Текст книги "Свидетельство"

Автор книги: Лайош Мештерхази

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц)

– Да. Но и этот парень – тоже наш человек! Он дал мне адрес, где я могу встретиться с офицерами. Среди них многие по сей день в кадрах. Вы понимаете? У них же связи вплоть до генштаба! Вы знаете, как тесно держится друг за друга вся эта офицерская клика! Завтра я переговорю с ними.

– А не влипнешь?

– Да ну вас к черту! Мне уже опостылела эта вечная сверхосторожность. Только время дорогое теряем. Подумайте лучше о Лаци и об остальных! Нет, я обязательно пойду! Каснар – слышали, конечно, про такого? – нилашистский журналист, но даже он с нами заодно! А уж если нилашист почуял, откуда дует ветер, это что-нибудь да значит! Понимаете теперь, какой это момент?

Но прошел день, прошел и другой в томительном и бесплодном ожидании. Друзья не виделись друг с другом. На третий день появился Пакаи и сообщил, что ему удалось встретиться с офицерами, что это вполне серьезная организация, но они ждут, пока нити связей протянутся еще дальше… А затем снова и день и другой – и ничего нового о Денеше. Воодушевление испарялось, уступая место тревоге, напряженному волнению, депрессии. Словно похмелье после веселой пирушки. И тяжелые, бессонные ночи в полном отчаяния одиночестве.

Наконец явился старый печатник, принес несколько бланков метрических выписок и паспортов. Ласло познакомил Сакаи с электромонтером и, пока они беседовали, сторожил в передней. Но вот они ушли, и снова – ничего.

На следующую ночь в окно постучался Миклош. Ему повезло: удалось украсть три пистолета. Он притащил их такой торжествующий, словно захватил три танка. Против немецких пушек, танков, автоматов, огнеметов – три пистолета!..

И опять – пустые, печально-серые дни. Дни разочарований, дни разлетевшихся в прах надежд – и тяжелые, тревожные ночи.

Как-то примчался запыхавшийся Пакаи.

– Нам с ребятами удалось провести пробную вооруженную операцию!..

На пустыре у площади Витязей стояло несколько немецких военных грузовиков. Дружок Пакаи, подойдя со стороны набережной, швырнул в них связку гранат, а сам убежал в сторону Художественного института. Пакаи же, идя ему навстречу со стороны института, направил гнавшихся за его приятелем немецких солдат по ложному следу, а сам затем сел на шестьдесят шестой трамвай и уехал в Пешт. По меньшей мере четыре автомобиля были повреждены.

На следующий день – новый сигнал по телефону: встреча в пять часов в институте Телеки.

Дни сомнений и дни радужных надежд, которые так по-разному переживал Ласло, со стороны выглядели совершенно одинаково.

Утром Ласло пошел в банк, дал правительственному комиссару на подпись документ и ликвидировал свой отдел. О, это была неплохая идея. Деловые круги и без того весьма чувствительно реагировали на всякий тревожный слух.

Перед обедом пришел клиент произвести расчеты по какой-то давнишней операции по экспорту медикаментов, а Ласло, не моргнув глазом, заявил ему, что «в создавшейся обстановке» дело это не может быть решено, поскольку «вся документация» находится в отделах банка, уже эвакуированных на Запад. «Будем надеяться, что в самом ближайшем времени… как только обстановка изменится…» Ответ Ласло не содержал ни слова больше того, что стояло и в утвержденном комиссаром документе. В своей внешнеторговой политике коммерсанты очень гибко приноравливались к событиям и даже слухам дня. Однако крупный банк представлялся им надежнейшей гаванью, где можно не опасаться никаких бурь. Ведь с их точки зрения крупный банк был уже сам по себе государством, а может быть, и могущественнее его, ибо работал, казалось им, с точностью часового механизма по вечным и незыблемым законам. Но если и это учреждение прибегает к столь исключительным мерам, если и в банке дела идут не по регламенту – тогда!.. Тем более что и в остальных банках творилось приблизительно то же самое, а правительственный комиссар не скрывал от своих коллег «отличной идеи» Ласло. И торговцы тотчас стали прикидывать: а стоит ли им и дальше рисковать своими деньгами, не лучше ли попридержать товары в собственных, хорошо защищенных складах? А если и не в своих складах, то хоть в чужих, арендованных в провинции, – но не лучше ли все же воздержаться от дальнейших экспортных сделок, а товары «реализовать». Разумеется, Ласло и не собирался все это приписывать одному только действию своей идеи, но мог сам наблюдать, как изо дня в день деловая жизнь, экспорт, вывоз ценностей под видом торговли за последнюю неделю сошли почти на нет, и понимал, что в этом есть и его заслуга.

