Текст книги "Леона. На рубеже иных миров (СИ)"
Автор книги: Лана Яровая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Вздрогнув, девушка растерянно подняла глаза на торговца. Он заговорил с ней впервые за все это время, что она приходила к его палатке разглядывать товар.
– Чего глядишь, словно я не кузнец, а упырь какой? – хохотнул мастер, опуская руки и указывая широкой ладонью на прилавок. – Думаешь не вижу, куда смотришь-то? Да и глядишь-то ведь ищо так, словно толк знаешь, а не с пустым любопытством глазеешь. Чего ходишь-то, а примериться все не берешься?
Увлеченный Словцен недоуменно посмотрел на подругу, ошарашенно опуская очередной взятый кинжал. Леоне в раз стало перед ним очень неловко и она уже предчувствовала, что упертый друг от нее не отстанет – будет требовать подробностей. А что она ему расскажет? Что хрупкая с виду Ружена уже как четыре года учила ее мечом владеть?
– Чего замялась? Думаешь, на смех подниму, раз девка? Я на своем веку всяких воинов повидал, и бабы среди них были, и поверь, были уж не худшими из них, – продолжил кузнец.
– Да я как-то… – неуверенно начала Леона, – я просто посмотреть хотела, – девушка почувствовала, как начинает припекать щеки.
– Пошто глядеть, когда потрогать можно. Бери – бери давай. Хоть погляжу как мой меч в ладной руке лежать будет. – Кузнец посмотрел на свой прилавок, задумчиво сведя на переносице кустистые брови, едва заметно качнул головой и взял в свои огромные ручищи один из клинков. Подняв взгляд на девушку, он придирчиво оглядел ее, удовлетворенно хмыкнул и на широких раскрытых ладонях протянул ей выбранное оружие.
Леона ощутила, как сердце сделало радостный кульбит – в намозоленных руках кузнеца лежал тот самый, заветный меч.
Она вновь, словно в первый раз, уставилась на предложенное оружие, с восхищением оглядывая его с острия до самого навершия.
Взгляд ее ложится на узкое острие, и медленно идет по плавно расширяющемуся обоюдоострому клинку вверх, подмечая облегчающую его центральную долу, на три четвертых его длинны; доходит до изогнутой гарды, восторгаясь единственным украшением – двумя каплевидными рубинами насыщенного багряно-красного цвета, сияющих один над другим в самом центре латунной гарды; и перемещается на, даже на вид удобную, оплетенную темной кожей ручку, оканчивающуюся двойным куполообразным навершием, таким же латунным, как и сама гарда. Прекрасный полуторный меч...
Она недоверчиво подняла взгляд на мастера, словно утверждаясь, что он не пошутил, и осторожно, чувствуя как бешено колотится внутри от восторга и предвкушения сердце, приняла предложенный ей меч.
«А сталь-то заговоренная», – удивленно отметила девушка, упоенно рассматривая клинок и ощущая теплую пульсацию силы. Она плавно повела оружием, проворачивая кисть и прислушиваясь к собственным ощущениям. Тихонько ударила по клинку, внимательно проследив за его вибрацией. Медленно нажала на ребро, проверяя гибкость стали. И восхищено вздохнула – он был совершенен. Превосходно сбалансированный центр тяжести, гибкость – он прекрасно подходил, как для рубящих, так и для колющих ударов. Но самое главное… Длина клинка, вес, размер рукояти – это было просто идеальное оружие для ее роста и комплекции, он словно ковался точно под нее и не ощущался в руках как нечто чужеродное, а становился продолжением ее собственной руки.
– И говорить нечего! Идеальная рука для моего меча! – удовлетворённо пробасил оружейник, довольно оглаживая густую темную бороду.
Словцен пораженно застыл. Он уже положил очередной кинжал, которым до этого увлеченно размахивал, и молча наблюдал за подругой. На происходящее поглядывали и стоящие по близости мужики: кто, хмурясь и явно неодобрительно качая головой, кто с откровенным интересом – вернутся с ярмарки, будет что дома рассказать, молодые вояки смотрели на это с пренебрежительной ехидцей, а кто-то и вовсе не проявил особого внимания, бросив лишь косой взгляд, не отвлекаясь от собственных дел.
