Текст книги "Леона. На рубеже иных миров (СИ)"
Автор книги: Лана Яровая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
– Ле́оной, – тихо ответила засмущавшаяся девочка.
– Ну чтож, и тебе здравия Леона, и тебе, – хохотнув, добродушно проскрипел старичок, поглаживая бородку.
Ружена тем временем собрала в миску все оставшиеся тряпицы и встала с соломенной постели.
– Ты полежи еще маленько, скоро в баньку тебя свожу, – сказала она, выходя из комнаты.
Девочка снова взглянула на свое тело. Там, где Ружена сняла повязки, остались грязные, желто-черные разводы, а множество вчерашних ран и царапин уже затянулось тонкой розовой кожицей, немало удивив малышку – они успели зажить так, словно она провела без сознания не меньше трех дней.
За стенкой слышался стук посуды, плеск воды и тихий монотонный шёпот бабушки Ружи. Судя по тому, что из дверного проема лился яркий свет, солнце уже стояло высоко.
Добролюб, до того с веселой хитринкой рассматривавший девчушку, вдруг перевел взгляд куда-то в пустоту и нахмурился.
За окном залилась громким лаем собака, послышались всхрапы лошадей и скорый перестук копыт. Бабушка Ружа затихла.
– Не друзья это к нам пожаловали, – прищурившись и хмуро сведя к носу брови, проворчал домовой, когда в проеме вновь появилась Ружена. Та молча кивнула ему и повернулась к девочке.
– Ты не пугайся, дитя. Сиди да помалкивай. Даже если эти гости по твою душу, так уедут они несолоно хлебавши.
Через мгновенье полог опустился, вновь погружая комнатку в темноту, и лишь слабая полоска света не давала полностью потерять возможность что-то видеть.
Девочку сковал леденящий душу страх. Ее нашли? Что же тогда стало с мамой? Неужели они с отцом все же погибли? «Нет, этого не может быть!» – мысленно запротестовала малышка. Горло сдавило, из глаз ручьем потекли слезы. Она с трудом сдерживала рыдания и всхлипы, понимая, что нужно сидеть тихо и не выдавать своего присутствия, как было наказано.
– Я ненадолго уйду, деточка. Ты уж не пужайся тут, помни, что Руженька сказала, – проскрипел Добролюб и растворился в воздухе.
Во дворе тем временем раздались мужские голоса. Они быстро переговаривались между собой, придерживая пофыркивающих лошадей. Кто-то громко отдавал приказы. Спустя несколько секунд, Леона услышала глухой стук в дверь.
– Ась? Хто это тама? Иду-иду, – раздался голос Ружены, ставший как-то вдруг по-старчески глухим и скрипучим.
Леона услышала шаркающие шаги и звук с трудом открывающейся тяжелой двери, потом снова шаги, уже тихие и снова скрип дверей где-то в отдалении.
– Здравия тебе, матушка. – Донесся до Леоны гулкий мужской бас, и по ее спине пробежал противный холодок – голос был ей знаком. – Дочка у меня недалече как вчера пропала, в лесу заплутала видать. Может видела ее? Леоной звать. Волосы русые, лет девять на вид, немногим меньше двух аршин[3] ростком. Подсоби, всю ночь ее искал, не дай Боги волкам попалась.
Леона чуть не задохнулась от возмущения из-за такой наглой лжи. А если бы Ружена не знала кто она и поверила этому «Родителю»? А если бы она все-таки пошла в деревню и там бы ее спокойно отдали найденному «тятьке»? Девочку всю надуло от злого негодования и бессилия. Так хотелось выбежать и зло крикнуть: «Ты лжешь! Ты убийца!», а потом… потом сотворить с ним что-нибудь очень плохое, так чтобы он пожалел обо всем, что сделал. Но она была всего лишь маленькой слабой девочкой, и это ее бессилие злило ее еще сильнее.
Леона тихонько притянула к себе колени, на мгновенье скривившись от боли в мышцах, и, крепко обхватив их руками, сжалась, чутко прислушиваясь к происходящему.
