Текст книги "Свидетельство"

Автор книги: Лайош Мештерхази

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц)

Однако правительственный комиссар вернулся от окна к столу, остановился и, повторив:

– Две-три недели! – махнул рукой.

И Ласло вдруг понял: дело не в хранилище. Рассеянно заданный вопрос – всего лишь повод, чтобы начать разговор… Комиссар стоял, опершись кулаками о крышку стола и понурив голову. Ласло вдруг пришел в замешательство: два с половиной месяца шла между ними эта смертельно опасная игра, и по роли полагалось одерживать верх тому, кто сидел за столом. Сейчас впервые Ласло брал верх, причем открыто, так, что противник его признает это.

– Право, я не знаю… не знаю даже, с чего и начать, – заговорил комиссар. – Впрочем, благодарю вас, пожалуй, не стоит… я вообще не в состоянии сегодня что-либо обсуждать. Совершенно выбит из колеи. У нас в доме случилось нечто чудовищное… Это ужасно!.. – Комиссар, бледный и смертельно усталый, опустился на стул. – На четвертом этаже У одного из жильцов, оказывается, пряталась женщина. Якобы еврейка… И вот ее нашли… Верите ли, ее за волосы схватили и волокли по лестнице на глазах у всего дома. Голову ей буквально раскололи. А женщина была беременна, и она родила… прямо там, на лестничной клетке… с разбитой головой… – Комиссар содрогнулся, вскочил и снова подошел к окну. – Я ведь тоже учитель… как и вы, – продолжал он, с трудом подыскивая слова. – Немецко-французское отделение… Много лет без работы. В конце концов устроился в расчетный банк, письмоводителем…

Комиссар затряс головой и беспомощно развел руками, словно говоря: «Что у меня общего со всем этим?! Да разве я знал, что все так кончится?.. Я не хотел этого…»

Но он не произнес больше ни слова.

И вот теперь, после стольких вынужденных встреч за эти два с половиной месяца, Ласло впервые глянул этому человеку прямо в глаза. И как бы в подтверждение того, что они действительно поменялись ролями, комиссар растерянно отвел взгляд в сторону. А Ласло – будь что будет! – спросил тихо:

– Вы – антисемит?

Что он сейчас – возмутится, наорет на него, вышвырнет из кабинета? Но ничего такого не произошло. Напротив, комиссар задумался и тихим, искренним голосом сказал:

– Да. Теоретически. Но не так, как эти…

– Простите… именно так! Всякий фанатизм – есть фанатизм, – говорил Ласло, уже не обращая больше внимания на протестующе мотавшего головой комиссара. – Один человек обосновывает его теоретически, другой – выполняет на практике.

– Ах, нет же, нет! Нет… Это чудовищное варварство! Это…

– Кто повинен больше? – возразил Ласло, твердо, смело выдерживая взгляд комиссара. – Птица, сбившая крылом горсточку снега на вершине горы, или сорвавшаяся от ее «невинного» движения лавина, которая уничтожит деревни? Я думаю – и та и другая.

Комиссар, отрицательно покачивая головой, прошелся до окна и обратно.

– Устал я, – глухо обронил он. – А тут еще это… сегодня утром… Я не в состоянии с вами спорить. – Он остановился, долго глядел на орнамент дорогого толстого ковра у себя под ногами. Затем протянул Ласло руку. – Спасибо, и не сердитесь, что понапрасну заставил вас подняться ко мне…

Только начинал заниматься вечер. Ласло неторопливо шагал домой. Сверхурочную работу в банке на этот раз отменили – по причине «закупок» к рождеству. Хотя что уж было покупать!..

Ласло поднялся в Крепость, с минутку посидел на парапете Башни Рыбаков, глядя на темнеющее небо, на мокрые унылые деревья, на поросшие мхом камни.

Из-за спины Ласло, со стороны Крепости зарокотал мотор медленно и совсем низко летящего самолета-разведчика. Ласло вскинул кверху голову и увидел прямо над собой, в каких-нибудь двадцати метрах, широко распластанные крылья стальной птицы и огромные красные пятиконечные звезды на них.

