Текст книги "История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы"

Автор книги: Ласло Контлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 53 страниц)

После того, как вновь сократили число средних школ, необдуманно открывшихся в начале 1960-х гг., материальное обеспечение и профессиональная подготовка педагогов постоянно улучшались. В результате школьное образование вновь приблизилось к тем высоким стандартам, которыми оно отличалось в период fin-de-siècle, а также в межвоенное время. И хотя сохранялась та огромная пропасть, которая всегда существовала между отдельными престижными гимназиями Будапешта и новыми учебными заведениями в маленьких городах, в среднем все 200 тыс. или около того венгерских школьников вполне отвечали любым международным критериям подготовки. В высших и средних специальных заведениях, в которых обучалось порядка 65 тыс. студентов в середине 1970-х гг., уже не практиковали проведение облегченных вступительных экзаменов для детей «из рабочих» семей (хотя им по-прежнему оказывалось предпочтение, если абитуриенты набирали равное количество баллов). Привилегии для отпрысков номенклатуры также не влияли серьезно на состав студенческой аудитории, где, в целом, главенствовал принцип личных заслуг. Основным препятствием на пути повышения уровня обучения являлся процесс антиселекции, которая утратила, конечно, то всеподавляющее значение, которое она имела в 1950-х гг., но все же продолжала ощущаться при подборе преподавательского коллектива, особенно на факультетах общественных наук. В результате профессура, владеющая несколькими иностранными языками и имеющая международную известность, могла преподавать бок о бок с личностями (и часто была подчинена им), основное достоинство которых состояло в их политической благонадежности.

Расходы на социальное обеспечение составляли от 12 до 16 %, а на образование – 4–6 % национального дохода (в то время по обоим показателям Венгрия сравнялась со Скандинавией или несколько отставала от нее и от некоторых, но далеко не всех западноевропейских стран). Формируя свою политику в области культуры, режим стремился оказать еще более глубокое воздействие на внутренний мир граждан. Эта политика строилась с учетом того факта, что у людей начали появляться новые желания и потребности, обусловленные ростом материального достатка, несколько большим объемом дарованных им гражданских свобод и постепенным расширением доступа ко всему остальному миру. Режим считал своим долгом не только удовлетворять эти потребности, но и сам стимулировал их развитие, особенно в области культуры, используя, как правило, довольно сложные методы влияния и контроля. Эти методы на венгерском языке назывались «стратегией трех Т» (tilt, tũr, támogat). На практике это означало деление всей культурной продукции на три основные категории: запрещенные, дозволенные, поощряемые. Те деятели культуры, которым по каким-то причинам не был свойствен столь широко распространенный в те времена инстинкт самоцензуры и которые вследствие этого могли нарушать относительно немногочисленные, но твердо установленные табу (неприкосновенность однопартийной системы, признание руководящей роли партии в деле достижения общенациональных целей; советско-венгерские отношения, участие Венгрии в Варшавском договоре и, разумеется, события 1956 г.), а также личности, обладающие ярко выраженным антимарксистским мировоззрением, вообще не получали возможности общаться с аудиторией. Издательствам, киностудиям и т. д. было запрещено представлять публике те произведения, которые считались враждебными существующему политическому строю или же подрывавшими общественную нравственность. Перекрыть им кислород было не очень сложно, поскольку вся инфраструктура культуры также являла собой в высшей степени централизованную и огосударствленную систему учреждений и организаций. Следующую, дозволенную, категорию составляли произведения искусства или научные труды, которые считались безвредными, но не представлявшими особого интереса с точки зрения режима, его социально-политических целей и задач. Авторам этих работ давали возможность появляться на публике и даже подчас им доставались премии или субсидии, от которых столь сильно зависело функционирование всей культурной сферы. Однако их финансирование не шло ни в какое сравнение с той материальной поддержкой, которая обрушивалась на тех творцов культуры, чья деятельность в действительности или же только в представлении власть имущих воплощала «социалистическую систему ценностей».