– Ох, штож это делаться-то. Ты прости милок, прости родненький, нечем мне тебе помочь. Вчера хроза тутошки бушевала, так-с я из избы-то и не выходилась даже, поховалась[4] от непогоды-то. Я женщина зело старая ить, кости-то на хрозу ломить начинает, так я на печи косточки хрела. Не видывала я никохо, да нихто и не захаживал сюды. Да ты поди дальше, там вона по тропке деревенька стоит, авось туды твоя дочурка зашла-то, поспрашивай местных, милок, может видел хто.
– Не юли, матушка, – медленно и жестко проговорил мужчина, – я по следам ее шел, а они сюда ведут. Ты ведь не надумала скрывать дочь от родного отца?
– Да ты шо, милок. Я ни в жизь, за ково ж ты меня принимашь-то? Шо я зверь какой, али тать[5] бессовестный дитя от батьки утаивать? – воскликнула Ружена с неподдельным изумлением в голосе.
– Коли так, может позволишь мне осмотреться у тебя? Вдруг она спряталась тут-где от непогоды, уснула. Успокой отцовское сердце.
– Ну тык осматривайся, милок, осматривайся, чего бы и не осмотреться-то, раз за дите душа болит. Там вона хлев у меня, токмо вы поосторожничайте робятки, козочка тама стоит, не напужайте ее, а то молоко скинет ишо. Да ты проходи-проходи, родненьхий, охлядись, вон тама у меня лесенка на чердак-то идет, коли бы и забрался хто так, шобы я не увидала, так почитай токмо туды.
– Вы двое, – донесся до Леоны вновь мужской резкий голос, – осматриваете округу, что-то найдете, сразу ко мне.
Леону накрыл липкий страх безысходности. Как же Ружена позволила? Она ведь обещала, что ее не тронут!
Девочка уже видела, как вот-вот приподнимется полог. Видела, как расплывется самодовольная улыбка на морде ее преследователя, видела, как он хватает ее и вытаскивает из дома наружу, а Ружена ничего не может с этим сделать. Сердце заколотилось, как бешенное и, казалось, будто оно сейчас выпрыгнет из груди.
В комнатушке снова появился Добролюб, медленно подковылял к тюфяку, сел с противоположной стороны и, посмотрев на девочку, приложил пальцы к губам, мол, «не шуми».
В доме раздались тяжелые шаги. Стало слышно, как кто-то взбирается по лестнице на верх. Внутрь вернулась и бабушка Ружа.
– Ну, шо, сынок, есть хто тама? – крикнула скрипучим старческим голосом Ружена откуда-то из глубины дома.
Леона практически кожей ощущала, как ходит наверху ее преследователь. Что-то падало, грохотало, со скрипом тянулось по деревянному полу. Он не особо церемонился, осматривая чердак. Раздался резкий звук бьющегося стекла.
– Ишь, негодник! Охальник окаянный, чтоб его черти подрали, – грозно хмуря брови и потрясая крохотным сморщенным кулачком, прошептал потолку домовой.
Шаги затихли. Леона вся напряглась и страшными глазами посмотрела на потолок, затем опустив взгляд, на Добролюба, «Неужто услышал его?».
Вдруг, прямо над ее головой, мерзко, протяжно заскрипели половицы. И тут же мгновенно умолкли. Преследователь остановился, будто к чему-то прислушиваясь, и затих, не двигаясь дальше. Девочка, задержала воздух, будто он мог услышать ее дыхание, и, широко распахнутыми глазами, медленно подняла взгляд к потолку.
Он был сплошным с плотно подогнанными досками, и не было в нем щелей, через которые можно было бы что-то увидеть. Но Леона этого не знала. Она уповала лишь на то, что в комнате было достаточно темно, чтобы ее нельзя было разглядеть через узкие щели в полу.
– Ты б поосторожничал, сынок, я ж ведь женщина-то старая, помощников у меня ить нетуть. Как жежь мне тама опосля тебя порядок-то наводить? – раздосадовано прошамкала Ружена.
Мужчина постоял еще несколько секунд на том же месте, будто пытался в чем-то удостовериться, и быстро спустился с чердака. Прошелся по комнате, остановился.
– Что у тебя там? – спросил преследователь, очевидно обращаясь к Ружене.
– Та банька тама у меня махонька пристроена. Печка-то у меня большая, одна сторона тута, а другая в баньку выходит. Туташки кушанья хотовлю, а там помывочная, – ответила Ружена, – да тама и хлядеть-то неча, банька – есть банька, не забраться туды, снаружи-то.