В назначенный день, в пять часов, Ласло был на улице Эстерхази. Секретарям профсоюзов, собравшимся впервые после долгого перерыва, какой-то молодой историк рассказывал о военной обстановке, о жизни освобожденных районов, о подготовке к выборам в Национальное собрание и образованию правительства.

После лекции обсудили новые задачи. «Ищите надежных людей, по возможности на каждом предприятии, в каждом учреждении!», «Готовьтесь распространять листовки «Венгерского фронта», который начинает новый поход против вывоза ценностей из страны». Затем было проведено отдельное заседание профсоюза педагогов, в котором, как педагог по образованию, принял участие и Ласло, хотя он был сейчас секретарем профсоюза служащих частных фирм. Зная окружение и связи Лаци Денеша, он надеялся встретить здесь и того самого «А Ф.».

«Профсоюз педагогов»! Их собралось всего человек семь. Председательствовал смуглый молодой человек с густой черной шевелюрой. Возле него сидел паренек в рабочем платье со свинцово-серым лицом. Он сильно заикался. Говорили, что он совсем недавно бежал из тюрьмы. Кроме этих двоих, были еще один юноша с короткой рыжей щетиной на голове и колючими усиками и три женщины.

Неожиданно попросил слова Ласло.

– Все эти споры о методике, – заявил он, – не имеют сейчас никакого практического значения. В данный момент задача профсоюза состоит в том, чтобы помешать вывозу из страны допризывников, школьников и педагогов. А впрочем, давайте подумаем и о завтрашнем дне! Но тогда прежде всего нужно обсудить, какого типа школу мы захотим иметь в будущем. Я, например, считаю, что следует ввести обязательное школьное обучение. Но располагаем ли мы необходимыми для этого помещениями, достаточно ли у нас педагогов? На мой взгляд, если уж говорить о задачах будущего, то надо говорить именно об этих вещах. Не так ли?

Смуглый паренек горячо поддержал его. Зато дамы были глубоко оскорблены. Во всяком случае, секретарь профсоюза обрадовался, что ему самому не придется обижать их, и пообещал к следующему разу подготовить и поставить на обсуждение краткий проект мероприятий по введению всеобщего восьмиклассного народного обучения в Венгрии.

Расходились по одному, по два, с промежутками в три-четыре минуты. Рыжий юноша с короткими усиками, уходя, шепнул Ласло:

– Сможешь прийти в кафе «Музей» сегодня в девять? Я – Антал Фельдмар. Хочу поговорить с тобой.

Антал Фельдмар! «А. Ф.»!..

До встречи в кафе «Музей» у Ласло Саларди оставался еще добрый час, и он решился на шаг, который обдумывал вот уже несколько дней подряд: пойти на квартиру Денеша. Он и раньше бывал в доме на улице Йожефа, помнил даже дверь, не знал только, на третьем или на четвертом она этаже. Не знал он также и фамилии квартирохозяина Лани. Плохо, если дворник спросит: к кому? Поэтому Ласло уверенным шагом миновал подъезд и. прыгая сразу через две ступеньки, взбежал по лестнице на четвертый этаж. Ему повезло: дверь открыла хозяйка. Увидев Ласло, она сразу узнала его и, испуганно шепнув: «Входите», – быстро прикрыла за ним дверь.

– Представляете, – все так же шепотом продолжала она, – мы уже две недели ничего не знаем о нем!

Хозяйка провела Ласло в столовую. За большим черным обеденным столом сидела светло-русая, голубоглазая девочка лет пятнадцати и учила уроки.

