Текст книги "Леона. На рубеже иных миров (СИ)"

Автор книги: Лана Яровая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Сейчас же они второй час двигались, окруженные лишь луговыми просторами, и укрыться от солнца было негде. Леона некоторое время уже шла на своих двоих, чтобы облегчить путь Флоксу и, держа коня в поводу, вглядывалась в даль.

– Смотри, мы уже подходим к Змеиному урочищу, а за ним вон и лес уже начинается. Потерпи еще, дружок, – она сочувственно похлопала уставшего коня по шее и поудобнее перехватила повод.

Змеиным урочищем звалась длинная и низкая – всего аршин в высоту, каменная гряда, растянувшаяся на несколько десятков саженей и пересекающая луговое раздолье. Змеиной же гряду прозвали за то, что из года в год, едва пройдут последние деньки зимобора[1], и начнет входить в силу капельник[2], со всей округи на нее начинали сползаться змеи. Никто не знал, чем вызвана у них такая тяга к этим камням. Толи близость реки радовала их обилием лягушек, а поле – мелкими грызунами, толи солнце на этом месте грело по-особенному, но тем не менее, год от года десятки змей сползались на каменную цепь, покрывая ее одеялом из змеиных колец, и не уходили с нее до самых холодов. Поговаривали, что гряда эта – останки великого Полоза, от того и ползут сюда змеи – тянутся к своему повелителю.

Проселочная дорога широкой колеей лежала вдоль лугов и проходила совсем рядом со змеиным лежбищем, так что шанс встретиться на дороге с ползущим гадом был довольно велик. Флокс, однажды укушенный напуганным мелким ужом, боялся даже веревок, лежащих на земле. Поэтому Леона, на всякий случай, очень внимательно смотрела на дорогу, просматривая ее далеко вперед.

К тому моменту, когда солнце стало близиться к горизонту, разливаясь вдоль него теплым, оранжевым светом, они уже благополучно миновали Змеиное урочище и подходили к лесу. Там, у дороги, бил небольшой родник. Источник был обложен крупными камнями и прежде, чем скрыться в зарослях травы, вода собиралась в небольшой, усыпанной мелкой галькой, чаше, так что желающие напиться или набрать воды с легкостью могли наполнить свои баклажки в удобной кринице[3].

Леона привязала настырного Флокса, порывающегося сунуть морду в родник, к ближайшему дереву.

– Прости малыш, тебе еще немного обождать придется. Мы ведь не хотим, чтобы ты простыл, да?

Ободряюще похлопав недовольно ржущего коня по шее, девушка сняла с луки седла пустые баклажки и небольшой котелок и направилась к кринице. Спустившись к каменной чаше, Леона поклонилась источнику, прошептала приветственную ритуальную фразу и положила у ключика несколько орешков – ответный дар за возможность напиться, и присев, хорошенько поплескала в лицо ледяной водой.

Умывшись, она опустила в криницу пустую тару, и прижав баклажки камнями, оставила их наполняться. Готовить ужин на речной воде не хотелось. Мало кто захочет есть кашу с привкусом тины и рыбной вонью, когда неподалеку протекает чистый родник. Вот и Леона предпочла не упускать эту возможность, и пока наполнялись дорожные баклажки, она решила заодно зачерпнуть воды и котелком. И так ей не хотелось потом лишний раз возвращаться назад к кринице за водой, что котелок она наполнила щедро, почти до самых краев.

Немногим позже, девушка с сожалением осознала, что эта затея изначально была обречена на провал. Флокс, мучимый жаждой, то и дело порывался сунуть морду в котелок, от чего его раз за разом приходилось отводить в сторону – подальше от настырного коня. Вода, разумеется, не терпела подобного обращения, и от каждого лишнего движения щедро проливалась наземь, орошая буйно разросшуюся тут этим летом плакун-траву.

Девушка уже пристыжена подумывала о том, что, пожалуй, зря она набрала воды с излишком, куда ей одной столько-то, но ведь нет, пожадничала, поленилась лишний раз сходить к кринице. Когда неугомонный конь в очередной раз особо рьяно потянулся к питью, Леона слишком уж быстро вильнула рукой, отводя котелок в сторону, и от ее резкого движения почти все его содержимое разлилось по траве. Досадливо выругавшись, путница махнула рукой на эту затею, и смирилась с тем, что на стоянке придется-таки наполнить котел из баклажек, а за запасом воды вернуться по утру.

