Текст книги "Свидетельство"

Автор книги: Лайош Мештерхази

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)

Лайош Мештерхази
Свидетельство

Лайош Мештерхази – писатель-коммунист

Имя Лайоша Мештерхази, известного венгерского писателя, публициста, драматурга, хорошо известно советскому читателю.

Мештерхази родился в семье рабочего в 1916 году, в Будапеште. Будучи студентом филологического факультета, стал принимать участие в политической борьбе. Во время второй мировой войны, в годы жестоких репрессий фашизма над прогрессивной интеллигенцией Венгрии, которая, как и рабочий класс и крестьянство, выступала против ига нацизма, Лайош Мештерхази принял решение стать коммунистом.

С освобождением Венгрии Советской Армией Лайош Мештерхази всерьез начинает заниматься литературной деятельностью. В 1948 году выходит первая крупная новелла молодого писателя. В 1951-м – сборник рассказов «Без чудес», следом за ним еще один сборник – «Верность». За последние свои произведения Лайош Мештерхази награждается премией выдающегося венгерского поэта Аттилы Йожефа.

Разнообразно творчество замечательного венгерского писателя. Достойное место занимает в нем роман-эпопея «Свидетельство», созданный Мештерхази в середине 50-х годов и впервые опубликованный в нашей стране в 1965 году. Писатель-коммунист описывает в своем произведении события, непосредственным свидетелем которых он был лично. Это – освобождение столицы Венгрии советскими войсками от фашизма, борьба венгерского народа, участников подполья за мир на венгерской земле, за новую Венгрию.

Роман отличается необычайной широтой замысла. Накануне освобождения Будапешта, под грохот канонады, разные жители столицы по-разному воспринимают происходящее. Одни с радостью ждут освобождения от ненавистного режима Хорти и его гитлеровских хозяев. Другие справедливо ждут, что им придется держать ответ за свершенные преступления.

С особой теплотой и сердечностью писатель рисует образы людей из подполья, активный, революционный дух которых не сломили застенки нилашистских и гитлеровских тюрем. Лайош Сечи, Ласло Саларди, Лаци Денеш, Миклош Сигети, Бела Пакаи и многие другие герои книги олицетворяют собой пример мужества и героизма, активной силы, которая внесет положительные перемены в жизнь страны.

Первая часть романа завершается приходом советских воинов-освободителей в столицу Венгрии. Их вышли встречать мирные жители, хотя вокруг еще рвутся снаряды, звучат выстрелы. Но они словно не замечают и не слышат грохота боя. «Вчера все это называлось: осада, разруха, вражеская территория, чужой город, смертельная опасность. Но это было вчера. А сегодня все приобретает новое значение, новый смысл.

…Два человека шагали дальше, минуя дом за домом.

И там, где они проходили, в жизни людей, в истории государства и народа открывалась новая страница, и на ней проступали слова:

«12 февраля 1945 года. Во имя Человека».

О новой жизни, о трудностях и радостях ее строительства речь идет во второй части романа. Знакомые нам герои в нелегких условиях приступают к решению неотложных задач освобожденной Венгрии. Нет смысла пересказывать роман. Читатель имеет возможность познакомиться с ним. Хочется лишь обратиться к словам одного из героев книги – Ласло Саларди, которые он произнес на митинге после получения известия об окончании второй мировой войны. На митинге, одном из многих, которые прошли по всей стране, и на одном из которых, возможно, присутствовал и сам писатель, свидетель и участник описываемых в романе событий.

«Отныне каждый, кто пашет и сеет, будет уверен, что он сам и соберет свой урожай; всякий, запуская станок, будет знать, что делает это во имя жизни. Всякий, кто ночи напролет думает, склонясь над книгой, проектом, формулой, микроскопом, будет знать, что завтра мир сделается еще более прекрасным. Наступил мир!»

Тема суровой борьбы венгерских коммунистов находит дальнейшее отображение в творчестве Лайоша Мештерхази. В 1958 году вышел роман «В нескольких шагах граница», за который, так же как и за пьесу «Люди из Будапешта», писатель был вторично удостоен премии Аттилы Йожефа. Произведения Мештерхази по праву можно считать художественно-документальными, автор которых обращается к самым актуальным страницам жизни его страны. Такова и радионовелла «Люди из Будапешта».