Эта политика являлась последовательным применением принципа «тот, кто не против нас» к сфере культуры. Она почти официально была озвучена на IX съезде ВРСП в 1966 г. и в основном ассоциировалась с именем Дьёрдя Ацела, в то время заместителя министра культуры, а затем – секретаря ЦК по культуре. Эта система не была слишком жесткой, а категории не всегда имели четкое подразделение. И, естественно, особой нечеткостью отличались границы между «запрещенным» и «дозволенным», что нередко приводило к довольно нелепым проколам со стороны цензоров. Так было, например, с сатирической кинокомедией о 1950-х гг., которую сначала разрешили снять, но затем, спохватившись, положили на полку на несколько лет.[39]39
  Речь идет о фильме режиссера П. Бачо «Свидетель».


[Закрыть] Аналогично обстояло дело и с несколько нетрадиционно написанной биографией Бела Куна – вождя венгерских большевиков в 1919 г. Книгу издали многотысячным тиражом, но потом по приказу были уничтожены все ее экземпляры.[40]40
  Книга историка Д. Боршаньи.


[Закрыть] Тем не менее, в целом, система работала очень эффективно. И даже если ей не вполне удавалось оградить население от «запрещенных» произведений, она ухитрялась выработать у большинства стойкий к ним иммунитет, манипулируя двумя другими категориями. Самым важным для венгерской культуры оказалось то, что власть не только дозволяла, но и сама поощряла развитие разнообразных литературно-художественных и научных течений, направлений и школ, не говоря уже о многообразии стилей, вкусов и настроений. Власть не упускала их из-под своего контроля, мешая обретать чрезмерную самодостаточность, но за отказ от соблазна вкушать запретные плоды она позволяла венгерскому обществу наслаждаться как высокохудожественной, так и не слишком художественной культурной продукцией по вполне сходной цене.

К 1970-м гг. первое поколение писателей-«народников», у которых со времени публикации их первых произведений в 1930-х гг. всегда возникали проблемы с режимами, получило наконец признание в качестве национальных классиков: были изданы полные собрания сочинений Ийеша, Вереша, Немета, Кодолани и Эрдеи. Из молодых представителей этой школы Шандор Чоори стал известным публицистом, автором социально-исторических очерков и эссе. Ласло Надь и Ференц Юхас вошли в историю современной венгерской поэзии. В их творчестве «народничество» очень своеобразно сочетается с поэтикой сюрреализма и даже авангарда. Юхас, кроме того, был главным редактором влиятельного литературного журнала «Уй ираш» («Новое письмо»). Остальные «народники» возродили традиции социологической литературы, переключив свое внимание с жизни крестьянства на положение венгерских национальных меньшинств за рубежом и на различные виды социальной неустроенности как на основную составляющую венгерской «проблемы судьбы». Выжила и «буржуазно-национальная» художественная традиция, обычно ассоциируемая с журналом «Ньюгат». К ней относят и поэта Шандора Вёреша, автора не только сборников философско-медитативной лирики, но и стихотворений фривольного характера, и христианско-экзистенциального Яноша Пилински, и часто очень абстрактного Дежё Тандори, и уже упоминавшихся прозаиков типа Гезы Оттлика, Миклоша Месея или Ивана Манди, чьи лирически ностальгические романы и рассказы невольно навевают воспоминания о творчестве Тибора Дери и fin-de-siècle, только лишенных конкретики и социальной конфликтности, переведенных в притчеобразные иносказания относительно порядка и свободы. «Одноминутные» рассказы и пьесы Иштвана Эркеня представляются лучшими образцами литературы гротеска в Восточной Европе. Ирония свойственна и в высшей степени экспериментальной прозе писателей, состоявшихся уже в эпоху Кадара, таких, как Петер Эстерхази и Петер Надаш. Помимо них, в числе классических представителей «урбанистической», «городской», литературы обычно принято называть Дьёрдя Конрада. После десятилетия вынужденного молчания (1946–56), когда большинство авторов старшего поколения, принадлежавших к тем школам и течениям, что сложились задолго до 1945 г., были фактически лишены всякой возможности общаться со своей аудиторией, они предпочли мирное сосуществование и даже диалог с властями в течение двух первых десятилетий правления Кадара. Основными литературными подмостками для них в этот период стали газета «Элет еш иродалом» («Жизнь и литература»), журналы «Уй ираш» («Новое письмо»), «Корташ» («Современник»), «Валосаг» («Реальность»).