Они углубились в лес. И тут Леона, наконец, обратила внимание на то, чему не придала значения раньше. За своей борьбой с конем за чистую воду, она даже не задумалась о том, от чего Леший вдруг не уследил за прибрежной муравой, да еще и позволил ей цвести так далеко от берега. Она с новым интересом осмотрела подлесок и заметила, что лесной ковер, вперемешку с сиреневыми пестроцветами плакун травы, густо устилала молодая полынь. Чтоб полынь, да в сосновом лесу, а не солнечном лугу или бережке водоема росла… Неужто и за полынью не углядел? А не углядел ли ...?

Спустя некоторое время среди ветвистых сосен стала проглядывать знакомая Леоне полянка. Она довольно улыбнулась. Это местечко было известно не ей одной, и давно уже было облюбовано проезжающими мимо путниками и редкими заезжими купцами, которым посчастливилось провести ночь в лесу. Ни муравейников, ни выпирающих корней, ровная и просторная лесная прогалина, где свободно может разместиться лагерь для нескольких путников и пары-тройки коней. Еще и река бежит всего в саженях двадцати от стоянки, а значит не придется ходить далеко, чтобы помыться, вычистить и напоить коней. Так что место было известно, любимо и вполне могло уже быть кем-нибудь занято. Но на ее счастье, полянка стояла пустая, и лишь свежее костровище говорило о том, что не так давно здесь уже успел кто-то погостить.

Перед тем, как разбить лагерь, девушка остановилась у одного из деревьев, поклонилась в пояс, прошептав славословия, и щедро насыпала горсть орехов у основания ствола. Прежде чем пользоваться гостеприимством лесного хозяина, его надобно уважить. В конце концов, она воспитанная гостья и чтит чужой дом.

Леона привязала коня у ближайшего дерева и, оставив его остывать, споро занялась лагерем, пока еще вечернее солнце окончательно не спряталось за горизонт – первым делом нужно было успеть развести костер. На поляне, рядом со старым костровищем, оставленным предыдущими путниками, валялось несколько крупных поленьев, так что Леоне, к ее собственному удовольствию, оставалось лишь набрать хворост.

Когда огонь разошелся, она бросила в пламя горсть зерна, читая славословие Великому Хартену – Богу огня и плодородия. А после – соорудила из больших рогатин надежную треногу и подвесила котелок над огнем, наполнив его водой из баклажек.

Оставив воду закипать, Леона расседлала Флокса, повесила потник с седлом сушится на толстую ветку, и повела утомленного коня к реке. Берег был ей знаком, они с Руженой уже ни раз останавливались в этих местах, а потому она спокойно спустила коня с повода, дав волю уставшему другу.

Изнывающий от жажды конь с разбега вбежал в реку, орошая все вокруг крупными брызгами, и, остановившись в ней по колено, жадно начал пить.

Промывая невдалеке от друга крупу, она ощутила вдруг легкую тревогу, словно тихий, нарастающий гул пчелиного роя. Девушка настороженно подняла голову. Осматриваясь, она на всякий случай зашла в воду, поближе к коню, и подобрала повод. Ничего, что могло бы вызвать тревогу, она не видела и не ощущала. Не было в округе ни чужаков, ни опасности, и лесные жители были спокойны. Вокруг стояла на диво умиротворенная тишина готовящегося ко сну леса. Но пчелы в голове не затихали.

Девушка быстро обернулась на резкий всплеск. Ничего… Она настороженно нахмурилась и, перехватив коня под уздцы, потянула его к берегу.

– Ну все-все, знай меру дружище, не опейся. Хватит пока с тебя.

Леона задумчиво взглянула на подобравшееся к горизонту солнце и с сожалением решила оставить купание до утра. Не спокойно ей как-то.

Флокс шел неохотно, явно не успев до конца утолить свою жажду и вдоволь насладиться речной прохладой.