Весной 1957 года встретились после шестнадцатилетней разлуки двое людей некогда любивших друг друга Их воспоминания о годах юности – это не только лирические страницы их собственной жизни, но, как отмечала газета «Непсабадшаг», это «драматизация истории».

Предвоенные годы, война, освобождение Венгрии, борьба за строительство нового общества. Герои радионовеллы – самые обычные люди, часто их переживания раскрываются посредством вводимого автором пьесы музыкального произведения, звуки которого живут в сознании героини. Трагичное отношение к одним, сатирическая нота в описании других, сочувствие к третьим – такова многоцветная палитра оттенков чувств, которые автор пьесы испытывает к своим персонажам.

Нелегкий жизненный путь прошли простые «люди из Будапешта». Но, как заключает свою радионовеллу Лайош Мештерхази, «…пройдут годы, и не станет вот этих людей. Но своими страданиями, своим трудом, маленькими радостями и несгибаемой верой в свое дело они оставят в истории такой след, какого не оставляло до них еще ни одно поколение…».

Лайош Мештерхази в своем творчестве обращается к остроконфликтным темам, поднимает наиболее животрепещущие темы венгерской действительности. Но к какому бы жанру он ни обращался – новелле, повести, роману, пьесе, – он неизменно занимает четкую идейную позицию – поддержки партии и ее курса на строительство социализма в стране. Это касается освещения в творчестве Лайоша Мештерхази событий 1956 года, контрреволюционного выступления против завоеваний социализма в стране. (Роман «Путешествие в ад», 1959; сборник рассказов «Двустворчатая дверь», 1958, и сборник «Магниевая вспышка», 1965.) Писатель-коммунист решительно осудил происки контрреволюционеров, инспирированные, как известно, извне, и выступил на стороне тех художников слова, которые участвовали в преодолении трудностей, вызванных кризисом 1956 года.

В 1964 году Мештерхази выпустил книгу автобиографических историй «В первом лице, единственном числе». В романах «Собака о четырех ногах» (1961), «Пора невинности» (1963) и «Бог по размеру» (1966) Мештерхази обращается к проблемам социалистических норм поведения и морали. Завершает этот период его творчества роман «Пора возмужания» (1967). В нем показана жизнь Венгрии на протяжении четырех десятилетий. Герой романа проходит большой, полный лишений и испытаний жизненный путь, но остается верным своим идеалам.

Лайош Мештерхази в этом романе исследует жизнь политика-художника, где сам человек искренне и критически осмысляет свои жизненный путь, анализирует свои поступи и решения. Замысел автора раскрывается в воображаемой полемике двух героев. Оба они скульпторы. Один всю жизнь старался держаться подальше от политики, жил только своим творчеством, другой связал свою жизнь с рабочим движением, с политической деятельностью. В судьбе художника-политика писатель видит проявление высокой гражданственности человека. Изображая полную героизма, борьбы человеческую судьбу художника-политика, Лайош Мештерхази излагает тем самым собственное кредо жизни.

В последующих за этим романом произведениях Мештерхази изображает все ускоряющийся процесс развития социалистического общества в 60-е годы, затрагивает самые острые, актуальные проблемы нашего времени, показывает формирование нового человека, строящего социалистическое общество.

В романах «Каникулы» (1969), «Отцовское сердце» (1971), томе повестей «Тройной прыжок» (1974), а также в сборниках рассказов «Грустный клоун» (1972), «Глотатель шпаг и люди» (1977) Мештерхази анализирует новые социальные, моральные конфликты в сфере культурной жизни. Особенно ярко проявляется его мастерство в умении дать быструю и точную картину формирующейся действительности, хорошее знание психологии людей, огромный интерес к общественной и политической жизни страны и за рубежом.

Советский читатель знаком с мифологическим романом Лайоша Мештерхази «Загадка Прометея», принесшим ему широкую известность у нас в стране среди массового читателя. Много хвалебных слов было сказано в адрес его автора. В этом сложном произведении в полной мере выразилось все мастерство писателя, совершенное владение словом и формой, глубина философской эрудиции.

