Текст книги "Свидетельство"

Автор книги: Лайош Мештерхази

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц)

– Ну, что?!

– Ничего, – рассмеялся Ласло и, подражая голосу Бодо, добавил: – Беру власть в свои руки.

Остаток первой половины дня прошел довольно спокойно. Письменный стол Бодо был завален всевозможными старыми банковскими печатями, среди которых попадались и гербовые. Ласло достал из кармана нож и занялся сдиранием с них резинок. Он был в восторге от своей идеи – в течение нескольких недель вместо товаров отправлять на Запад никому не нужные материалы из архива. В полдень его вызвали к телефону. Он сразу же узнал голос Денеша. Денеш успешно справился с вызубренным коммерческим текстом маскировочного разговора и сообщил, что «в часы работы кассы он, к сожалению, прийти не сможет».

– Пожалуйста, – предупредительно отвечал Ласло, – в отделе обслуживания клиентуры кто-нибудь да будет и после четырех. Подойдет?

Это означало, что после четырех он будет дома.

Пришел циркуляр из Национального банка. Циркуляр отныне разрешал всем банкам, самостоятельно и без проволочек, производить операции по обмену германской валюты на пенгё. Видно, деньгопечатные станки запустили уже на последнюю скорость.

– Позвонить клиентам? – спросила Илонка.

– Что вы, что вы! – удивился Ласло. – О таком важном деле по телефону? Известите письмом! Кого успеем – сегодня, остальных – завтра и послезавтра.

Но, разумеется, тщетно пытался он попридержать известие. Обычно торгаши узнавали такие новости раньше банков. Через десять минут в банке уже появился господин Штерн – единственный представитель и действительный хозяин бессчетного множества фиктивных экспортных фирм по торговле зерном.

Штерн, большеголовый, лобастый мужчина лет сорока, был всегда криклив и всегда весел – истинный будапештский делец.

– Вы выплатите мне незамедлительно семьсот восемьдесят тысяч пенгё! Не так ли, дорогуша доктор? – еще издали протягивая руку, закричал он.

Ласло заглянул в картотеку.

– Совершенно верно, господин Штерн. И даже на три тысячи семьсот пенгё больше. Но только завтра!

– Те-те-те! – покачал своей большущей головой купец. – Сегодня, дорогуша доктор. Зачем ждать до завтра.

Ласло бросил взгляд на стенные часы.

– Ну что ж. Если вы попросите барышню, чтобы она вне очереди все для вас оформила и собрала необходимые подписи…

– Попрошу? Еще как попрошу! Флакон одеколону принесу, Илонка. Завтра. Клянусь, вы получите флакон самой нежной лаванды!

Штерн уже много лет подряд обещал банковским девушкам флакон лаванды, но еще ни разу не сдержал своего слова:

– Мне деньги нужны, дорогуша доктор! Вечером получаю десять вагонов зерна, а уже утром отправляю его покупателю… – И Штерн начал было рассказывать, как взлетел на воздух мост Маргит. – Своими глазами видел… Я последним трамваем приехал из Буды. Отсырел кабель, короткое замыкание – и моста как не бывало…

Илонка вытащила из машинки начатое письмо к одному из клиентов и села за «дело Штерна». А Ласло, поманив к себе Штерна и наклонившись к самому уху его, спросил:

– Скажите, черт вас побери, Штерн, с чего это вы так стараетесь вывезти для них из страны как можно больше бобов, чечевицы, рапса и еще пес знает чего? Ну, скажите, почему?

Всегда веселый купец сразу посерьезнел. В одно мгновение лицо его как бы постарело. Пожав плечами, он сказал:

– Противны они мне, этого и объяснять не нужно. Но… Вы же знаете, нынче летом я женился. Вот взгляните! – Штерн вытащил из кармана фотографию. – Красавица, верно? Моя жена. Восемнадцать лет ей… Что поделаешь: люблю жизнь! И не хочу умирать. – Вслед за фотокарточкой жены он извлек из бумажника документ – плотный картон с виньетками, водяными знаками и печатью гестапо внизу. – Вот, видите? Гарантия безопасности. Получше швейцарского или шведского паспорта. Такая же бумага и у моей жены. Теперь вы понимаете?

