Текст книги "Леона. На рубеже иных миров (СИ)"
Автор книги: Лана Яровая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Словцен хмыкнул, вспоминая, как долго еще тогда бранилась матушка, втолковывая в его дурную черепушку правила приличия и вежливости.
– А еще, помнишь, как ты кучу раз пытался вытянуть из меня историю о том, как я оказалась у Ружены? И каждый раз дулся, что я ничего не рассказываю. – Словцен с легкой улыбкой согласно качнул головой. – Запретные темы… Это всегда было тем, о чем нельзя говорить. Никому. Знаешь, по началу-то в Багровке ведь обо мне только и судачили, как узнали, что у Ружены появилась воспитанница. Первое-то время она скрывала мое присутствие. Да только ж на долго-то такое не утаишь. Со временем прознали в деревне, что она теперь не одна живет. Ох, и ругалась она тогда на людскую болтливость. – С усмешкой покачала головой Леона, вспоминая первые месяцы жизни у знахарки. – А рты-то ведь людям не позакрываешь, да и в любом случае это случилось бы рано или поздно. Вот она только и могла отвечать, что, мол, просто девочка. Откуда? Да из одной глухой деревушки прислали на обучение. Отчего ж взяла? Дак сиротка… Свояк[3] деверя[4] внучатой племянницы[5] за нее просил. – Леона усмехнулась и смешливо глянула на друга. – Ты знаешь, что Ружена была единственным ребенком в семье?
Словцен удивленно приподнял брови, и улыбаясь, отрицательно покачал головой.
– Ну чтож… Хотел узнать чьего я рода? – заговорщицки сверкнув глазами, веселым шепотом спросила Леона. – Ну слушай, – хмыкнула она. – Отец мой из высшего сословия. Его род от кудеярских бояр идет.
Парень изумленно посмотрел на подругу.
– Но сам он не стал при князе служить. Он говорил, что не прельщала его такая жизнь. Его тянуло к ученью, и он, с позволения князя, решил посвятить свою жизнь науке. Сколько его помню, он всегда или сидел над какими-нибудь свитками в своих покоях, что-то чертя и записывая, или читал. Знаешь, у него в покоях было огромное собрание разных трудов. Целая вивлио́фика[6]. – С улыбкой вспоминала Леона. – Сотни толстенных книг. И пахли они, знаешь, так… Так приятно. Отец в шутку говорил, что это запах знаний, и чтобы я его шибко не вдыхала, а то чихать стану. – Она тихонько хмыкнула. – Матушка моя частенько ему помогала в его работе. Они в такие моменты вместе, с до ужаса сосредоточенными лицами, сидели над столом, заваленным то разными чертежами, то свитками, исписанными какими-то странными знаками, то раскрытыми книгами. Они могли часами что-то увлеченно обсуждать, а потом вдруг резко начать спорить, и так же резко закончить спор, придя к согласию, и начать быстро что-то записывать или поправлять чертежи. – Девушка говорила, и на лице ее не угасала теплая улыбка. – Я любила сидеть вместе с ними и читать или тихонько рассматривать выброшенные ими пергаменты, смятые, исписанные, исчерченные странными рисунками. Я ничего не понимала, – тихонько засмеялась девушка. – Но было до жути интересно. Когда мне надоедало их рассматривать, я брала свои краски и разрисовывала их. Иногда у меня получались яркие красивые картинки. Как витражи. – Заметив недоумение на лице друга, Леона уточнила: – похожие на цветные слюдяные оконца.
Она помолчала, улыбаясь своим воспоминаниям.
– Мне нравилось просто быть рядом. Это потом я уже узнала, что у бояр так не принято, и отпрыски должны быть под присмотром нянек и учителей, а не мешаться под ногами у титулованных родителей. – Леона хмыкнула, поймав озадаченный взгляд друга. – Но, к счастью, моих родителей не особо волновало то, как принято у других. Они не были против, даже наоборот, поощряли. И мое желание находится с ними, и мою тягу к знаниям. Только отец порой качал головой и переживал, что если забьет наукой мне голову, то я потом замуж не выйду. – Усмехнулась девушка. – Наверное, если бы не я, они бы и не выходили из покоев, так и сидя от зари до зари над своими свитками. Но, «ребенку нужен свежий воздух», – мягко говорила мама. И мы все вместе выходили на прогулку по нашему саду. Он был в самом укромном месте приусадебного парка, и там было удивительно красиво… Весной зацветали плодовые деревья, и мы словно оказывались в сказках, которые мама рассказывала мне про волшебные земли, где не бывает зимы, и где есть зачарованные, круглый год цветущие, сады.