Два раза обыск приходили делать, – взволнованно рассказывала хозяйка. – Все его книги увезли. У нас у самих перерыли все шкафы, вверх дном все перевернули. О, господи! Да вы садитесь, господин доктор!

Ласло осмотрелся в комнате.

– А если сейчас вдруг снова придут? Тогда так: я вовсе не приятель Лаци и пришел не к нему, а к вам. Хорошо? – И. улыбнувшись девушке, добавил. – Вот к ней. Как вас зовут?

Маленькая блондиночка вспыхнула до ушей:

– Шари.

– Ну вот, я пришел к Шари. Что вы учите?

– Латынь.

– Отлично, ведь я как раз преподаватель латыни! Что именно?

– Вергилия.

– Какое место?

– Рассказ Дидоны.

– Infandum, regina, jubes renovare dolorem: Trojanas utopes et lamentabile regnum eruerint Danai…

Еще гуще покраснев и смущенно хихикнув, девушка сказала:

– Да, это.

– Ну так вот, я пришел заниматься с вами латынью.

– Отлично, – рассмеялась и хозяйка.

Ласло сел, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Он спросил, допрашивали их или нет и в чем, по их мнению, могли обвинить Лаци Денеша.

– Я думаю, может, в университете… может, там какая-нибудь организация… – поколебавшись, сказала хозяйка. – А допрашивать нас, конечно, допрашивали – и мужа моего и меня. Ходят ли сюда студенты и кто именно.

Рассказала хозяйка и о своих заботах:

– Мой муж – инженер на «Данубии», ну, и нам предлагают эвакуироваться вместе с заводом. А тут еще страсти всякие о русских рассказывают. Если хоть половина, хоть десятая часть того, что говорят, правда, и то страх берет… «Данубия» ведь – военный завод. И оставаться боязно, и уезжать неохота… Муж мой никогда политикой не занимался, в партиях не состоял… Радовались, когда в тридцать третьем муж на этой самой «Данубии» работу получил. Его туда профессор устроил, бывший его учитель… Разве мог кто подумать тогда, что…

– Инженеры всегда были нужны, – возразил Ласло. – И еще больше нужны будут после войны, и никто не поставит вашему мужу в вину, что он работал на военном заводе. Тогда бы всех подряд пришлось привлекать к ответу. Все мы работаем на войну, хотим мы того или нет… Разве не так?

– К сожалению, так, – вздохнула хозяйка.

– И поверьте, немцы не потому хотят переправить вашего супруга на Запад, что боятся за его жизнь. Просто им нужны инженеры. Но ведь кто знает, как далеко они будут отступать. И вернутся ли когда эти люди обратно? А здесь мы у себя дома! Что бы с нами ни случилось, мы у себя дома. И разделим участь десяти миллионов наших сограждан… А кто уедет, уподобится оторвавшемуся от родной ветки листку, что по полю ветер гонит, так и будет мыкаться, без роду, без племени.

В кафе за угловым столиком сидел Фельдмар и ждал Ласло.

– Первым делом: о чем мы говорим?

– Верно! – одобрил Ласло. – Так о чем же?.. Ну, о чем еще могут говорить два педагога, встретившись случайно в кафе «Музей»? О старых студенческих делах, об университете, о том, как Экхарт бубнил себе под нос и уже в третьем ряду ничего нельзя было разобрать, о том, как у Хусти тряслась нога, изводя экзаменующихся… о Часаре и Пинтере [32]32
  Часар Элемер (1874–1940), Пинтер Енё (1881–1940) – известные литературные критики и историки литературы консервативного направления.


[Закрыть]и, разумеется, о том, что пора бы издать приличный учебник по истории венгерской литературы… Ну, а теперь давай о деле!

В нескольких словах Фельдмар рассказал, как после неудачной попытки создать военную организацию в октябре подпольщики вновь загорелись этой идеей.

– Дело серьезное, – уверял он воодушевленно. – Участвуют военные в больших чинах, политики всех мастей. Подавляющее большинство полицейских на нашей стороне, есть целые армейские подразделения, готовые в полном составе перейти к нам! Вся «Вспомогательная армейская служба», даже «Служба Пронаи» [33]33
  «Служба Пронаи» – карательные отряды, созданные бароном Пронаи для расправы с венгерским народом после поражения революции 1919 года. Были организованы вновь в 1944 году, во время нилашистской диктатуры.