Идеологические противоречия между ними и властью стали вновь вскрываться лишь во время политического кризиса, разразившегося в 1980-х гг. Даже в более неблагоприятной для литературы ситуации, сложившейся в соседних странах, где помимо репрессивных режимов, существовала еще и дискриминация по этническому признаку, писатели венгерских диаспор сумели сохранить довольно высокий художественный уровень творчества в Словакии, в Трансильвании и в значительно более терпимой Воеводине. Здесь венгероязычная литература была представлена произведениями таких знаковых фигур, как Золтан Фабри и Андраш Шютё, а также творчеством огромного числа более молодых авторов. Но это все были писатели интеллектуальной, так сказать, «высокой» литературной традиции. Кроме того, в этот период наблюдался бурный расцвет литературы, причем довольно высокого качества, более популярных жанров. Хотя тиражи книг Дери или Эркеня также достигали и даже превосходили стотысячный рубеж, были книги, продававшиеся тиражом 500 тыс. и даже миллион экземпляров (в стране с десятимиллионным населением). Помимо чисто символических цен на книги, издание которых теперь включало практически всю, за редкими исключениями, западную художественную классику (хуже обстояло дело с трудами по общественным наукам), большую роль играла также мода на чтение, что обрело статус социально престижной привычки. Более трети венгров регулярно читали книги, а также газеты и журналы, один из пяти являлся читателем, имевшим абонемент и бравшим книги на дом из общественных библиотек, число которых превысило 9 тыс., а фонды за этот период выросли более, чем в 7 раз, достигнув в результате 50 млн. томов.

Венгры также были заядлыми театралами и любителями концертов. В определенной мере, это обусловливалось тем, что они получали весьма качественный «товар» за цену своих билетов (дело в том, что более половины стоимости билета покрывалась за счет государственных дотаций). Кинотеатры стали несколько менее популярными, чем прежде, без сомнения, по причине сильной конкуренции со стороны ТВ, которое со времени своей первой трансляции, состоявшейся в 1957 г., стало оказывать большое влияние на досуг граждан. В то же время венгерское кинопроизводство переживало свой новый золотой век, создав, прежде всего, серию очень зрелищных и популярных исторических лент (многие из которых являлись экранизациями романов Йокаи и Гардони). Самым известным мастером исторического жанра был режиссер Золтан Варкони. Основой для второй категории прославленных венгерских кинофильмов послужил художественный анализ вечных для человечества тем, очень тонко связанный с болевыми точками прошлого и настоящего Венгрии и принадлежащий авторству таких режиссеров, как Золтан Фабри, Карой Макк, Миклош Янчо, Иштван Сабо, Андраш Ковач, Золтан Хусарик (высшим достижением среди этих картин, получивших широкую известность за границей, стала премия Оскар, которая в 1982 г. была вручена И. Сабо за фильм «Мефистофель»). Особую жанровую определенность обрели также и произведения венгерских «кинематографических веритистов», представляющие собой фильмы, в которых удивительным образом сочетаются элементы документального и художественного фильмов. Прежде всего, это работы Шандора Шары, Дьюлы Газдага, Пала Шиффера и других режиссеров-документалистов о наиболее сложных социальных проблемах современности и о трудных темах из истории Венгрии.

Также расцвели и изобразительные искусства, как только с них сняли смирительную рубашку социалистического реализма. Самыми оригинальными художниками этого периода стали конструктивист Енё Барчаи и никак не поддающиеся классификациям Игнац Кокаш и Бела Кондор. Выставки произведений крупнейших западных художников XX в., включая Пабло Пикассо, Генри Мура, Марка Шагала или же выходца из Венгрии Америго Тота, в эти годы были впервые представлены в оригиналах венгерским ценителям живописи. В музыке Барток, в конце концов, занял свое законное место, и воспитанное на его творчестве, равно как и на музыке Кодая, новое поколение музыкантов – среди них Эмиль Петрович, Шандор Соколаи, Жолт Дурко, Дьёрдь Куртаг и многие другие – создали выдающиеся музыкальные произведения. Исполнители-виртуозы (Золтан Кочиш), знаменитые оркестры и оперные певцы (Сильвия Шашш), позднее ставшие звездами мировой величины, начали свою карьеру в 1970-х гг.