Лаци Денеш приехал к Ласло около пяти – вместе с Белой Пакаи. За несколько минут трое друзей превратили дальнюю комнату в самую настоящую мастерскую. На свет были извлечены резиновый клей, рюмки с круглыми ножками, бритвенные лезвия. Из резиновых букв, срезанных с банковских печатей и штампов, до вечера они изготовили печати штабов маршевых рот, призывных пунктов, военкоматов и воинских частей. Печати были далеки от совершенства – не хватало отдельных букв, некоторые буквы отличались от остальных размером. Но они чуточку «смазывали» оттистки или ставили печать дважды – и тогда недостатки эти становились незаметными. Тремя почерками и печатями четырех цветов друзья заполняли солдатские книжки. Пакаи по списку зачитывал фамилии и другие необходимые данные.

– А тебе-то самому разве не нужно?

– Мне? – рассмеялся Ласло. – У меня сейчас такой документик, равного которому во всем городе не сыщешь. Вот взгляните! И что самое главное: большая часть данных, если их брать в отдельности, соответствует действительности.

Впрочем, от солдатской книжки пользы ему было бы все равно немного: в армии он никогда не служил, и проверяющий документы жандарм двумя-тремя вопросами мог бы вывести его на чистую воду.

Взглянув на часы, Денеш отозвал Ласло в сторону.

– Скоро сюда придет один товарищ, – сказал Денеш. – Ему нужно кое с кем встретиться. Знай, что ты вызвал его починить электричество… Понял?

– Хорошо.

С десяток солдатских книжек было уже готово, когда у двери позвонили. Ласло не спеша отправился открывать дверь, по дороге зашел в ванну, крикнул оттуда: «Сейчас!» – и даже помыл руки. Нужно было выиграть время, пока ребята спрячут «мастерскую».

На пороге появился смуглый молодой человек, похожий на цыгана.

– Я насчет электричества, – пояснил он и вытер о половик ноги. – Доктор Саларди? А стремянка у вас найдется? – спросил он, войдя в переднюю.

– У меня нет. Обычно мы у дворника берем, – сказал удивленный Ласло.

– Тогда я схожу к дворнику…

– Но вы… вы и в самом деле собираетесь электричество чинить?

– А как же? Зачем же я тогда здесь? – Незнакомец говорил все это совершенно серьезно, и Ласло на миг даже поверил, что у него действительно не в порядке освещение. – Вдруг кто-нибудь придет и полюбопытствует: зачем я здесь? Верно ведь? – Только теперь гость улыбнулся, подмигнул. – А вы продолжайте заниматься своим делом, если я вам помешал…

Гость ушел и вскоре вернулся с лестницей. Поставив ее под щиток с предохранительными пробками, он взобрался наверх.

– Я жду своего помощника, он должен сейчас подойти, – пояснил он и начал выворачивать пробку.

– Но вы хоть смыслите что-нибудь в этом? – усомнился Ласло.

– Я? Конечно! – рассмеялся «монтер». – К чему же мне заниматься тем, в чем я не разбираюсь? Верно? По возможности следует воздерживаться от лжи. Только если уж очень нужно…

Ласло засмеялся.

– Это и в моих правилах. Чем больше лжи, тем ее труднее спрятать.

– М-мда… золотое правило.

Гость действительно разбирался в электричестве, потому что свет погас сразу во всей квартире. Впрочем, через полминуты он опять зажегся – в одной только дальней комнате.

«Помощник» оказался вовсе не электриком, а – пекарем. Ласло вспомнил, что встречался с ним в организации социал-демократической партии. Имени его Ласло не припоминал, но знал, что пекарня его находится где-то неподалеку. Они немного смутились, увидев друг друга, но потом все же, как старые знакомые, пожали руки и обменялись соц-демовским приветствием: «Дружба».

Пока ребята в гостиной продолжали выполнять функции государственных и военных властей – готовить документы, – в передней, а затем и на кухне трудились монтер и его помощник.

– Нужна замена связному, – сказал монтер, – мы о тебе подумали, если ты, конечно, согласишься. Пропуск на вокзал у тебя есть. Ты ведь как будто поставляешь им хлеб?

– Да.

– Мог бы ты иногда передавать сообщения?