[Закрыть]и другие «добровольные» формирования, – все это теперь просто прикрытия, куда собирают антифашистски настроенную молодежь, и прежде всего студентов… Множество людей горит одним желанием – бороться! И многие уже борются, поверь!.. Один мой приятель, например, позавчера бросил гранату в немецкие грузовики. На площади Витязей дело было… Так вот, бросил он гранату и – бегом на Будафокское шоссе, а его дружок пошел навстречу погоне. Идет себе не торопясь, будто прогуливается… И пустил погоню по ложному следу. Знаешь, как здорово удалось!.. И таких операций в городе, поверь, уже много…

– Поверил бы, что много, – грустно улыбнулся Ласло, – если бы ты не рассказал именно эту историю у площади Витязей… Тесен, ох как тесен наш круг!

– Уверяю тебя: нас много! – настаивал Фельдмар. – Я, например, лично поддерживаю прямую связь с генштабом. И даю тебе официальные полномочия на формирование и командование ротой борцов за освобождение. Будут люди – получите оружие…

Ласло рассказал Фельдмару, что вот уже две недели разыскивает его в связи с запиской Денеша. Потом они договорились о необходимых условностях при разговорах по телефону. Фельдмар дал телефон своего приятеля, врача по профессии, с которым вместе снимал квартиру. Вскоре они распрощались: кафе закрывалось в десять.

Музейный бульвар был безлюден, только на углах пересекающих его улиц кое-где маячили одинокие фигуры дожидавшихся свидания влюбленных. Вдруг из-под университетской аркады выскочили двое ребят: один из них сунул листовку Ласло, а другой разбросал целую пачку по мостовой. «Смелые парни», – подумал Ласло, поняв, что стоявшие на углах пареньки были никакие не влюбленные, а – дозорные.

В трамвае, в толчее, он приметил армейского офицера и стал пробираться к нему поближе. Руки его дрожали, по спине заструились противные, холодные ручейки пота, но он упорно твердил про себя: нужно, другие же как-то делают это! Оружие нужно!

Из кобуры торчит рукоятка пистолета. Легкий нажим на пружину, удерживающую магазин. «Ох, простите. но меня тоже толкают!» Высвобожденный магазин уже в руке. Сердце стучит где-то под самым горлом, во рту пересохло, но рука уже опускает осторожно обойму в карман.

«Связь с генштабом! – думал Ласло, шагая через Вермезё. – А генштабисты, наверное, вот так же на нас ссылаются. Нас много, и все же круг наш узок и замкнут. Люди, сами того не подозревая, ищут в нем своих же знакомых… Я «командир роты»… Но сколько таких вот «ротных» числят в своей роте тех же людей, что и я… Да, я ротный без солдат… и секретарь профсоюза – без профсоюза… А вот Студенческий комитет работает хорошо… Бедняга Лаци…»

Придя домой, Ласло Саларди вынул из кармана пистолетный магазин. Он был пуст.

Был поздний вечер. Впереди – снова ночь. Черная, холодная, как застенок. А может, прав все-таки Пал Хайду?.. И они лишь бездумно играют своими головами? Но ведь это наш долг… А магазин пуст…

