Текст книги "Дикая омега (ЛП)"

Автор книги: Ленор Роузвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Глава 14

ВАЛЕК

Лезвие поблёскивает в тусклом свете, когда я снова и снова перекатываю нож в пальцах. Это движение для меня такое же естественное, как дыхание. Я сижу здесь уже несколько часов, смотрю, как омега спит. Смотрю, как её грудь поднимается и опускается, как пульс медленно бьётся в тонкой шейке. Такая хрупкая. Такая уязвимая.

Убить её было бы так легко. Одним точным движением – и простыни залило бы кровью.

Но я не делаю этого.

Не могу.

Я убивал столько раз, что давно сбился со счёта. Всегда чувствовал азарт охоты, вспышку силы, когда жизнь уходила из их глаз. И это всегда были мужчины, похожие на моего отца – те же жестокие глаза, те же усмешки.

Я выслеживал их днями, изучал привычки, слабости. А потом, когда момент был идеальным, – наносил удар. Быстро. Точно. Без пощады.

Но это... это другое.

Я никогда не был так поглощён кем-то, кого не хочу убить. Это как зуд под кожей, дрожь в жилах. Не могу перестать о ней думать. Не могу перестать смотреть.

Другие тоже чувствуют это, я знаю. Призрак и Виски – шлялись тут раньше, как псы, взламывая дверь клиники, лишь бы быть рядом с ней. И Чума, вечный хладнокровный ублюдок, уже даже не пытается нас отгонять.

Мы все под её проклятием – и никто из нас не понимает, что это за магия.

Мои старые одержимости были старыми жалкими огоньки у костра. Те мужчины были всего лишь заменами, временными мишенями для ярости, которую я на самом деле хотел обрушить на своего отца. Но я убивал его сотни раз в своей голове, в лицах тех, кого резал.

И всё равно голод оставался. Но этот голод... другой. Это не желание уничтожить, а желание обладать. Забрать себе. Поглотить.

Я никогда не хотел чего-то так сильно.

Мои пальцы сжимают нож, лезвие впивается в ладонь. Боль – знакомая, нужная, дающая ясность. Я концентрируюсь на жгучем уколе, на тёплой струйке крови – это удерживает меня в реальности.

Я заставляю себя отвести взгляд от неё, уставившись на холодные стерильные стены. Но даже так, я чувствую её присутствие. Как тяжесть на коже.

Давящую.

Сводящую с ума.

Я не привык терять контроль. Это я приношу хаос. Я – тот, кто наслаждается криками и кровью. Но сейчас я тот, кто трещит по швам.

И всё – из-за неё.

Она тихо вздыхает во сне, брови чуть хмурятся, уголки губ дрожат.

Снится что-то? Вспоминает всё то дерьмо, через которое прошла?

И вдруг во мне вспыхивает дикое желание – защитить.

Согреть.

Разогнать её страхи.

Меня потрясает сила этого чувства. Я никогда не хотел успокаивать кого-то. Никогда не умел быть тёплым. Не умел быть добрым.

Но для неё…

Для неё я хочу попробовать.

Эта мысль пугает. Ломает меня. И всё же я не могу уйти. Не могу заставить себя оторваться от неё.

Так что я остаюсь.

Молча.

Как тень.

Как страж.

Мой нож – единственное, что удерживает меня в равновесии.

И я смотрю. И жду. И жажду.

Её.

Дверь шипит, открываясь, и запах Чумы наполняет комнату – резкий, стерильный, как химия, в которой он возится. Я не поднимаю взгляд, всё ещё уставившись на её лицо.

– Думал, ты был на задании, – ворчит Чума, голос приглушён маской.

Я криво усмехаюсь:

– Был. Ни одного выжившего. Закончил раньше.

Чума подходит ближе, шаги точные, холодные. Я чувствую его недовольство всем своим телом.

– Играешь ножом в моей клинике? Ты лучше знаешь, Валек.

Он тянется к ножу – но я быстрее.

Одним движением вырываю клинок, металл свистит в воздухе.

– А-а-а, док. Хочешь лишиться руки?

Чума замирает, его янтарно-золотые линзы впиваются в меня.

На мгновение мы застываем в безмолвной схватке взглядов – напряжение такое плотное, что его можно было бы разрезать моим ножом. Но в конце концов он сдаётся: отдёргивает руку и выдыхает, коротко и раздражённо.