Ласло не удержался от возгласа, полного радости и удивления: какая красота! Ведь до сих пор ему приходилось видеть эти звезды лишь на карикатурах фашистских плакатов – в виде искривленных, изломанных линий или растоптанными гигантским сапогом немецкого солдата (карикатуристы, как правило, не утруждают себя поиском новых идей).

Самолет-разведчик плыл медленно. Вот, припав на одно крыло, он повернул в сторону, и на миг Ласло увидел сидевших в открытых кабинах и пилота и наблюдателя. Ему показалось, что он смог разглядеть даже их лица.

На Башне Рыбаков показались двое мужчин. Они, как будто прогуливаясь, неторопливо приближались к Ласло. Надо было уходить: человек, присевший на минутку отдохнуть и мирно разглядывающий небо, деревья, камни, – такой человек подозрителен здесь! Это может повлечь за собой проверку документов и провал… В этом городе пока еще правит враг!

Ласло стал спускаться вниз по лестнице. На какое-то мгновение он вспомнил утренний разговор с нилашистским комиссаром в банке, и ему стало противно.

«Да, несчастье наше в том, что нас мало!» – подумал он.

Как знать – если б мог он тогда заглянуть в эти джунгли домов, населенных миллионом людей, неустанно жаждущих мира, красоты, добра, – не думалось бы ему, что их так мало!..

Но он жил тогда в ночной мгле развеянных надежд, в лихорадящем горьком похмелье, наступившем после вчерашнего упоения собственной храбростью, которому все они отдались так пылко… Иногда он готов был выйти на набережную с пистолетом в руке и стрелять, стрелять в марширующую мимо колонну немцев или нилашистов, стрелять, пока хватит патронов, пока не убьют его самого. Ведь и это протест, смелый и открытый. Особенно когда большего сделать и невозможно.

И если он не сделал этого, то только потому, что думал: а вдруг он еще кому-то понадобится! Вдруг кто-нибудь из друзей постучится к нему ночью, попросит ночлега или печать на документы. Или кому-то нужно будет помочь бежать из гетто. Вспоминался ему скупой на слова старик – «беженец из Трансильвании», назвавшийся Мартоном Адорьяном. Какой-то он необычный. Рабочий – это и по рукам видно, а как-то вечером Ласло застал его читающим Гольбаха в оригинале, по-французски! Старик сам разыскал книжку в библиотеке Ласло. Мартон Адорьян… последняя весточка, последнее поручение товарищей Ласло за много недель.

Однако на этот раз дома Саларди ждали две новые весточки.

К нему заходила какая-то женщина. Она просила Мартона Адорьяна передать Ласло от г-на Сигети: «Если господин Саларди собирается поехать к родственникам, во второй день рождества, Сигети заедет за ним на машине рано утром. Пусть приготовится». И еще записка: «Дорогой Лаци! Мне передали, что ты ищешь экономку. Подательница этого письма – скромная, тихая, прилежная и абсолютно надежная женщина. Я познакомился с ней у одного хорошего друга, а теперь настоятельно рекомендую ее тебе. С приветом, Фельдмар».

Женщина сидела на кухне и кормила девочку лет трех. Она была молодая, стройная, русоволосая. Увидев вошедшего Ласло, женщина встала, оправила юбку и, слегка наклонив голову, представилась:

– Магда Надь.

– Откуда вы? – полюбопытствовал Ласло.

– Из Дёньдёша.

Ласло едва удержался от улыбки. Он знал: дёньдёшский отдел записей гражданского состояния горел с начала этого века раза три, не меньше. Какое бесчисленное множество «дёньдёшских документов» изготовил он сам прошлым летом! Если бы сейчас провести учет всех уроженцев Дёньдёша, по документам оказалось бы, что этот маленький городишко по количеству жителей давно оставил позади даже Сегед.

На кухонном столе лежали наполовину заштопанный детский чулок с воткнутой в него иголкой и грибком. Штопка была тонкой, прямо бисерной, и Ласло подумал, что он видел где-то вот такую же красивую, будто вязь, работу…

– Все документы у нас в порядке, – проговорила женщина и неуверенно потянулась к потертой сумочке. – И мои и дочкины.

