Текст книги "Леона. На рубеже иных миров (СИ)"

Автор книги: Лана Яровая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Навка зло зашипела и метнулась назад к воде, подальше от жалящего дыма.

– Ни на кого не нападаешь, значит? – печально вздохнув и покачав головой, проговорила Леона.

Навки ведь и правда не сразу становятся нечистью, душа девушки могла стать и речной берегиней – светлым духом, помощником. Но слишком много было зла у нее внутри, слишком много обиды и боли... Новорожденный речной дух, однажды утопивший человека, начинает необратимо меняться. Его начинает мучить тягостное чувство голода. И в следующий раз он уже захочет большего. И однажды испробовав человечью плоть, он уже не остановится.

Может, если бы Многоликий сплел свои нити иначе, и тот парубок, что обманул Моргушу, не остановился бы здесь на постой, она бы и не стала Навкой… Наверняка, именно он пробудил в ней нечистое начало, всколыхнув воспоминания о пережитом предательстве. И именно он стал ее первой жертвой. Но Многоликий решил иначе.

– Они все заслуживали смерти! Все! Все, кого я забрала! Мужичье, парубци, кобелиное отребье! – Оглушительно визжала разъяренная нечисть, воспарив над рекой.

– А ко мне вышла просто языками почесать, заскучала? Или неужто и во мне мужика разглядела? – хмыкнула Леона, попутно разматывая черную шерстяную нить, прихваченную из сумки, вместе с маслом, – в штаны что ли заглянуть, может я чего нового найду.

– Я была слишком голодна, – прошипела навка, резким ломанным движением, хищно склонив голову на бок и заломав руки.

– Само собой, – спокойно кивнула девушка. —Моргуша. – Леона вдруг посмотрела прямо в глаза навке. – Я могу тебе помочь, слышишь? Ты ведь страдаешь, я знаю, что ты мучаешься. Я видела, ты пыталась бороться с собой. – Проникновенно проговорила она и сделала паузу. – Я могу убить тебя, чтобы ты больше никому не причинила зла. – Нечисть, качнувшись в ее сторону, зло зашипела. – А могу освободить, если ты мне поможешь. И ты будешь свободна, сможешь пойти дальше. Понимаешь? Освободиться, уйти с Марой в обитель Великой Юрса́лии, получить новую жизнь. Но ты должна сама захотеть этого. Тебя предали, тебе больно. Ничто не оправдывает их. Но ты сможешь простить, я знаю. Я верю в тебя. В твоей душе еще есть свет. Откажись от этой боли, перестань страдать. Отпусти злобу, разъедающую твою душу. – Леона говорила как можно мягче, тихо, вкрадчиво, аккуратно и неумело подбирая слова, стараясь задеть те кусочки ее души, что еще не успели почернеть и извратиться. – Все в этом мире совершают ошибки. Своего жениха ты уже забрала. Ты покарала его. А твой отец, поверь, сполна искупил свою вину и несдержанность. Он тебя любил и боялся за твое будущее. Он каждое мгновенье винил себя в том, что потерял тебя из-за своей же глупой и неосторожной резкости. Без остановки ругал себя, плакал, ругал и снова плакал, называя себя чудовищем. Я ученица той знахарки, к которой его привезли. Я лечила его, я была там и слушала. Он ежесекундно упрекал себя и без конца повторял, что если бы он только знал, он бы все исправил. Я слышала, как он, оставшись один, рыдал, каялся и молился за тебя. И он сам выбрал умереть, потому что не смог себя простить. Ты всегда была любима. Ты отомщена. Отпусти свою боль и иди с миром дальше, она не стоит твоих страданий.

Навка молча покачивалась на волнах. Она не двинулась с места, ничего не ответила

– Ведь в твоей душе теплится свет. Он не давал тебе переродиться, не давал трогать других людей. Ты и сама не хочешь быть такой. Услышь меня, Моргуша.

Утопленница вдруг словно услышала ее. В глазах ее отразилось что-то сокрытое, словно Моргуша попыталась одолеть себя изнутри.

– Твое дитя, – тихо сказала Леона, цепляясь за последнюю надежду исцелить навку от поглощающего ее мрака. – Чистое, ни в чем не повинное дитя, пришедшее к тебе в этот мир. Дитя, избравшее тебя своей матерью. Оно не заслуживает быть поглощённым твоей тьмой и болью. Спаси его душу. Отведи к Богине на перерождение.

Навка дрогнула и лицо ее исказилось стыдом и страданием. Она неуверенно прикоснулась к животу. Растерянность, боль, страх, стыд – эмоции сменялись одна за другой на начавшим искажаться лице. Когти медленно втянулись обратно, избавляясь от черноты. Ушла мертвенная худоба, обнажающая тонкие угловатые кости. Лицо изменилось, словно с него стекла вся хищность, потухло в глазах ядовитое зеленое пламя. Навка мягко опустилась ближе к воде, словно, встав на ее поверхность. Теперь это была обычная несчастная девушка. Нет, не обычная. Невероятно красивая девушка. Не удивительно, что мимо нее не смог пройти падкий на женскую красоту юноша.