Музыку также не обошли стороной те революционные преобразования, которые сильно повлияли на молодежную среду и на поп-культуру в целом. Возрождение интереса к таким традиционным жанрам, как оперетта и цыганский романс, лишь подчеркнуло тот взрывной эффект новизны, который был произведен в Венгрии в 1960-х гг. группой «Биттлз», хотя традиции джазовой музыки, появившейся еще в межвоенный период и пережившей все трудности послевоенного десятилетия, а также мода на твист на домашних вечеринках, в определенной мере, подготовили почву для восприятия этой прославленной группы. Они породили подлинный бум: все клубы быстро заполнились доморощенными леннонами и джаггерами, а также душещипательными синатрами, которые как бы самопроизвольно оказались в центре общественного внимания благодаря очень популярному в Венгрии песенному фестивалю, транслировавшемуся телевидением в 1966 г. Их подлинный или же чисто показной нонконформизм поначалу вызвал некоторое замешательство у властей и даже кратковременное противодействие, пока все не встало на свои места. Аналогичная реакция властей наблюдалась также в 1970-х и 1980-х гг. при каждом появлении новых течений в роке, развитие которых в Венгрии отражало творческие поиски рок-музыкантов всего мира. Таким образом, даже рок оказался интегрированным в музыкальную культуру Венгрии, хотя в самом роке также существовали различия между разными течениями (андеграунд, «новая волна») и теми вариантами, которые ближе собственным национальным традициям в музыке. Между тем современный интерес к национальной музыке нашел выражение и в клубном движении фольклорного танца, которое возрождало не только подлинное звучание крестьянской музыки и пластику движений, но и обряды и обычаи с этими танцами связанные. Это движение также привлекло к себе молодежь, хотя вызывало двойственное отношение со стороны власть имущих, по-видимому, в связи со сложным «националистическим» подтекстом, однако Марта Шебештьен и несколько танцевально-вокальных ансамблей к этому времени уже познакомили мировую общественность с этим художественным явлением.

«Три Т», между прочим, играли роль сигнальных огней и для представителей научной среды, которые, ориентируясь на них, предпринимали шаги в направлении, нужном властям. Основным координатором исследовательской деятельности и завершающей стадии подготовки научно-исследовательских кадров была Венгерская академия наук, сеть специализированных институтов которой за этот период очень сильно разрослась (отдельные новые ее учреждения, например, институт истории или институт философии, создавались почти открыто для того, чтобы предоставить в них «убежище» и возможность заниматься научно-исследовательской деятельностью ученым, которые оказались политически «ненадежными» в 1956 г., одновременно изолируя их от университетского студенчества). И хотя академическое начальство было тесно связано с партийным руководством страны и само проявляло инициативу, стремясь поставить науку на службу идеологическим задачам и приоритетам режима, исследовательская деятельность в Академии была более или менее свободной даже в сфере общественных наук (речь, разумеется, не идет о публикациях работ), и многие поступки и жесты властей недвусмысленно показывали, что они реально заинтересованы в поддержании имиджа Академии как учреждения, обеспечивающего свободное развитие науки в Венгрии. В 1977 г. выдающемуся беспартийному анатому-физиологу Яношу Сентаготаи было дозволено стать избранным Президентом Академии наук (пост, приравненный к министерскому). Еще раньше были вновь открыты филиал Венгерской академии в Риме и Коллегиум хунгарикум в Вене, вслед за которыми венгерские культурные учреждения стали открываться во многих странах (на Западе они также время от времени становились крышей для осуществления разведдеятельности, помимо поддержания культурных связей между народами).