Когда, пройдя сквозь густую поросль, они вернулись в лагерь, котелок уже вовсю подрагивал от бурлящей воды. Леона привязала коня, пролила чистой ключевой водой промытую на реке крупу и, высыпав ее в котелок, добавила немного соли. Помешав кашу, она виновато глянула на друга – ему сегодня придется довольствоваться только свежей травой, да мешком люцерны, нарванной еще днем, на одном из привалов.

Подошел закат. Гул пчелиного жужжания медленно нарастал.

Девушка осмотрелась и прикрыла глаза, чутко прислушиваясь к лесу и его жителям. К тем, кто уже засыпает, надежно укрывшись в своих норках, к тем, кто только лишь пробуждается, почувствовав наступление сумерек, к тем, кто вовсе сейчас не думает о сне, суетливо пробегая по своим недоконченным за день делам. Лесные жители чутки, они многое могли поведать о том, что происходит вокруг.

Убедившись, что рядом нет никого, кого стоило бы опасаться, она села на колени, положила ладони на солнечное сплетение, как делала уже не единожды под пристальным взглядом Ружены, и, закрыв глаза, сосредоточилась на своем дыхании. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Под ладонями стало ощущаться нечто теплое и плотное. Вдох. Выдох. Мягкое тепло превратилось распаляющийся в жар. Вдох. Выдох. Тугой комок начал разрастаться, распространяясь за пределы ее тела. Вдох. Выдох. Она открыла глаза и с усилием развела руки, словно растягивая что-то очень упругое. Вдох. Выдох. Она неспешно встала и плавно подняла руки, сведя ладони над головой. Вдох. Выдох. Не размыкая ладоней, она медленно опустила вытянутые руки на уровень груди. Глубокий, наполняющий тело силой, вдох и быстрый выдох. Она резко развела руки в стороны, будто расширяя ладонями границы и обернулась вокруг себя. Развернув ладони к земле, девушка резко, с силой опустила руки, словно бросая что-то вниз и замерла. Прислушалась к себе, пригляделась. И удовлетворенно приняла свою работу – ее тело окружал плотный, надежный обережный щит, распространяющийся чуть больше, чем на размах рук вокруг нее.

Девушка подошла к пощипывающему травку Флоксу. Сосредоточенно вытянув правую руку вперед и почувствовав, как потекла из нее сила, она медленно обошла вокруг коня, очерчивая широкую границу. Когда круг замкнулся, она сняла вдоль линии небольшой кусок дерна и начертив несколько угловатых символов, прижала ладони к земле. Вдох. Выдох. Еле различимый, будто легкий ветерок, шепот. Линия налилась светом и, вспыхнув огненной чертой, погасла. Леона довольно улыбнулась и расслабленно вздохнула. Оставалось обустроить себе место для сна, поставить на всякий случай дополнительную защиту вокруг лагеря, быстренько поужинать и можно будет лечь спать. Солнце село.

Она подошла к котелку, отпихнув носком сапога попавшие под ноги веточки. Наклонившись, помешала кашу, которая как раз уже начинала прилипать ко дну, и, подтащив к костру валяющееся рядом толстое полено, с облегчением села, расслаблено вытянув ноги. Немного потянувшись, девушка придвинула к себе лежащие рядом седельные сумки, и стала вынимать из них заранее заговоренные травы, необходимые для усиления обережного круга. Конечно, ее собственного щита было вполне достаточно, места тут тихие, спокойные, опасная нечисть не ходит, и Леший здесь, людьми почитаемый, а потому добрый и гостеприимный. Но бабушка всегда учила ее перестраховываться, и Леона не собиралась пренебрегать этим советом. Тем более, когда в голове не утихают взволнованные пчелы.

Глубоко погруженная в свои мысли, она извлекла из сумки несколько веточек зверобоя и полыни, положив их на бревно и прижав бедром, чтобы не улетели, если поднимется ветер; покопалась еще немного, перебирая попадавшиеся под руку совсем не нужные сейчас предметы; и, достала, наконец, веточку чабреца, небольшую свечу и промасленный пергамент. Завернув в него травы вместе со свечой, она наклонилась и положила сверток рядом с костром – пусть воск нагреется и станет мягче.