У женщины был приятный, по-девичьи звонкий голос и теплый, с печалинкой, взгляд.

4

Товарный поезд, прогромыхавший в сочельник по трамвайным путям в сторону площади Кальмана Сэля, вел Иштван Юхас.

Путевой лист был выписан до Комарома.

Иштван Юхас рассчитывал, что на следующий день в любом случае будет в Комароме. Оттуда налегке, с одним паровозом вернется к вечеру. А там – независимо от того, дадут ему выходной или нет, – на некоторое время распростится со станцией. Разыщет Эстергайоша по адресу, который тот ему оставил, – у монтера на улице Медве. Юхас и Эстергайош были земляки: их деревушка стояла как раз на границе Пештской и Эстергомской областей. Вот уже месяц, как они не были у своих. Сейчас, под рождество, они покатят прямо домой, да и останутся там, пока не прояснится обстановка.

Однако только к восьми вечера паровоз Юхаса кое-как согласились принять на Визафогойскую-товарную. А там творилось такое, чего он ни разу не видел с тех пор, как поезда водит: с уйпештского моста на станционные пути один за другим непрерывным потоком шли составы. На маленькой, тесной станции их скопилось такое множество, что для маневрирования и переформировки места уже не оставалось. Сопровождавшие эшелоны офицеры расстегнули кобуры пистолетов: у кого больше глотка, кто более решительно размахивал пистолетом под носом у соперника или у начальника станции, тот и получал разрешение «протолкнуть» свой эшелон дальше. На Юхаса и его бригаду никто не обращал внимания. Всю ночь «загорали» они на путях, держа котел под паром и надеясь в конце концов как-нибудь выскочить со станции. Под утро у Юхаса, даже не поглядев на его маршрутный лист, отцепили тридцать вагонов порожняка: взамен какой-то немецкий унтеришка, потрясая пистолетом, заставил начальника прицепить к эшелону восемь санитарных вагонов с огромными красными крестами на стенках и крышах. Юхас обошел вагоны. В них расположились какие-то девицы и гражданские – немцы и венгры… Были там, вероятно, и больные… Затем пришлось брать и эстергомский товаропассажирский. Зато к десяти утра Юхасу удалось наконец выбраться со станции. Надежд на возвращение из Комарома у него уже не было, и он только прикидывал, с какой станции, пользуясь всеобщей неразберихой, ему будет ближе всего добираться до своей деревушки. Вероятно, из Чабы. Просто сбежать с паровоза, и пусть все летит ко всем чертям!

В десять утра Юхаса наконец отправили. Старенький паровозик, пыхтя, прогромыхал по станционным стрелкам, однако ехать пришлось недолго. В Юрёме путь снова преградил закрытый семафор. Сначала их обогнал воинский эшелон, затем пропустили длиннющий встречный состав с боеприпасами. Уже затемно кое-как добрались до Вёрёшвара.

На станции с безразличным видом слонялось несколько венгров-железнодорожников. Немецких солдат было тоже человек тридцать.

Один железнодорожник, выйдя из конторы, сказал что-то ожидавшим, сплюнул, а затем, задрав голову к паровозу, крикнул Юхасу:

– Можешь и ты, приятель, поворачивать оглобли.

– Как это, черт побери, поворачивать?

Железнодорожник пожал плечами.

– Чаба не отвечает. Не знаем, что там у них стряслось. Может, просто телефон неисправен… Солдаты поехали на дрезине поглядеть, в чем дело. Давно пора бы и им уже вернуться.

И снова прошло часа четыре в ожидании. Уже совсем стемнело, а орудийные вспышки сверкали со всех сторон, будто фейерверк.

– Вот и я все гляжу, – ворчал путеец, – гляжу и не понимаю: где наши, где русские палят? Вижу только – огонь кругом. Перегоняй-ка, приятель, паровоз в другой конец состава. Не станем мы больше ждать эту проклятую дрезину!