– Охотно…

– Я так и знал. В депо есть один слесарь, по фамилии Эстергайош… А если его не будет – подойдешь к машинисту Юхасу, молодому парню.

– Знаю Эстергайоша. Да и другого как будто видел… Белокурый, красивый парнишка.

– Он, – подтвердил монтер. Разобрав выключатель, он с видом человека, ничем, кроме работы, не интересующегося, собирал его теперь при свете карманного фонарика.

– Дай отвертку. Да, эту. Ну, а как у тебя самого? Все в порядке?

Пекарь, на вид лет сорока, плотный, но не тучный, с шеей борца, повел могучими плечами и сказал:

– В порядке, кажется. У меня же военные заказы. Словом, ничего плохого не замечал.

– Боюсь, не бросилось бы кому-нибудь в глаза… Ведь у тебя столько народу скрывается!

– Это верно. – Пекарь недовольно поморщился. – А что мне делать? Не выгонять же их на улицу. В общем-то и работы у меня сейчас много. До сих пор кого я ни просил зарегистрировать – всех утверждали… Да… Я и сам уж думал – как бы не накликать беды. Вчера вот тоже: еще один пришел… Товарищ по ячейке прислал… Я думаю, не стоит его официально регистрировать подручным. И без того много получается…

– Не надо. Будь осторожен: тебе проваливаться никак нельзя!

– А у него – ни солдатской книжки, ни белого билета… Поэтому они все и идут ко мне в пекарню.

– Знаешь, спроси вот у тех ребят, в комнате… Может, они сделают и для него какую-нибудь бумагу?

Ласло крутил радио, а Денеш и Пакаи заканчивали работу. В девятнадцатый раз подписал Пакаи свежеиспеченное свидетельство о демобилизации от имени некоего «витязя Бенкё, прапорщика», когда в комнату, постучав, вошел монтер.

– Ремонт закончен. Прошу проверить.

Ребята улыбнулись.

– А мне наконец удалось нащупать волну, – сообщил Ласло, – на которой московскую станцию не забивают. Может, останетесь послушать?

Помощник вопросительно посмотрел на «мастера».

– Нет, мне пора. Вот только…

– Да, господин доктор! Не могли бы вы раздобыть белый билет или солдатскую книжку для одного человека?

Молодые люди переглянулись. Работа их уже подходила к концу, новых бланков больше не будет. И все же Денеш с готовностью предложил Пакаи:

– Моя еще не заполнена, отдай им.

Пакаи смешался. Он как раз приступил к заполнению последнего бланка и уже поставил на нем печати.

– А ты-то с чем останешься? – спросил он Денеша.

– У меня удостоверение «Вспомогательной службы». Ходил же я с ним до сих пор?

– Но ведь… ты и сам знаешь, теперь эти удостоверения – ничто. Уже и действительные служащие «Вспомогательной» берутся под подозрение! Если они вообще где-либо уцелели.

– Я привык к этому удостоверению. И легенду к нему хорошо выучил. Сойдет. А эту бумагу отдай им.

В радиоприемнике довольно громко зазвучала хорошо знакомая мелодия. Ласло приглушил звук, затем снова прибавил – мелодия, словно увлекаемая ветром, то удалялась, стихала, то становилась громче и отчетливее, а затем снова замирала вдали.

Монтер, наклонившись к самому уху Ласло, спросил:

– Господин доктор, – даже так, шепотом, он ни за что не назвал бы его сейчас иначе, – вы знаете кого-нибудь из социал-демократов в вашем районе?

– Как же! И довольно многих…

– Пала Хайду знаете?

– Председателя? Конечно.

– А среди печатников, из Общественной типографии?

– Что-то не уверен. У меня плохая память на имена, но в лицо и там кое-кого, вероятно, знаю… А что?

Янош Франк, охваченный волнением новичка, огляделся по сторонам – не следят ли? Затем, успокоившись, пересек Вермезё, про себя повторяя наказ, который должен был передать: «Установить связь с движенцами, грузчиками и работниками складов! Саботировать погрузку! Все, что немцам не удастся вывезти, – наше!» Франк решил: «Хлеб первой утренней выпечки сразу же сам отвезу в депо… Хотя нет, это будет ошибкой… Лучше поеду в девять часов – как обычно…»

Вдруг ему послышались чьи-то шаги за спиной… Но нет, никого. Франк торопливо зашагал дальше по влажному песку дорожки.