В 1979 году Лайоша Мештерхази не стало. Но произведения крупнейшего венгерского писателя, продолжают жить. Их пронизывает горячая страстность писателя-коммуниста, спорящего, доказывающего, убеждающего.

Роман печатается с небольшими сокращениями.

А. Чигаров

Часть первая
Во имя человека

1

Шестого ноября до Будапешта впервые донесся гул артиллерийской канонады. Днем во внутренней, наиболее оживленной части города он был едва различим – тонул в громыхании трамваев, в рыке горбатых от громоздкой поклажи грузовиков и тягачей, пятнистых, под цвет местности, размалеванных транспортеров и песчано-желтых, изготовленных для Африки штабных машин, в стрекоте армейских мотоциклов.

Бесконечные вереницы тарахтящих, чем попало нагруженных обозных повозок и ломовых телег предпочитали пробираться через город боковыми улочками; выныривали они только у мостов через Дунай, чтобы там, сбившись в кучу, часами ждать своей очереди на переправу. Телеги были гружены всякой всячиной: одни – сеном, другие – ящиками с боеприпасами, третьи – в беспорядке наваленной мебелью, неуклюже огромными кусками железных конструкций, электромоторами, деталями разобранных станков. Да и сами ездовые – восседавшие на козлах старички – тоже, казалось, были собраны, как их поклажа, наспех, кто под руку попал: ополченцы, солдаты тыловых служб, легкораненые фронтовики в замызганных мундирах старинного, давно забытого покроя со стоячими воротниками, а то и просто в гражданской одежде, из армейского на них – только трехцветная повязка на рукаве да пилотка. А кто даже и вовсе без пилоток. На некоторых повозках маячили нилашисты [1]1
  Нилашисты – члены венгерской фашистской партии «Скрещенные стрелы».


[Закрыть]– все в черном, только рубашки зеленые, на поясе – ручные гранаты с ярко-красными запорными кольцами и неизменный автомат через плечо.

Порой, примостившись рядом с ездовым, на повозке ехали где венгерский, где немецкий солдат, – «сопровождали груз», не желая тащиться через весь город пешком… В таком гаме порой и собственного голоса не слышно, не то что отдаленной артиллерийской канонады. Но зато ночью, в глухой предрассветной тишине, старые, чуткие окна мелко задребезжали, вторя неясному бормотанию тяжелых орудий.

Часам к трем утра орудийная пальба стала громче и чаще, а к четырем она громыхала уже беспрестанно, так что ото сна воспрянули десятки тысяч жителей города, безмятежно дремавших в своих теплых постелях за темными стеклами окон, за черными картонными листами светомаскировки, в огромных городских джунглях под гордыми сводами особняков и под тысячами скромных крыш. Вспрянули, пробудились и либо совсем позабыли о сне, либо прислушались к гулу всего на одно мгновение и, вплетя его в киноленту своих снов, задремали опять.

В Буде [2]2
  Буда – часть Будапешта на правом гористом берегу Дуная.


[Закрыть], в большом «доходном» доме по улице Аттилы, гул канонады разбудил г-жу Шоош, вдову окружного судьи доктора Антала Шооша. В первый миг она не на шутку перепугалась, решив, что проспала сирену воздушной тревоги и не ударила в подвешенный перед ее дверьми железный рельс. Г-жа Шоош была сигнальщицей ПВО в доме.

Вскочив с постели, она сунула ноги в тапочки и стремглав помчалась через обе комнаты к наружной двери, все время прижимая руку к сердцу – чтобы оно не выскочило от страха, а также чтобы придержать чуточку великоватые, озорно подпрыгивавшие на бегу груди. Только в передней г-жа Шоош остановилась, удивленная: в доме царила мертвая тишина… «Не может быть, чтобы проспал весь дом и никто ничего не слышал! Да и гул Другой какой-то, не похожий на бомбежку».

И вдруг оторопела: это же не бомбежка. Это гремят пушки!

Накануне вечером кто-то по секрету шепнул ей, что русские уже совсем близко. Но чтобы грохот их орудий уже будил людей в городе?.. Судейская вдова вернулась в спальню.