Но вскоре дрезина все же вернулась – зеленый широкозадый автомобиль, поставленный на рельсы. В дрезине сидели трое немцев, один из них был ранен. Трое не вернулись вообще. В станционной конторе начался тревожный телефонный трезвон. Ехавшие в санитарных вагонах и в эстергомском товаро-пассажирском соскочили на полотно, окружили дрезину. Кто понимал по-немецки, переводил соседям: проехать невозможно, и железную дорогу, и Венское шоссе перерезали русские. Танки их уже идут на юго-восток, к Будапешту. Надо поскорее уматывать назад, пока не захватили поезд.

У Юхаса забилось сердце: может быть, их деревушка уже по ту сторону фронта? Как же теперь попасть туда? Или хотя бы дать знать о себе! Что за рождество будет у стариков!

Вечером, в семь часов, Юхас прибыл на будайский вокзал. Мыться не стал, а только шепнул новость деповским и сразу же помчался на улицу Медве. Но его ждало разочарование: Эстергайош не мог больше откладывать и вчера вечером, наскоро собравшись, отправился в дорогу один…

Семья электромонтера – он сам, его молодая жена и мальчуган лет четырех – сидела за столом, ужинала. Ели рагу, вернее – клецки в луковом соусе, потому что мясом это «рагу» и не пахло. Зато лук был настоящий: едкий до слез.

– Ушел, значит? – переспросил Юхас. – Ну и хорошо сделал. По крайней мере вовремя через фронт пробрался. Семья весточку получит. Ну, а умыться мне не позволите ли?

– Пожалуйста! На плите вода стоит горячая. А потом просим к столу! Чем богаты… Уже за одну такую добрую весть с нас причитается! – засуетилась хозяйка.

– Да, кстати! – подхватил монтер, залпом выпил стакан воды, крякнул и ладонью вытер губы. – Эту весть мне нужно бы кое-кому передать. Подождешь меня, дружок? Через четверть часа я вернусь.

Говоря так, хозяин одной рукой нахлобучил шляпу, а другую совал в рукав пальто. Так и убежал, на ходу дожевывая кусок макового пирога.

Ласло не собирался праздновать рождество. Он был рад уже тому, что впереди у него свободный вечер и целый следующий день: он сможет спокойно собраться в дорогу, уничтожить печати, чернила, документы, все бумаги, которые могут показаться подозрительными. Вдруг его хватятся после праздника, придут с обыском, что-нибудь обнаружат – и подозрение падет на «родственника хозяина квартиры» или на «прислугу», как числились по домовой книге теперь Мартон Адорьян и Магда. Однако перед самым закрытием в банк неожиданно явился один их старый клиент и принес десять бутылок вина. Ласло оделил девушек, оставил и себе две бутылки. «Теперь будет чем справить рождество! – подумал он. – Посидим, посудачим за стаканчиком вина с дядюшкой Мартоном».

Но Ласло забыл, что теперь у него в доме есть хозяйка. Видно, прав был Фельдмар, рекомендуя ему Магду как хорошую экономку. Праздничный ужин у них получился «не хуже, чем в мирное время»!

Вошла в комнату маленькая смугляночка Кати, запрыгала, заплясала вокруг елки, потом по очереди подставила щечку старому Адорьяну, Ласло, мамочке. Дядюшка Мартон тут же вручил девчурке отличную игрушечную тележку, которую он ухитрился смастерить за один вечер из лучинок для растопки, старых катушек и гвоздя. Ласло тоже сделал подарок девочке – горсть цветных карандашей, – а под елочку выставил свои две бутылки вина.

Радовались все так, будто одарили друг друга невесть какими сокровищами. Магда принесла в комнату сверток белья.

– А это господину доктору сюрприз, – с улыбкой пояснила она. – Привела в порядок все ваше белье, заштопала дырки на носках. Кстати, их оказалось немало!

Ласло поблагодарил… И где это он видел такую аккуратную бисерную штопку?.. Отозвав мамочку в сторону, маленькая Кати что-то взволнованно зашептала ей на ухо.

– Откройте, Магда, только одно, – воскликнул Ласло, – как вы успели все это сделать за один день?

Магда ничего не ответила и вышла на кухню. Ласло показалось, что на глазах у нее были слезы. Однако, снова возвратившись в комнату с ужином в руках, она уже не плакала.