Пока травы готовились к обряду, она, не теряя времени зря, занялась лежаком – отцепила от седельных сумок плотную холстину из кожи и раскатала ее подле костра, накрыв сверху теплым плащом. Каша закипала.

Уже беснующийся в голове рой пчел резко затих. Взволнованно вдруг заржал в своем кругу Флокс. Леона настороженно обернулась к другу и ощутила, как заиграл в волосах поднявшийся легкий ветерок. Послышался вдруг задорный девичий смех, словно звонкий колокольчик зазвенел на ветру. Леона резко обернулась. Из леса на стоянку вышла молодая девушка, вся светящаяся неземной, притягательной красотой. Распущенные светлые волосы мягкими волнами укрывали ее плечи, спускаясь золотым водопадом почти до самой земли. А одеяние ее было столь тонким, что несмотря на то, что просторная рубаха доходила ей до самых пят, оно едва скрывало девичий срам и очерчивающиеся ветром под белой полупрозрачной тканью округлые формы. Светло улыбаясь и мягко ступая босыми ногами по траве, она плавно подошла к костру и, не дожидаясь приглашения, опустилась на бревно, напротив Леоны. Разделял их теперь лишь небольшой костерок.

«Не успела», – с досадой подумала Леона, все еще сидя на только что расправленном плаще. Она выпрямилась и приветственно кивнула гостье, не выказав ни обжегшего ее изнутри страха, ни удивления.

– Ну и загревный[4] выдался денек сегодня, гнус разлетался, аки чайки над нерестом, – весело сказала девушка звонким голосом и рассмеялась.

– Да, и впрямь жарковато было, – согласилась Леона, чувствуя, как бегут по спине мурашки. Она придвинулась к костру и медленно помешала кашу, стараясь взять под контроль сошедшие с ума эмоции и унять нарастающее волнение. Страх и яркие всплески чувств, как хмельной мед для таких, как она.

Гостья огляделась вокруг, словно могла что-то увидеть в опустившейся на лес темноте, и непринужденно спросила:

– Ты, неужто, одна?

– Одна. В Яровищи еду, на ярмарку.

Собеседница удивилась, высоко подняв брови.

– Да как же это, такая молоденькая совсем и без братьев, без тятьки едешь. И не страшно тебе?

– Не страшно, – Леона поднесла ко рту ложку и подув на кашу, попробовала. Удовлетворившись готовностью, она сняла котелок с огня и поставила рядом с костром, остывать. Сверток со свечой и травами лежал рядом. Толку от него в таком виде не было, но он все же немного успокаивал ее своей близостью, придавая такой необходимой сейчас уверенности.

– И шо, и меня не боишься? – хитро прищурив глаза и склонив голову набок, спросила гостья. Она явно забавлялась, наслаждаясь этой игрой. Как кошка с загнанной мышью, прежде чем та станет ее обедом.

– А разве надо? – не стала давать прямой ответ Леона, сделав неземного озадаченный вид.

Девушка звонко рассмеялась, на мгновенье запрокинув голову и взметнув золотистыми волосами. Все еще улыбаясь, она вновь слегка наклонила голову на бок и пристально посмотрела на Леону. В глазах ее зажегся слабый зеленоватый огонек, и она тихо, медленно заговорила:

– Не надо, – она грустно улыбнулась, тихонько покачав головой, – меня нечего бояться, я не чиню вреда.

Леона еле заметно, недоверчиво хмыкнула. На мгновенье показалось, что гостья заметила этот жесть, потому что глаза ее, всего лишь на какой-то крохотный миг, недовольно прищурились. Всего лишь на миг. И выражение ее лица снова сделалось печально-дружелюбным. Настолько быстро, что могло показаться, что это была всего лишь игра света, исходившего от танцующих в костре языков пламени.

– Пойдем со мной к реке, – тихо позвала необычная гостья и вновь заинтересованно склонила голову. – Искупаемся в прохладной воде. Тебе ведь охота остыть после знойного дня. А там дюже хорошо – свежо да прохладно… Тебе понравится, – мелодичный голос завораживал, утягивал сознание в туман полудремы.