3

Словно клыки овчарки, сомкнулись на шее фашистского волка, облюбовавшего себе под логово Будапешт, клещи начавшегося с двух сторон советского наступления. Части 2-го Украинского фронта, продвигаясь с севера и освободив от фашистов Верхнюю Венгрию, достигли Ваца. Отсюда левый фланг фронта круто повернул на юг. Войска переправились через Дунай, заняли остров Сентэндре и стали подходить все ближе и ближе к Пешту. Армии правого фланга фронта рвались к городкам Соб и Лева. Одновременно силы 3-го Украинского фронта неожиданным, как толчок в грудь, ударом разорвали оборону немцев на участке фронта в сто километров между озерами Балатон и Веленце. Фашисты теперь уже без всякого плана, в полной растерянности, перебрасывали с одного фронта на другой так называемые «отборные» танковые дивизии СС. Сила у них еще была, о чем свидетельствовали их беспрерывные контратаки. Но это уже была сила рефлекторно сокращающейся мышцы, не более. Кое-где немцам удавалось потеснить советские войска, но прорвать фронт они не смогли ни разу. Немцам не удалось задержаться дольше двух дней ни на одном из своих опорных рубежей на Средне – Венгерской возвышенности. В горах Матры и Бюкка, с их узкими долинами, непроходимыми лесами, где у немцев было множество наблюдательных пунктов, очень часто случалось, что целые советские соединения, пройдя штольнями старых, заброшенных шахт, оказывались глубоко в тылу противника. Группки советской пехоты с двумя-тремя пулеметами нередко обращали в бегство во много раз превосходящие силы немцев. Аванпосты 2-го Украинского фронта, наступавшего от Ваца, первыми достигли окраин венгерской столицы – в районе Уйпешта. Немцы и нилашисты поспешили сконцентрировать здесь свои силы И на несколько недель между Уйпештом и Медером, прямо через дома и огороды пролегла стабильная линия фронта.

Один из нилашистских вожаков, некий Ваго, произнес по радио пылкую речь: «Мы будем защищать город до последнего патрона. Каждый дом – крепость, каждое окно – амбразура! Будапешт станет венгерским Сталинградом! Будапештцам выпала великая честь: этот город станет поворотным пунктом всей войны! Отсюда объединенные немецко-венгерские войска перейдут в великое контрнаступление и будут вести его до полного уничтожения коммунизма».

А на другой день Ваго сбежал из Будапешта, возложив все функции командования на педикюрщика из городских бань «Геллерт-Фюрдё».

Когда-то арестованных по политическим, воинским и «обычным» уголовным преступлениям помещали в двухсотую полицейскую камеру на улице Марко или в тюрьму на проспекте Маргит. Теперь целые районы города были превращены в тюрьмы, и почти на каждой улице имелось здание, в котором какой-нибудь орган нилашистской власти содержал под стражей десятки, сотни, тысячи людей, обвинявшихся в уголовных преступлениях. Иных, кроме уголовных, преступлений теперь уже и не существовало.

Внутреннюю часть VII района обнесли высоким забором, и в созданное таким путем в нескольких ветхих кварталах гетто согнали всех еще уцелевших евреев – около ста тысяч человек. Швабскую горку оккупировало гестапо, на Солнечной расположились следственные органы венгерской политической полиции. Одна лишь военная прокуратура заняла две бывшие казармы. А Домов нилашистов, где, как правило, бок о бок размещались партийная организация и тюрьма, нельзя было и перечесть.

Нилашистские сыщики а каждый член партии Салаши и каждый сочувствующий был сыщиком – охотились в основном за скрывающимися евреями. И грабили их – открыто, без всякого зазрения совести.

Военные прокуратуры тоже грабили, хотя и не так явно, – вымогали; они скопом «рассматривали» дела о дезертирстве и тут же, в любой час дня и ночи, приводили в исполнение только что вынесенные смертные приговоры.

Палачи группы Петера Хайна особое предпочтение оказывали золоту, коврам, произведениям искусства. Между прочим, именно его группа «размотала» дело подпольной, организации Байчи-Жилинского [34]34
  Байчи-Жилинский Эндре (1886–1944) – политический деятель и публицист. Во время второй мировой войны был руководителем «умеренных» в венгерском движении Сопротивления, убежденным антифашистом. В марте 1944 года был арестован гестапо и в декабре того же года казнен.


[Закрыть]. Раскрыть это дело само по себе не составляло большой трудности: об организации вооруженного Сопротивления болтал буквально весь город, руководителей ее знал поименно чуть не каждый. Трагедию этой плохо законспирированной организации смягчило лишь то, что – возможно, как раз из-за плохой организации, – следствие так и не сумело выйти за пределы узкого круга руководителей организации: Байчи-Жилинский хоть и проговорился провокатору от контрразведки и назвал внушительное число участников, но по имени он знал не больше дюжины людей. Так что палачи Хайна в конце концов стали хватать наобум всех, на кого имелись политические досье или кто просто состоял на учете в картотеках следственных органов. В первые дни казалось, что арестовано будет тысяч десять, не меньше.