Неохотно открываясь, заскрипела тяжелая дверь. Что-то гулко упало, с грохотом покатилось по полу, следом послышался звон метала и плеск опрокинутой воды.
– Та шож ты мне там хрязными-то сапожищами своим топчешь, окаянный, – начала сердиться бабушка Ружа, – хто мне там мыть-то потом будет, ты штоль?
Добролюб вновь недовольно нахмурился и покачал головой. Поди потом вычисти все за этими поганцами. И ведь не только видимую-то грязь чистить, а и зло их убирать надобно будет. Нечего тут у них на подворье-то тьме копиться.
Раздался быстрый стук сапог, поднимающихся по крыльцу, и в дом скорым шагом зашел кто-то еще:
– Хлев, осмотрели. Чисто. Вокруг дома тоже ничего не нашли, – услышала Леона другой, более молодой мужской голос.
– Осматривайте окрестности. И что б ни один куст не пропустили. Хоть каждую пядь[6] здесь вынюхайте, но достаньте девчонку, я знаю, что она здесь, – раздался злой, раздраженный голос ее преследователя. Того самого, который ударил тогда маму. Шаги быстро удалились, хлопнула дверь, и кто-то громко сбежал по ступенькам.
– Видно, шибко за дочку-то переживаешь, ишь как изнервничался, – прокряхтела Ружена сочувственно.
Мужчина ничего не ответил. Он уже получил дозволения войти в дом и увидел, что бабка живет одна – дальше любезничать не было смысла.
Тяжелые шаги раздавались то ближе, то дальше, а за ними тихонько семенила Ружена. Он чувствовал, что девчонка где-то рядом. Поисковая нить была натянута до предела, и он без остановки что-то двигал, открывал, поднимал, заглядывая в каждый угол, куда можно было бы спрятаться.
Раздался натужный скрип петель и голос Ружены:
– Тама подпол у меня, охурчики, помидорхи храню, хартошечка прошлоходняя еще осталась, соленица разные, – добродушно рассказывала Ружена.
Дверца подпола с резким грохотом упала обратно. Нет, девка не там. Вновь застучали сапоги. Где-то совсем близко, не далеко от комнатки, где пряталась Леона. Она замерла, не сводя глаз с полога, и всем телом вжимаясь в стену за спиной, словно надеясь просочиться сквозь нее, ища в ней защиты.
Добролюб придвинулся ближе и снова приложил палец к губам. Однако, девочка уже не знала себя от страха и не заметила ухищрений домового.
– А тута спаленка у меня, за печкой-то самое оно, я тама к стеночке прижмусь и хорошо спится-то, сладко так, крепко, – сказала Ружена где-то совсем рядом.
Преследователь медленно прошелся по комнате. Полоску света, льющегося из-под полога, загородила тень.
– Ай, и смотреть-то ить неча, туды бы нихто не забрался, шобы я не заметила-то. Я-то ведь тама травки храню, места совсем малехо, ни оконца, ни дверки какой. Старость-то дело такое, то кости ломит, то ишо чаво, любая хворь липнет-то. А тутоньки за печкой тепло да сухо, травкам-то самое оно.
Но в голове у преследователя, словно набатом стучала пульсация поисковой нити, и несмотря на заверения старой женщины, он резко сдвинул полог, впуская внутрь солнечные лучи, осветившие комнатку, где мертвенно бледная, вжимающаяся в стену Леона, смотрела на вход огромными от ужаса глазами.
[1] Плошка – плоский сосуд, тарелка, блюдце.
[2] Зело – устар. очень.
[3] Аршин – мера длинны, равная 71 см.
[4] Поховаться – сховаться/спрятаться.
[5] Тать – устар. вор.
[6] Пядь – мера длинны, равная примерно 18 см.
Глава 3
В закуток вошел высокий худощавый мужчина, одетый в пыльную пропотевшую одежду и высокие походные сапоги, комьями облепленными высохшей грязью. Черты лица у вошедшего были резкие, отталкивающие. Сквозь редкие рыжие волосенки, спадавшие на лицо длинными сальными паклями, виднелся глубокий рваный шрам, пересекающий небритую щеку от левого глаза до самого уха. Багровый, неровно сросшийся рубец даже при беглом взгляде вызывал отвращение.