Ласло и Мартон Адорьян ужинали вместе: естественно, что в рождественский вечер они пожелали разделить друг с другом свою трапезу, тем более что живут под одной крышей. Зато Магда, как «служанка», ушла с дочкой на кухню. Кати сидела там смирно и не выпускала из рук подарков. Словом, приди в дом какой-нибудь незваный гость, он не нашел бы здесь ничего подозрительного.

Поужинав, Ласло вышел на кухню. Он налил Магде бокал вина, а для Кати чуть подкрасил вином воду «в виде исключения». А с дядей Мартоном даже торжественно выпили на брудершафт. Хотели послушать радио, но диктор все время вызывал какого-то шофера, предлагая ему срочно явиться к месту службы, захватив с собой теплое одеяло и провизию. Затем наступила долгая, томительная пауза, и вдруг заиграли марш, но тут же, не доиграв до половины, снова принялись вызывать шофера с теплым одеялом и провизией.

– Видно, кому-то очень приспичило ехать! – пробормотал дядя Мартон.

Позвонили. Магда открыла дверь, и в комнату, забыв на этот раз о всех формальностях конспирации, влетел электромонтер.

– Знаете, что Будапешт окружен? – запыхавшись от быстрого бега, крикнул он.

Мартон и Ласло вскочили из-за стола. Оба улыбались широко, радостно. И с минуту стояли так, молча, глубоко взволнованные. Затем набросились с вопросами. Монтер рассказал все, что услышал от Юхаса. Ласло поставил на стол третий бокал: «За такие новости нельзя» не выпить!» Нераскупоренную же вторую бутылку силой всунули монтеру в карман.

Когда гость ушел, Ласло вышел на кухню. Девочка уже заснула, Магда мыла посуду.

– Не знаю, Магда, интересуетесь ли вы политикой, – тихо, сдерживая радость, сказал Ласло, – но, если все же интересуетесь, могу сообщить вам: советские войска окружили Будапешт.

Магда вскинула на Ласло глаза, у нее перехватило горло. Вдруг бурная радость залила краской ее лицо. Но тотчас же, будто опомнившись, молодая женщина вся поникла, а красивые, ласковые глаза ее снова заволокло слезой.

Позже – дядя Мартон уже отправился к себе, спать, – Магда вошла, чтобы собрать бокалы, и вдруг смущенно остановилась перед Лайошем.

– Господин доктор, теперь уж, верно, недолго… А я заметила, вы уж не сердитесь, будто собираетесь вы куда-то. Так я попросить вас хотела… Хотя, конечно, с вами-то было бы надежнее… Ну, все равно… Нельзя мне привести сюда двоих стариков?.. Родственников моих… Им так трудно… Они бы со мной вместе в маленькой комнатке уместились, если… – Магда вдруг разрыдалась, но тут же проглотила слезы, – … если, конечно, я еще застану их в живых.

Магда выжидательно помолчала. Потом, пересиливая себя, добавила, подняв умоляющий взгляд на Ласло:

– А если… если я не вернусь… вы тогда, пожалуйста, присмотрите за моей девочкой. Я вот написала здесь адрес – в случае чего отведите ее туда… Как все уже кончится… – И Магда, достав из кармана своего передника бумажку, протянула ее Ласло.

На следующий день судьба сама окончательно решила вопрос об отъезде Ласло.

Чуть свет прибежал к Ласло его бывший ученик Дюри. Он был весь в грязи, лицо – в кровоподтеках. Когда-то Ласло давал ему приватные уроки по языку, но паренек и потом частенько забегал к нему – показать бывшему учителю свои стихи. Мальчик учился в предпоследнем классе гимназии, но по уму, ясному и живому, он казался старше своих лет и обладал, без сомнения, талантом. За крамольные речи против вывоза в Германию допризывников кто-то из товарищей по классу донес на него. Три недели назад Дюри забрали и отвезли в Дом нилашистов на улице Варошмайор… И вот в сочельник, который нилашисты решили отметить грандиозной попойкой, все стражи так перепились, что нескольким заключенным удалось выбраться из тюремного подвала и бежать. Вместе с Дюри пришла седая, старая женщина с печальными и добрыми глазами: она угодила в застенок несколько дней назад «за укрывательство евреев».

– Разрешите нам только несколько дней у вас пересидеть, господин учитель, – попросил мальчик.