Однако среди арестованных оказалось много видных общественных деятелей – политиков, военных, ученых, художников и артистов. За них вступились все группировки правой коалиции. А у Хайна против большинства из них вообще не было улик. К тому же затевать столь грандиозное дело было опасно: в те критические дни общественное мнение и без того было возбуждено, так что спровоцировать открытое выступление было нетрудно. Да и не хотелось перед всем миром показывать, как широк круг участников Сопротивления – пусть даже пассивного, – насколько всем поперек горла стала эта новейшая форма венгерского фашизма. Поэтому уже через несколько дней аресты прекратились. Часть схваченных мало-помалу отпустили. В заключении осталось около полусотни человек. Вначале их содержали в тюрьме на проспекте Маргит, а затем в Шопрон-Кёхиде. А до судебного приговора дело дошло лишь в десяти случаях.

Но истинным хозяином в городе было гестапо. Здесь грабители отнимали уже не золотые портсигары или персидские ковры – хотя мимо них тоже не проходили, – но целые заводы, толстые пакеты акций, земли. Для виду гестаповцы вели следствие по дюжине мелких дел, но в действительности они только прощупывали все и, если дело оказывалось «неинтересным», передавали «грязную работу» венграм.

Однажды гестапо арестовало и Йожефа Каснара, бывшего сотрудника газеты «Мадяршаг». Обер-лейтенант-журналист как раз вышел из своего излюбленного кафе после «важных политических переговоров». На углу проспекта стояла элегантная частная автомашина. Из нее вышли два господина и последовали за Каснаром, а затем, подхватив его под руки, попросили без скандала и ненужного шума следовать с ними. Обер-лейтенант был доставлен в отель «Маджестик», где два дня никто им не интересовался. Жаловаться, правда, ему было не на что: в номере их было двое; вода, холодная и горячая – круглые сутки, питание три раза в день. К тому же разрешалось заказывать за свой счет ресторанные блюда и даже вино. Сосед Каснара оказался вполне сносным человеком – это был один из светских львов Будапешта, владелец скаковых конюшен.

На третий день Каснара повели на допрос. В небольшой комнате за столом сидел высокий молодой человек в сером костюме спортивного покроя. Он курил трубку, набитую светлым голландским табаком, и пускал вверх прозрачный голубой дымок, цветом напоминавший глаза пышных, пахнущих парным молоком голландских женщин. Молодой человек спросил Каснара, как ему удобнее отвечать – по-немецки или по-венгерски. Каснар выбрал венгерский и стал ждать, что сейчас явится переводчик, но, к его удивлению, гестаповец заговорил на чистейшем венгерском языке:

– Итак, господин обер-лейтенант, решили чуточку продлить свой отпуск? Не так ли?

Каснар испуганно развел руками.

– Простите, но как только у меня кончился отпуск, я явился в городскую комендатуру. Оставил свой адрес и попросил известить меня о местонахождении моей части или прикомандировать к какой-либо другой… О. я сразу понял, что мой арест – недоразумение, – уже обретя уверенность, оправдывался он.

– Ну, ну! – мягко остановил его гестаповский офицер. Он говорил негромко и с несомненным изяществом. – За это время было опубликовано столько приказов о мобилизации. Вы их, конечно, читали.

– Да, но мое положение… как военного корреспондента… Поэтому я и обратился в городскую комендатуру. Все эти объявления и приказы ко мне не относятся…

– Ну, ну! – снова прервал его офицер. – Боюсь, что венгерские военные власти могут по-иному посмотреть на ваш проступок. – Теперь голос его зазвучал строго: – Вам, например, известно, что несколько ваших товарищей, злоупотребляя своим правом на офицерскую форму, ездят в гетто и тайком вывозят оттуда евреев. А вы, офицер венгерской армии, присягнувший на верность Ференцу Салаши, не сообщили об этом ни соответствующим военным властям, ни партии, хотя, как мне известно, вы состоите в ней… По крайней мере прежде состояли… Н-да, господин обер-лейтенант! Решили, что корабль идет ко дну? И спешите спустить спасательную лодку?.. И выбросить над нею красный флаг?.. Да, именно красный! Что вы на это скажете, господин обер-лейтенант?