Я убираю нож в ножны. Щелчок звучит особенно громко в тишине.

– И сколько она ещё будет в отключке?

Чума наклоняет голову, изучая меня.

– Почему? Так отчаянно хочешь дождаться своей очереди?

Раздражение вспыхивает во мне мгновенно, как огонь по сухой траве. Он думает, что я пришёл просто трахнуть её, удовлетворить своё влечение, как какой-то ебаный зверь на гоне. А всё куда глубже.

– Я вообще не думал о сексе, – выплёвываю я, слова на вкус – пепел.

По тону он, должно быть, понимает, что задел лишнее, потому что его поза меняется – насмешка исчезает из голоса.

– Хорошо. Потому что я ещё даже полноценный осмотр не сделал, а она ещё долго будет не в состоянии для… этого. Её состояние улучшается, – говорит он уже деловым тоном. – Думаю, скоро смогу вывести её из седации. Обсужу это с Тэйном, когда он вернётся.

Тэйн. Имя, которое вызывает во мне всплеск чего-то тёмного, вязкого, собственнического.

Он наш лидер.

Но сама мысль о том, что он будет рядом с ней, тронет её…

У меня в глазах краснеет. Я загоняю чувство обратно, закрываю его в самых глубоких, самых тёмных углах мозга. Я не могу бросить вызов Тэйну. Не из-за неё.

Пока что – нет.

Чума всё ещё смотрит на меня. Тяжёлый взгляд. Проникающий. Слишком понимающий. Из всех нас именно он ближе остальных понимает, что у меня в голове – и это делает его опасным.

– Ты играешь опасную игру, Валек, – произносит он тихо. Предупреждение. Угроза. Обещание.

Я оскаливаюсь. Острый, звериный оскал.

– Опасность – это мой кислород, док. Ты же знаешь.

Он качает головой, выдыхает короткий, мрачный смешок.

– Однажды этот твой голод тебя и прикончит.

– Все мы когда-нибудь сдохнем, – пожимаю плечами, взгляд уходит к омеге. – По крайней мере, я уйду по своим правилам.

Чума следует моему взгляду. Останавливается на омеге.

– По моим ты скоро уйдёшь, если тронешь её раньше, чем положено, – говорит он, голос становится каменным, сухим, ломким. Опасность, которую я увидел в нём с первой встречи. Демон узнаёт демона.

– Это ты так меня видишь? – усмехаюсь. – Думаешь, я насильник?

– Ты убийца, – отвечает он без эмоций. – Логично предположить.

– Мы все убийцы, – напоминаю ему, поднимаясь, становясь нос к носу. За все наши годы вместе мы, наверное, обменялись меньше слов, чем за эти пять минут.

– Но ты другой, – говорит он сухо, как факт.

– Да ну? – я хмыкаю, делая шаг ближе. Он не отступает. И не идёт на сближение. Держится ровно. Будто выше всех нас.

Он всегда считает себя лучше. Именно это желание быть выше – самая верная причина, чтобы воткнуть нож ему в лоб. Классическая лоботомия. Думаю, ему бы понравилось. Может быть, стал бы меньше выпендриваться.

– Ты кайфуешь от этого, – произносит Чума, его голос ровный, почти клинически отстранённый. – От убийств. От крови. Для тебя это наркотик.

Я наклоняю голову, обдумывая.

Он не ошибается. Адреналин. Власть. Контроль. Всё это – мой идеальный коктейль.

Но это не вся правда.

– А ты, док? – мурлычу насмешливо. – Ты дрочишь на то, что играешь в Бога? На то, что решаешь, кому жить, а кому сдохнуть?

Он рычит. Тихо, приглушённо, почти незаметно – но достаточно, чтобы я понял: попал в точку.

– Я спасаю жизни, – выдавливает он. – А ты их забираешь.

– Томат, то-май-то, – ухмыляюсь. – У всех свои пороки.

Чума снова смотрит на омегу. Я вижу, как у него в голове крутятся шестерёнки – пытается раскусить, почему она так глубоко засела в моём мозгу.

Хотя я и сам хуй пойми, что чувствую.

– Уходи, – произносит он наконец и делает шаг назад.