Но самым пугающем в его облике были не шрам или оружие, нет, это были глаза – один блеклый, словно обесцвеченный, а второй угольно-черный, как самая темная бездна, и оба его жутких глаза лихорадочно блестели, таращась прямо туда, где замер бледный ребенок.
Крик застрял в горле твердым комом, сперло и без того неровное дыхание. И только сковавшее девочку ледяное оцепенение, уберегло ее от того, чтобы не разразиться горькими рыданиями.
Преследователь же вел себя так, словно не видел девочку. Положив ладонь на торчащую из ножен рукоять длинного ножа, он медленно скользил взглядом по комнате, пристально оглядывая небольшой закуток, но внимание его ни разу не задержалось на ребенке. За мужчиной, шаркая потяжелевшими ногами, вошла Ружена. В комнатке еле хватало места – сделай он шаг-два в право и наткнулся бы на соломенную постель с замершей девочкой.
– Милок, ты хлядь сюды, – сказала вошедшая за ним Ружена.
Мужчина обернулся, и Добролюб, до того тихо сидевший рядом с Леоной, вдруг исчез, чтобы через секунду появиться сидящим на полке меж глиняных горшочков. Он быстро наклонился и легко протянул руки к голове незваного гостя. Недруг застыл, глядя на женщину остекленевшими глазами. Она бросила короткий взгляд на сосредоточенного, хмурого домового и убрала за пазуху раскрытый крохотный мешочек, который было успела достать и поднять так, словно собиралась осыпать гостя его содержимым.
– Ну слушай паршивец. В избе девочки нет. Ты ошибся. Чутье ведет тебя дальше к деревне. Пойдешь вдоль реки. Там увидишь детские следы, ведущие к воде. У самой кромки берега висит оборванный об ветки лоскут ее одежды. Пойдешь вниз по течению – там на берегу обнаружишь ее разодранную окровавленную рубаху и волчьи следы. Ты сделаешь очевидные выводы – девочка решила переплыть реку, не справилась и утонула, а выброшенное на берег тело задрали и растащили волки. На этом все. Девочка для вас мертва, ваши поиски окончены.
Ружена сделала домовому знак, и тот, что-то тихо прошептав, еле шевеля губами, дунул мужчине в лицо и исчез.
– Ты хлядь, говорю, травок-то сколь у меня, вона и венички для баньки висят, похляди какие венички-то добротные, сама собирала да захотавливала, лечебные они. Найдешь дочку-то, так захаживайте ко мне, когда воротиться-то соберетеся. Я-то уж старая, уж и больно мне одиноко тута, а я вам и баньку затоплю и пирохов напеку и соленица из похреба достану, – продолжала говорить Ружена со стариковским добродушием в голосе, поразительно контрастирующим с тем, что произошло мгновением раньше.
– Черт бы побрал твои травки, – оторопело пробормотал мужчина, и, бросив раздраженный взгляд на женщину, быстро вышел из комнаты.
Послышались глухой стук удаляющихся шагов, где-то в глубине дома хлопнула дверь. Слышно было как он сбежал по крыльцу и окрикнул своих. Они о чем-то недолго и громко переговаривались. Стоявшие во дворе лошади возбуждённо заржали, а затем до слуха Леоны донесся удаляющийся стук копыт. Ружена неподвижно стояла, и хмурясь, глядела в пустоту, внимательно прислушиваясь к происходящему на улице. И пока не затих стук копыт, в доме висело вязкое напряжение.
– Кровожадная же ты, Руженька, – хохотнул вновь появившийся Добролюб. – Волки, растащили, драная одежда. Тебе спалось чтоль плохо?
– А чего мне делать еще было? – спросила все еще хмурая женщина, обернувшись к домовому, – не пусти я его сюда, и им бы стало очевидно, что девочка здесь. Видел нить-то путеводную? Прямиком к Леонке тянулась.
Домовой задумчиво покачал головой, соглашаясь, и Ружена хмурясь продолжила:
– Видно кто-то из наших старых знакомцев у них в помощничках, а то и вовсе хозяином стоит. Мы с тобой не отбились бы, друг мой, приди к нам на огонек его господа. Что мне оставалось делать? Пришлось уж обустраивать небольшое представление… А ты зачем влез-то?
– А за тем, – погладив бороду, многозначно ответил Добролюб.