Вчера ей довелось говорить с человеком, своими глазами видевшим, как взрывали дунайский мост Маргит… а теперь вот и это…

Госпожа Шоош знала, что больше ей все равно уже не уснуть. Поэтому она уселась в постели и достала из-под подушки не доконченное вечером вязанье. Г-жа Шоош вязала теплые набрюшники для солдат. Два года назад, когда венгерская Вторая армия еще вела бои на Украине, какое-то благотворительное женское общество попросило г-жу Шоош принять участие в вязке «согревающих поясов». С тех пор Вторая армия уже давно была разбита, а у оставшихся в живых венгерских солдат, право же, были совсем другие заботы, поважнее согревания живота. Да и само женское благотворительное общество давно уже больше не давало ни заказов, ни пряжи на пояса, но г-жа Шоош сама находила пряжу и с удивительным постоянством продолжала вязать и вязать.

Госпожа Шоош, пятнадцать лет назад потерявшая мужа, члена окружного суда доктора Антала Шооша, но, несмотря на свои тридцать девять лет и склонность к полноте, все еще остававшаяся привлекательной, – разумеется, для любителей толстушек, – с искренней любовью вязала теплые набрюшники для бедных солдатиков.

Не спуская глаз с гладких алюминиевых спиц, проворно мелькавших в ее ловких пальцах, она едва заметно шевелила губами, считая петли. Время от времени почтенная вдовушка клала вязанье на колени, похлопывала по нему ладонью, расправляла и прикладывала к своему округлому животику. «Ах, как хорошо, как тепло будет с тобой моему бедненькому солдатику!» – думала она, вздыхала и принималась вязать дальше.

Но вот она вздрогнула. Ведь если так отчетливо слышна артиллерийская перестрелка, значит, фронт уже под Будапештом! Подбирается все ближе, к самому городу. А там и уличные бои начнутся! Уличные бои!

Уличные бои г-жа Шоош представляла себе примерно так: вот на двух концах улицы стенкой выстраиваются противники, затем они бегут друг на друга, стреляют, расходятся, снова схватываются и снова стреляют. Несколько человек падают Боже, они падают! Один солдат, белокурый, голубоглазый юноша, лежит, сраженный, прямо у порога ее дома. Бедняжка, он еще совсем дитя! На землю струится его алая кровь… И г-же Шоош уже не страшны ни свистящие над головой пули, ни грохот кипящего боя, – она выбегает из дому и поднимает с земли бедного раненого юношу. На своих сильных руках она легко несет его наверх, к себе в квартиру, укладывает в постель, обмывает рану, перевязывает индивидуальным пакетом из аптечки ПВО… Потом варит ему крепкий бульон и, обняв, приподнимает бедняжке голову, чтобы напоить его бульоном. О, боже…

А если этот юноша – русский? Ведь страшное оружие, не зная пощады, разит и тех и других. Убийственная, ужасная война!..

Уронив вязанье на колени, г-жа Шоош полными слез глазами задумчиво уставилась в одну точку.

А неподалеку от улицы Аттилы, в квартире г-жи Руднаи на Туннельной улице, гул канонады всего лишь на один миг разбудил крепко спавшую в комнатушке для прислуги Аннушку Кёсеги. Вернее, даже и не разбудил, а только перенес ее совсем еще детское тельце, нывшее от бесконечной работы – мытья посуды поутру, стояния в киоске, уборки, стирки и стряпни допоздна, – из свинцово-тяжелого, похожего на смерть забытья в более легкий сон, легкий и полный приятных, светлых видений. Девушка глубоко вздохнула и задышала чаще. Ей снилось, что она на вокзале и там объявили воздушную тревогу. Второпях, собрав с витрины киоска товары, она огораживает свою стеклянную клетку ставнями из проволочной сетки, вешает на узенькую дверку замок и мчится вместе со всеми в подвал. Толпа людей мечется, толкая ее, тащит куда-то, а она пытается навести порядок, показать, как попасть в бомбоубежище, и никак не может – пропал голос…

Тут Анна просыпается. Кто-то трясет ее за плечо. А она все не понимает – сон это еще или уже явь.