– А если я не уйду? – бросаю вызов. Я плохо реагирую на приказы. Мой первый соцработник называл это нарушением поведенческих норм или типа того.

Я всегда предпочитал слово «психопат». Чётче.

Мне не нужно видеть его глаза, чтобы понять выражение за маской. Сложно вывести Птичьего Мозга из равновесия – и удивительно, что я не сделал это раньше. Но момент подходящий.

Энергия под кожей кипит. И это не то животное возбуждение, которое омеги якобы должны снимать. Я даже не хотел её трахнуть раньше. Мой мозг всегда интересовала кровь. Её песня громче всего.

Пока не появилась она.

И теперь я хочу крови по-другому.

Я хочу найти тех, кто поставил на ней свои следы, и разорвать их в клочья.

Чёрт, часть меня хочет вырвать её старые шрамы и перерисовать их. Чтобы стереть чужие метки и оставить только свои.

Рука Чумы дёргается, пальцы сжимаются в кулак. В нём кипит насилие, всего на волосок от взрыва. Он хочет ударить меня. Проучить. И часть меня только этого и ждёт – вкус крови, всплеск адреналина…

Но он сдерживается. Всегда контролирует себя.

– Я не повторяю, – его голос низкий, опасный. – Вон. Сейчас.

Я открываю рот, готовый вывести его ещё немного… но дверь резко открывается. В комнату входит Тэйн.

Запах альфы заполняет пространство – мускус, власть, неприкрытая сила. Запах, требующий покорности. Я никогда не умел подчиняться.

Я разворачиваюсь к нему, тело расслабленное, но каждое мышечное волокно – натянутая струна, готовая к драке.

– Босс, – протягиваю лениво, отдавая ему насмешливый салют. – Какая честь. Что привело?

Тэйн окидывает взглядом комнату – Чуму, меня, омегу между нами. Его глаза сужаются. На секунду в них мелькает что-то тёмное, хищное, собственническое.

А потом всё исчезает под маской холодного командного спокойствия.

– Нам нужно поговорить, – говорит Тэйн таким тоном, который не предполагает возражений. – Всем. Сейчас.

Чума выпрямляется, его внимание мгновенно переключается на Тэйна.

– Из-за омеги? – спрашивает он, и в голосе появляется тень настороженности.

Тэйн кивает – коротко, резко.

– В том числе. Собери остальных и через пять минут – в брифинг-комнату.

Это не просьба. Это приказ. И несмотря на мою врождённую, пульсирующую в крови потребность послать любого начальника нахуй… я киваю. Если не из уважения – то из любопытства. На выходе я бросаю последний взгляд на омегу. Запоминаю каждую деталь.

Она выглядит такой маленькой, такой хрупкой, потерянной на огромной стерильной койке. Но… под этим всем скрыта сила.

Гибкость.

Несломленность.

Она пережила такое, от чего большинство людей бы просто сдохло. Пережила боль и унижения, которые я даже не могу до конца представить.

И всё же – она здесь. Она держится. Борется. И именно это – её стержень, её упрямая живучесть – притягивает меня сильнее всего. Как мотылька – к пламени.

Хочу её.

Хочу забрать эту силу себе.

Хочу сломать её и собрать заново.

Сделать новой.

Сделать своей.

Но я знаю – рано.

Пока рано.

Сначала нужно разобраться с тем дерьмом, которое она принесла с собой. С волнами, что уже расходятся по нашему выстроенному до сантиметра миру.

В воздухе висит напряжение. Предчувствие. Что-то надвигается. Что-то огромное. И омега – в самом центре этой воронки.

Когда я иду за Тэйном и Чумой, покидая лазарет, мысль грызёт меня изнутри:

Что будет дальше?

Для неё.

Для нас.

Для всех.

Но в одном я уверен на сто процентов.

Всё сейчас изменится. И будет охуенно интересно.

Глава 15

ТЭЙН

Напряжение в общей комнате такое густое, что его можно резать ножом, когда я захожу внутрь, мои тяжёлые шаги гулко раздаются по полу. Виски и Призрак сидят на одном диване – и впервые за долгое время это не они выглядят главными подозреваемыми на то, что сейчас начнут драться.