Девушка снова ненадолго замолчала. Улыбка сошла с ее лица, сменившись печальной задумчивостью, и она тихо продолжила:
– Мне тогда девять было, когда я к Ружене попала. Незадолго до того, как я оказалась у нее, в доме у нас сделалось тягостно. Родители стали вдруг какими-то напряженными. Отец был мрачным, молчаливым, ходил в постоянной задумчивости. У мамы исчезла ее умиротворяющая мягкость. Они старались оградить меня от волнений, не показывать свое настроение, но я все равно чувствовала, что что-то не так… Знаешь, это ощущение надвигающейся грозы, чего-то нехорошего, страшного… Оно давило и не отпускало меня в те дни ни на миг.
Она снова замолчала, вновь переживая эмоции тех дней. Сколько лет прошло, а эти воспоминания не утратили яркости, все также болезненно сжимая сердце… Словцен же нахмурился, предчувствуя нехорошее продолжение истории.
– А потом на нас напали. Просто в один обычный вечер, когда мама уже укладывала меня спать, нашу усадьбу окружили. Отец в тот момент был внизу, в покоях, где они всегда работали. Мама только и успела, что схватить меня и вывести тайным ходом из дома. А когда мы бежали с ней в сторону леса, я увидела, что та часть усадьбы, где располагались отцовские покои, горит. Мама тогда спокойно заверила меня, что все и так должно быть, что с отцом все в порядке, и мы с ним встретимся позже. Мол, так было нужно… Мы смогли убежать, – тут девушка запнулась, вспоминая каким трудом им это далось и через что ей пришлось пройти, чтобы добраться до домика знахарки. – И скрылись у Ружены. Но отец не пришел. – У Леоны в горле встал болезненный комок. – Мы ждали, а его все не было. Но мама убедила меня тогда, что мне не о чем переживать. Что он жив. И я ей верю. – Твердо проговорила она, решительно глядя вдаль. – Спустя пару седьмиц ей пришлось уехать. Я предполагаю, что она сейчас не может вернуться назад сама… Поэтому я отправилась в этот путь, Словцен, понимаешь? – Леона повернулась к другу. Пораженный, он все это время не отводил от нее сочувственного, взгляда.
– Я должна найти одного человека… Восемь лет назад, перед своим уходом, мама сказала, что если она не вернется к этому моменту, то я должна буду отправиться к нему. Мне нужно будет… учиться… И я надеюсь, он сможет помочь мне отыскать родителей.
И девушка снова замолчала, думая, стоит ли продолжать.
– Те люди… Знаешь, они ведь искали меня тогда. Приходили к Ружене.Им нужны были знания моего отца и то, что они с мамой создавали. Я думаю, что мой отец сейчас или где-то скрывается, и специально не пришел к нам, чтобы не навлечь на нас беду… Или они похитили его. В любом случае, скорее всего, они хотели поймать меня, чтобы начать угрожать ему. Вынудить его самого к ним прийти. Или, если он уже у них, заставить говорить.
Она немного помолчала и затем задумчиво пробормотала: – а может быть им известно больше, и в том, что они искали меня, была другая причина…
И снова молчание. И снова им слышен лишь треск костра и новая переливчатая песня домры. И потрясенный услышанным Словцен, молча смотрит на подругу и, чувствуя ее тоску, ощущает, как у него у самого начинает скрести на душе.
– Поэтому я никому и никогда не рассказывала, кто я и откуда. Поэтому я сбежала. Поэтому не хотела, чтобы ты шел со мной. Я не хочу подвергать тебя опасности. Если они еще ищут, если узнают, где я... Если найдут тех, кто мне дорог… – Она вздохнула и хмуро посмотрела прямо в глаза другу. – Но есть еще одна причина. Я не хочу тебя обидеть, Словцен, но пойми. Я годами готовилась к этому. Я знала, что меня может ждать. Какой путь и трудности могут быть впереди. А ты нет… И я боялась, что ты станешь для меня обузой.