В кармане у него лежала спасительная солдатская книжка на имя Лайоша Поллака.

А по радио доносился приятный мужской голос – неторопливый, отчетливый, с едва заметным алфёльдским выговором: «… Теперь, когда русская армия с юга и с востока подошла вплотную к городу, население Будапешта должно подняться на борьбу… Если десятки тысяч вооруженных горожан и военных выйдут на улицы столицы, если разгромленные, павшие духом гитлеровские орды окажутся между двух огней: неудержимой Красной Армией спереди и жаждущим расплаты с фашистами населением Будапешта сзади – тогда, – но только тогда! – оккупантам не удастся осуществить свой варварский план уничтожения города».

Фашистское командование не могло больше скрывать того, о чем говорил уже весь город: что советские войска, форсировав Тису у Дебрецена, в течение нескольких дней освободили Эгер, Дёньдёш, Хатван и стремительно продвигались в направлении Ваца. В своих сводках немцы начали – как бы между прочим – упоминать об «ожесточенных боях за обладание Средне-Венгерской возвышенностью». Зато в полную силу вертелась машина фашистской пропаганды, распространяя сообщения о том, что «танковым силам СС удалось ликвидировать прорыв советских войск на Алфёльде, дошедших до окраины столицы, и даже отобрать у них назад несколько населенных пунктов». На стенах домов запестрели плакаты об ошпаренном кипятком и заживо ободранном часовщике. «Им нужны были мои часы», – гласила надпись на плакате, а под нею изображен был изуродованный до неузнаваемости труп на грязном дворе. Однажды по главным улицам столицы провели человек сорок оборванных, грязных, босых людей – якобы советских пленных. По вечерам радио передавало «интервью» женщин, проходивших лечение в венерических отделениях различных больниц.

И пока жандармы и нилашисты гнали на Запад по Венской дороге десятитысячные толпы людей, вернувшиеся из разведывательных полетов фашистские пилоты делали по радио заявления о «гигантских людских караванах, угоняемых по дорогам Алфёльда прямиком в Сибирь».

Те редкие часы, когда инженеру Иштвану Казару удавалось побыть дома, теперь обратились для него в ад. Клара, вытаращив от страха глаза, с каким-то наслаждением самоистязателя не пропускала ни одного сообщения по радио, ни одного «репортажа с места происшествия» в газетах, выходивших теперь всего о двух страничках, – и слепо верила каждому слову.

Она отправила срочное письмо в Заласентгрот своей подружке Бэлле и с нетерпением ждала только ее ответа, уже собравшись в дорогу. Казару она заявила прямо: если он не поедет с нею, она уедет одна.

Мало-помалу главный инженер пришел к выводу, что в хитроумном калечении легко поврежденных, а то и вовсе исправных паровозов, пригнанных для починки, замешаны чуть не все рабочие депо. Между тем Сэпеши, заместитель отбывшего на Запад начальника станции, по два раза на дню врывался к Казару с претензиями: «Послушай, что у тебя тут опять творится? Тысяча четыреста семнадцатый эшелон мы должны были отправить еще вчера вечером, а он до сих пор даже не сформирован! На первом пути лошадь испугалась, перевернула повозку с какой-то поклажей – там теперь и не проедешь. На втором пути вчера под погрузку мяса вместо холодильников поставили почему-то обычные пульманы! Это же форменный саботаж! Организованный саботаж, вот что это такое, ясно?..»

Казар боялся за своих людей, каждую минуту ждал катастрофы и всякий раз, когда его вызывали к немецкому коменданту, на мгновение задумывался: не лучше ли бросить все это и бежать куда глаза глядят. А к коменданту его вызывали в день по пять раз: в результате отступления немцев на Алфёльде на тесной, маленькой станции скопились сотни вагонов, а вокруг депо простаивали дюжины бездыханных, всеми заброшенных локомотивов. «Увезти немедленно и все отремонтировать!», «Чтобы я не видел ни одной бездействующей колесной пары!» – кричал комендант. «Вы мне за все ответите!», «Саботаж!», «Расстреляю!..» Но едва деповцы с грехом пополам заканчивали ремонт одного-двух паровозов, как на станцию прибывали сразу три новых эшелона, локомотивы которых, по уверениям машинистов, «едва-едва дотянули до станции…». «Вот смотрите, – кричали они, – пули все изрешетили. Я на нем с места не двинусь. Не хочу вместе с котлом в воздух взлететь!..»