Чума и Валек стоят по разным сторонам комнаты, спины прямые, позы напряжённые, воздух меж ними трещит от невысказанной ярости. Я подавляю вздох. Чума, который обычно самый уравновешенный, единственный, на кого я могу положиться, чтобы удержать порядок, сейчас выглядит так, будто готов разорвать Валека голыми руками.

Интересно, этого ли добивался Совет?

Отправив Айви нам.

Непредсказуемый фактор. Катализатор.

Бомба замедленного действия.

Может, они и правда хотели расколоть нас, вбить клинья в трещины, которые давно жили в этой поломанной, но всё же нашей стае.

Но что бы они ни хотели – она теперь наша. И, чёрт меня возьми, я никому – Совету или кому бы то ни было – не дам её забрать.

Это видно по глазам моих братьев, по тому, как они тянутся к ней, по той яростной защитности, что исходит от каждого из них, когда она рядом.

Мы слишком глубоко увязли. Назад дороги нет.

Я прочищаю горло, привлекая внимание. Валек напрягается, взгляд заостряется за тенью капюшона. Чума сжимает и разжимает кулаки.

– Нам нужно поговорить, – говорю я ровно. – Об Айви. И о Центре Перевоспитания.

Слова висят в воздухе тяжёлым грузом. Перед глазами мелькают воспоминания о беседе с моим отцом – уважаемым генералом Харгроув. Как он даже бровью не повёл, когда я выкладывал перед ним доказательства. Как будто истощение, пытки, избиения и жертвоприношения омег – нормальный административный процесс.

– Они их там калечат, – говорю я, голос острый, как лезвие. – Тех, кого считают «Непоправимыми». Морят голодом. Пытают. Делают бог знает что ещё. Всё под вывеской «дрессировки».

Чума молчит, но его тело – натянутая струна. Валек неподвижен, но я вижу, как под маской у него дёргается челюсть.

– Да, мы это поняли, – произносит Виски, вставая. – Вопрос – что твой старик собирается с этим делать?

Я не отвечаю сразу.

– Он знал, – наконец выдыхаю я. В горле горит стыд и гнев. – Совет знал. Они позволяли этому происходить. Закрывали глаза на пытки, происходящие за этими стенами.

Комната замирает.

Падает гробовая тишина.

Гнев поднимается в Чуме как шторм, он дрожит от сдерживания. Даже Валек – тот, кто, кажется, всегда контролирует каждый свой пульс, – выглядит выбитым из равновесия. Виски медленно сжимает кулаки, и я почти слышу, как стены умоляют его не крушить всё вокруг.

А Призрак…

Я видел такое выражение в его глазах всего однажды.

Тогда погибли люди.

Десятки людей.

– Айви была там годами, – продолжаю я хрипло. – Переживая чёрт знает что. И она далеко не единственная.

– Она наша, – рычит Виски, оглядывая остальных. – И мы защищаем своё. Любой ценой.

Чума кивает. Даже Валек – едва заметный наклон головы – соглашается. Призрак низко, зверино рычит – это отклик моей собственной ярости.

Они готовы к войне. И это то, что мы умеем лучше всего.

Но сейчас – не время.

– Мы будем, – говорю я твёрдо. – Но прямо сейчас, защищая её, мы должны… ничего не делать.

На лицах вспыхивают возмущение и протест.

Я их понимаю. Боже, как же я понимаю.

Каждый нерв в моём теле хочет ворваться в это чёртово место, сжечь его дотла, разнести стены, вытащить каждого омегу и забрать всё дерьмо, в которое превратили их жизни.

Но.

– Послушайте, – выдавливаю я, удерживая собственную ярость в клетке. – Айви всё ещё без сознания. Она травмирована. Ей нужны мы, здесь. А не стая идиотов, что ломится за местью.

Виски открывает рот, но я косо смотрю – он замолкает.

– Если мы ворвёмся туда сейчас, – продолжаю я, – они уничтожат доказательства. Замажут всё. Выставят нас психами-альфами, слетевшими с катушек.

Понимание медленно проникает в их взгляды.

– Нам нужно быть умными, – говорю я. – Собрать доказательства. Узнать имена. Найти тех, кто отдавал приказы. И когда придёт время – мы их уничтожим. Дотла.

Чума кивает.

Валек – едва заметная тень одобрения.

Призрак рычит, но не возражает.