Словцен хмуро отвернулся, тяжело глядя на догорающий костерок. Все это время он молчаливо и внимательно слушал подругу, боясь спугнуть ее тихий, неторопливый рассказ. Она впервые была с ним так откровенна, и тем ценнее был этот момент.
Проснувшаяся было на мгновенье легкая тень обиды, за ее последние слова, быстро стерлась под натиском иных, пережитых во время ее рассказа, чувств – с каждым ее откровением он становился все мрачнее, представляя, что пришлось пережить маленькой девочке. Его любимой… подруге. И теперь он все лучше понимал то, что раньше его так сильно удивляло – откуда в обычной знахарской воспитанницей, деревенской сиротке, столько горделивой молчаливости и серьезности. Леона всегда была дружелюбной, охотно ввязывалась во всевозможные авантюры, легко дурачилась, но при этом никого не подпускала к себе слишком близко. Никого, кроме него. И все равно, несмотря на то, что он был ее единственным близким другом, он всегда чувствовал ее отчужденность, незримую стену, выстроенную маленькой странной девочкой.
Что ж… Вопросов у него не стало меньше, скорее даже наоборот…
– А сейчас? Ты все еще считаешь меня обузой? Все еще против того, чтобы я ехал с тобой? – тихо спросил парень, не отрывая взгляда от огня.
– Нет, не считаю, – также тихо ответила она. – Но я все еще думаю, что для тебя было бы лучше вернуться домой. – Девушка обратила свой взор на друга и коснулась его руки. – Ты считаешь меня своей маленькой сестрицей и уверен, что мне нужна защита. Но, поверь, ты ошибаешься. Не навлекай на себя беду.
– Позволь мне самому решать, что мне делать.
Леона умолкла, понимая, что он прав. Лишь ему решать, как ему жить. Она сменила позу, сев удобнее, и задумчиво глядя на мерцающие на бортах повозок теплые отблески пламени, проговорила:
– У меня есть цель, Словцен. Я знаю для чего я все это делаю и ради чего рискую. А ты? Зачем все это тебе?
Парень промолчал, лишь устало вздохнув и искоса глянув на подругу.
– Ты хочешь жить вместе со мной мою жизнь. Но так нельзя, у каждого из нас свой путь, – тихо добавила Леона.
– Наши пути могут совпадать.
Девушка несогласно покачала головой.
– Что ты будешь делать, когда меня возьмут в обучение?
– Попрошусь тоже, – пожав плечами, ответил парень.
– А если тебя не примут?
– Не возьмут в ученики там, попрошусь в ученики к какому-нибудь мастеру в окрестности. Ты ведь знаешь, я не плох в столярном деле. Или наймусь батраком, – как само собой разумеющееся сказал Словцен.
Леона, приподняв брови, словно удивляясь его непробиваемому упрямству, покачала головой, и как будто бы устало вздохнула. Но вопреки этому, губы ее изогнулись в тонкой улыбке, и вырвался тихий смех. На душе у нее, к собственному удивлению, сделалось вдруг до удивительного легко. Она слегка качнулась вправо и прижалась к боку парня, положив голову ему на плечо.
Словцен скосил на нее глаза и, поймав ее смеющийся заразительный взгляд, тоже мягко засмеялся, приобнимая ее за плечи и теснее прижимая к себе.
Какое-то время они так и сидели, наслаждаясь восстановившимся равновесием в их дружбе, и слушая ласковую, умиротворяющую музыку Яра. Есть в жизни такие обстоятельства, после которых невозможно не примириться.
Мелодия сменилась, заиграла бодрее в руках умелого барда старенькая домра. И к ставшему теперь чуть быстрее и громче мотиву, вдруг присоединился легкий напев свирели.
Собравшиеся повернули головы в сторону нового источника музыки. В полумраке, отдельно ото всех, откинувшись спиной на колесо повозки, сидел недавно присоединившийся к обозу мужчина.