Кончилось тем, что Сэпеши сказался больным и удалился в свою квартиру на втором этаже вокзального здания, до отказа набитую консервами и мешками с мукой. Телефон он выключил, а когда приходили за ним домой, хриплым голосом сипел невнятно и показывал на горло: «Воспаление голосовых связок. Не вылежал после гриппа. С температурой ходил на службу… Потому что, если бы не я… Простите, но мне нельзя говорить».

Теперь все заботы – в том числе и по станции – обрушились на Казара.

Как-то поутру в депо неожиданно объявился слесарь по имени Янош Сабо. Это был жуликоватый малый, пьяница и бездельник, – рабочие его не любили. Жене Сабо принадлежало несколько хольдов виноградника в Шолтвадкерте, и он не только торговал вином, но подкупал и начальника станции и еще кого-то в управлении государственных железных дорог. Только этим держался Сабо на работе, хотя Казар несколько раз предлагал уволить бездельника. В довершение всего Сабо оказался крикуном-нилашистом. В депо он был единственным, зато среди движенцев их набралось немало.

В конце октября Сабо попросил начальство отпустить его на несколько дней – собрать виноград и вывезти семью с угрожаемой территории. Время шло. В депо поговаривали, будто Сабо давно возвратился в Будапешт и преспокойно торгует вином – многие это видели, – но Казару было не до него. «Черт с ним», – думал он. Но в то утро, придя в депо и вновь увидев там проходимца, окруженного толпой рабочих, Казар рассвирепел. Разумеется, Сабо повествовал о своих «геройствах» при переходе через линию фронта, о русских, у которых на ногах вместо ботинок лапти, а на винтовках вместо ремней – бечевки… «Честное слово, – клялся Сабо, – я и сам было не верил… Грабят, поджигают, детишек крохотных – головой об стенку. Газеты ведь самую малость описывают из того, что там творится…»

Сабо горячился, доказывал – никто не прерывал его. Люди молчали. Увидев главного инженера, все расступились, давая дорогу. А Казар подошел к рассказчику вплотную и, пристально посмотрев ему в глаза, спросил:

– Послушайте, Сабо, где вы болтались все это время?

Горлопан немного сбавил тон.

– Об этом как раз и толкую, господин главный инженер! – отвечал он и снова пустился в россказни о том. как русские занимали Шолтвадкерт, как героически бежал он через линию фронта… Разило от него, как от винной бочки!

– Вот что, Сабо! – негромко, но вздрагивающим от гнева голосом прервал его Казар. – Люди работают, не зная отдыха ни ночью, ни в воскресенье. Все они неделями не выходят отсюда, не видят нормальной постели. – Он обвел рукой вокруг, указывая на людей, стоявших под неприветливыми, пропахшими мазутом и ржавчиной высокими сводами цеха. – А вы в это самое время болтаетесь в городе, вином своим спекулируете. Да если б какой-нибудь рабочий хоть на одну ночь отлучился домой, к жене – в Эндре, Тарнок или Мартонвашар, – на другой же день его бы к стенке, как дезертира! Да еще меня к ответу притянули бы. А вы берете на три дня отпуск и не являетесь три недели! Зайдите ко мне, мы еще поговорим!

Круто повернувшись, Казар пошел в соседний цех, где опробовался под давлением только что отремонтированный паровозный котел. В голове у него вдруг мелькнуло: хорошо бы передать этого подлеца военному коменданту вокзала – с кем, с кем, а с Сабо он охотно так поступил бы! Однако Казар не задержался на этой мысли всерьез, ему казалось все-таки ниже его достоинства прибегать к той самой власти, против которой он молчаливо сражался вот уже много недель подряд, защищая от нее свою независимость, право самостоятельно распоряжаться в своем депо.