– Так когда ты её разбудишь? – спрашивает Виски, переводя взгляд на Чуму. – Нам нужно поговорить с ней.

Чума смотрит на меня через золотые линзы.

– Собственно… именно это я и хотел обсудить. Пора выводить её из комы.

Моё сердце пропускает удар от его слов – во мне поднимается странная смесь предвкушения и сомнений. Больше всего на свете я хочу увидеть Айви проснувшейся, услышать её голос, убедиться, что она действительно идёт на поправку. Но я понимаю: пробуждение – это только начало. Первый шаг в долгом и тяжёлом пути, который ей ещё предстоит пройти.

– Ты уверен, что она готова? – спрашиваю я. – Она… пережила слишком много.

Чума кивает уверенно:

– Готова. Её показатели стабильны. Дальше держать под наркозом – вредно.

Я долго молчу. Он лучший медик, которого я знаю. Если он уверен – значит так и есть.

– Ладно, – говорю я наконец. – Делаем. Но нам нужно быть готовыми. Она проснётся испуганной. Сбитой с толку. Возможно – агрессивной. Нам нужно дать ей время. Пространство. И ни в коем случае – не давить.

Они соглашаются.

Но я знаю: ничего лёгкого нас не ждёт.

Как может быть легко… когда ягнёнка бросают в логово волков?

Глава 16

АЙВИ

Я резко распахиваю глаза. Сердце бьётся в горле, дыхание рваное. Я сажусь, уже почти захлёбываясь паникой. Незнакомые стены. Стерильный запах дезинфекции. Провода и трубки, тянущиеся от моего тела…

Где я?

Последнее, что я помню: бег. Судорожная попытка вырваться от Чумы. И как я рухнула прямо в объятия Тэйна, когда мир провалился в темноту.

Лёгкое касание на плече заставляет меня дёрнуться. Я оборачиваюсь – и вижу Чуму. Он стоит рядом с кроватью: пугающий, но почему-то и странно… успокаивающий.

– Тише, Айви. Ты в безопасности, – его голос мягко вибрирует через маску, низкий, ровный. – Мне бы не хотелось снова тебя седатировать. Но я не могу позволить тебе так заводиться. Просто расслабься.

Я смотрю на него настороженно. Все мышцы напряжены, готовые в любой момент сорваться с места. Но в его голосе есть что-то… другое. Спокойная уверенность, ровность, которая сбивает меня с толку. Медленно, очень неохотно, я снова опускаюсь на подушки. Не спуская с него взгляда.

Чума кивает – как будто удовлетворён моей покорностью. Он начинает задавать вопросы. Голос у него спокойный, мягкий, но с твёрдой внутренней гранью:

– Ты знаешь, где находишься, Айви?

Я осматриваю комнату: медоборудование, светлые стены, идеальная стерильность. Клиника. Очевидно. Но дальше – пустота. Я качаю головой, не доверяя своему голосу.

Он тихо хмыкает, берет меня за подбородок и поднимает лицо. Вспышка света режет глаза; я моргаю, но заставляю себя не дёргаться. Его движения точные, почти ласково-аккуратные, рука лёгкая, без тени грубости.

– Ты в моей клинике, – говорит он, снимая кожаную перчатку и натягивая тонкую голубую. – Здесь ты полностью в безопасности. Мне просто нужно убедиться, что всё в порядке.

Когда его ладонь поднимается к моему горлу, я резко вздрагиваю.

Он замирает в полудвижении.

– Всего секундный осмотр. Ничего большего. Обещаю.

Он ждёт – как будто даёт мне шанс отказаться. Я не отвечаю. Тогда он осторожно касается моего горла. Пульс? Лимфоузлы? Его пальцы движутся быстро, безболезненно. Он переходит к моим запястьям.

Пока он работает, мысли рвутся одна за другой.

Почему я здесь? Что случилось после того, как я отключилась? И главное – что Чуме от меня нужно?

Я так долго бежала. Пряталась. Сражалась против системы, которая ломает и жрёт таких омег, как я. И вот – я снова чья-то добыча. Чья-то милость.

Он прикладывает стетоскоп к моей груди, слушает дыхание, заставляет глубоко вдохнуть несколько раз. Потом заглядывает в уши. В горло. Даже в нос. Это унизительнее, чем я готова признать.

Наконец он отступает на шаг.