Политические воззрения, конечно, не очень серьезно влияли на естественные науки. Особых успехов ученые Венгрии достигли в области теоретической математики: труды Липота Фейера, Фридьеша Риса, Пала Эрдёша и их учеников (хотя все венгерские физики, ставшие лауреатами Нобелевской премии, – Эуген Вигнер, Дьёрдь Хевеши, Дьёрдь Бекеши и Денеш Габор, – работали за границей). Также следует отметить достижения Кароя Новобацки в квантовой физике и то, что многие венгерские фармакологи, зоологи и специалисты по компьютерам тоже весьма высоко ценились за рубежом. В общественных науках возрождение социологии и психологии, искорененных в 1950-х гг. в качестве «пережитков буржуазной науки», и последующее развитие политологии (несмотря на ее соперничество с «научным коммунизмом») стали важнейшими вехами в истории венгерской научной мысли. Мировое признание как новаторские исследования получили труды экономиста Яноша Корнаи, в которых дан основательный анализ характеристик и недостатков командной экономики. Работы многих венгерских ученых в совокупности можно рассматривать в качестве коллективного многотомного исследования, высокий научный уровень которого невозможно скрывать даже под глянцевой пленкой марксистского жаргона, столь характерного для литературоведения, историографии, этнографии и искусствоведения данного периода.

Но и в этих сферах наблюдались интересные случаи, свидетельствующие о том, сколь губительно для науки прямое вторжение в нее политики. В 1960-х гг. власти сознательно открыли в печати дискуссию о проблемах национальной специфики. В ходе этой полемики они намеревались наглядно показать роль классовой борьбы как единственной движущей силы истории, на мощном фоне которой национально-освободительное движение должно было предстать как явление частное, несущественное, не идущее ни в какое сравнение с интересами и связями наднационального характера. Кампания, однако, привела к прямо противоположному результату, пробудив научный интерес к проблемам этноса и национального самосознания. Позднее этот интерес вылился в известные исследования Енё Сюча на основе его концепции исторических регионов Европы. Это также подстегнуло возрождение интереса к реальной оценке места Венгрии в империи Габсбургов, особенно после 1867 г., которая никоим образом не могла совмещаться с существовавшим в то время культом «революционной» или «прогрессивной» традиции (представлявшим собой совершенно нелепую попытку привести к единому логическому знаменателю события 1848, 1919 и 1945 гг. в качестве аксиомы официальной идеологии). В области философии в 1960-х гг. особо влиятельным было творчество Дьёрдя Лукача как внутри страны, так и за ее пределами. Его значение определялось тем, что это было масштабное обобщение, синтез эстетических, этических и онтологических воззрений своего времени, созданный рукой крупного философа. Кроме того, Лукач стал основоположником довольно многочисленной «будапештской школы» критического марксизма.

Судьба ученых «будапештской школы» (Ференца Фехера, Агнеш Хеллер, Дьёрдя Маркуша и Михая Вайды как представителей старшего поколения, а Дьёрдя Бенце и Яноша Киша в качестве молодой ее поросли) стала одним из симптомов общего похолодания политического климата в Венгрии в начале 1970-х гг. Участники школы выступали за пересмотр положения о прямой связи марксизма как философии с политическими целями пролетарского движения, они ратовали за плюрализм внутри философской традиции марксизма, критиковали теоретический догматизм, а также его практические воплощения, как, например, подавление в Чехословакии в 1968 г. попыток создать «социализм с человеческим лицом» – подавление, осуществленное силами войск стран-участниц Варшавского договора. В 1973 г. все участники школы были исключены из партии и уволены с работы, практически им запретили издаваться. Через несколько лет часть из них эмигрировали, а те, кто остались, оказались в полном забвении и были вынуждены пользоваться подпольными, самиздатовскими средствами для публикации своих работ вплоть до 1989 г. Судебное преследование, развернутое в 1973 г. против социолога-«еретика» Миклоша Харасти за «клеветнические измышления» в области социографии, изложенные в «Венгерском шедевре» (так назывался его обзор), дает понять, что «дело» философов не было случайным эпизодом, как и арест в 1974 г. Конрада и Ивана Селеньи, чья рукопись «Путь интеллигенции к классовому господству» считалась подрывной интерпретацией корней социалистической системы и перспектив ее развития. Этот арест дополнил общую картину репрессий. За год до этого, в 1973 г., полиция арестовала целую группу участников «националистической демонстрации», осмелившихся праздновать 15 марта (годовщину революции 1848 г.) независимо от официальных мероприятий и с лозунгами, которые если и не были альтернативными, то существенно отличались от юбилейных заготовок, прославлявших «юность венгерской революции» и вбивавших в сознание людей идею преемственности «прогрессивной традиции» 1848–1919–1945 гг., о чем говорилось выше.