– Стойкость! – громко выкрикнул Сабо, войдя в кабинет Казара, и замер, выбросив вперед прямую руку. Казар не ответил на его приветствие, он думал о том, как повести разговор с этим наглецом и каким образом вышвырнуть его вон.

– Стойкость! – громче прежнего гаркнул Сабо, и потеряв равновесие, покачнулся. Как видно, для храбрости он решил перед визитом к начальнику пропустить еще пару стаканчиков. – Стойкость! – повторил он заплетающимся языком и, снова не получив ответа, возмутился: – Как должен отвечать венгерец в этом случае? Венгерец должен отвечать, госс-дин главный инженер: «Да здравствует Салаши!»

– Молчать! – взревел Казар. – Какой вы венгерец? Вы разложившийся подонок, лодырь и спекулянт! Как вы смеете причислять себя к венграм?

– Ого! – удивленно воскликнул пьянчужка. – Вот, значит, как здесь встр-реч-чают человека, который, так сказать, в красном пекле побывал!

– Вы не в пекле, а на черном рынке на площади Телеки побывали да в городских кабаках!

– Я че-через линию фронта перешел. Ночью! Я – герой!

– Болтун вы! Вот передам вас коменданту вокзала, там и разыгрывайте из себя героя!

Сабо уставился на него изумленным взглядом.

– Меня! – стукнул он себя кулаком в грудь. – Коменданту вокзала? А это вы видели? – показал он нилашистский значок. – Да мне достаточно слово сказать, как вы…

Казар, схватив его за грудки, тряхнул что было сил, но обнаглевший от выпитого нилашист, брызжа пеной, кричал свое:

– Я-то помню ваши высказывания, господин инженер! Да, да, выс-ка-зывания! Это вы занесли в депо всю эту красную заразу… заразу, да! Всяких Эстергайошей. Стоит мне только слово сказать, и вы, господин инженер, так костями и загремите. И ваша жидовская б… жена!

В этот миг Казар влепил горлопану такую затрещину, что тот, ударившись головой о стену, рухнул на пол.

Пока Казар потирал отбитую ладонь, Сабо поднялся на ноги и, продолжая угрожать, убрался восвояси.

Выкурив сигарету и немного успокоившись, Казар спустился в цех. И вновь увидел толпу. На этот раз в центре ее находился какой-то незнакомый парень в белом полотняном костюме, видневшемся из-под зимнего пальто, небритый, с шевелюрой в два цвета – черной и рыжей одновременно, в круглом пекарском колпаке. Он сидел на паровозной лесенке и, оживленно жестикулируя, что-то объяснял рабочим.

Несколько недель, проведенные Лайошем Поллаком в пекарне на улице Марвань, останутся надолго в памяти многочисленного семейства Франка и его заведения да и, пожалуй, в истории всей хлебопекарной промышленности Венгрии. В пекарне работал сам Франк с тремя сыновьями, в лавке обслуживала покупателей его жена, а когда много было работы, на помощь ей приходили обе дочери. Наемным трудом Франк, собственно говоря, не пользовался, разве только «в страдную пору» помощников брал – на несколько дней под рождество да на пасху – печь куличи. С первых дней своего ученичества Франк состоял в профсоюзе, а затем в социалистической партии. Равно как и трое его сыновей. Однако с того самого часа, когда поздней ночью к ним явился «с приветом от Пала Хайду» этот рыжеволосый молодой человек, у всех четверых зародились самые серьезные сомнения: действительно ли они социалисты? Кстати сказать, Лайош Поллак был не единственным гостем Франка в эти дни. Помимо него, в пекарне обосновались еще трое – пожилые, скромные, немногословные мужчины, зарегистрированные Франком как работники пекарни, «в связи с увеличившимися заказами, а также поставками хлеба организациям в интересах бесперебойного снабжения населения». И Поллак, едва пригревшись на новом месте и по разговорам в пекарне – довольно откровенным – поняв, что он среди своих, горячо принялся за «серьезную теоретическую пропаганду». Очень сложно и витиевато разъяснял он свою, поллаковскую, теорию денег, говорил о «моно– и биметаллической денежных системах», об унифицированной и всеобъемлющей системе, «трудоединицах», «минимальном и обязательном количестве трудовых бон» – все эти термины и понятия так и порхали в теплом, пахнущем свежим тестом воздухе подслеповатой пекарни.