Яр, услышав аккомпанемент, не растерялся и, с улыбкой кивнув мужчине, подстроился, заиграл еще веселее, подводя мелодию к известной многим балладе – пора бы и правда расшевелить народ доброй песней.
– Ты знаешь кто это? – тихо спросила Леона у Словцена.
– Воимир, – озадаченно глянув на подругу, ответил парень.
К сложившимся в единую мелодию напевам свирели и домры подключился тихий, хрипловатый голос Яра:
Зазвенела в ночи смертельная сталь,
Завыла над полем вьюга —
Где бравые воины когда-то в старь
Стояли плечом друг к другу.
Проносится ветер, за ним и года,
Время вспять обратилось —
В тумане ночном проступила война,
Та битва, что когда-то случилась…
Леона удивленно перевела взгляд на наемника – неужто он раньше бардом был?
– Вы разве не познакомились? – недоуменно спросил парень.
Девушка неопределенно повела головой.
– Он ночью появился. Во время боя. Он нам знатно помог. Без него мы поминали бы сегодня больше имен. А может и вовсе сами бы… Ну, ты понимаешь… Все же их было больше, чем нас. Немногим, конечно, но тут оно ведь каждый на счет-то идет… Ты его разве не видела? Он же рядом был, когда ты Бальжина лечила и, когда ты сказала, что Бальжина в повозку уложить надо, помогал его отнести.
Леона отрицательно покачала головой.
– А как он оказался со мной в одной кибитке?
Словцен странно на нее глянул, но ответил:
– Дак ведь ты в себя не приходила. Он, вроде как, лечил тебя, хоть и странно как-то. – Леона недоуменно двинула бровями. – Ты когда из повозки с Бальжиным-то вышла, он первым делом его проверять двинулся. Залез к нему в повозку-то, но долго не просидел там. Вылез нахмуренный весь, сразу про тебя спросил. А мы с Кирьяном тебя отнесли в повозку, когда ты свалилась. Ну, мы и отвели его к тебе. Он залез, только глянул на тебя и смачно выругался. Сразу сказал твои сумки принести, те в которых у тебя травки всякие лежат. Порылся там. Набрал аж целю жменю каких-то трав и велел заварить не шибко горячей водой.
Девушка еле заметно скривила губы. Она не любила, когда трогали ее вещи, и весьма ревностно относилась к своим снадобьям.
Словцен же продолжал:
– Кирьян пока за водой бегал, он бутыльки эти твои странные открывал все, нюхал, ругался. Потом выбрал один и накапал из него в большую ложку несколько капель, трав тех заварку ливанул сверху, чего-то нашептал туда и тебя проглотить заставил. А остальное, чего в кружке осталось, сам выпил. Потом из повозки вылез, собрал всех и сказал, что, мол, смерти на том месте много, и надо бы вас с Бальжиным увозить оттуда, да побыстрее. Велел, чтоб мы быстрее собирались, хоронили мертвых и выезжали. А сам обратно в повозку нырнул, взял тебя на руки и вынес. А на свету-то еще видно стало, что вид у тебя не здоровый вовсе. Вот совсем. Бледная была, как поганка. Ты аж посерела будто, и синячищи под глазами чуть ли не черные были.
У Леоны сделалось озадаченное выражение лица. Словцен понимающе покивал на ее не немое удивление.
– Я сам чуть ли не в ступор впал, когда тебя увидел. Вот ведь, не так давно тебя уложили в повозку, чтоб отдохнула. Ты, конечно, и так уже тогда была бледная, но не на столько жеж. А Воимир тебя из повозки-то достал и к лошади своей понес. Мол, тебя нужно срочно отвезти подальше, а позже, как обоз уже отъедет вперед, он, мол, там-то с тобой к нам и присоединится уже. Ну, мы с Кирьяном возразили сразу, что так дело-то не пойдет, – быстро добавил Словцен видя, как у Леоны глаза на лоб лезут от удивления.
– А дальше что? – спросила она.
– Да ничего, – пожал плечами парень, вспоминая, как Воимир равнодушно повел головой и сказал, чтоб, если мы хотим с ним, то быстрее седлали лошадей. – Кирьян остался со своими… Ну, сама понимаешь… А я помог Воимиру усадить тебя к нему в седло и поехал с вами. Ну, мы отъехали подальше, спешились. Он тебя на землю опустил, сел рядом да руки у тебя на животе сложил. Я пытался с ним поговорить, чего он делает-то узнать, но он только цикнул на меня. Так и сидели.