– Жизненные показатели в норме. Последствий от седатива не наблюдается, – бормочет он скорее себе. – Но тебе нужно восстановиться и набрать силы.

Я сверлю его взглядом, сжав зубы так, что болит челюсть. Как я могу доверять ему? Им? После всего, что со мной сделали?

– Ты была в медикаментозной коме, – спокойно продолжает Чума. – Твоё тело было истощено от голода и тяжело обезвожено. Мне пришлось дать тебе время на восстановление.

Слова медленно проваливаются внутрь. И вместе с ними – злость. Они отключили меня. Лишили контроля. Снова. Прямо как в Центре. Я открываю рот – потребовать объяснений, выругаться, кричать – но он поднимает ладонь.

– Я понимаю, что ты злишься, Айви. Но здесь тебе никто не причинит вреда. Ты, конечно, не сорвала джекпот, став омегой Призрачных Альф, но это всё равно куда лучше, чем Центр Перевоспитания.

Меня тут же пробирает дрожь. Воспоминания накатывают: холодные стены, ледяные руки персонала. «Обучение». Наказания. Запах крови и хлора. Живой ужас под кожей. Любое место лучше Центра.

Но это не делает их… нормальными. Это всё равно альфы. А альфы хотят от таких, как я, только для одного.

Я пытаюсь подняться – сбросить ноги с кровати, встать. Но тело меня предаёт. Резкая волна тошнотворного кружения; ноги словно ватные, чужие. Дыхание сбивается.

Паника поднимается мгновенно:

Что они со мной сделали?

Чума оказывается рядом ещё до того, как я успеваю осознать движение. Его руки крепкие, но удивительно мягкие, и он укладывает меня обратно.

– Тише, Айви. Ты ещё очень слаба. Нужно время, чтобы восстановиться.

Я хочу оттолкнуть его. Укусить. Убежать. Но куда? Центр найдёт меня за сутки. А отсюда… может быть шанс выбраться позже.

Я падаю обратно на подушки. Голова гудит, мысли мечутся. Чума, кажется, чувствует моё напряжение – или просто видит его как на ладони.

– Седатив будет выходить ещё какое-то время, – тихо говорит он. – Тебе нужно быть аккуратнее. Не рвать тело на части.

Он наклоняет голову, изучая меня спокойно, почти мягко.

– Ты хочешь пить?

Я колеблюсь. Горло сухое, как наждачка. Но страх – сильнее. Медленно, едва заметно киваю, не отводя взгляда от его рук.

Он медленно тянется к стакану – и замирает, замечая моё напряжение. С лёгким, усталым вздохом он поднимает руку к лицу и начинает снимать маску. Воздух выходит тихим шипением. Я вздрагиваю.

Когда маска опускается, я замираю. Он… красив. Не просто «симпатичный», не просто «приятный». Красивый так, что в груди что-то пульсирует. Высокие скулы. Резкая линия челюсти. Глаза – будто скальпель: режущие, внимательные. Чёрные волосы длиннее, чем у Тэйна – мягкими волнами падают на плечи, обрамляя лицо, которое одновременно элегантное и хищное. И я смотрю на него, не в силах отвести взгляд.

Я настолько ошеломлена его лицом, что едва замечаю, как он поднимает стакан к собственным губам и делает медленный, намеренный глоток. Проглатывает – и только потом протягивает стакан мне, не отводя взгляда.

Я нерешительно тянусь, наши пальцы скользят друг о друга – его перчатка холодная, мои руки дрожат. Прохладная вода льётся в горло, смягчая жжение, и прежде чем я успеваю остановиться, стакан опустошён до дна.

Чума молча наблюдает, уголок его глаза дергается – почти как намёк на улыбку. Он наливает ещё.

– Пей медленно, – предупреждает он, подавая мне стакан. – Если выпьешь слишком много, вырвет.

Команда. Мой организм вздрагивает, внутренне – готов подчиниться. Вот что самое отвратительное в альфах. Не их жестокость. Не их голод. А то, что моё тело всегда хочет слушаться. Даже когда я их ненавижу.

Но жажда сильнее гордости, и я делаю маленькие, осторожные глотки, чувствуя, как холод постепенно растекается внутри.

