственное, что не удалось выжечь из меня.

Провожу рукой по волосам.

Тяну сильно, пытаясь удержаться.

Но её запах снова накрывает.

Тёплый.

Сладкий.

Мучительный.

Они не смогут держать меня подальше от неё вечно.

Рано или поздно кто-то ошибётся.

Оставит щель.

Шанс.

И тогда…

Омега.

Моя.

Глава 12

ВИСКИ

Жжёт лёгкие – и, чёрт возьми, это приятное жжение – пока я бегу по периметру базы. Ботинки глухо бухают по земле, поднимая за собой пыль.

А в голове только одно.

Айви.

Её запах всё ещё держится у меня в носу даже здесь, в горах. Землистый, сладкий… жимолость в лесной чаще.

И сводит меня, блядь, с ума.

Я бросаю взгляд на низкое бетонное здание клиники. Чума держит её там взаперти, делает с ней хрен знает что.

Я ему, сука, никогда не доверял. Но Тэйн, похоже, доверяет. Значит, мне остаётся только терпеть.

Хотя мне это, мягко говоря, не нравится. Омега в таком состоянии… что с ней, чёрт побери, там сделали?

Краем глаза замечаю движение – замедляю шаг. Огромная туша Призрака бродит сбоку клиники, задрав голову, будто чудовище, вынюхивающее добычу.

Да он тут не один такой.

Ранее я уже видел Валека – стоял неподалёку, точил свои ебаные ножи, а ледяные голубые глаза не сводил с двери.

Мы все кружим вокруг неё, будто она держит нас на поводках – и ни один даже не понимает почему. Как какая-то древняя, первобытная хрень вшита нам в ДНК.

Чтобы что?

Защитить её?

Присвоить?

Да хрен его знает.

Идея Совета – будто омега должна нас «успокоить» – звучит как долбаный анекдот. Она почти ничего не сказала с тех пор, как приехала, а уже творит с нами чёрт знает что.

Я торможу, согнувшись, упершись руками в колени. Пот льётся в глаза, размывая картинку. Но даже так я вижу заднюю дверь клиники – мрачную, железную, скрывающую всё, что происходит внутри.

– Да пошло оно, – бурчу я, вытирая лицо краем футболки.

Ноги сами несут меня вперёд, по истоптанной земле – по кругам, которые мы, беспокойные альфы, набиваем снова и снова.

По кругам, которые я набиваю.

Дверь клиники возвышается передо мной, тускло-серая. Я поднимаю руку, чтобы постучать… и опускаю. Чума не хочет, чтобы его отвлекали. Но мысль о том, что она там одна… больная… слабая…

Глухой рык сам рвётся из моей груди.

Не могу оставить её с ним.

Пробую ручку. Заперто.

Ну конечно, блядь.

Я мог бы вышибить дверь ногой, но тогда пришлось бы иметь дело с Тэйном. И с Чумой. Я его не боюсь, но мало ли какую биохимическую дрянь он на меня выльет после.

Нет, надо работать головой.

С шумным выдохом я прислоняюсь спиной к двери. Стучусь затылком о металл. Её запах здесь сильнее – просачивается наружу через щели. Я закрываю глаза и вдыхаю, позволяя ему накрыть меня с головой.

Блять, даже выдохшийся, слабый… он чертовски опьяняющий.

По меньшей мере, по ровному сигналу монитора я могу сказать, что она жива. И её не мучают прямо сейчас.

Слышится тихий хруст гравия под ботинками – я резко открываю глаза. Призрак стоит в углу здания, наклонив голову. Я оскаливаюсь, но он лишь моргает, спокойно и медленно.

Он указывает пальцем на дверь. Потом дважды стучит себе по маске. Вопрос.

– Откуда мне, блядь, знать? – рычу я. – Чума её там держит. Играет в доктора.

Призрак издаёт низкий, разорванный горлом звук.

Злость?

Тревога?

Да хрен его поймёшь. Он вообще может захотеть её сожрать.

И не только её киску – всё целиком.

Призрак приближается, нависая надо мной. Я выпрямляюсь, расправляю плечи. Он может быть здоровенным ебаным монстром, но я не отступлю.

Он просто смотрит на меня пару долгих секунд… затем резким движением кивает в сторону двери. Снова спрашивает. На этот раз я понимаю.

Ты тоже хочешь туда?

Ты тоже хочешь защитить её?

– Да, – рычу я. – Чёрт побери, да.

Призрак кивает – коротко. Указывает, чтобы я отступил. Я наблюдаю, думая, что он идиот, потому что собирается снова дернуть за ручку, которую я только что проверил.