Леона не сводила пристального взгляда с сидящей напротив девушки. Губы ее наконец дрогнули, готовясь уронить слова, но вместо ответа, она тихо предложила:

– Я могу тебе помочь.

Девушка удивленно распахнула глаза. С лица ее мгновенно слетела благодушная маска, а в глазах угрожающе распалилось зеленое пламя. Она резко вскочила. Волосы ее странным образом вдруг рассыпались, воспарили словно она была в воде, и потемнели, будто намокнув, резко контрастируя с в миг побелевшей кожей. Черты лица ее хищно заострились, почернели ставшими тонкими губы, и она угрожающе зашипела, раскрывая пугающе широкий рот и демонстрируя два рядя мелких острых зубов.

Мгновенье и она бросилась на Леону, вытягивая вперед белые руки с острыми черными когтями, приготовившись вцепиться в тело и разодрать его.

Но только приблизившись к девушке, навка отлетела от нее, словно от спружинившей стены, да с такой силой, что протаранила спиной не меньше двух сажень земли.

Леона, даже не дрогнула. Она молча смотрела на проявившую себя нечисть, и лишь резко расширившиеся зрачки, отразили ее испуг.

«Не выказывать страх. Не выказывать страх», – мысленно повторяла она себе, сама поражаясь собственной выдержке.

Стараясь унять внутреннюю дрожь, Леона сосредоточилась на дыхании, отслеживая его, как учила бабушка Ружа, и терпеливо ждала продолжения, прикидывая на сколько хватит ее щита. Так просто навка не успокоится.

– Я могу тебе помочь, – твердо повторила Леона. – Но, если ты попытаешься на меня напасть, я без раздумий тебя убью.

Горящие ядовитой зеленью глаза ярко вспыхнули гневом. Нечисть разочарованно и зло завизжала. И вдруг словно сломалась, выдохлась, и разбито упала на колени, подавлено опустив голову, и совсем по девичьи, горько зарыдала, очень тоскливо и жалобно, прикрывая ладошками лицо и мелко сотрясаясь всем телом.

Леона не поддалась на эту уловку.

– Можешь даже не пытаться, – оборвала она утопленницу, ощутив, как все же дрогнуло на мгновенье сердце. – Так тебе нужна помощь или желаешь остаться такой навсегда?

Навка замолчала и подняла хищное лицо, без единого намека на слезы. Она заинтересованно посмотрела на Леону, слегка склонив голову набок, и, недоверчиво прищурив глаза, спросила:

– А ты можешь?

– Могу, – ответила Леона, не двигаясь.

Гостья, в упор глядя на нее, немного помолчала, продолжая сидеть на земле, словно сломанная кукла, и медленно встала. Ее белая рубаха ничуть не испачкалась, оставшись такой же чистой, словно она и не сидела на черной земле, словно не падала, отлетев от щита на сочную маркую зелень. Постояла мгновенье. И исчезла.

Леона не расслабилась, обманувшись ее уходом, не выдохнула, не успокоилась. Рано. Она тревожно закусила изнутри щеку и тут же взяла себя в руки, сдержав нервный выдох.

В следующий миг взволнованно заржал конь, беспокойно переступая копытами, а его охранный контур полыхнул рубиновым огнем.

«Счастье, что успела поставить обережный круг и додумалась испросить у Землицы сил для щита – благо она откликнулась. Моих могло бы и не хватить на нас двоих», – облегченно подумала Леона.

А вслух спокойно, сказала:

– Не пугай моего коня. Что толку тебе от скотины, – Она вновь помешала остывающую кашу, чтобы хоть чему-то занять руки. – Впрочем, ты его все равно не сможешь достать.

Леона лукавила. Если навка не отступит, то со временем сможет сломить поставленный барьер. Другое дело, что скотина ей действительно ни к чему и, скорее, сейчас это была попытка напугать саму девушку.

Руки начали мелко подрагивать. Она досадливо выдохнула и, положив ложку, вновь сосредоточилась на размеренном дыхании. Она под защитой, ей нечего бояться. И глянув на черное, усыпанное звездами небо, мысленно добавила: «пока что».