Леона, завороженно примеривавшаяся к мечу, подняла восхищенный взгляд на кузнеца. Она понимала, что это сокровище ей не по карману, но все же, скорее из любопытства, чем лелея потаенную надежду, спросила:
– Сколько стоит этот меч, добрый мастер?
– Двадцать пять златников[2].
Она с сожалением посмотрела на клинок и осторожно передала его обратно оружейнику. Конечно, ей было жаль отдавать его, но доброе оружие стоит не дешево, а ей еще предстоит на что-то жить дальше, и кто знает, что ждет впереди. Да и лишний раз сверкать на поясе мечом ни к чему, – успокаивая себя, подумала Леона. Есть те, кто захотят испробовать этакую диковинку. Девка с мечом, надо же.
– Достойная цена для достойного клинка. Но, к сожалению, не мне им владеть.
Кузнец понимающе кивнул и, аккуратно убрав меч обратно, спросил:
– Ну чтож, может юная воительница подберет себе чего другое?
И Леона задумалась. Ей действительно запал в душу еще один клинок – крохотный стилет чуть больше пяди в длину, с рукоятью из малахита насыщенного темно-зеленого цвета с черными прожилками и изящным обоюдоострым посеребрённым лезвием, сужающимся к острию. Клинок покрывал растительный узор с извивающимся растением, покрытым шипами и не распустившимися бутонами цветков.
– За какую цену отдашь, мастер? – спросила Леона, беря в руки это сокровище.
– А, у тебя губа не дура, – хмыкнул кузнец, – Бери, девочка, не пожалеешь. Отдам за четыре златника.
– Не слишком ли дешево?
Оружейник рассмеялся.
– Тут каждый цену сбить пытается, а ей мало показалось. Бери девонька, уж больно мне тебя порадовать захотелось, считай сторговались, – он доброжелательно улыбнулся, – грех отпускать покупателя без товара, а уж когда покупатель такая пригожая деви́ца, – кузнец весело подмигнул и продолжил: – да еще и толк в оружии знающая, то и подавно.
– Благодарю, – Леона слегка зарделась, – у достойного мастера и клинки соответствующие, – отблагодарила она любезностью за любезность и развязала мошну, привязанную к руке. Отсчитав нужную сумму, она протянула торговцу четыре шестиугольные золотые монеты.
– Пусть этот клинок тебе верно служит, – пожелал кузнец, принимая плату.
– Благодарю тебя, добрый мастер, – Леона с почтением поклонилась и уже было обернулась, чтобы уйти, думая о том, подойдут ли запасные ножны к этому клинку, но оружейник ее опередил:
– Обожди уходить. Ты ведь для себя подбираешь, и думается не для того, чтобы над печью повесить. Где носить-то станешь?
– Твоей прозорливости можно позавидовать, – Леона учтиво кивнула и продолжила, – в левом голенище.
– Угу, угу… – задумавшись, кузнец почесал свою окладистую бороду и продолжил: – так я и думал. А ну покажи-ка мне свою ножку девонька, – попросил он, подтягивая сзади завязки темно-коричневого кожаного фартука, надетого поверх рубахи.
Словцен, до того молча наблюдавший за всем происходящим, насупился и, хмуро глянув на кузнеца, вышел вперед, намереваясь заступиться за подругу, приструнив наглого торговца.
– Да не серчай юнец, то ить для дела нужно, а не утехи ради, – сказал мужик, нагибаясь и присаживаясь на корточки перед выставившей ногу Леоной. К ее удивлению, кожаный кузнечный фартук очень плотный и твердый на вид, не встал колом, при движении оружейника, а против ее ожиданий, мягко подстроился под новое положение хозяина. – Та-акс, агась, вот так значитца, – мастер измерил девичью голень в нескольких местах отрезом веревки с узелками и сделал пометки в небольшой книжке. – Есть место в сапожке-то у тебя?
Девушка задумалась.
– С твой перст толщиной.
Кузнец кивнул и сделал еще несколько пометок.
– Ты подходи, как народ начнет на балаган стягиваться, подгоню ножны к этому клинку, в самый раз для твоих нужд.
Леона качнула головой, соглашаясь, и уточнила:
– Сколько будет стоить твоя работа, мастер?
Кузнец махнул рукой.