Вечером вернулась Магда со своими родственниками. Старики – седой, сухопарый мужчина с неторопливыми движениями педагога и одетая в траур измученная старушка с выплаканными глазами – были, вне всякого сомнения, беглецами из гетто.

А немного позже пришел Миклош Сигети.

– Остаюсь, – сообщил он, войдя в комнату Саларди, и сел. – За тобой завтра пришлю машину – поезжай! А я остаюсь.

Лицо Миклоша было серьезным, и очень усталым. Ласло был поражен.

– Но почему?

– Школу распустили, – упершись взглядом в исцарапанный, давно не натиравшийся паркет, проговорил Миклош. – Уже третий день, как я в маршевой роте. Взводным… словом, я теперь вижу, в чем была наша ошибка… Наша, да и многих других тоже…

– Не понимаю…

– Помнишь тот вечер, когда провалился Лаци Денеш?

– Конечно, – кивнул Ласло, мрачнея.

– Тогда у тебя был здесь один… один товарищ… Помнишь, что он сказал? Что восстание нужно с помощью армии начинать. Одним гражданским, мол, это не под силу.

– Верно. Он так считал.

– Так вот – он был прав!

– Может быть, – нетерпеливо перебил его Ласло. – Но отчего же Бела с его офицерской группой…

– Вот именно! – горестно усмехнулся Миклош. – С офицерской!.. Понимаешь, за эти три дня, что я живу бок о бок с солдатами… я стал глядеть на все совсем иными глазами… – Разгорячившись, он вскочил на ноги. – Ну, скажи, чего хотела та группа кадровых офицеров? Да и чего она могла хотеть?! Вероятно, было среди них несколько истинных патриотов. Допускаю… Ну, а остальные? Чего хотели остальные? Прощения их преступлений и всего содеянного ими свинства! Да еще – славы, чинов и карьеры!.. Ведь теперь только слепой не видит, что мир меняется. Вот они и хотели гарантировать себе положение в этом новом мире. Большинству офицеров иного и не нужно, понял? И вот таким типам вверить вооруженное сопротивление целой нации? – Спохватившись, что слишком разошелся, Миклош понизил голос. – А вот за эти два дня я познакомился с рядовыми солдатами. С простыми людьми. Понял? Из десяти человек по меньшой мере пятеро не пожалели бы жизни, чтобы хоть раз насолить офицерикам… нилашистам насолить, немцам, фабрикантам, помещикам, всему свету, что породил их и обрек на нищету, одел в солдатские шинелишки и погнал на убой!.. Среди них нет ни одного, кому по вкусу война эта… Даже среди нилашистов – если кто среди них и записался когда-нибудь в нилашисты. Единственно, чего боятся, – это плена. И еще – этот идиотский автоматизм остался, который все еще действует и гонит их все дальше и дальше…

Ласло вздохнул.

– Возможно. Но теперь уже все ни к чему. Поздно.

– Нет, не поздно! И сейчас еще не поздно!

Миклош присел на стул, задумался.

– И потому ты не хочешь перейти к русским? – спросил Саларди.

– Это было бы легче всего, – возразил Миклош. – Я хочу перейти на сторону русских, конечно, хочу! Но не в легковом автомобильчике, с горсткой политиканов и журналистов… Я перейду вместе с моим взводом или со всей ротой… а может, удастся поднять и больше…

– Жаль, – задумчиво промолвил Ласло, – что я не могу сделать того же… Да, ты, конечно, прав.

– А ты переходи сразу. Я скажу, чтобы за тобой заехали.

– Не знаю…

– Риска никакого. Водитель, наверное, уже в десятый раз проделывает этот рейс. У него и документы есть, и проводники, знающие дорогу, свободную от мин… За все время по ним даже ни разу не выстрелили. Завтра переправляются депутаты парламента, левые политики, Имре Ковач тоже едет…

– Нет, не поеду, – вдруг наотрез заявил Ласло. – Все эти люди – это кучка офицерья, и только… Ты прав. Для меня это был бы тоже самый легкий путь – бежать с ними.

– Но почему?