Возобновление идеологической войны после десятилетия относительного мира (несмотря на спорадические боевые действия против религиозных нонконформистов и «уклонистов из новых левых») происходило на фоне общей блокады процесса реформ в Венгрии. Еще до того, как в 1968 г. в действие был запущен механизм реформ, предусмотренные в нем меры по превращению системы в более открытую политическую модель критиковались на разные голоса частью партийной и научной элиты страны как выхолащивание социалистичес– кой системы ценностей и идеи равенства, как нарушение процесса «воспитания нового человека – строителя социализма» (без уточнения конкретного содержания данного понятия) путем возрождения стихии «мелкобуржуазности», индивидуализма, всепоглощающей жажды наживы. Эта критика находила поддержку со стороны консервативных кругов в советском руководстве, которые стали усиливаться с момента избрания Леонида Брежнева в 1964 г., но обрели особый вес и влияние именно после 1968 г. – «года пражской весны». Кроме того, на своем первом этапе реформы довольно болезненно отразились на положении рабочих с промышленных гигантов, не отличавшихся особой конкурентоспособностью. Предприятия-гиганты почувствовали, что реформы мешают им жить по-прежнему и что они благоприятствуют (вполне справедливо) более гибким компаниям, отличающимся высокопрофессиональным подходом ко всем этапам производства и сбыта. Могущественное лобби, состоявшее из директоров и управляющих крупных предприятий и трестов, нашло выразителей своих взглядов в лице членов политбюро Белы Биску и Золтана Комочина.

Уже на конференции Будапештского горкома партии в феврале 1972 г. процесс реформ был подвергнут резкой критике со стороны «рабочей оппозиции» по причине того, что они разрушают монополию госсобственности, пренебрегают интересами рабочего класса при распределении материальных благ и терпимо относятся к возрождению «мелкобуржуазных ценностей». Вскоре после этого аналогичные упреки были высказаны Кадару лицами, гораздо более могущественными, во время его визита в Москву. Несколько позже, в том же году, Брежнев внезапно посетил Венгрию, и хотя рассказы о том, что, просмотрев предъявленный список венгерских реформаторов, которых следовало отстранить от руководства, Кадар будто бы просто ответил: «Здесь нет еще одной фамилии, моей», по форме очень похожи на апокрифический фольклор, по сути, они не так уж сильно противоречат тем событиям, которые последовали за этим визитом.

Массированная атака на новую систему хозяйствования сначала привела к восстановлению централизации экономического управления в результате осуществления целого ряда мер. Приусадебные наделы крестьян, вспомогательные перерабатывающие цеха при сельскохозяйственных кооперативах, вторые работы и подработки, особенно у профессионалов-специалистов, были подвергнуты довольно жесткому бюрократическому регулированию. Пятьдесят крупнейших промышленных комбинатов были вновь переведены в прямое государственное подчинение, а образовавшийся у них за это время финансовый дефицит был покрыт за счет прибыльных предприятий. Было возрождено также «ручное управление» компаниями, т. е. их прямое переподчинение главкам и министерствам. Среди критериев при подборе кадров вновь получил вес такой критерий, как политическая благонадежность, а лица, уже занимавшие крупные управленческие посты, были направлены на курсы марксизма-ленинизма (большинство этих курсов вели преподаватели Высшей партийной школы, получившей в 1968 г. статус университета). Завершающими штрихами кампании контрреформации стало снятие в марте 1974 г. Ньерша и Ацела, а в 1975 г. реформаторски настроенный премьер-министр Енё Фок был заменен консерватором Дьёрдем Лазаром.