Пока я пью, я разглядываю Чуму, пытаясь понять, как совместить в своей голове тот пугающий, почти мифический силуэт, которого я боялась… и того, кто стоит передо мной. Он моложе, чем казался. Лет тридцать с небольшим. В его глазах живёт усталость – такая, которой бывает слишком много у тех, кто видел слишком много.

Но там же – сила. Спокойная, уверенная. Я так долго видела в альфах только врагов, только тех, кто стремится подчинить и сломать таких омег, как я. И эта смесь одновременно пугает и странно притягивает.

Я допиваю второй стакан. Холод оседает в пустом желудке. Чума берёт стакан из моих рук. Ставит на стол. И смотрит прямо на меня – так внимательно, что мне хочется отвернуться.

– Я знаю, что ты мне не доверяешь, Айви, – говорит он тихо. – И ты имеешь на это полное право. У тебя была вся жизнь, чтобы научиться бояться альф. Особенно таких, как я.

Он наклоняется чуть ближе, голос опускается на низкую, мягкую ноту:

– Но я не причиню тебе вреда. Никто из Призрачных Альф этого не сделает.

Часть меня хочет поверить. Хочет броситься на любой шанс быть в безопасности, быть не сломанной. Но мои шрамы помнят то, что забыла бы душа. Моя кожа помнит руки Центра. И я не умею доверять.

Я отворачиваюсь. Глаза жгут слёзы, которые я не хочу отпускать.

– Я никому не могу доверять, – шепчу хрипло. – Даже себе.

Он долго молчит. Его взгляд ощущается, как прикосновение – осторожное, терпеливое. И когда он наконец начинает говорить, его голос очень мягок и нежен.

– Доверие нужно заслужить, Айви, – произносит он тихо. – И я собираюсь его заслужить. Сколько бы времени ни понадобилось.

Я не знаю, что сказать. Не понимаю его. Зачем он это говорит? Что ему нужно? И почему… почему это звучит почти искренне?

– Ты, наверное, голодна, – вдруг замечает он, будто переключая тему. – Стоит попробовать что-то лёгкое? Тост? Рис?

Я смотрю на него молча и качаю головой. Он выдыхает.

– Да, мне сказали, что ты отказывалась есть. Пока ты была без сознания, я держал тебя на зондовом питании. Если горло побаливает – это из-за трубки, – поясняет он. – Но если ты и дальше будешь отказываться от еды… придётся ставить её обратно.

Меня бросает в дрожь от этой угрозы, рот снова пересыхает, хотя я только что пила. Болит всё, настолько, что трудно выделить что-то одно – но стоило ему упомянуть об этом, как я больше не могу не чувствовать тупую ноющую боль в горле.

– Вот именно, – говорит он и идёт к двери. – Сиди здесь.

Он выходит. Я сразу пытаюсь заставить ноги соскользнуть с кровати – но они не слушаются. Только в пальцы ног начинает возвращаться чувство, и это боль, пронизывающая до костей.

Блядь.

Я уже почти подцепляю ногтями катетер на сгибе руки, когда дверь открывается. Чума возвращается с тарелкой – наверное, прямиком из столовой. Запаха почти нет – хорошо. От любой резкости меня бы вывернуло.

Он ставит тарелку. Просто тост с маслом. И я… почти рычу от боли к себе. Внутренний голод, древний, как зверь, просыпается.

– Не ресторан, но желудку будет проще, – говорит он и стягивает тонкую голубую перчатку с правой руки. Его пальцы длинные, элегантные. Но форма ладони – сильная. На коже мозоли – от скальпеля, или от оружия. Он, наверное, убил больше, чем спас. Он поднимает тост и протягивает мне. Я дёргаюсь назад.

– Что, думаешь, я его тоже отравил? – он лениво откусывает угол. – Видишь? Нормально.

Я упрямо продолжаю сверлить его взглядом. Я так далеко зашла – и буду стоять до конца. Даже если он мягче, чем те, кто правил моей жизнью раньше… он всё равно альфа. А я не собака, чтобы брать еду с его руки.

Он склоняет голову чуть вбок, изучая меня. В его бледно-голубых глазах – раздражающее, тихое любопытство. Без золотых линз и маски он выглядит не менее опасным. Скорее – даже больше.

– Что не так? Ты же голодна, – говорит он почти разумно.

И тут мой желудок громко, нагло рычит. Предатель.