– У меня есть свои рядовые… Сегодня их семеро. Завтра, возможно, будет больше. Нет, я не могу… Мне вверили их партия… товарищи… Если я уеду, они не будут в безопасности. По крайней мере они так думают. Оставить их одних, потому только, что… Ведь все это, может быть, и продолжится-то каких-нибудь несколько дней!..

Ласло и Миклош обнялись на прощание.

– Ну вот, – не без грусти сказал Ласло. – Ты все-таки повоюешь. А я теперь уже действительно ничего не смогу делать: только сидеть и ждать, пока освободят нас…

Взвод Пакаи вечером уже собирались отправить на фронт. Миклош пообещал при малейшей возможности сообщить, в каких окажется краях.

– Ну, что ж… до свидания… Будем надеяться, до скорого…

– Вот только Денеш и Бела…

– Попробуем что-нибудь сделать…

За два дня рождества все обитатели дома перебрались в подвал. Впрочем, некоторые жили там уже целую неделю – с тех пор, как начался артиллерийский обстрел и налеты штурмовой авиации. Когда же прошел слух, что город в кольце, Соботка, начальник ПВО дома, страшно всего боявшийся чиновник, мелом расчертил подвал на клеточки, каждому определив, сколько места он там может занять. Затем комендант вместе с дворничихой снесли вниз небольшую круглую печку – отапливать подвал, готовить на ней пищу.

На второй день праздников Ласло поднялся к дантисту. Ему на память вдруг пришел один профессор, бывший учитель Миклоша Пакаи, живший в Хювёшвёльди, и Ласло решил позвонить ему по телефону.

Извинившись за беспокойство и напомнив профессору о себе, Ласло сказал, что он звонит из Крепости и хотел бы знать, какие новости у них на окраине.

Профессор весело засмеялся.

– Новости? Ну, что же… Я, правда, никогда не был радиокомментатором, но один разок попробовать можно… Итак, я нахожусь сейчас в особняке на Аллее, на втором этаже. Стою у окна. По Аллее с самого утра нескончаемым потоком грохочут танки с иностранными, у нас прежде никогда не виданными знаками на башнях. Вы поняли?.. За ними также без конца катят орудия, минометы. А по обочинам – непрерывная вереница пехоты. В сомкнутом строю, будто на военном параде. Ого!.. Один солдат с автоматом – у нас в саду. Автоматы у них странные – вроде… мандолины… Солдат осматривает кусты, заглядывает в подъезд. Видно, не нашел ничего подозрительного – снова перемахнул через изгородь и побежал догонять свою колонну… С виду – очень миролюбивые, добрые люди. Впрочем, что я тут вам рассказываю. Сейчас сколько? Пол-одиннадцатого? Ну так к обеду они будут у вас – сами посмотрите!..

После обеда Ласло еще раз попросил у зубного врача ключ от квартиры. Но позвонить ему не удалось: телефон был нем.

Газа не было – уже который день. К вечеру отключили и свет. Пришлось зажечь рождественские свечи. Ванну, тазы, ведра наполнили водой. И вовремя. Правда, насосная станция в Капосташмедере, занятом советскими войсками, работала бесперебойно, но главные водонапорные магистрали немцы перекрыли – «ввиду разрыва труб».

Никто в доме Ласло и не думал о том, что заготовленную воду им придется растягивать на пятьдесят дней.

Густой туман упал на город, – может быть, к снегу, а может, то была искусственная дымовая завеса. Не видно было ничего и за пятьдесят метров. На Вермезё расположились лагерем венгерские солдаты. Неизвестно, с какой целью вокруг огромного поля вырубили красавцы каштаны. На углу улицы Мико заняла боевые позиции венгерская батарея гаубиц и время от времени делала по нескольку залпов. А в середине Вермезё заработали, замолотили крупнокалиберные минометы. Солдаты набивали их утробы минами, а дергать шнурок давали собравшейся сюда со всей округи ребятне. Мальчишкам забава эта очень нравилась. Домой они возвращались лишь к ночи – синие от холода, грязные, но веселые.

– Мировая штука – эта осада! – восторгался сын дворничихи, добравшись до дому.

Утром 27 декабря Ласло снова пошел на работу. Больше из праздного любопытства и злорадства отважился он на этот рискованный путь.