– По тебе, хоть весь дом завались! Дрыхнешь, как корова! – дошел наконец до сознания девушки голос ее хозяйки г-жи Руднаи. – Угораздило же меня взять себе в услужение такую непутевую дуру. Вот наказал-то господь! Да приди же ты в себя, – вопила хозяйка, – иди, помогай вещи укладывать!

– Уезжать изволите?

– «Уеззать», «уеззать»! – нарочито плаксивым голосом передразнила ее раздраженная барыня. – Будто ты, балда, и не знаешь? Третью неделю только об этом и толкуем! Пошли! – скомандовала хозяйка и тут же дернула ее назад. – В каком виде, идиотка! Накинь на себя-то хоть что-нибудь.

В передней укладывался в дорогу «господин художник», друг г-жи Руднаи; он доставал из стенного шкафа одежду и охапками швырял ее в огромный саквояж для морских путешествий.

Пока заканчивали поспешные сборы, а затем дожидались машину, барыня наспех, комкая фразы, давала Аннушке последние наставления насчет киоска:

– Наличных денег не держи! Поняла?.. Сигареты, табак, как получишь – сразу же все тащи сюда, на квартиру, Поняла? Открытки и сувениры распродай… В понедельник господин Борбей привезет парфюмерию. Зубные щетки, пасту, эрзац-мыло, дорожный одеколон в малых флаконах – продай, а остальное – тоже сюда… Сюда – поняла? Да смотри мне, не вздумай разбазарить хорошее мыло и дорогой одеколон!.. Выручку – все до последнего филлера – записывай в кассовую книгу. Жалованье за неделю можешь взять, но смотри – чтобы ни на филлер больше. Что в кладовке осталось – можешь есть. Не хватит – купишь на свое жалованье… Поняла? Когда вернусь, смотри, если хоть что-нибудь найду в беспорядке. Поняла?.. Не посчитаюсь ни с твоей крестной, ни с кем. Все запомнила?

– Ага, барыня.

– Не перепутается все это в твоей дурацкой башке?

– Не, барыня.

– «Ага, барыня», «Не, барыня»! Знаю тебя, дуру, завтра же все забудешь… Как ты стоишь? Неужто в тебе ни капельки стыда нет?

Аннушка испуганно запахнула на груди черное, потрепанное пальтишко из грубого сукна, которое она, за неимением халата, наспех накинула поверх сорочки. Когда девушка поднимала чемодан, просторное пальто слегка распахнулось, приоткрыв маленькие и упругие белые грудки. Барыня взглядом оценщика с ног до головы смерила кудлатое, зябко съежившееся существо.

– И попробуй мне шашни с кем-нибудь завести, пока меня здесь не будет! Смотри, только узнаю!..

– Не, барыня.

Вошел «господин художник», сказал что-то по-немецки – зло и нетерпеливо. Хозяйка махнула рукой и, оставив девчонку, ушла со своим другом в соседнюю комнату. А затем пришел шофер, снесли вниз сундуки и чемоданы, и хозяева укатили.

В штабе нилашистов на улице Молнар гул канонады разбудил Яноша Шиманди, еще совсем недавно дамского парикмахера, а теперь командира отделения охранных отрядов [3]3
  Охранные отряды – карательные подразделения венгерских фашистов, организованные по образу и подобию германских отрядов СС.


[Закрыть]партии «Скрещенные стрелы».

Напротив Шиманди на койке поднялся Кумич, его свежеиспеченный «адъютант».

– Палят! – простонал он и забыл закрыть рот. – Слышишь? Вроде и вчера – тоже…

– Палят! – кивнул Шиманди. Он с отвращением крякнул и сплюнул на пол разившую водкой и табаком слюну. От этого ему как будто полегчало; несколько развеялась и сонная одурь. Негнущимися пальцами обеих рук Шиманди принялся изо всех сил скрести в затылке.

– Пользительно для волосяных луковиц, – пояснил он. – А палить – черт с ними, пускай себе палят, или, может, ты уж и в штаны наложил?

– Неужто они так близко?