Ружена выжидательно подняла бровь.
– Да чтоб твоих следов не было на нем, зачем же еще. А так, если и станут его проверять, то только и увидят, что проказу домового. А многоль домовых нынче с людьми-то близки? То-то и оно.
– Верно говоришь, – задумчиво проговорила Ружена. – Видел чего? Зачем им девочка понадобилась?
– Не шибко много, – вздохнул домовой, – вроде как для шантажу, но это ему так сказано было, а что-то думается мне не только для оного, но и еще кой для чего, – искоса взглянув на ребенка, многозначительно проговорил Хозяин.
Леону стало мелко потряхивать. Оцепенение, сковывающее ее все это время, начало отступать, и все напряжение, скопившееся за прошедшие стуки, разом вышло наружу. Маленькая, до невозможности напуганная девочка, сжалась в комочек и опустив лицо на прижатые к груди колени, громко разрыдалась. Детские хрупкие плечики мелко вздрагивали, девочка крепко обнимала себя за ноги и не могла остановиться, плача и размазывая слезы по лицу и грязным от трав коленям.
– У-у, ироды проклятые, довели-таки дитятку, – сокрушенно проворчал домовой, жалостливо глядя на ребенка. – Вот Лихо на них не нашлося-то, чтоб их Трясавицы[1] замучили, чтоб им волчье лыко[2] облепихой почудилось, – сокрушался старичок.
Женщина бросила на девочку сочувственный взгляд и вышла ненадолго из комнатки, а вернулась, уже держа в руках две плошки с водой. Присев на край постели, она поставила их рядом и тихонько погладила девочку по мелко вздрагивающей спине.
***
Погожий летний день. Сквозь густые кроны деревьев пробивается теплое яркое солнце, разгоняя лесную полутень. Где-то наверху расшумелся голодный дятел, безостановочно простукивая ствол дерева, в поисках мелких личинок и жучков-короедов. Обмениваются заливистыми трелями задорные лесные пташки. Впереди, перепархивая между веток ирги, отыскивает спелые ягодки красноперая пичуга.
Ранним утром Ружена сообщила девочке, что еще со вчерашнего вечера чувствует ее маму в окрестностях, после чего предупредила, что она сейчас же отправляется на ее поиски, наказав Леоне не выходить из дома. Однако, та наотрез отказалась оставаться и слезно умоляла взять ее с собой. Немного подумав и пристально осмотрев девочку, Ружена вздохнула и дала добро, и уже меньше, чем через час они двинулись в путь.
Леона шла одетая в невысокие сапожки из сыромятной кожи, и синюю льняную рубаху, доходившую ей почти до щиколоток. На манжетах рукавов и поясе красовались желтые витые шнуры, которыми ее обвязали перед выходом. Одежду, как Ружена объяснила, они с Добролюбом пошили сами, чтобы не покупать в соседних селах.
– Народ-то там добрый живет, но дюже болтливый, – говорил Добролюб, обвязывая ей рукава заговоренными шнурами, – особливо, когда не нужно. Нрав-то простой, никто вреда друг-другу не чинит, вот и не думают, чего можно говорить, а чего не надобно.
Солнце уже успело перевалить за полдень, а они – пройти к тому времени больше восьми верст[3], когда заметили впереди сидящую на земле женщину, устало откинувшуюся спиной на ствол дерева. Ее зеленое платье, доходившее ей до самых пят и расшитое золотыми узорами, было местами порвано и сильно испачкано землей. Длинные светлые волосы, цвета спелой ржи, собранные когда-то в тугую косу, сильно растрепались, рассыпавшись по плечам. С лица сошла краска, сделав лицо болезненным, прозрачно-белым. Она сидела с закрытыми глазами, откинув голову на темный ствол, и держала себя одной рукой за кровоточащий живот.
– Мама! – Вскрикнула девочка и опрометью[4] бросилась вперед, на ходу перепрыгивая выступающие корни и ломая тонкие ветви подлеска. Она упала рядом с ней на колени и крепко прижалась, не сдержав вырывающихся рыданий.
Веки раненной дрогнули, и она медленно, так, словно это стоило ей больших усилий, открыла глаза и слабо улыбнулась сухими побелевшими губами.