Но он дёргает – резко.

И вся, блядь, дверь с корнем вылетает, повиснув на петле, а за ней раскрывается тёмный коридор клиники.

Ну охуеть.

Может, от него всё-таки есть толк.

Мы заходим внутрь – я первым, чувствуя, как Призрак нависает сзади. Холодный воздух пахнет стерильным дезинфектантом… и её запахом, теперь уже сильным, обволакивающим, требовательным.

Я вижу её на столе. Тихая. Бледная. Как труп.

У Призрака вырывается низкий, опасный звук – он царапает воздух, заставляя меня вздрогнуть. Я смотрю на него, пытаясь понять хоть что-то, но с этой чудовищной маской ничего не видно.

Он просто стоит, весь напряжённый как тетива.

Я делаю шаг ближе. Она выглядит ещё хуже, чем вчера. Кожа почти прозрачная. Синие пятна на руках – будто кто-то избивал её месяцами.

Что же они творили с ней в этом долбаном Центре?

Призрак начинает обходить стол, склоняя голову, медленно сжимая и разжимая кулаки. Я чувствую от него ярость – тяжёлую, животную, дрожащую в воздухе.

Я видел его в ярости. Видел, что он делает в таком состоянии. И сейчас… с её хрупкостью, с её состоянием…Я не уверен, что меня больше пугает – что он сделает ей или что сделает всем нам, если кто-то встанет на пути.

Он протягивает руку – и я за долю секунды готов броситься между ними.

Но он…не хватает её.

Он касается её лица. Осторожно. Нежно. Так, как я бы в жизни не подумал, что он может.

Гигантские пальцы, в перчатке, касаются её скулы. Спускаются к уголку губ. Почти благоговейно. Он не дышит – я впервые не слышу его искажённого, прерывистого дыхания в маске.

Он почти… человек.

Но затем его рука опускается ниже – к шее… и дальше к ожогу. Толстый, уродливый рубец на плече – словно клеймо. И я замечаю ещё хуже картину: мелкие раны, следы верёвок, старые порезы на руках.

Призрак застывает. Перчатки натягиваются на костяшках, когда его руки сжимаются в кулаки.

– Спокойно, здоровяк, – бормочу я, сам чувствуя, как в груди поднимается тошнотворная злость. – Она в безопасности. Мы её забрали.

Он будто не слышит. Просто смотрит на этот ожог. Вся его фигура дрожит – как вулкан перед извержением.

Я делаю шаг ближе, готовясь, если понадобится, встать между ним и Айви.

Но вдруг напряжение исчезает. Его плечи опускаются. Он делает долгий, дрожащий вдох – и поднимает на меня взгляд. Впервые его голубые глаза… не пустые. Он почти… живой.

Призрак указывает на её ожог. На её синяки.

Кто-то сделал это.

Кто-то причинил ей боль.

Кто-то должен умереть.

Он не произносит ни слова – но я слышу это ясно, как будто он прокричал.

Я киваю. Челюсть сведена.

– Смотри-ка, брат. Похоже, мы наконец-то согласились хотя бы в чём-то.

Глава 13

ТЭЙН

Тяжёлая дубовая дверь со всего разлёта бьётся о стену, когда я врываюсь в кабинет отца, мои шаги гулко разносятся по отполированному мраморному полу.

Мне здесь быть нельзя.

Технически, я нарушаю три закона, просто появившись без его разрешения. Но прошло чуть больше двух недель с тех пор, как Айви привезли к нам, и сегодня – первый день, когда Чума признал её состояние стабильным.

Первый раз, когда я смог оторваться от её постели хоть на пару часов – кроме сна и редких обязанностей по Шато. И даже сейчас – половина моих внутренних демонов орёт, что я не должен был уходить.

Вторая половина хочет крови.

– Что, чёрт побери, это такое? – рычу я, слова вырываются из горла, будто гравий.

Генерал Харгроув поднимает на меня стальной взгляд из-за своего массивного стола, глаза сужаются. Офицеры, сидящие вокруг – по знакам отличия явно высокие чины – неловко ёрзают под внезапным напряжением.

– Тэйн, – произносит отец, голос у него низкий, контролируемый. – У меня совещание. Что бы там ни было, подождёт.

– Нет. Не подождёт. – Я упираю руки в стол, наклоняюсь вперёд, взгляд впивается в его. – Ты мне соврал. Центр Перевоспитания? Это долбаная камера пыток.