Чума тихо усмехается – звук низкий, гладкий, почти мелодичный. Он бесит меня… и вызывает что-то ещё. То, о чём я предпочитаю не думать.

– Я не собираюсь тебя заставлять, – говорит он и кладёт надкусанный тост обратно на тарелку. – Но тебе придётся поесть. Вопрос только: как.

Он поднимается и уходит через вторую дверь. Я почти уверена, что одна из дверей ведёт в коридор, а вот эта – в само крыло клиники. Если я попробую уйти – он увидит. Он то исчезает из поля зрения, то снова появляется, проходя туда-сюда, переставляя оборудование, что-то проверяя.

Когда я наконец убеждаюсь, что он не смотрит, перевожу взгляд на тост. И мой желудок рычит так громко, что мне хочется провалиться под землю. Я быстро хватаю целый кусок и откусываю. И, боги…Просто хлеб с маслом, а кажется – как праздник. Масло тает на языке, сладкое, мягкое. Хруст корочки сменяется тёплым, чуть тягучим мякишем.

Я проглатываю тост за секунды, почти впиваясь зубами в каждый кусок, пока не остаются только крошки. На мгновение я забываю всё. Стены. Боль. Страх. Есть только еда, наконец-то попавшая внутрь.

Но потом я смотрю на вторую половину – ту, из которой он откусил. И реальность обрушивается на меня. Я замираю. Гордость дерётся со старым звериным голодом.

Это не сдамся, убеждаю я себя, резко хватаю второй кусок и почти с яростью запихиваю в рот. Он мне его не скармливал. Не держал в руках и не предлагал еду как собаке. Это – другое. Это выживание.

Я ем медленно. До последней крошки. Стараюсь не думать о том, что его губы касались этого хлеба. Это ничего не значит. Ничего.

Когда я сглатываю последний кусочек, накрывает странная смесь удовольствия… и стыда. Я наконец-то поела, дала своему измождённому телу хоть каплю сил… но какой ценой? Неужели я уже начинаю прогибаться, трескаться под тяжестью своего плена?

Нет. Я пережила слишком много, чтобы сломаться от хлеба и мягкого голоса альфы.

Я поднимаю взгляд на дверь, за которой исчез Чума. Что он задумал? Почему не пытался кормить меня сам, как делали те уроды из Центра? Почему дал выбор – даже иллюзорный?

Это ловушка? Игра? Манипуляция? Или…я чего-то просто не вижу?

Я резко мотаю головой, отбрасывая мысли. Нельзя позволять себе анализировать его намерения. Нельзя верить его мягкости, его нежным словам. Он альфа. Он из Отряда. Он мой тюремщик. И точка.

Я откидываюсь на подушки. Желудок, наполненный едой, впервые за долгое время кажется живым. Но облегчение длится недолго. Страх возвращается, вьётся под кожей, как яд.

Что теперь? Чего они хотят от меня, эти демоны, которые вытащили меня из одного ада лишь для того, чтобы бросить в другой? И сколько пройдёт, прежде чем они устанут играть, прежде чем покажут настоящие лица… и возьмут то, что им действительно нужно?

Я закрываю глаза, пытаясь усмирить бешеный стук сердца. Я должна быть сильной. Держать ум ясным. Я выживала одна так долго – выживу и здесь. Что бы они ни задумали, какие бы извращённые планы ни скрывали – я не позволю им меня сломать.

Но даже цепляясь за эту решимость, я чувствую, как истощение тянет меня вниз, как весь мой пережитый кошмар давит на тело и разум. Сколько ещё я смогу бороться? Сопротивляться? Если каждая клетка требует отдыха, передышки, хоть секунды тишины?

Я не знаю. И это пугает меня больше всего. Потому что если я не могу доверять собственной силе… собственной воле продолжать бороться – какой у меня вообще шанс против них?

Одна-единственная слеза выскальзывает и скатывается по щеке, падая на подушку. Я даже не пытаюсь её стереть – слишком устала, чтобы бояться выглядеть слабой.

И потому я позволяю себе уйти – провалиться в сон, в темноту изнеможения. Молясь, чтобы, когда проснусь, во мне нашлась хоть капля сил встретить следующий удар. Потому что сдаться? Поддаться?

Это не вариант.

Не сейчас.

Не когда-либо.