– Та ножны-то продаются вместе с клинком, считай, ты их уже оплатила, я лишь слажу их под тебя. На вот пока, возьми эти до вечера. Не в руках же тебе его носить. – Сказал торговец, протягивая Леоне стилет, вдетый в небольшие ножны с ремешками. – Да ты заходи за прилавок-то, чтоб закрепить их, – пригласил он, оттягивая край палатки.
Леона благодарно кивнула кузнецу, попросила Словцена подождать, зашла за прилавок, подняла подолы рубахи и сарафана и закрепила ножны на бедре.
– Сколько они стоят? – Спросила Леона, оправляя край платья.
– Эти-то? Половину златника.
– Их я тоже возьму, – сказала Леона, мысленно костеря себя за расточительность и доставая из кошеля пять серебряников[3]. Кузнец молча поклонился, принимая плату.
Леона взяла под руку обалдевшего парня, и они вышли из оружейного ряда, двинувшись дальше вдоль торговых палаток, разглядывая разномастный товар. На ярмарке стоял оживленный гвалт голосов, перемежающийся с задорной музыкой: со всех сторон разносились выкрики разносчиц, приглашающих отведать их стряпню, и полакомиться калеными орешками, да засахаренными крендельками; то тут, то там велись споры: кто-то пытался сбить цену, кто-то обличал недобросовестных торговцев, продающих порченный товар, где-то спорили супружники, решая, нужно ли покупать новую бочку или старая протянет еще до следующего сезона, если ее хорошенько залатать смолой; с площади доносилась веселая, игривая музыка свирельщиков, поддерживаемая громкоголосой гармонью и ритмичным стуком трещоток.
– Ты ведь совершенно не умеешь торговаться! – возмутился Словцен, когда они проходили мимо расписных горшков.
Девушка пожала плечами.
– А зачем? Я уже не первый раз подходила к его палатке и слышала за какую цену он отдает свои товары. Он продал мне хороший товар за хорошую цену, зачем же тут торговаться?
– Но ведь можно было бы скинуть еще серебрушку или с десяток медяков! – недоумевал парень.
– Может и можно было-бы, – снова пожала плечами девушка, – но зачем? Всякий труд имеет цену, его работа того стоит, и он не пытался содрать с меня втридорога, разве этого недостаточно?
– Орееешкии! Каалеееныые орееешкии! – разнесся звонкий девичий голос. Мимо них плавно прошла хорошенькая молодая девица с большой плетеной корзинкой полной орехов и остановилась рядом с парой молодых парубков, рассматривающих прилавок с выделанной кожей. Те, краснея и глупо улыбаясь, купили у нее по большому кульку. Отдав парням лакомство и улыбнувшись, она тряхнула толстой косой и игриво стрельнув в них глазками, плавно пошла дальше.
– Леона? – спросил Словцен, провожая взглядом молодую торговку.
– Чего тебе, братец? Одолжить полушку на орешки? – хихикнула Леона, проследив за его взглядом.
У парня покраснели уши и он, забавно смутившись, отвернулся от привлекшего его зрелища.
– Ну тебя, – немного обиженно буркнул парень и быстро перевел тему: – с каких пор ты разбираешься в оружии?
– Лет с тринадцати, – задумавшись, ответила она, рассматривая аккуратные плетеные корзины, мимо которых они сейчас проходили.
– И ты ни разу даже не заикнулась!
– Ружена велела молчать, – пожала плечами девушка, остановившись у палатки с бурдюками[4] и с любопытством став рассматривать разложенные сосуды.
– Здравия тебе, добрый купец, – сказала Леона, взяв в руки один из бурдюков, – отдашь за три серебряника?
– Да ты что! Ему цена минимум десять! – искренне возмутился торговец.
– Три с половиной.
– Ищи дураков! Кто ж за такие гроши продаст? Девять, не меньше!
– Четыре серебряника, – сказала девушка, рассматривая большой искусно выделанный бурдюк, – не больше.
– Восемь!
– Шесть с половиной. – Леона посмотрела на купца.
– Семь, – насупился купец с длинными усами.
Леона молча положила бурдюк на место, поклонилась купцу и развернулась, сделав шаг в сторону.
– Ай, бери за шесть с половиной!