Каснар побледнел.

– Вы ведь тоже кадровый офицер, – забормотал он. – Вы должны меня понять. Если ваш коллега, офицер, по секрету расскажет вам о чем-то… Кроме того, я знаю этих… тех евреев, которых… уверяю вас, тут нет политических мотивов… Надежные, состоятельные люди, давно принявшие христианство… и не только не коммунисты, а наоборот, боятся прихода русских. Словом, было бы не по-джентльменски воспользоваться доверием своего коллеги, офицера, и… Вы должны меня понять.

– О, объяснять вы умеете, – с улыбкой иронически вздохнул гестаповец. – Может быть, заодно объясните и мне план захвата городской комендатуры и телефонной станции и другие глупости, которые вы придумали вместе с вашими дружками. А?

Каснар, выкатив глаза, наклонился вперед. Нижняя челюсть у него отвисла.

– Благодарю, – махнул рукой офицер. – Не сомневаюсь, вы сможете объяснить даже это. Вот только удовлетворятся ли такими объяснениями ваши же нилашисты? – И, неожиданно сменив тон, спросил: – Вы служили в батальоне военных корреспондентов?

– Да… да.

– Писали для газет статьи, очерки…

– Да.

– И кроме того… – немец задумался, вероятно, подбирая нужные слова, – кроме того, по нашим сведениям, выполняли и другие… более щепетильные… гм… задания. И неплохо выполняли. – Он опять издевательски ухмыльнулся. – Злоупотребление доверием ваших коллег-офицеров в то время, как видно, не смущало вас в такой степени, господин обер-лейтенант?

Гестаповец сделал многозначительную паузу, уставившись на воротник гимнастерки Каснара, на синеватый узелок сонной артерии над ним, пульсировавший лихорадочно, словно сбившись с ритма.

– Ну, вот что… Мы с вами не дети, – сказал он затем. – Мы оба солдаты. И нам нечего тут пугать друг друга. Поговорим серьезно. Мы не подчиняемся ни нилашистам, ни венгерской военной прокуратуре, как вы догадываетесь. Мы самостоятельный следственный орган. И выдавать вас мы не собираемся, господин обер-лейтенант. Я бы сказал – наоборот… – Немец выколотил трубку о край пепельницы и, тут же вновь набив ее из небольшой деревянной резной шкатулки, плотно примял табак и закурил. – Наоборот, – повторил он, – мы простим вам все, содеянное вами до сих пор. Потому что оно, это содеянное… вполне отвечает нашим планам…

На лице у Каснара застыло недоумение, в горле вдруг пересохло. Громко проглотив слюну, он пробормотал:

– Да, но что… в чем, собственно…

– О, простите! – хлопнул себя по лбу немец. – Я даже не спросил, курите ли вы. Прошу! – Он раскрыл и пододвинул Каснару лежавший на углу стола серебряный портсигар, потом щелкнул зажигалкой. – Вот та-ак… Во-первых, я хотел бы убедить вас, что корабль… не тонет! Отнюдь, отнюдь! Вот взгляните, – хлопнул он ладонью по подлокотнику кресла. – Вот он, наш корабль… Насколько я понимаю, в теперешней ситуации мне не трудно будет убедить вас в этом!

– Что вы собираетесь со мною сделать?

– С вами? Скорее: из вас. Героя, господин обер-лейтенант! Национального героя Венгрии! Однако прежде я хотел бы получить от вас кое-какие объяснения. О нет, я не собираюсь оскорблять ваши чувства и выспрашивать вас о ваших заговорщиках из кафе. Мы и так хорошо их всех знаем. Однако некоторые подробности… Например, о том молодом человеке, что приходил прошлый раз.

Каснар опустил глаза. Дрожащей рукой поднес сигарету ко рту. Глубоко затянулся. И начал рассказывать.