– А почему нельзя было нас вместе с Бальжиным сразу в одной повозке и отвезти, раз уж так нужно было? – недоуменно спросила Леона.
– То-то и оно – согласно покивал парень. – Я его вот об этом же самом спрашивал.
– А он?
– Да чего он… – смущенно пробормотал парень. – Сказал, чтоб я не умничал. И, что, мол, надо так. Потом, правда, соизволил добавить, что нам излишнее внимание ни к чему. И все. – Пожал плечами Словцен. – А спустя какое-то время поднялся, и, знаешь еще, чего меня удивило. Он в раз каким-то подуставшим сделался. Хотя вот с чего бы ему уставать-то, да? Мы ж сидели просто.
Леона промолчала, уже начиная понимать, что сделал для нее этот странный незнакомец, и от чего он стал тогда в раз уставшим.
– Сказал мне, чтоб приглядывал за тобой и не смел с земли поднимать, пока обоз не приедет, и уехал. Обоз-то вскоре приехал, правда Воимира с ними не было. Я тебя в повозку уложил и спросил, куда он делся-то. Оказалось, он там остался… Обряд какой-то проводить, хоронить вроде как…
Леона понимала о чем говорит Словцен. Она и сама хотела спросить, как похоронили умерших. Ведь все они не своей смертью за грань ушли. Все в одном месте. Как бы нечистью не переродились. Тем более у многих из них душа уже порченая была…
– Ну, тебя уложили да дальше поехали. Потом он уж нас нагнал. Сперва Бальжина проверять двинулся, а он к тому моменту-то уже сам оклемался, на облучок даже вылез. А там спросил в какой ты повозке, лошадь свою передал, чтоб вели, и сразу к тебе залез. Я временами посматривал, – смущенно признался парень. – Полог-то трепыхался, а я в точь за вами ехал. Ну и поглядывал, само-собой, чтоб ничего… Ну, ты понимаешь… Он сперва прям рядом с тобой сидел и руками над тобой водил, будто воздух рядом с тобой щупал, – пробормотал парень, косясь на девушку и явно ожидая, что она примет его за дурака. – А в следующий раз, когда мне удалось заглянуть, он уже отсел. Ну а потом он вылез, сказал только, что ты в себя приходила и скоро очнешься уже, и все. Вперед, к Бальжину уехал.
Леона стыдливо зажмурилась. Хорошо хоть у нее в тот момент кинжала при себе не оказалось…
Кинжал, к слову, она нашла позже. Днем. Когда вернувшись из бани, развернула сверток, который дал ей Бальжин. Помимо подаренного ей меча, плотно сидевшего в новых, восхитительных ножнах, она обнаружила там и дорогой ее сердцу мамин кинжал, и новый, купленный на ярмарке стилет, и даже крохотный яр. Оружие было вычищено до блеска и заботливо смазано.
– Словцен, – повернулась она к другу. – А ты не знаешь, случайно, кто над моим оружием похлопотал?
– Мы с Кирьяном, – сдержанно ответил парень.
– Спасибо, – тихо проговорила девушка.
Словцен глянул на нее искоса, хмыкнул и, обняв за плечи, привлек к себе.
А баллада все лилась, рассказывая о давно минувшей войне, о неупокоенных душах павших, о чести и доблести воинов, о силе духа и верности соратников, о преданно ждущих их женках и о победе, доставшейся дорогой ценой и оказавшейся бесполезной и никому уже не нужной…
– Хах, – хмыкнул Бальжин, отсаживаясь чуть в сторону, чтобы на мужчину упал свет от костра. – Не знал, что ты умеешь играть, Воимир.
Мужчина лишь сдержанно повел бровью, слегка пожав плечами, и завел новую переливчатую мелодию.
– Никогда не понимал о чем эта история… – пробормотал Словцен.
Девушка подняла голову.
– Как? Ты разве не знаешь? – удивленно спросила она. – Ты ведь ее не раз слышал.