– За шесть, – сказала Леона, разворачиваясь к прилавку.
– Ух, какая девка, – хохотнул купец.
Она протянула плату и взяла бурдюк.
– Доброй торговли тебе, – Леона, улыбнувшись, поклонилась, и они пошли дальше.
– Ну и кто тут не умеет торговаться? – шутливо ткнув друга локтем в бок и хитро подмигнув, спросила Леона.
– У тебя же есть баклажки, – вертя в руках непривычный сосуд, сказал парень.
– Да есть, но ты посмотри на этот, он когда пустой совсем мало места будет занимать в поклаже.
Словцен озадачено свел на переносице брови и посмотрел на подругу.
– Ты куда-то собираешься?
Леона раздосадовано вздохнула и недовольно закусила щеку. Нутро сжалось от неприятной неизбежности. Само-собой она понимала, что однажды настанет этот момент, и ей придется что-то да рассказать другу. Но ужасно не хотелось верить, что время для откровенного разговора уже пришло. Уж очень ей не охота было портить последние дни ярмарки хмуростью и бесплодными уговорами остаться.
Немного поразмыслив, подбирая нужные слова, она ответила:
– Я приехала сюда не ради гуляний, братец. Мне нужно найти купца с чьим обозом я бы смогла выехать на большак.
– На большак? Да ты никак рехнулась? Ты что, в бане перегрелась? – воскликнул парень.
Леона хмуро посмотрела на друга.
– Нет. Я уезжаю отсюда, Словцен. Попрошусь в обоз к какому-нибудь купцу. Они с охраной ездят, с ними спокойнее на большак выходить. Одной всяко страшнее, чем в компании.
– Вон оно как, – невесело ответил парень.
Они шли какое-то время молча, и каждый был погружен в свои мысли. Их уже не радовала ни пестрая ярмарка, ни веселая музыка скоморохов, ни аппетитные ароматы лакомств, витающие в воздухе.
Леона думала о том, что это было неизбежно – они уже выросли, и пришло время каждому идти своей дорогой. Не вечно же им было валяться в траве и драться палками. Но почему-то легче ей от этого понимания не становилось. Она чувствовала себя скверно, на душе было погано и тягостно. Ее не отпускало ощущение, словно она провинилась.
Спустя какое-то время, когда веселый шум ярмарки остался позади, Словцен вдруг уверенно произнес:
– А знаешь, что Леонка! Я с тобой поеду! Кто ж девку одну на большак пускает? За тебя и постоять-то некому. Стало быть, на мне ответственность.
Леона, остолбенела. Поедет? С ней? Она мысленно застонала. Нежданные попутчики ей были ни к чему. Как ответить другу, чтобы его не обидеть? Как объяснить, что она едет одна и не нуждается в сопровождающих?
– Словцен, да куда же ты поедешь, – аккуратно подбирая слова, начала Леона, – у тебя все родичи здесь. Не бросишь же их. Семейное дело. Невеста, небось, уже сосватана. Тебе нужно домом обзаводиться, семьей, а не ехать неизвестно куда.
Парень покраснел и искоса глянул на подругу.
– Нет у меня невесты. А у родителей Тихомир с женой есть, и сынишка ихний. Ему нравится это дело, он с душой к нему подходит. А у меня не лежит сердце корчмарем быть. Что мне тут делать, – хмуро ответил Словцен, пиная яблочный огрызок, валяющийся на дороге. Он явно ожидал, что Леона обрадуется и поддержит его предложение.
Леона вздохнула, растеряно и озадачено провела рукой по лицу.
– Меня нет нужды сопровождать, братец. Я могу за себя постоять. Не серчай на меня Словцен. Здесь твоя семья, твой дом, не отказывайся от этого. То, что ты имеешь дорогого стоит, уж поверь мне, я знаю о чем говорю. У меня же ничего из этого нет, и ничего здесь не держит. Подожди, не перебивай пожалуйста. – Быстро проговорила она, заметив, что друг собирается возразить. – Моя семья давно пропала, и может быть мертва, понимаешь? Ты понимаешь насколько это для меня важно? Я ждала восемь лет момента, когда смогу начать свои поиски. Я должна отыскать их, или хотя бы узнать, что с ними стало. Узнать в чем мы были виноваты, за что на нас напали, кто в этом повинен. У меня много вопросов, которые ждут ответов. Я должна ехать. Одна. Сама разобраться во всем, это только мое дело. И давай покончим на этом. Я не хочу омрачать прощание ссорами.