На третий день все семейство Франков, от мала до велика, знало уже, что Лайош Поллак под псевдонимом «Эль-Пе» писал статьи даже в парижские газеты, что вся вторая мировая война «построена на ошибочных стратегических и тактических расчетах», и еще массу всякой всячины.

Однажды утром нужно было отправить на станцию пятьдесят килограммов хлеба. К ним Франк добавил от себя еще двадцать – в подарок деповским рабочим. Выполнить это поручение взялся Поллак. От Франка он уже слышал, что в депо «хорошая атмосфера», и поэтому заявил, что «обязательно должен поговорить с рабочими».

До вокзала он добрался без приключений, сдал хлеб, получил квитанцию, отнес франковский подарок в депо, а затем, поставив свою тележку рядом с тачками носильщиков, отправился в мастерские, «немного поболтать». Всю дорогу Поллак размышлял о предстоящем разговоре, пока не решил, что наиболее актуальная тема – о военных сверхприбылях.

– По-видимому, – пустился он разъяснять рабочим, – многих из вас ввело в заблуждение то обстоятельство, что во время войны вы зарабатываете «номинально» больше, чем в годы кризиса, что не стало безработицы и относительно повысился ваш жизненный уровень. Поэтому многие думают, что в период войны уменьшается основное противоречие между трудом и капиталом. В эту ошибку впадало, между прочим, немало серьезных экономистов. – Поллак перечислил несколько никому не известных имен. – Они считают, будто бы вследствие недостатка рабочей силы цена ее фактически возрастает и часть прибылей перекочевывает в карман рабочих. Не так ли?

Поллак обвел взглядом дюжину собравшихся вокруг него рабочих. Люди неторопливо жевали свежий хлеб, заедая овощное рагу, приготовленное на привокзальной кухне.

– Но нет! – вновь накинулся на них Поллак. – Просмотрите структуру баланса Венгерского общего банка начиная с 1936 года до последнего времени…

Поллака не беспокоило, что рабочие хотели бы услышать от него что-нибудь другое. Подняв голос, он заставил их оторваться от своих котелков…

Поначалу рабочие приняли Поллака за своего (подручный пекаря!), но когда пришелец вдруг принялся швыряться словечками вроде «структура индексов», градом цифр и немецких имен – в них зародилось сомнение.

Правда, им не хотелось показать себя невеждами и выставить его или попросту уйти. Но и слушать, по правде сказать, было скучно.

– Расскажите лучше о фронте, – предложил вдруг один из рабочих. – Не знаете ли чего? Я сам из Апоштага. Говорят, там уже…

Но Поллак, небрежно отмахнувшись, продолжал рассуждать об индексах цен и зарплат.

– О фронте мы еще поговорим – мимоходом посулил он и опять взялся за свое. – Конечно, у разных руководителей предприятий ситуация складывается по-разному. Возьмем, к примеру, вашего.

– Нашего вы не замайте, – проворчал один из деповцев. – Наш главный инженер – человек очень порядочный.

– Ха-ха! – рассмеялся Поллак. – Порядочный! Вот то-то и оно-то! По мне, так лучше иметь дело с вооруженным надсмотрщиком, чем с этакими так называемыми «порядочными». Потому что их «порядочность» и есть самый великий обман…

Казар, как говорится, был легок на помине: именно в этот самый миг он вошел в цех. Увидев его, Поллак мигом спустился с паровоза, основательно перемазав при этом свои белые штаны, поспешно попрощался с рабочими и помчался за тележкой.

– Кто это был? – спросил Казар.

– Этот? – ткнул Эстергайош в сторону удалявшегося Поллака складным ножом. (Иллюзии ради Эстергайош резал пустой хлеб на тонкие ломтики, словно на них лежали кусочки сала, и на кончике ножа отправлял их в рот.) – Какой-то идиот, а может, и провокатор. Хорошо еще, что мы его быстро раскусили, никто ему ни слова не ответил.

«Провокатор?» – Казар помрачнел и тут же ушел из цеха.