Шиманди был все еще занят обработкой своих волосяных луковиц. Он только слегка шевельнул плечами и нехотя обронил:

– Близко, старик, близко. Это тебе не в бирюльки играть.

Свежеиспеченный адъютант сполз с кровати. Наклонившись к самому лицу Шиманди, спросил:

– Что же теперь будет-то, Яни, а?

– Что будет? Нужно выстоять! – Шиманди презрительно фыркнул. – Забирайся, старик, обратно в постель и дрыхни! И не бойся ничего на свете! Там, наверху, все продумано. Все, как надо, продумано. К счастью, не такие, как твоя дурацкая башка, головушки вершат там дела. Ты что же думаешь: мы наступали, наступали, а теперь – обратно? Туда – сюда, туда – сюда?.. Ну так вот, скоро будет у нас новое оружие! Оно только еще не совсем готово. Потому – не такое это простое дело. Шутишь – в один миг заморозить на двадцать километров в глубину целый фронт в две тысячи километров! Да так, что если, скажем, птица залетит на эту полосу – тут же бух на землю, будто камень. Понял? А это дело нелегкое – технически надо все подготовить. Тут организация нужна, да еще какая!

Кумич, подобно всем людям с постоянным насморком, слушал его, разинув рот. Однако на лице его не отразилось сколь-нибудь приметной решимости. Шиманди хлопнул его по плечу.

– А струсил – ступай обратно в дворники, собирай медяки! Думаешь, ради себя я тебя сюда позвал? Нашлись бы на твое место десять других! Но уж если добиться хочешь чего-то в жизни, держись! «Стойкость» [4]4
  «Стойкость» – пароль, приветствие нилашистов.


[Закрыть]– таков сейчас наш лозунг. Надо выиграть время, пока новое оружие сорганизуют. И не корчи такую идиотскую рожу, слышишь? А в голове – не забывай, скреби, а то вон у тебя на макушке уже лысина намечается, не дожидайся, пока лоб будет гладким, как зад. Скреби, говорю!.. А выиграть время – это теперь для нас – приказ. «Qui habet tempus, habet vita» [5]5
  «У кого время, у того жизнь» (искаж. лат.).


[Закрыть], – процитировал парикмахер (когда-то он окончил полтора класса гимназии, но в латыни не слишком преуспел). – Это сказал Ганнибал, когда через Альпы переправился… Великий был человечище, полководец. Но Гитлер! Вот о ком еще будет говорить история. Ну и о нас с тобой, конечно. Такие времена, брат, не всякому выпадают на веку!

Разинув рот, Кумич сидел на краю кровати и послушно скреб свои волосяные луковицы.

На улице Эде Паулаи, в длинном, без окон, складском помещении магазина кожевенных изделий грохот канонады разбудил Жужу Вадас. Одного мгновения оказалось достаточно, чтобы девушка начисто стряхнула с себя сон. Миг – и она уже сидела на своем ложе, устроенном на вершине высокой пирамиды из мотков ниток и тюков подкладочных тканей, готовая драться, царапаться, кусаться и лягаться и, конечно, если придется, спасаться бегством.

Так она спала и так просыпалась – вот уже много месяцев кряду. Очень хотелось есть. Вечером Дяпаи не смог принести ей ужин. Между тем принимать пищу в своем убежище Жужа могла только дважды в сутки – утром и вечером. Поэтому сейчас ей страшно хотелось есть – мучительно, до боли.

А за стеной, вдалеке, – да нет, совсем неподалеку! – гремели орудия.

– Магда! – шепнула она пересохшими от волнения губами. – Спишь?.. Не слышишь?

Из другого конца узкого, забитого товаром помещения глухо и сдавленно долетело в ответ:

– Да. Но это же… это не бомбежка! Это… пушки! Понимаешь?!

Затаив дыхание, Жужа невольно считала про себя выстрелы: один, два… одиннадцать… шестнадцать… Великая, ликующая радость охватила ее. А гул в ночи казался совсем близким.

– Здесь они, Магда! Здесь! Недалеко уже, где-нибудь в Кишпеште или Лёринце… [6]6
  Кишпешт, Лёринц – окраины Будапешта.