Словцен хмуро смотрел на нее, поджав губы, и так ничего не ответив, отвернулся и быстро пошел прочь.
Она не хотела обижать заботливого друга, но и неожиданный попутчик ей был ни к чему, она сама еще не знает куда приведет ее дорога. Это ее личное дело, ее и ее семьи. Ей не нужна обуза. Он будет тормозить ее, мешаться!
«Куда он собрался? Яровищи находятся в версте от большака, тут частенько бывает проезжий люд, и кому как не сыну дворничих знать, какие бывают в мире люди. Как он собрался меня защищать? Или, поваляв пару деревенских парней в пыли, он почувствовал себя удалым молодцом? Решил, что так же легко может одолеть бывалого разбойника? Ну, нет братец. Живи себе спокойно, дом построй, девицу красивую себе возьми в жены, детишек рожайте, да живите счастливо» – печально думала Леона.
Видно было, что друга задел, ее отказ. Что мол, девка, совсем дурная чтоль, одна на большак собралась, еще и от помощи отказывается. Чего она о себе думает? Ну пущай она в мечах толк знает, и что с того? Думает сможет на равных биться с мужиком? Дура. Как есть дура. Но в слух он ничего не сказал. Ни тогда, когда они возвращались домой, ни когда поднимались на хозяйский этаж, ни когда Леона скрылась за дверью комнаты.
Леона лежала на кровати, подложив руки под голову и уставившись в потолок. Ей совершенно не нравилось, как закончился их со Словценом разговор. Не так она надеялась расстаться, совсем не так. Но если обида убережет друга от поспешных решений и ошибок… Девушка шумно выдохнула и закрыла глаза. Однако, зная характер друга, она переживала, что он все же решит ехать, и нужно было что-то предпринять, чтобы и его уберечь, и избавить себя от ненужных хлопот. Ее голова будет занята совсем другим, ей нельзя отвлекаться, а Словцен видимо это воспринимает, как развлекательную прогулку, как несерьёзную блажь! Еще немного поразмыслив и собравшись с духом, Леона решительно встала и быстро спустилась на первый этаж.
– Тетушка Любомира, я хочу с тобой поговорить.
Любомира, стоявшая на кухне у сковородки со шкворчащей глазуньей, усыпанной мелко рубленным укропом, посмотрела на Леону.
– Щас, деточки, обожди чутка.
Она кликнула одну из подавальщиц, что бы та доготовила и подала еду ожидающему гостю, и вышла вместе с Леоной в зал. Они расположились за стойкой. Дворничиха, не теряя времени, взялась наполнять сбитнем, ожидающий подачи, жбан, а Леона, пустым взглядом уставившись на льющийся напиток, молча сидела напротив.
– Ну говори уж, коль начала. Чегой у тебя тама на уме-то?
Девушка вынырнула из размышлений и, немного пожевав губу, тихо начала:
– Я после ярмарки уезжаю из нашего края.
Любомира посмотрела на нее как-то странно, вот вроде и не хмурясь, а все равно, словно досадуя на что-то, но все же ничего не сказала, молча ожидая продолжения. И девушка, помедлив, стала говорить дальше:
– Я сегодня об этом Словцену сказала. Думала, само-собой, что расстроится немного, мне и самой ведь грустно расставаться, а он сразу заявил, что решил со мной ехать. Я ему тут же сказала, что затея это плохая, что мне нужно ехать одной, и сопровождать меня не надо. Но ты же его знаешь. На большаке опасно, тетушка, он даже защититься не сможет, если дело дойдет до серьезной драки. Не пускайте его, запретите ему ехать родительским наказом.
– А ты, значитца, сможешь себя защитить? – хмыкнула Любомира и сунула, пробегающей мимо, подавальщице, наполненный сытом, жбан, велев отнести его за дальний стол. Ожидающие напитка мужики, обрадованно загалдели, одарив фигуристую подавальщицу хмельными взглядами и сомнительными комплиментами.