– Доченька, ты цела, – прошептала женщина и по ее щекам потекли слезы, – Лёнечка, девочка моя, ну что же ты плачешь, хорошая моя, – она тихонько сжала, дрожащей от слабости рукой, маленькую ладошку дочери и нежно погладила большим пальцем по ее запястью, – все хорошо, родная, все хорошо. Какая же ты у меня умница.
Тут она наконец заметила приближающуюся Ружену и расслабленно выдохнула.
– Веда, я …
– Ну-ну, Лика, потом, все потом, – сказала Ружена, снимая заплечный короб и усаживаясь рядом с раненной. – Эко, как далеко тебя выкинуло, еще дальше, чем дочку твою. Да-да, не смотри на меня так. Твою девчушку выбросило посреди леса, версты за три от меня. Все же хорошо, что мы решили подстраховаться нитями. Видела бы ты, в каком виде я нашла ее на пороге своего дома.
Первым делом Ружена достала из своего короба деревянную баклажку с водой и дала напиться раненной, после чего протянула ей толстый ломоть хлеба.
– Так, пусти-ка меня Леонка, дай матушку твою осмотреть. – Ружена отодвинула потихоньку начавшую успокаиваться Леону и осмотрела глубокую рану. Недовольно поцокав языком, и взволнованно посмотрев на Марелику, она выудила из короба вощеную[5] холстину, разложила ее подле себя и стала быстро доставать из короба и раскладывать на ней разные бутыльки из темного стекла, маленькие баночки, свертки чистых перевязочных лент и много разных мешочков с звенящим содержимым.
***
Девочка проснулась с рассветом. Она сонно перевернулась, отворачиваясь от окна, и вновь погружаясь в сладкую дрему. Сквозь сонную пелену, до не нее доносилось чувство неправильности, что-то неприятно царапало ее изнутри, мешая вновь провалиться в сладкий сон. Она вдруг резко открыла глаза. Вторая половина соломенного тюфяка пустовала. Мгновенно вскочив с постели, девочка быстро спустилась с чердака по приставленной деревянной лестнице. Мама нашлась тут же – они с Руженой сидели за столом и, склонившись друг к другу, о чем-то серьезно и тихо переговаривались. Леона лишь взглянула на нее, и нехорошее предчувствие усилилось. В голове вдруг раздалось тихое жужжание, словно где-то вдалеке загудел целый рой взволнованных пчел.
– … не надо, Веда, оставь это, ты и сама знаешь, что я должна. Прошу, позаботься о ней. Научи ее чему можешь и отправь в свое время учиться к нему, если я не вернусь. Я поговорю с Гостомы́слом. В девочке слишком много силы, она должна научиться ей управлять. Не дай Боги, перейдет одна… – тихо говорила мама Леоны.
– И сама вижу, – махнула рукой Ружена. – А ты не зазывай беду раньше времени. Почто звать Лихо пока оно тихо.
– Мама? – тихо позвала девочка.
Марелика, собиравшаяся что-то ответить Ружене, увидела дочку и мягко улыбнулась.
– Иди ко мне, – нежно позвала она дочь, протянув к ней руки в приглашающем жесте.
Одета она была просто, по-мужски. Так, словно собиралась в долгий путь. Высокие походные сапоги, рубаха, заправленная в плотные удобные штаны, на поясе ножны с длинным кинжалом и небольшая мошна[6].
Девочка растеряно направилась к матери, а в голове крутились тревожные вопросы: «Что происходит?», «Куда она собирается?».
– Мама? – повторила Леона, подходя ближе, и замечая, что подле лавки лежит заполненная торба и свернутый походный плащ. – Мы уходим?
Конечно, противная мысль, что нет никакого «мы», уже закралась в сознание и обидно царапала где-то внутри, рядом с сердцем. Ведь будь это иначе, мама бы предупредила об этом заранее. Но ей до последнего не хотелось верить в то, что она собирается ее бросить. Так ведь нельзя? Так ведь не бывает, что они только встретились, и мама снова уходит? Может быть, она просто едет за тятей? Или ненадолго в деревню что-то купить?
Марелика взяла за руки подошедшую дочь и печально посмотрела ей прямо в глаза.
– Нет, милая. Мне придется уехать одной, – она нежно заправила растрепавшуюся у дочери прядку за ухо и продолжила: – Ты останешься здесь, с Руженой. Я не знаю, как долго меня не будет, и я хочу быть уверена в это время, что ты в безопасности.