Леона быстро повернулась, переведя взгляд на мелькнувшее сбоку движение – там, напротив от нее, вновь воплотилась в девичьем обличье навка. Она невозмутимо сидела на бревне, наклонившись вперед и подперев рукой щеку, так словно никуда и не уходила, а все это время вела мирную дружескую беседу.

– Яко ты можешь сладить? – заинтересованно спросила она.

– Похоронить тебя, если ты покажешь, где лежат твои кости, и провести над ними очищающий обряд. Давно ты стала навкой[5]?

– Русалка, – зло сверкнув глазами и выпрямившись, поправила навка, – называй меня русалкой.

– Хорошо, пусть так, – согласилась Леона. Она не стала спорить, радуясь, что навка вообще пошла на контакт. Наверно совсем новорождённая еще. Но все же это было необычно... Русалками у них называли никак не нечисть, а светлых духов, помощниц Лешего. Неужто утопленница не примирилась со своей сущностью? Не хочет принять, что она нечисть? В душе у Леоны затеплилась настоящая надежда. – Так когда ты переродилась?

– Осенью прошлого года.

Леона задумалась, вспоминая прошлую осень и то, как по всей округе тогда искали девушку из соседнего села.

– Это не ты ли, случайно Моргуша из Буруновки, которая пропала во второй декаде златостава[6]? – спросила она, надеясь, что навка вспомнит свое имя.

– Моргуша. Да, так меня звали, – медленно проговорила девушка и задумалась, глядя в даль, словно в прошлое.

Леона же сдержала неровный радостный выдох. Надежда ее окрепла – вспомнила, значит все же есть еще шанс ей помочь.

Помолчав, навка тихо продолжила:

– К нам в село тогда лесорубы приехали. Месяц цветень стоял, как раз Купайло подходило. Ну, на гуляньях я с одним из них помиловалась. Замужней обещал сделать. Говорил, мол, в колодар[7] приедет за мной, на поклон к тятьке пойдет и заберет меня. Обещался увезти в Старград, мол, дом у него тама большой, а я в нем дескать хозяйкой буду. Говорил места много, зыбку[8] узорчатую сам вырежет, детишек нарожаем, а ты, Моргуша, будешь у меня в злате и каменьях ходить, монисты[9] тебе серебряные справим с красными бусами, и жить, мол, будем душа в душу. Только не вернулся он! – Неожиданно прокричала она жутким, потусторонним голосом, и резко перевела помутившийся взгляд на Леону, глядя на нее дикими, угрожающе горящими зеленью глазами. И будто одернула себя – успокоилась, и взгляд ее приобрел осмысленность и печаль.

– Он мог погибнуть или слечь с болезнью, – осторожно начала Леона.

Навка как-то странно резко мотнула головой и, осклабившись, заговорила:

– В этом году парубцы[10] в соседнюю деревню ехали – среди них и мой жоних был, – она болезненно усмехнулась, – здесь на постой встали. Я забрала его, – в ее глазах вновь сверкнула хищная зелень, – обещал моим быть, значит моим и будет, как и было уговорено, – и тихо добавила: – я раньше никого не трогала. Он единственный, кого я забрала.

Она немного помолчала и снова погрузилась в воспоминания:

– Я тогда ждала, но ни его, ни письмеца какого, ничего не было. И лунные дни не начались. Второй раз с цветня месяца. А как златостав пришел, и в третий раз крови не было, я и поняла все. Пошла к тятьке с мамкой. Мамка только вздохнула и осела на лавку, словно на мертвую на меня глядела. А тятька браниться начал – кричал чтобы убиралась позорная, что не нужна им такая донька, которая под первого встречного парубка[11] ложится и в подоле потом домой безотцовщину тащит, – горько проговорила она и, словно запнувшись, замолчала на мгновенье, и снова продолжила: – долго он бранился, шобонницей[12] называл, велел выметаться, шоб глаза его меня не видели, желал недоноска родить иль мертвого, шоб не мешался и живым доказательством позора не ходил. А мамка так и сидела молча, словно и нет меня. Я и ушла. Ничего тада им не сказала. Пришла на берег Смульнянки. Долго плакала, глядя на воду. А потом как озарило – встала, привязала к шее камень потяжельше, да и утоплась. – Девушка повернулась и подняла взгляд на Леону. В ее глазах блестели слезы, а на лице застыл отпечаток боли и предательства.