Последствия подобной переориентации экономики, и без того носившей крайне противоречивый характер, несмотря на хозяйственную реформу 1968 г., оказались более негативными из-за разразившегося в это время мирового экономического кризиса. Пятикратный рост цен на нефть и почти такое же подорожание всех видов сырья в целом в течение нескольких лет после 1973 г. представляли собой крайне серьезную угрозу для венгерской экономики (зависевшей от поставок сырья) в тот самый момент, когда она менее всего могла с этой угрозой справиться. Рост цен на готовую продукцию, большая часть которой была невысокого качества и не обладала конкурентоспособностью, отставал на 30 % и более от темпов подорожания энергоносителей и сырья. Венгрия, получавшая почти половину своего национального дохода от внешнеторговых операций, потеряла почти 20 % своего зарубежного рынка за несколько лет. В 1980 г. Венгрии пришлось поставить в СССР в 8 раз больше автобусов за тот же самый объем нефти, что и в 1970 г. Хотя легенда о неисчерпаемости нефтяных запасов Советского Союза и о том, что они всегда будут играть роль солидной основы для венгерской индустрии, продолжала существовать, подталкивая власти на дальнейшие неразумные вложения в предприятия по нефтепереработке и в химическую промышленность, одновременно предпринимались шаги по созданию альтернативных источников энергии. Однако они в основном оказались безуспешными, если не считать АЭС в Пакше (начала работу в 1983 г.). Так, план построить совместно с Чехословакией целый каскад гидроэлектростанций долгое время не исполнялся, пока в конце 1980 г. не стал предметом жарких политических споров по причине его вполне предсказуемого катастрофического воздействия на экологию, а затем и вообще был отклонен.

Режим Кадара, легитимность которого определялась повышением жизненного уровня и полной занятостью населения, не мог, реагируя на кризис, оставлять без поддержки энергоемкие предприятия, сокращать производство, увольнять рабочих, вводить режим жесткой экономии и поощрять технологическое перевооружение, как поступали в наиболее развитых странах с рыночной экономикой. Кроме того, полагая, что кризис будет недолгим, правительство решило удерживать высокие темпы прироста производства. То обстоятельство, что объемы внешней торговли не только не вырастали на ежегодные 10 % (что было заложено в плане развития), а, наоборот, резко сокращались, привело к большим финансовым потерям. За 10 лет они составили сумму, равную одному годовому бюджету Венгрии или всем материальным потерям за период Второй мировой войны. Удар был страшный и имелся только один способ смягчить его: взять кредиты на западном финансовом рынке, необходимые для инвестирования в производство, восполнения острого дефицита и поддержания (речь уже не шла о подъеме) жизненного уровня населения.

Западные кредиторы с пониманием отнеслись к запросам Венгрии. В определенной мере, это отношение явилось наградой режиму Кадара за тот положительный образ, который он сумел создать себе на международной арене в течение десятилетия после консолидации 1962–63 гг. По иронии судьбы именно после 1974 г., когда реформа хозяйственного механизма сохранилась исключительно на словах, никак не влияя на реальное бытие граждан, международное признание режима само стало одним из основных факторов его внутренней прочности. Если на эту ситуацию взглянуть под другим углом зрения, то получается, что Венгрия, оказавшись с 1956 г. своего рода дипломатическим изгоем, вынужденным покупать каждый глоток внутренней свободы ценой безропотного служения интересам СССР на международной арене, была воспринята западными кругами как достаточно либерализованная страна с серьезным запозданием, т. е. тогда, когда внутри страны с либеральными реформами практически было покончено.

Внешняя политика Венгрии в 1960-х гг. отличалась безусловной преданностью «старшему брату» во всех отношениях, хотя и не обходилось без случаев его молчаливого осуждения. Эта политика подразумевала не только принятие, но и сотрудничество в Pax Sovietica (по-имперски властное подавление всех конфликтов и противоречий между малочисленными народами региона); признание необходимости мер, неблагоприятно отразившихся на судьбе венгерского меньшинства в Чехословакии и Румынии на рубеже 1950–60-х гг.; бездумное подражание СССР в установлении более тесных контактов с «третьим миром» и с неприсоединившимися странами, связи с которыми в то время имели преимущественно пропагандистское значение; точное, как у попугая, повторение всех высказываний и мнений по поводу различных тенденций внутри самого социалистического лагеря, например, во время разрыва с Китаем и Албанией после 1963 г.; постоянно согласованное с советским представителем голосование в ООН; и, несмотря на отчаянную попытку Кадара выступить посредником между Кремлем и Александром Дубчеком, чья концепция «социализма с человеческим лицом» по духу была близка идеологии реформ, которые в то время осуществлялись в Венгрии, внешняя политика режима также подразумевала безоговорочное участие венгерской армии во вторжении в Чехословакию вооруженных сил стран – участниц Варшавского договора с целью «предотвращения контрреволюционного переворота» в августе 1968 г.