[Закрыть]Еще один-два дня, а может, только… может, уже…

Жужа готова была закричать от радости, но вдруг вспомнила, с каким трудом засыпала вчера вечером Магдина дочурка – без ужина, без воды, в тяжелом смраде сапожного клея, крахмала, кож.

– Утром скажем Дяпаи, – взволнованно прошептала она. – Не надо нам больше никакой рабочей книжки, не пойдем мы в Буду. Теперь-то мы и здесь выдержим, как-нибудь перетерпим, немного уже осталось… Ты слышишь, Магда?

Не отвечает Магда. Уснула опять? Иль плачет? «Наверняка плачет, – подумала Жужа. – По мужу. Ведь уже две недели не знает о нем ничего». И крикнула в темноту:

– Не плачь, Магда!.. Нельзя падать духом!

Ответа не последовало.

Жужа опустилась обратно на свое ложе. Очень хотелось есть.

В жандармской казарме на Бёсёрменьском проспекте от гула канонады проснулся заключенный в карцер механик Мартон Андришко. Проснулся, приподнялся на нарах. От холода и жесткого ложа ныло все тело, каждый сустав.

«Да, это они, – подумал Андришко. – Они!» И безошибочным ухом побывавшего на войне человека определил даже, что гул орудий доносится со стороны Ирши и Дёна. Значит, осталось не больше одного-двух дней. Несколько дней и – все! Глупо, ох, до чего же глупо погибнуть от удара корчащегося в последних, предсмертных конвульсиях гада!

А ведь в каких переделках ему только не доводилось бывать!.. В восемнадцатом, на итальянском фронте, командовал восставшей против императора ротой, в девятнадцатом – сражался против интервентов под Шалготарьяном. У Тисы отстреливался до последнего патрона. Хортисты, схватив, пытали зверски. Потом два года по концлагерям и тюрьмам – Хаймашкер, Шопронкёхида… Освободившись, пробрался в Париж, работал на заводе Рено. Затем сражался в Мадриде. Навек запомнился тот черный день, когда в Пиренеях разоружали Интернациональную бригаду. Сидел за колючей проволокой, гнул спину на принудительных работах. Летом 1940 года, когда началась неразбериха, в канун крушения Франции, их группу погрузили в Бордо на пароход и повезли в Англию. Но не успели отойти и пяти километров от берега, как налетели немцы. Старенькая баржа – в щепки. Вцепившись в какое-то бревно, Андришко несколько часов глотал соленую морскую воду, пока его не выудили рыбаки. Снова концлагерь, на этот раз петэновский, откуда в 1942 году – уже вместе с семьей – его, как венгерского подданного, выдворили на родину.

Да, чего только не выпадет на долю человеку! И чего он только не вынесет!

А вчера вечером, когда он с пакетом листовок для типографских рабочих перелез через ограду фаркашретского кладбища, возле условленного места его уже ждали два детектива. Видно, кто-то предал. Ну что ж, может быть, били беднягу, пока не заговорил. А может, просто давнишний провокатор, агент полиции? Только кто бы это мог быть? Неужели прав Сечи – надо было попробовать связаться с Палом Хайду, с социал-демократами… Подозрительно много ребят пропало без вести из типографии начиная с марта. Коммунисты…

Громыхали орудия на Алфёльде, где-то между Иршей и Дёном – всего в тридцати километрах отсюда. День ходу… полтора часа на велосипеде. А на хорошей машине – совсем пустяк. Эх, старина, до чего же глупо кончить вот так! Столько всего миновать, а в последний миг… Поставят к стенке, бах – и готово! Для этого много времени не нужно, одного-единственного мига достаточно! Последнего мига…

А может, нет? Ведь попался он как член подпольной ячейки. Значит, они наверняка захотят вытянуть из него хоть что-нибудь. Что, если прикинуться человеком, который знает много, только не хочет говорить? Бить начнут? Что ж – пусть бьют! Лишь бы не до смерти. Или, может, придумать какую-нибудь чушь? И порциями выдавать ее следователю?.. Нет, вряд ли это пройдет, если в деле замешан провокатор. Для этого надо знать, что известно шпику.