А Лайош Поллак, не найдя среди множества тележек свою собственную, наугад схватил первую попавшуюся. Однако не успел он сделать с ней и нескольких шагов к воротам, как вдогонку за ним припустился разъяренный носильщик – действительный владелец тележки. «Жулик» и «вонючий ворюга» были самыми лестными изо всех эпитетов, которыми носильщик осыпал похитителя тележки. Бедняге только чудом удалось увильнуть от сильного и довольно точно направленного пинка в зад. Убежать без тележки ему было не трудно: он двигался быстрее отяжелевшего от работы с грузами носильщика; но, как говорится, беда никогда не приходит одна: на углу площади Эндреса он вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. И действительно: в дверях кондитерской «Марциуш» стоял не кто иной, как обер-лейтенант Каснар.

Поллак на мгновение оцепенел, затем стремительно свернул на проспект Гёмбёша. Каснар бросился за ним. Поллак прибавил шагу, слыша, как за его спиной по брусчатой мостовой цокают кованые офицерские сапоги. Завернув в улицу Дёрдя Рата, он припустился уже почти бегом, но на безлюдной улочке обер-лейтенант решился наконец его окликнуть:

– Эй, дружище! Да остановись же ты, сумасшедший!

В ресторанчике на углу, где они заказали по стакану эрзац-чая, Каснар единым духом выпалил Поллаку свою историю: как он сбежал из батальона военных корреспондентов, как самовольно продлил свой «отпуск», а сейчас, сговорившись с несколькими приятелями-офицерами, занимается организацией побегов евреев из гетто… Поллак нервничал, все время поглядывая на дверь.

– Перестань же валять дурака, старик! – вспылил Каснар. – Ведь мы старые знакомые! Неужели ты и настолько мне не веришь? Только потому, что я… Так разве я задумывался тогда над этим? Просто фашистская газетенка «Мадяршаг» платила больше других – в этом все и дело! Да и чем я там занимался в конце концов? Уголовной хроникой за четыре сотни в месяц! Поэтому я и говорю тебе: не будь дураком! Ты же меня давно знаешь. Начинал-то я в «Непсаве». И что я не дурак, тоже знаешь… Да разве здравомыслящий человек может не видеть сейчас, как идут у нас дела? И не только сейчас, а вот уже два года!.. Так неужели ты мог подумать, что я все еще?.. Да я и в то время не был нилашистом, теперь я могу тебе сказать это… Вот взгляни, если ты мне не веришь. – Из грудного кармана Каснар вытащил свернутую трубочкой бумажку. – С этой «липой» я и скрываюсь. Что поделаешь: такова обстановка! И работаю. В Сопротивлении. Сейчас каждый должен делать, что только может. Я, например, лично связан с Имре Ковачем, из «Венгерского фронта», если хочешь знать… Ну, а ты? Я вижу, ты в пекаря записался. Это хорошо!

Недоверие Поллака к Каснару мало-помалу проходило. Но своего нынешнего адреса он все же дать не пожелал, хотя и похвастался, что «ведет политработу». Каснар хлопнул ладонью по столу, хотя тут же испугался и приглушил голос до шепота:

– То-то и оно, что политработа! А нужна работа с оружием в руках! Вот над чем мы сейчас бьемся: организовать вооруженное восстание!

– Думаю, и это будет, – сдвинув брови, возразил Поллак. – Будет. Подготовка идет повсюду. Я, например, тоже… Словом, я знаю, что подготовка идет…

– Сведи меня с кем-нибудь, старик! – попросил Каснар. – Силы наши рассеяны, вот в чем беда. Сведи, если можешь! У меня пятьдесят офицеров, готовых выступить в любую минуту с оружием. Ты понимаешь, что это за сила? Костяк для целого повстанческого полка. Полсотни отлично обученных, прошедших фронтовую школу, рвущихся к делу офицеров! Ребята – звери, готовы на все! Знаешь, пачками выкрадывают евреев из гетто, – не одного-двух, а пачками… Смельчаки! Ладно уж, я откроюсь перед тобой: мы каждый вечер собираемся в кафе «Парламент». Тот, кто пожелает установить с нами контакт, должен спросить обер-лейтенанта Пишту из эвакоотряда. Понял? Больше ничего тебе не скажу и у тебя не спрашиваю. А вы там у себя разберитесь и связывайтесь с нами.