– Тятьку твоего Федуном звать?

– Федуном, – немного помолчав, медленно согласилась она.

– Тебя ведь искали, – тихо проговорила Леона, – тятька твой всех на уши поставил. По всем окрестным деревням ездил, он и еще несколько мужиков. Расспрашивали каждого, кого видели. Даже листы розыскные на столбах прибивали. Худо выглядел он, осунулся весь, взгляд потух. До самых морозов тебя искал, а после некому уже искать стало – иссох он от тоски, слег и с первой декадой вьюжника[13] ушел.

На мгновение в глазах навки мелькнуло что-то человеческое. Печаль. Тоска. Жалость. Но длилось это не дольше секунды и моментально исчезло с лица.

– А ты-то отколь знаешь?

– Смотря, о чем ты спрашиваешь. Если о том, что тебя искали – дак это все округа знает. Батька твой такого шума наделал, что изо всех окрестных деревень мужики вызвались помогать. Все прочесывали, с собаками даже искали. А бабы по хатам обережниц для тебя шили да в святилища сносили. А если ты о том, что он захворал сильно – так то я сама видела. В нашей деревне знахарка есть, его к ней привозили, когда совсем слег. Только вот она ничем помочь ему не смогла. Сказала лишь, что хворь эту не вылечить, потому как у него не тело – душа болит, и сам он себя разъедает. Что мол, телу-то она поможет, облегчит боль на время, но сразу предостерегла, что если сам он того не захочет, то не пойдет на поправку и в скором времени уйдет из жизни. Так оно и случилось, и месяца не прошло.

Гостья молчала. Она долго смотрела в пустоту, и вся ее былая хищность сползла с ее лица, исчезла, словно и не она недавно нападала на одинокую путницу. Перед Леоной сидела обычная несчастная девушка, по своей глупости попавшая в беду, по наивности доверившаяся не тому человеку, преданная собственной семьей и изгнанная из родного дома. Мало кто думает о том, что рождается из его уст в порыве гнева. Так и Федун, пришедший в неистовство наивностью и дуростью неразумной доньки, в поглотившем его страхе за то, какая участь может постичь опороченную девку, за то какой позор может пасть на всю семью, не сдержался, впал в гневливое безумие. Желал ли он на самом деле того, о чем кричал? Вряд ли. Подумал ли он о том, какого было его напуганной дочери? Тоже вряд ли. Гнев лишает возможности мыслить.

Так они и молчали. Навка не заговаривала. Леона не торопила. Она лишь искоса взглянула не небо – темно. И молча стала ждать рассвета. Не мешая, не отвлекая погрузившуюся в свои воспоминания навку, которая видно и вовсе о ней забыла. Тем лучше.

Сколько прошло времени с их разговора, понять было трудно. Но костерок уже успел прогореть, и лишь одно бревнышко, толщиной с девичью руку, продолжало тлеть, местами пропуская крохотные язычки затухающего огня.

Леона время от времени поглядывала на небо – не стала ли расходиться ночная тьма? И когда чернота, наконец, начала спадать, взяла так и лежавший у костра сверток и стала прямо так, сквозь пергамент, медленно вдавливать травы в размягчившийся воск.

Навка вдруг, словно очнувшись, растерянно повернула голову в ее сторону.

– Ты покажешь, где твои кости? – спросила Леона, чувствуя, как страх подкрадывается к ее сердцу при мысли о том, что она собирается сделать.

– Покажу, – медленно проговорила нечисть и вдруг резко обернулась, посмотрела на предрассветное небо. Глаза ее вновь блеснули зеленью. – Пойдем, я проведу тебя. – К голосу ее вновь вернулась завораживающая мелодичность.

– Пойдем, – согласилась Леона. – Но я должна подготовиться к обряду.