Глупо как – в последний момент!

Когда там, в Бордо, немецкая бомба угодила в их посудину и потом он, вцепившись в бревно, болтался в океане, все было таким ясным. Он попросту и не надеялся выжить. Удивительно, но в такие минуты человеку совсем не страшно, скорее – любопытно: что же будет дальше?

Мадрид! Звучит так обыденно. А сколько раз почти ежесекундно там свистала над самым ухом смерть! И это – на протяжении многих месяцев!

Ничего, выкрутится как-нибудь и теперь! Нужно только выиграть время! Время! Ведь вот они, советские пушки, грохочут уже у самых ворот Будапешта. Не надо падать духом! Нет!

Знает ли о нем жена? Успела ли она вовремя перебраться с дочкой в Кишпешт к родственникам?

Гремели орудия.

Всего несколько дней назад фронт протянулся почти по прямой от Захони до Баи. И Верхняя Тиса, Сольнок, Кечкемет и Кишкёрёш были его опорными пунктами.

Но в последние дни октября войска 2-го Украинского фронта прорвали эту линию укреплений. К первому ноября были освобождены Кишкёрёш и Кечкемет, а пятого – из жиденьких, прихваченных первыми заморозками рощ Алшонемета советские солдаты могли разглядеть дымящиеся трубы венгерской столицы.

Фашистское военное командование напрягало все силы, чтобы перейти в контрнаступление. Вот почему весь вечер и всю ночь громыхали орудия под Будапештом.

От их гула дребезжали окна, вздрагивали стены домов, к нему прислушивались воспрянувшие ото сна будапештцы. Целому миллиону людей возвещал он большие перемены: одним – страх, другим – надежды, и затаенную тревогу, и близкое освобождение.

За полдень по Цепному мосту из Пешта в Буду проследовала большая колонна – мужчины и женщины вперемежку. Смеркалось. Над Дунаем плыл сырой туман. Те, кто был без пальто, зябко подняли воротники пиджаков. Ребята помоложе были одеты, как солдаты еврейских рабочих рот – в туристских ботинках, парусиновых куртках и суконных шапках-ушанках. Колонна шла проезжей частью моста; впереди нее мост был свободен, зато сзади очень скоро образовалась целая вереница легковых и грузовых автомашин. Арестанты двигались быстро, почти бегом, но шофер переднего, следовавшего вплотную за ними грузовика все равно то и дело высовывался из своей кабины и, ругаясь на чем свет стоит, подгонял их. Единственный конвоир колонны огрызался на ругань шофера, но заодно осыпал бранью и «вонючих жидов» и, тыкая вороненым стволом автомата в спины отстающих, грозил: «А ну, шевелись, падла, пока тебя я по шее не саданул!»

Конвоиру было лет шестнадцать, но по виду никто не дал бы ему и четырнадцати – так малоросл и тщедушен он был. Из-под кожаного козырька черной полевой фуражки на прыщеватый лбишко выбивались космы давно нечесаных волос.

В хвосте арестантской колонны, слева, шагал молодой мужчина в линялом плаще – высокий и худой, с очками в золотой оправе. Небрежно надвинув на лоб шляпу, подняв воротник и засунув в карманы руки, он шел с видом человека, просто вышедшего погулять. Будто он не имел ровно никакого отношения к этим людям, согнувшимся под бременем гнетущего страха, как бы спрессованным друг с другом. Один он все время выбивался из строя, то убирая влево, то на полшага отставая от остальных. Каждый раз, когда прыщеватый мальчишка тыкал ему в спину дулом автомата, он чуточку прибавлял ходу, но уже через несколько шагов снова забывал обо всем, словно давным-давно отрезал последнюю нить, связывавшую его с действительностью, и теперь жил гражданином другого мира – мира грез, находился под его покровительством и был защищен от всего, что несло в себе брань, грубость, побои.

Бедняга мог бы совершенно искренне признаться, что за много месяцев, пока он скрывался, в наибольшее волнение его привел не страх быть пойманным при облаве, но старинный экземпляр «Журнала этнографических исследований», обнаруженный им в библиотеке одного из хозяев своих временных квартир.