– Мамочка! – всхлипнула девочка. – Нет, пожалуйста, мама, не уходи, не оставляй меня одну! Пожалуйста! Забери меня! – Леона крепко сжала ладони матери и бессильно заплакала.
Женщина притянула плачущую дочь к себе, крепко прижала к груди и успокаивающе погладила по голове. Ружена тактично вышла из дома, сославшись на то, что ей пора поить козоньку.
– Девочка моя. Я не могу остаться, и не могу взять тебя с собой, как бы сильно этого ни хотела. Ты у меня такая смелая, такая сильная – я знаю, ты справишься. Ружена о тебе позаботиться. Она ведь будет рядом, ты не останешься одна.
– Мама, пожалуйста, – почти шепотом простонала девочка, прижимаясь к матери, – не оставляй меня, пожалуйста.
Леона не понимала. Почему? Почему, мама уходит без нее? Почему она ее бросает? Неужели она ей не нужна? Неужели она мешает? Нервное напряжение из-за недавних событий давало о себе знать, и девочка просто не могла успокоиться. Слишком страшно было, слишком больно чувствовать себя брошенной. Рыдания не прекращались, только было начав утихать, они накрывали ее с новой силой, и она судорожно хватала ртом воздух, пытаясь успокоиться.
– Лёнечка, звездочка моя, я не хочу с тобой расставаться, особенно сейчас, но мне нужно идти, – горько ответила женщина, уткнувшись в макушку дочери.
– М-мне ст-траш-шно. А ес-сли о-они опять-ть придут, а в-вдруг най-дут тебя и т-ты не верн-нешься-я. Я н-не хочу сн-ова тебя поте-ерять. – Заикась после надрывного плача, прошептала девочка. Она не сдержалась и зарыдала с новой силой. Одна только мысль о том, что мамы может не стать, вводила ее в панический ужас, больно резанув по сердцу.
– Они больше не придут, милая, тебе нечего бояться.
Всхлипывая и продолжая заикаться от слез, девочка быстро затараторила:
– Я с-слышала, как баб-бушка Р-ружа сказа-ала, что у них была пу-путеводная нить, которая ко мне тя-янулась. А что, ес-сли они снова ее пу-пустят? Вдру-уг узнают, г-где я?
– Не узнают, милая. – Говорила Марелика, успокаивающе гладя по голове, перепуганную дочь. Самой бы вот еще верить в то, что говорит. Она ведь и сама задавалась этим вопросом. Если супруг у них… – Ты здесь в безопасности. Но ты все равно должна быть осторожной. Не рассказывай о себе чужим людям. Поняла меня?
Девочка тихонько кивнула, успокаиваясь.
– Мамочка, пожалуйста, не бросай меня. Я не буду мешаться, – у Леоны задрожали губы и вновь навернулись слезы. Она не понимала почему они должны расставаться, за что мама так с ней поступает? Девочка прижалась к матери еще сильнее, отчаянно обнимая ее за шею так, словно надеясь, что сможет ее удержать, и горько рыдая на ее плече.
– Леона, ты должна понять. От этого зависит много жизней. Много людей у которых есть семьи, маленькие дети, родители, друзья, они все могут погибнуть. Неужели ты хочешь, чтобы я бросила их умирать?
– Нет, – приглушенно прошептала Леона.
Марелика взяла дочь на руки, как когда-то совсем маленькую, и усадив на колени, нежно прижала к груди. Она мягко качала Леону, словно совсем крошку и успокаивающе гладила, целуя в макушку. Материнское сердце, видя, как ее дите рыдает от боли и страха, разрывалось от жалости и злости на саму себя, за то, что стала причиной этих горьких слез. Она не хотела оставлять своего единственного ребенка одного, не хотела причинять такую боль своему чаду, но у нее не было иного выбора. Она нежно гладила ее по волосам и старалась не заплакать сама. Что чувствует мать, когда видит своего ребенка таким, когда чувствует его боль и видит его отчаяние? Но что почувствует ребенок, если увидит, что его маме, всегда такой надежной и сильной, так же плохо, и даже хуже? Нет. Она мать – она оплот спокойствия и уверенности для своего ребенка, она просто не имеет права показывать свою слабость. Только не сейчас. Это потом она будет выть в подушку от страха за свое дитя, за себя и своего мужа. От злости и бессилия кусая кулаки и сотрясаясь в сдерживаемых рыданиях. Потом. Но сейчас она мама. Сильная, спокойная и уверенная.