Ласло Денеш висел на дыбе. Это было очень простое устройство. Оканчивавшаяся большим кольцом стальная цепь – скорее всего бывший тележный тяж, – была прикреплена другим своим концом к потолку. Палачи веревкой привязали Лаци за кисти рук к кольцу, а к ногам, за большие пальцы, электрошнуром прикрутили пятикилограммовые гири, так, чтобы они самую малость не доставали пола. Обнаженное тело юноши было уже густо испещрено красными пятнами ожогов, синими рубцами побоев, открытыми ранами. Все это были следы прошлых пыток. За несколько дней пребывания в тюрьме Денеш до неузнаваемости исхудал: руки и ноги его сделались совсем тонкими, ребра все наперечет. Каждый вдох, каждое движение грудной клетки мышечной судорогой пробегало по его телу от захлестнутых веревками запястий до пальцев ног, приводя в содрогание даже гири на ногах. У него отросла борода – но только на обострившемся костлявом подбородке, на щеках – по-прежнему оставался юношеский пушок… В черных волосах пролегла широкая, в палец, седая прядь.

На цементном полу холодного подвала расплылась большой лужей вода: только что Денеша облили ведром ледяной воды, чтобы привести в чувство.

Он висел мокрый с головы до ног, и с его слипшихся волос на лицо и по всему телу вниз текли тоненькие ручейки; при каждом судорожном вздрагивании гирь на ногах десятки серебристых капель осыпались на землю.

Юноша медленно приходил в себя. Дрогнули, ожив, закатившиеся яблоки глаз, по лицу пробежала судорога боли, – но Денеш тут же сжал рот и зажмурился.

– Будешь наконец говорить? – словно издалека, донесся окрик палача, но Лаци еще не мог уловить смысла этих слов, будто горсть костяных шаров, брошенных на биллиардный стол, заметались, застучали по стенам камеры в бессмысленной неразберихе звуков. Лишь постепенно звуки разобрались по местам, объединились в слоги, слова и обрели смысл:

…будешь говорить?

Слова падали глухие, бессмысленные, искаженные – словно отражение лиц в разбитом зеркале. Сердце стучало отчаянно. И кожа головы уже ощущала приближение того страшного онемения. Он и боялся этого дыхания смерти, и радовался, что сознание вновь покидает его.

Сперва Денеша вместе со всеми отвезли в казарму Хадика. Удостоверение «Вспомогательной службы»! Полицейский пропустил бы его с этим удостоверением. Может, и нилашист пропустил бы. Но полевой жандарм, прищурясь, сравнил фотографию с оригиналом и что-то спросил о подразделении. Ответа на второй вопрос он уже не стал дожидаться. По грубой, исполосованной бритвой физиономии жандарма поползла злорадная усмешка: «А ну, марш к остальным!..»

В последнее время тайная полиция приметила: лица, объявленные в розыск по политическим мотивам, большей частью молодежь, при задержании, как правило, предъявляют удостоверения «Вспомогательной службы». Вот почему Ласло Денеша сразу отделили от остальных задержанных и вечером того же дня переправили на Солнечную гору. Петер Хайн с первой же минуты каким-то чутьем решил, что на этот раз ему в руки угодил ни больше ни меньше как член заметно активизировавшегося в последнее время Студенческого комитета Найденные у Денеша во время домашнего обыска книги, конспекты только укрепили подозрения гестаповца. Разумеется, Денеш не мог и не стал отрицать, что его удостоверение – фальшивое. Выяснить же его настоящую фамилию для специалистов было совсем несложно. Пришлось Денешу рассказать, что по отцовской линии он еврей, и хотя по существующим законам считается христианином, он все время боялся, что какое-нибудь новое распоряжение причислит и его к «неарийцам». Поэтому, мол, он, Денеш, и изменил фамилию, ухватившись за предложение одного товарища по университету – «в лицо-то я его узнаю, а вот фамилии даже не слыхал!» – за сто пенгё подделать удостоверение. Знаменитый гестаповский сыщик злобно рассмеялся.

– Сказочки рассказываешь! – заорал он Денешу в лицо. – Вы что, дураком меня, что ли, все считаете, когда такие вот детские байки выкладываете?