Леона смущенно потупилась и нервно зажевала губу. Она не знала, что ответить на это. Что да, мол, сможет? А ее сын, что получается в таком случае, слабее девчонки? Ну как такое сказать?
– Да ладно, чего уж тама. Знаю я, шо сможешь-то. И как сможешь, тоже мне известно, – махнула рукой дворничиха.
Леона подняла на женщину удивленный взгляд. Откуда? Любомира тем временем продолжила:
– Ружа меня давно уж предупреждала, шо ты в свое время уедешь, сказывала и об том, шо ты мечом махать обучена, не дай Боги чего, дак защитишься. Тьфу-тьфу-тьфу, – женщина суеверно постучала пальцем по дереву, – но ты Леонка, Словцена-то зазря не обижай, он может и не обучался с железяками управляться, но тоже кой чего умеет. Да погоди ты, не перебивай, – сказала Любомира Леоне, которая уже хотела возразить, – я и сама жизнь повидала, знаю уж поболе твоего и про большак, и про людные городища, и про то, какие люди порой встречаются. Но кто ж его удержит-то, дитятко? Словцен за тобой хоть на край света помчит, неужто сама не углядела еще?
Девушка нервно сжала сарафан в ладошка и запальчиво быстро проговорила:
– Он заботится обо мне, я вижу. Всегда заботился. Он мне тоже дорог, и я не хочу, чтобы он из-за меня попал в беду! Мои родители, пропали восемь лет назад и история эта уж больно странная выходит. Я еду, чтобы суметь разобраться в ней. Мне-то терять нечего, а вот Словцену… Это опасно, нечего ему со мной там делать. Тетушка, пожалуйста, не пускай его. Пропадет ведь, – Леона уже не знала, как еще объяснить. Неужто Любомира не понимает? Она ведь переживает и боится за друга, но охранять его у нее не будет времени. Не для того она в путь собиралась, чтобы с другом нянчиться.
– Ох, дуреха ты девка. Неужто думаешь, материнское сердце не болит за него? Болит, да ищо как. Но шож тут поделашь-то? Да и коли он захочет, как жеж я его удержу-то? Он уже не мальчонка. Не всю жежь жизнь за мамкиной юбкою ему сидеть. Как бы материнское мое сердце не сжималося, не стану я его насильно-то удерживать. Шож я за мать-то така буду, если силою своих детей начну подле себя держать? У них своя жизнь, им самим ее жить. Самим и решения принимать. А мне только молиться и остается. Но ты пожди нос опускать-то, поговорю я с ним, знамо дело, поговорю, и сама ведь все понимаю. Токмо ты сильно-то не надейся на это, уж больно он упрямый. Да и не оставит он тебя.
– Спасибо, – тихо ответила Леона, чувствуя себя виноватой. – Тетушка, ты не сердишься на меня?
– Ох, дуреха девка. Ну как есть дуреха.
– Словцен, – Леона не хотела это произносить, потому что это звучало бы грубо и неблагодарно, но все же выпалила, – он будет мне мешать! Мне нельзя отвлекаться, Ружена говорила, что мне нужно будет учиться и это очень серьезно, а он воспринимает это как забаву! – и тут же, виновато посмотрев на хмурую женщину, тихо продолжила: – и я не хочу, чтобы он пострадал из-за меня.
Любомира только вздохнула и, махнув рукой, вернулась на кухню.
Леона озадаченно посмотрела на закрывшуюся дверь кухни и в ней стало зарождаться что-то обжигающее, сворачивающее в тугой комок все ее нутро. Она резко встала, вышла во двор и зло пнула колун, в котором торчал воткнутый топор. Она злилась от бессилия, злилась на то, что не может прочистить голову от дурных мыслей наивному другу, он будто не понимает, что она не на прогулку собирается! Леона пнула валяющееся рядом, еще не разрубленное бревнышко, и зло фыркнула, скрестив руки на груди.
– Леона.
Девушка раздраженно обернулась. За ее спиной стоял понурый Словцен.
– Что еще!? – спросила она слишком резко и грубо.
Словцен напрягся. Он тоже злился, и на себя, и на подругу. Извинения давались ему не легко, а уж глядя на раздраженную девушку, он и вовсе захотел было развернуться и уйти, но все же переборол себя и твердо произнес:
– Леона, прости меня. Я не должен был себя так вести, я вовсе не хотел тебя обидеть.