– Слышать-то слышал, – пожал плечами парень. – А о чем она не знаю. Понятно, что о войне да и только. Да и не особо интересно как-то было раньше.
– Эта баллада о войне, которая случилась еще до того, как наши земли объединились. Воевали два княжества, которых сейчас уже и не найдешь на картах. – Тихо начала рассказывать девушка, снова опустив голову на плечо друга и глядя, как Бальжин ворошит в затухающем костре тлеющее полено, да подкидывает новых веток, которые тут же пожирает вновь разгоревшееся пламя. – Земли тогда были поделены неравномерно и часто случались войны. Эта была одна из них. Но особенной ее сделало то, что души павших не упокоились, но и не переродились в нечисть. Из года в год, на том месте, где случилась битва, как только опустится ночь и засветит луна, ложится густой туман, в котором можно рассмотреть силуэты бьющихся воинов, а на всю округу разносятся звуки боя – звон метала, крики… И случается все это лишь раз в году, ровно в тот день, когда была битва.
– Почему это происходит?
– Никто не знает, – пожала плечами Леона, вспоминая, как сама задавала этот вопрос Ружене. – Есть несколько версий. По одной – потому что эта битва и их смерть оказались бессмысленными. И случившаяся несправедливость не дает их душам покоя. В тот день, когда князья отправили свои войска в бой, они вдруг заключили перемирие. Гонцы не успели оповестить бойцов. И, когда их воины зазря погибали, они мирно пили сладкий мед в княжеских палатах… По другой – воины оказались обмануты своими князьями. Каждая из сторон думала, что бьется за правое дело, но по правде, это была пустая, бессмысленная, бесполезная война. Это битва не была ради выживания или для усмирения разгоряченного соседа. Она была нужна лишь для того, чтобы потешить княжеское тщеславие. Узнав, после смерти, что их обманули, полные боли, обиды и чувства вины, воины не смогли уйти на перерождение… По еще одной, самой распространенной – Великие Боги были разгневаны тем, как развратились и озверели люди, поправ ИХ законы и забыв Божественные заветы. Войны тогда шли одна за одной, поливая землю реками крови. Боги не выдержали этой боли – они решили наказать людей и оставить напоминание в назидание остальным. Они заключили воинов в том дне, не давая им покинуть поле битвы. И теперь они вынуждены раз за разом вновь поднимать мечи, биться и погибать…
– Ого… Это звучит ужасно. Неужели никак нельзя освободить их души? Боги милостивы…
– Я не слышала, чтобы кто-то пытался, – ответила девушка.
Какое-то время они молчали, а потом, Леона снова заговорила:
– Есть правда еще одна версия, мало кому известная… – медленно начала она. – Говорят, еще задолго до того, как наши земли были объединены Великими Князьями, и еще до того, как они веками были разрозненны, здесь было одно большое, единое княжество. И правил над ним один единственный князь, а не совет князей, как сейчас... Княжество это жило в содружестве с другими мирами, которые существовали под светом других солнц и под защитой других Богов… И между нашими землями были коридоры, сквозь которые люди свободно ходили из мира в мир. – Парень пораженно посмотрел на подругу – не шутит ли? Он слышал старые предания о других мирах, но всегда считал их небылицами. Леона же кивнула его удивлению и продолжила свой рассказ: – В те времена в одном из миров люди отвернулись от своих Богов, и создали новую вера. Со временем ее последователи стали приносить ее на другие земли содружества – так она пришла и в наш мир. И та война была с ними, с приверженцами той новой веры. Говорят, созданное ими божество было недобрым, жестоким, и, ведомые им, они совершали страшные вещи. Тогда наши Боги забрали их жизни, чтобы они больше никому не причинили вреда. А души… Они уже не могли вернуться назад, в чертоги своих Богов, потому что сами отказались от них. А созданное их верой существо не могло даровать им новую жизнь. Так они и остались здесь, между жизнью и смертью…
– Как думаешь, что из этого правда? – задумчиво спросил парень.
– Не знаю… – помедлив, тихо ответила девушка.
Когда ночь начала отступать и чернильная гладь неба на востоке посветлела, путники стали подниматься со своих мест и молча уходить в сторону трактира.