В его лице дрогнуло раздражение, но он быстро спрятал его за привычной каменной маской. Коротким кивком он отсылает офицеров. Они спешат выйти, и мягкий щелчок двери ничуть не гасит пульсирующую в моих венах ярость.

– Ты драматизируешь, – говорит он, когда мы остаёмся одни. Откидывается в кресле, кожа скрипит. – Центр – необходимая институция. Он поддерживает порядок, обеспечивает, чтобы омеги знали своё место.

Я коротко, жёстко смеюсь. Смех без капли юмора.

– Их место? Это – побои и голод? Шрамы и ломанные кости? – Достаю из кармана фотографии, сделанные Чумой – снимки избитого тела Айви, доказательства месяцев насилия. Раскидываю их по столу, словно карты. – Это ты называешь порядком?

Он бросает взгляд на фотографии. Лицо ровное, но в глазах – едва заметная вспышка. Отвращение.

Тень той человечности, что была в человеке, который меня вырастил. Тень, которую я давно подозревал похороненной вместе с матерью.

Но исчезает так же быстро, как появилась.

Он отбрасывает фото, как ненужный мусор.

– Тэйн, ты не понимаешь, как устроено общество. Для общего блага приходится жертвовать.

– Жертвовать? – Я сжимаю кулак так, что костяшки хрустят. – Она – человек. Не пешка в твоих ебаных играх. Как ты можешь это оправдывать? Как ты можешь сидеть здесь и говорить, что это – правильно?

– Правильно и неправильно – роскошь, которую мы не можем себе позволить, – спокойный тон доводит до бешенства. – Омеги – важная часть системы, но если оставить их без контроля, начнётся хаос. Их нужно держать в узде – любыми средствами.

Я смотрю на него. И холодная догадка опускается в живот ледяным грузом.

– Ты знал, – произношу я. Голос – будто чужой. – Всё это время… ты знал, что там творится.

Он смотрит прямо, не моргая.

– Я не знал о ней конкретно. Но да, мне было известно, что администрация может быть… строгой с проблемными случаями. Это моя работа – знать.

Отвращение поднимается в горле, горькое, как желчь.

– Твоя работа? А долг быть человеком? Альфой? Что насчёт элементарного достоинства?

– Достоинство – привилегия слабых, – резко бросает он, и наконец-то его маска трескается. – Мы альфы. Мы несём бремя лидерства, делаем трудные выборы. Если ради стабильности общества несколько омег должны пострадать – так тому и быть.

Я отступаю на шаг, смеясь глухо и пусто.

– Ты – трус.

– Я – реалист, – парирует он, поднимаясь. Его фигура нависает через стол, внушительная, военная.

– Ты думаешь, я оставлю это так? – требую я. – Это ты навязал нам ебаную омегу, а теперь хочешь, чтобы я что, вёл себя как какая-то бета-сука, которой вообще похуй?

– Я ожидаю, что ты будешь вести себя как лидер, – ровно отвечает он, поправляя китель. Будто ярость – его худший грех, а не та трусливая покорность Совету, которая давно превратила его в их цепного пса.

Хотя… кем тогда становлюсь я?

– Если тебе небезразлично её состояние, – продолжает он, – значит, Совет был прав. Она выполняет свою роль. И, между прочим, она больше не в руках Центра. Будь благодарен.

Любой другой пропустил бы скрытую угрозу.

Но не я.

Я знаю генерала Харгроув куда лучше, чем он сам хотел бы.

– Да пошёл ты, – тихо бросаю я, отталкиваясь от стола.

Он даже не моргает. Ни злости. Ни человеческого сожаления.

– Однажды, когда займёшь моё место, ты поймёшь. Поймёшь необходимость нашей работы.

– Нет. – Голос у меня тихий, но ледяной. – Я никогда не стану таким, как ты. Никогда не оправдаю это… это извращение. Если это и есть ваше лидерство, то ты и Совет можете гореть в аду.

Я разворачиваюсь, направляясь к двери. Сердце колотится в ушах, как рёв поезда.

– Тэйн, – окликает он. Голос – острый, властный. – Не будь дураком. Ты не сможешь изменить систему. Ты лишь уничтожишь себя.

Я замираю на секунду. Рука находится на ручке двери.

Поворачиваюсь на пол-оборота.

– Может быть. Но я хотя бы смогу жить с собой. А ты?

Ты можешь?

Не дожидаясь ответа, я распахиваю дверь и выхожу, оставляя позади человека, которым когда-то восхищался. Оставляя отца, которого, как оказалось, я никогда не знал.