Ей вдруг стало так совестно за свою грубость – ведь он действительно сильно переживает за нее, а она в ответ ведет себя так... Грубо. Все раздражение мгновенно улетучилось, оставив после себя лишь неприятное чувство стыда, неловкость и сосущую пустоту на месте потухшей злости.
– И ты меня извини. Я ведь понимаю, что ты беспокоишься обо мне, – она обхватила себя за плечи и грустно улыбнулась, – и за эту резкость тоже извини, я слишком переживаю.
Словцен молча подошел и крепко обнял ее. Они какое-то время так и стояли, пока Леона глухо не прогундосила ему в грудь:
– Бватец, я ге могу дыфать.
[1] Товарка – товарищ ж.р.
[2] Златник – шестиугольная золотая монета с круглым отверстием в центре. Равняется десяти серебряникам.
[3] Серебряник – ромбовидная серебряная монета, равняется сорока медякам.
[4] Бурдюк – кожаный мешок, предназначенный для хранения напитков.
Глава 9
Ночь. Еле слышное натужное пыхтение. Тихие шорохи. Глухой треск рвущейся ткани.
– Черт! – Леона тихо выругалась в стиснутые зубы и попыталась осторожно высвободить рубаху, зацепившуюся рукавом о торчащий у подоконника гвоздь. Не вышло. Гвоздь упорно не хотел отпускать беглянку, и ее действия лишь сильнее разрывали ткань.
– Не доброе это дело, девонька, – укоризненно проскрипел неожиданно появившийся рядом маленький старичок в карминном кафтанчике. Он вольготно сидел на подоконнике, откинувшись спиной на раму и свесив вниз одетые в золоченые сапожки маленькие ножки.
Девушка вздрогнула и резко повернула голову в сторону нежданного наблюдателя, тут же потеряв нужную концентрацию. Левая нога мгновенно соскользнула с бревна, в которое прежде упиралась, за ней – потеряла опору правая, и девушка сорвалась, повиснув лишь на одной руке, которой до того держалась за подоконник, пока пыталась высвободить второй рукав, так не вовремя зацепившийся за чертов гвоздь.
Она постаралась вновь найти носками опору, но ноги предательски проскальзывали, оставляя ее без возможности подтянуться наверх, чтобы отцепить треклятый рукав.
Леона раздраженно сжала зубы и перестала дергаться в тщетных попытках удержаться. Ей ужасно хотелось пнуть с досады несчастную стену, но сделай она это и глухой стук в ночи покажется набатом, наверняка разбудив кого-то из домочадцев.
Она сердито выдохнула, хмуро глянула на домового – он ведь это специально, и резко разжала уже начавшие неметь пальцы, отпуская оконную раму. Вновь раздался треск рвущей ткани, и девушка мягко приземлилась носками босых полусогнутых ног на крышу террасы. Испуганно замерев и быстро вскинув голову, она напряженно посмотрела на окна хозяйского этажа. Выждала несколько мгновений и лишь затем спокойно выдохнула, подметив, что старичок с подоконника уже исчез. Кажется, ее побег, не считая домового, остался незамеченным. А Хозяин вряд ли ее сдаст, не в его привычках общаться с людьми, и исключение он делал весьма редко. И ведь она проверяла все заранее, не было там гвоздей! Ни единого! Даже заноз не торчало! Она вновь сердито глянула на верх, туда, где не так давно сидел домовой. Это ведь явно он постарался.
Беглянка с сожалением осмотрела разорванный рукав и досадливо покачала головой – новую рубаху было жалко. Она встала, подворачивая на руке порванную ткань, чтобы не мешались болтающиеся лоскуты, и подняв перед собой взгляд, сконфуженно застыла – она приземлилась прямо перед распахнутым окном одной из сдающихся комнат, где на смятой постели, в объятиях коротко стриженного приезжего мужика, сжимающего в своей огромной ладони девичью налитую грудь, спала совершенно нагая, лишь частично прикрытая простыней молоденькая подавальщица – Таша.