– Ты идешь? – спросил Словцен, заметив, что подруга не двигается с места.
– Нет пока. Ты не жди, иди без меня.
– Подождать тебя в комнате?
– Не нужно, иди к себе, отдыхай. Я тоже сейчас пойду уже.
Парень согласно кивнул, но уходя все же обернулся, окинув подругу озадаченным взглядом.
Леона тоже стала подниматься и потихоньку сворачивать свой плащ. Намеренно замедлившись, она подождала, пока от костра разойдется их немногочисленная компания, и направилась к задержавшемуся Воимиру. Мужчина все также сидел подле кибитки и, не торопясь прочищал свирель тонкой, обмотанной мягкой тканью палочкой. Он не отвлекался и не поднимал глаз от своего инструмента, хотя явно заметил приближающуюся к нему девушку.
– В следующий раз тебе стоит лучше выбирать место для страшных сказок, – вдруг низко проговорил он, когда девушка подошла достаточно близко.
Леона замерла. Сердце забилось быстрее. По телу пробежал неприятный холодок.
Мужчина же невозмутимо сложил свирель в вощеный мешочек, убрал его за пазуху и только тогда поднял свой взгляд на девушку.
– А то их случайно могут услышать чужие, нежеланные уши, – спокойно добавил он.
Мужчина поднялся, отряхнул от налипшей травы плащ и снова посмотрел на ошеломленную, встревоженную девушку.
– Очень хороший слух… – ответил он на незаданный вопрос. – Не думаю, что кроме меня кто-то слышал твои слова. Тебе нечего бояться.
Леона недоверчива сдвинула брови. Язык словно онемел, мысли стали вязкими, как смола, и отказывались шевелиться.
– Мне твои истории ни к чему, – добавил мужчина, закидывая плащ на плечо. – Но впредь будь осторожнее.
В голове у нее сделалось пусто. Мужчина выждал пару мгновений, дав ей возможность ответить или хотя бы сказать то, зачем она к нему, собственно, подходила. Но девушка продолжала напряженно молчать.
– Спокойных снов, – проговорил он и прошел мимо нее, направившись в сторону трактира.
Уже подходя к своей кровати, он раздраженно обругал себя. «И чего полез не в свое дело?» – думал он, снимая сапоги. «Девчонка и в первый-то раз не сказать, чтоб рада тебе была. А ты все туда же... Когда ты уже, дубина стоеросовый, слова начнешь лучше подбирать. Девка жеж... Не мудрено, если теперь еще сторониться начнет, вон как волком глядела. Мог бы и промолчать, остолоп…».
Мужчина резко оборвал свои терзания – это не должно его волновать. «И как везти ее теперь… Скажешь, что да как – так ведь не поверит, да еще и гляди, сбежит. Ищи ее потом…».
Он хмуро встряхнул головой, лег, закрыл глаза и, более ни о чем не думая, моментально провалился в глубокий, крепкий сон.
***
На следующий день путники встали довольно поздно.
Спустившись после пробуждения на первый этаж, в харчевню, Леона заметила за одним из столов Кирьяна в компании еще одного наемника. Когда она подошла к ним, второй наемник – высокий, широкоплечий мужчина средних лет – поприветствовал ее и поднялся из-за стола, сказав, что сходит за еще одним жбаном сбитня. Девушка села на его место, напротив Кирьяна.
– Кирьян, спасибо… – благодарно начала она, но мужчина ее перебил.
– Не нужно. Это меньшее, что мы могли для тебя сделать, – проговорил он, поняв, что она хочет ему сказать. – Скоро выдвигаться будем уже, раз ты встала. Так что поешь хорошенько.
– Раз я встала? – недоуменно переспросила девушка.
– Бальжин запретил тебя будить. Сказал, что поедем, не раньше, чем ты встанешь, – пояснил наемник. – Выспались на славу, конечно. Немир вон до сих пор дрыхнет еще. О, гляди-ка! О́тар уже сбитень несет.
Леона пододвинулась, освобождая место наемнику. Мужчина поставил на стол высокий жбан и сел на скамью, рядом с девушкой. За ним подошла крутобокая разносчица и поставила перед ней пустую кружку для сыта, тарелку с пышным, ароматным хлебом с толстенным ломтем сыра и целую миску каши, щедро сдобренную маслом и свежими ягодами.