В банке Ласло застал лишь коменданта, швейцара, нескольких рабочих из котельной да одного из перепуганных директоров, жившего неподалеку, в двух кварталах от банка.

– Что вы скажете на это, господин доктор?.. Как вы считаете? Что теперь будет?

В эту минуту в угловую комнату второго этажа, служившую когда-то кабинетом председателя правления банка, а затем – до позавчерашнего дня – правительственного комиссара, со страшным грохотом врезался снаряд.

– Что будет? – недоуменно переспросил Ласло. – Я думаю, господин директор, банк придется закрыть на несколько деньков.

– Ах! – прогнусил тот. – Вы еще можете шутить!

Ласло хотел забрать кое-какие личные вещи из ящика своего письменного стола. Директор проводил его до лестницы и все умолял не ходить наверх. В самом деле, пока Ласло был у себя на этаже, в здание угодил еще один снаряд. Сложив все необходимое в портфель, Ласло спустился вниз. Он был в превосходном расположении духа.

– Ну как, господин директор? Мне кажется, некоторое время наши клиенты не очень будут надоедать нам своими визитами. Пожалуй, и нам нет смысла приходить сюда. До свидания! И разрешите поздравить вас теперь уже с прошедшим праздником.

Директор проводил Ласло до парадного и все жаловался, что не знает, как доберется теперь до дому.

Впрочем, обратный путь и Ласло достался нелегко. Всякий раз, когда обстрел усиливался, ему приходилось искать укрытия в подъездах. Обычно там уже был кто-то; незнакомые между собой люди вступали в беседы, и непременно находился среди товарищей по несчастью какой-нибудь весельчак, умевший подбодрить всех. И снова тянулась вдоль стен цепочка пешеходов – до следующего залпа…

– Не горюйте, господин старший сержант, – решил утешить Ласло шагавшего рядом с ним полицейского в черной шинели, мрачного и неразговорчивого. – Как-нибудь все утрясется.

– Ничего теперь не утрясется! Нет, ничего не утрясется!

Магазины по всей улице были закрыты, железные рифленые жалюзи спущены. Тротуары и мостовая усыпаны обломками кирпича, черепицы, кусками штукатурки, битым стеклом.

А дома Ласло ждали сразу три сюрприза. Во-первых, гости: смуглая, начинающая полнеть женщина лет сорока с двумя мальчиками четырех и пяти лет. Женщина принесла письмо от Миклоша и, застигнутая обстрелом, осталась переждать: по улице да еще с детьми идти было опасно… Миклош писал – это было даже не письмо, а записка из двух кривых строчек: «Мы в химической лаборатории Политехнического института. Вход со стороны набережной Дуная. С приветом М.».

Второй сюрприз – венгерские солдаты, прежде чем дезертировать, бросали во дворы оружие, уничтожали ручные гранаты. От взрывов гранат повылетали все окна, выходящие во двор. Теперь многочисленному «семейству», скопившемуся в квартире у Ласло, пришлось перебраться в две передние комнаты: одну заняли женщины, другую – мужчины.

И, наконец, третий сюрприз: в одноэтажном ветхом домишке напротив солдаты устроили конюшню, разместив там восемь лошадей.

Ласло созвал «общее собрание». Посмеиваясь, оглядел свою «семейку»: еще совсем недавно он жил в квартире один как перст; затем появился дядя Мартон, и вот теперь их здесь одиннадцать душ, и все они ждут не дождутся конца осады.

– Давайте подсчитаем наши запасы.

– Четыре с половиной кило белой муки, два кило черной, около полутора килограммов сахару, четыре банки варенья, кило топленого сала, полбутылки растительного масла, пачка сушеного луку, – доложила Магда, уже произведшая учет всего, что имелось в кладовой.

– Да, на одиннадцать человек, конечно, немного… в расчете… ну, скажем… на две недели.

– На две недели? – возмущенно зашумели «гости». – Ну что вы!

– Давайте будем пессимистами. И потом – кончится блокада, но магазины не в первый же день наполнятся продуктами!

– Вот соли у нас много, – сказала Магда. – Почти четыре кило.