Их, конечно, нельзя было назвать закадычными подругами, но общались они весьма хорошо. Девушкам не раз доводилось вместе помогать стряпухам на кухне или с уборкой комнат после постояльцев – Леона бралась за это дело из благодарности и желания помочь радушным хозяевам, для Таши же это было желанной дополнительной подработкой. И когда случалось им вдвоем вставать за шинковку овощей на щи или намывать полы очередной комнаты, Леона с удовольствием слушала, как Таша рассказывает очередные веселые истории из жизни постоялого двора.
Она была девушкой приветливой и улыбчивой, но от остальных все же держалась слегка особняком, ни с кем близко не общалась, о себе не рассказывала, о других не расспрашивала, после работы всегда бежала скорее домой, никогда не оставаясь ради болтовни с другими девицами или забегающими к ним молодцами, как делали это остальные подавальщицы. Частенько бывало, что в конце дня она скромно заглядывала на кухню и, краснея, спрашивала не осталось ли чего из еды, говоря, что подкармливает прибившихся к ее дому псов. Но все знали, что в округе давно уж нет бродячих собак. И всем было хорошо известно, что Ташкина семья живет бедно, и еду девушка забирает домой, где любая крошка не будет лишней. Любомира тому не препятствовала, и порой сама предлагала забрать ей каравай-другой, который сама же и припрятывала до вечеру вместе с кусочком сыра или какого окорочка, чтобы девушка побаловала своих маленьких домочадцев.
Леона пристыжено зарделась, словно ее поймали на том, что она нарочно подглядывает за срамными делами постояльцев, и быстро отвела взгляд, чувствуя себя ужасно от увиденной сцены. Стараясь не думать о том, знает ли об этом строгая Любомира и, чего такого наговорил этот мужик Ташке, что она разделила с ним ложе без свадебного обряда, Леона быстро отошла от окна, села на край крыши, свесила ноги, развернулась и, повиснув на руках, мягко спрыгнула на землю. Это не ее дело.
Встала. Оправила одежду, проверила заплечный мешок, и спрятавшись на террасе, стала быстро надевать походные сапоги. Все же обуйся она раньше, и бесшумно покинуть спальню у нее бы не вышло.
– И не стыдно тебе, деточка, – проворчал вновь появившийся домовой.
– Стыдно. Но выбора у меня нет, – не отвлекаясь от дела, буркнула девушка.
– Не так тебя Добролюб воспитал. Не так. – Домовой разочарованно покачал головой и исчез.
– Рубаху портить не обязательно было, – обиженно прошептала в пустоту девушка.
– А пусть тебе напоминаньицем будет, – ответила пустота.
Девушка лишь фыркнула. Закончив обуваться, сбежала с террасы и еще раз оглянула на окна – удостоверилась, что ее побег остался незамеченным и, стараясь ступать как можно тише, направилась в конюшню.
Совершенно чистое чернильно-черное небо сияло мириадами пульсирующих звезд, освещая дорогу беглянке.
Флокс, уже оседланный и собранный в путь, громко заржал, приветствуя подошедшую к его деннику девушку.
– Тише, тише дружок, – прошептала она, протягивая другу сладкое яблочко, и почесывая его по шее.
В дальнем углу большой конюшни, на соломенном тюфяке, укрывшись простеньким кафтанчиком, спал двенадцатилетний мальчонка – помощник конюха. Леона подошла к пареньку и тихонько потрясла его за плечо.
– Эй, малец. Малец, просыпайся.
Парень разлепил глаза и сонно посмотрел на ночную гостью. Сфокусировал зрение. Окончательно проснулся. И тут же подскочил.
– Я потник почистил, коня взнуздал, оседлал, сумы те закрепил, все, как ты и просила! – Бодро проговорил он.
– Хорошо – хорошо, я вижу, – Леона улыбнулась, – ты молодец, Павлош. Спасибо тебе, – она одобрительно похлопала ответственного паренька по спине, – ты мне дюже как сильно помог.
Пацаненок молча пожал плечами – мол, да чего уж там, дело-то не пыльное, подумаешь коня в дорогу собрать. Но от девушки, впрочем, не укрылась легкая польщенная улыбка мальчонки. Все же Павлош к своей работе относился серьезно, и глубоко в душе гордился тем, что приносит в дом какую-никакую, а копейку, как настоящий взрослый мужчина и глава семейства.