– Я попросил еды тебе принести, – пробасил Отар.
– Спасибо… – благодарно и немного неловко улыбнулась Леона, но ей опять не дали договорить:
– Ешь давай, – с потеплевшим взглядом кивнул он на миску, разливая по кружкам ароматный сбитень. – А то глядишь переломишься еще, едва ветер подует.
– Что-то я не помню у себя в тарелке земляничку, – хмыкнул Кирьян и ловко стащил у Леоны ягодку.
За что тут же был бит по рукам суровым Отаром.
Девушка смотрела на смеющегося Кирьяна, на притворно хмурого Отара, подвигающего ей поближе полную кружку, на сытный и до ужаса аппетитный завтрак, и на душе у нее разливалось трепещущее тепло.
***
Трактир они покинули, едва солнце перевалило за полдень.
[1] Домра – славянский струнный щипковый музыкальный инструмент. Похож на балалайку, но имеет не треугольную, а полусферическую форму.
[2] Менестрель – музыкант, бард.
[3] Свояк – муж свояченицы (свояченица – сестра жены).
[4] Деверь – брат мужа.
[5] Внучатая племянница – дочь племянницы/племянника.
[6] Вивлиофика – устар. библиотека.
Глава 17
Оставшиеся дни пути прошли спокойно. Даже погода смилостивилась над путниками, радуя их солнечными, умеренно-теплыми днями – ни чрезмерной жары, ни прохладной непогоды. Казалось, даже гнус как-то поубавился, перестав бесконечно досаждать своим назойливым писком и мельтешением.
Сейчас обоз вставал на последнюю в этом путешествии ночную стоянку – завтра, к вечерней заре, они уже доберутся до Белого Града. И на этом их совместный путь будет окончен – путники разъедутся по разным сторонам и, возможно, больше никогда не встретятся. Но это будет завтра. А пока они еще были вместе и мысли их были заняты насущными делами – нужно было скорее обустраивать лагерь. После той страшной ночи свободных рук стало много меньше и дела продвигались медленнее. От того на стоянку обоз встал пораньше – пока всех лошадей почистят да покормят, пока воды нанесут, пока похлебку сварят, пока место для сна расчистят – в общем, вечер у них обещался быть нескучным. В первые две ночи после того, как они покинули трактир, им удавалось останавливаться в придорожных постоялых дворах, в эту же да в предыдущую – удача оказалась не на их стороне. В этот раз, трактир, на которой были возложены их надежды, оказался заполнен людьми – даже на сеновале и том места не было. Хорошо хоть окорока копченого удалось купить, и на том ладно.
И пока мужчины заканчивали обихаживать лошадей, Леона занималась ужином. Похлебка у нее выходила на славу: густая, наваристая, ароматная, с крупными жирными кусками копченого мяса. Девушка добавила в бурлящий котелок несколько рубленных зубчиков чеснока, помешала, попробовала и, удовлетворившись готовностью, сняла котел с костра. Как раз подстынет, пока мужчины лошадей поят да умываются.
Когда к костру, фыркая от воды и заглаживая назад волосы после умывания, подошел Яр, Леона стояла подле складного, пожившего свое дорожного столика, и умело нарезала прямо в руках пару небольших луковиц на четвертинки. Она глянула на мужчину.
– Яр, помоги, пожалуйста, отнести это нашим разбойникам, – попросила она и кивнула на несколько мисок с вареной репой.
Наемник кивнул. И пока мужчина ходил ставить перед пленниками лавку, чтобы поставить на нее миски с едой, девушка быстро разложила в них по луковой четвертинке, накрыла каждую сверху ломтем черного хлеба. И, когда Яр вернулся, они вместе отнесли пленникам еду.
Со связанными руками есть им было не удобно, но облегчать предателям задачу никто не собирался. Единственное на что пошли наемники – это, связав пленников, они оставили им руки спереди, не став уводить за спину. И то это было не проявлением великодушия и сострадания, а обыденной расчетливостью – впереди, на тот момент, предстояло еще больше трех дней пути, и кормить этих крыс с ложки и помогать им мочиться все это время никто не стал бы.