Она убрала в карман сверток со свечой и травами и направилась к седельным сумкам, намеренно неспешно став в них копаться… Достала маленькую черную бутылочку – незаметно убрала в карман, продолжая перебирать содержимое сумки, вынула крохотный клубок, небольшой топорик…

Навка нетерпеливо поглядывала то на нее, то на предрассветную зорьку. Черты лица ее плыли – то приобретали хищность, вытягивались, заострялись, то снова смягчались, становились нормальными.

Вернувшись к костру, Леона уселась на плащ и стала методично расщеплять топориком верхушку лежавшего рядом небольшого бревнышка, которое так и не попало в костер. Затем аккуратно подцепила двумя палочками уголек из костра и, положив в сердцевину расщепленки, раздула огонь внутри смастаченного факела.

Девушка медлила как могла, но дольше тянуть становилось опасным – навка и так уже была беспокойной, еще немного и не выдержит.

– Веди, – выпрямившись, сказала Леона.

Навка, все это время пребывающая в лихорадочном нетерпении, порывисто вскочила. Шли не долго. Едва они вышли на то место, где еще недавно Леона поила коня, навка метнулась на несколько саженей правее и, ступая по воде словно по тверди, остановилась почти на середине реки.

– Здесь. Это было здесь. – Прошелестела она потусторонним голосом, и казалось, будто от слов ее рождается тихое эхо. Черты лица ее начали заостряться, больше уже не возвращаясь к человеческой мягкости, в глазах загорелись зеленые угольки, из тонких узловатых пальцев стали медленно вытягиваться и чернеть когти. – Иди ко мне. Помоги мне, – голос до щемящей жалости печальный, умоляющий, дрожащий, – помоги, пожалуйста.

Леона смотрела на несчастное порождение боли и злости, и не двигалась с места.

– Иди же, – почти плача протянула навка, уже не справляясь со своей нечистой натурой, которая все больше вылезала наружу. Щеки ее впали, обнажая угловатые скулы, кожа стала мертвенно бледной, тонкой, обтягивающей торчащие кости, губы почернели, а во впавших глазницах все сильнее разгоралось зеленое, опасное пламя.

Но на девушку не действовал ее морок, ведь не было в ее сердце ни страха, ни ненависти, и ему не за что было уцепиться. И щит ее, хоть и ослаб, но еще держался, отводя навьи чары.

Леона посмотрела на небо – светает. Вот-вот забрезжит рассвет и озарит небо первыми лучами солнца. Свет колыбели Великих Богов опасен для нечисти, губителен для их темной натуры. И очень полезен, когда ты вдруг оказываешься с нечистью один на один… Но до того еще надо было суметь дожить – у воды навки становятся мощнее, а рядом со своим костями и вовсе входят в полную силу. Ее ослабевший щит может и не выдержать разбушевавшейся нечисти. Она незаметно извлекла из кармана припасенный бутылек и, уведя руку за спину, осторожно его откупорила.

Навка, осознав наконец, что ее чары не действуют, и жертва намеренно тянет время, стремительно ринулась вперед, разевая огромную пасть, полную игольчатых зубов. Как бы она не хотела освободиться, но нечистая натура брала свое, заставляя испытывать, безудержный, туманящий сознание, голод.

Леона, быстрым широким движением разлила вокруг себя густое пахучее масло, и мгновенно подожгла его своим импровизированным факелом. Заплясало огненное кольцо, встав вокруг нее защитной чертой.

Навка зло заверещала, наткнувшись на непреодолимую для нее преграду. Она нервно металась вокруг, ища слабое место, но не могла приблизиться и пробиться сквозь огненную межу.

Громкий визг больно ударил девушку по ушам, оглушая и дезориентируя ее. Она было дернулась прикрыть их, но остановила себя – действовать нужно было стремительно, пока не успело прогореть обережное масло. Она быстро сунула руку в карман, достала сверток пергамента, и, развернув его, подожгла заготовленную ранее свечу. На ее удачу не было ни малейшего ветерка – видно Леший постарался – свеча разгорелась полным высоким пламенем, зачадили вдавленные в воск свечи, обжигая чувствительную к их дыму нечисть.