Марелика тихонько шептала что-то успокаивающее, вытирала слезы с мягких детских щек и долго-долго качала свою девочку, нежно прижимая к себе. Когда Леона успокоилась и перестала безостановочно всхлипывать, задышав размереннее, мама подняла голову дочки за подбородок и посмотрела ей в глаза.
– Девочка моя, – женщина ласково провела ладонью по ее щеке, отодвигая от лица лезущие прядки – Я знаю, ты справишься. Со всем справишься. Я бы очень хотела взять тебя с собой, ты даже не представляешь, как сильно я этого хочу. Но не могу. Это может быть слишком опасно для тебя, а я не хочу тебя потерять. Мне будет намного спокойнее, если ты останешься здесь, с Руженой. Она сможет о тебе позаботиться. У нас нет никого надежнее, чем она, никого кому я могла бы так же доверять. Она мой давний друг. Верь ей, слушайся ее и прилежно учись. Тебе предстоит многое узнать и многому у нее научиться, – Марелика снова прижала дочку к себе и начала тихонько качать. – Родная моя, хорошая, послушай меня сейчас. Ты уже достаточно взрослая, чтобы все понять. Я не могу обещать тебе, что вернусь. Ты знаешь, я всегда держу слово и не даю пустых обещаний. Но я клянусь тебе, что буду делать все для того, чтобы снова оказаться рядом с тобой. Ты должна знать, что мы с отцом очень любим тебя, Леона. Очень сильно. Ты наше любимое солнышко, наша звездочка, наша смелая девочка. Ты очень сильная. Ты еще не знаешь на сколько, а я уже вижу это. Совсем скоро и ты это поймешь. Только ты должна помнить, родная, что сила – это не вседозволенность, это в первую очередь ответственность за умение владеть ей, ответственность за тех, кто слабее, за тех, кто нуждается в твоей силе, это долг. – Марелика заглянула в глаза притихшей дочери, – Я очень тобой горжусь и бесконечно верю в тебя. Всегда помни об этом.
***
– Я помню, мама. Помню. – Прошептала девушка, плотно запахивая ставни и зажигая лучину[7], стоящую на узком столике подле кровати. Комната озарилась мягким не ярким светом. В тот день, когда мама ушла, в маленькой девочке сломалось что-то очень нежное и хрупкое, присущее только чистым детским душам, не замутнённым невзгодами, обманом и болью. Ни мама, ни отец так и не вернулись.
Шум грозы стих, девушка легла на кровать и уставилась в потолок, увешанный связками трав. Прошло уже восемь лет, а грозы до сих пор пугали ее. Она вспоминала, как прощалась с мамой и понимала, что скорее всего уже не увидит ее. Вспоминала, как потом долго плакала и молилась Великим Богам о том, чтобы с мамой все было хорошо. Вспоминала и о том, как не прошло и седьмицы с ухода матери, а ее обучение и тренировки уже шли полным ходом.
Однажды утром Ружена подняла ее на рассвете, и они, быстро умывшись ледяной водой, чтобы прогнать сонную хмарь, вышли во двор. У берега еще стоял предрассветный туман и в воздухе витала легкая влажность. А Ружена, уже бодрая и полная сил, показывала своей новоиспечённой подопечной замысловатые упражнения, помогая ей размяться и разогреться перед предстоящей тренировкой. Когда туман рассеялся, Ружена вывела ее в лес за домом, и показала малозаметную тропку, начинающуюся прямо от подворья и уходящую глубоко в чащу. За последние несколько лет она уже наизусть выучила эту лесную узкую дорожку, но в тот момент она еще не подозревала, что теперь каждый ее день будет начинаться с этой самой тропинки. Ружена бежала вместе с ней, и выглядела так, словно не прикладывает для этого особых усилий. Попутно она еще умудрялась объяснять постоянно сбивающейся и останавливающейся Леоне, как правильно дышать, чтобы не задыхаться, учила верно ставить ногу и двигаться в едином ритме, чтобы не сбавлять темп.