– Мои кости, они правда здесь, – тихим потусторонним голосом проговорила навка, – прошу, забери их, передай моей матери.

Реку озарили первые лучи солнца, разливаясь и окрашивая темную гладь воды золотистым свечением. Девушка покаянно повернулась к распространяющемуся свету и смиренно шагнула навстречу. Едва первые золотистые лучики коснулись ее ног – как она засияла, наливаясь светом, и светилась так, что казалось еще чуть-чуть и затмит собой просыпающееся светило. Леона прищурила глаза. Сияние становилось все ярче и через мгновение свет полностью поглотил девушку. Вспышка. И она исчезла.

Несколько секунд ничего не происходило, а затем прямо перед Леоной вдруг появилась полупрозрачная девушка, нежной, удивительной красоты, в длинном сарафане, с толстой золотой косой на плече. Она бережно держала на руках крохотного младенца и светло улыбалась.

– Спасибо тебе, – прошептала она. И слова ее легким ветерком коснулись Леоны.

Девушка с нежностью посмотрела на дитя в своих руках, подняла взгляд на Леону и, благодарно улыбнувшись, истаяла туманной дымкой.

Леона подождала, пока солнце полностью выйдет из-за горизонта, и вышла из затухающего круга. Пролив речной водой местами еще горящую землю, она устало осела на траву, и прикрыв лицо руками, постаралась успокоиться, осмысливая произошедшее.

Когда предрассветная хмарь полностью исчезла, уступив место яркому солнечному утру, путница глубоко вздохнула, встала и, раздевшись, нырнула в воду.

Она закончила обряд, когда солнце уже стояло высоко в зените и приятно согревало ее, вымокшую в прохладной реке, своим теплом. В одном из мешков уже лежали обвязанные черной нитью кости несчастной.

Вымыв и напоив коня, девушка быстро позавтракала холодной кашей и, не теряя времени, тронулась в путь. Оставаться на этом месте дольше необходимого ей не хотелось. Поспать сегодня так и не удалось.

Леона ехала, плавно покачиваясь в седле, по залитой солнцем лесной дороге, и думала о том, как легко люди впадают в ярость, и какие страшные последствия может принести, беспечно брошенное, резкое слово.

К ее собственному удивлению, после сегодняшней встречи и всех сопутствующих событий, ее не поглотил запоздалый страх и не напала хандра. Она ехала молча, глубоко погрузившись в свои размышления, и испытывая неимоверное сочувствие к трагичной, по глупости загубленной жизни.

И все же на сердце у девушки было легко. Ведь сегодня она спасла несчастную душу. «Даже две», – тут же подумала Леона, вспоминая крохотного младенца и печально улыбаясь.

Ей еще предстояло заехать в родное село Моргуши и передать кости ее матери, объяснить, как провести захоронение и успеть хотя бы к завтрашнему полудню добраться до Яровищ.

Леона поддала шенкеля и пустила Флокса в галоп. Нужно было торопиться.

[1] Зимобор – первый месяц года, соответствует месяцу Март.

[2] Капельник – второй месяц года, соответствует месяцу Апрель.

[3] Криница – природный источник воды, родник.

[4] Загрева – зной, жара.

[5] Навки – мертвые девушки, утопленницы, зазывающие людей, в частности мужчин в воду и топящие их. Так же их называют русалками.

[6] Златостав – седьмой месяц года, соответствует сентябрю.

[7] Колодар – шестой месяц года, соответствует месяцу Август.

[8] Зыбка – подвесная колыбель.

[9] Монисто – многослойное украшение из монет и бус.

[10] Парубцы – парни

[11] Парубок – парень

[12] Шобонница – шлюха

[13] Вьюжник – последний месяц года, соответствует месяцу февраль.

Глава 6

Что может быть прекраснее пышущей жизнью природы? Когда мурава наливается сочной зеленью, а солнце стоит высоко в небе и по-отечески оглаживает тянущиеся к нему растения. Легкий ветерок играючи пробегает по реке, пуская по воде мелкую рябь, зарывается в густую зелень травы, потревожив притаившихся там влюбленных божьих коровок, взмывает ввысь, кружась среди молодой листвы, качает макушки деревьев, и те приветственно машут ему в ответ.

Леона стояла у излучины[1] реки, в ожидании пока напьется уставший Флокс, и смотрела на открывающееся за поворотом русла поселение – из-за высокого частокола, скрывающего деревню, виднелась лишь возвышающаяся сигнальная башня с огромным, поблескивающим на солнце колоколом. У берега, расположившись на деревянных мостках, сидели за стиркой молоденькие девушки, весело переговариваясь и заговорщицки подхихикивая, поглядывая куда-то во сторону леса, куда изгибаясь, уходил забор. Там, в нескольких саженях от берега, скрытая за деревьями и кустарниками проходила проселочная дорога, ведущая к главным воротам, где сейчас выстроилась вереница из повозок, верховых и пеших людей.

По воде до Леоны доносился нестройный гвалт голосов, время от времени разбавляющийся возмущенными выкриками, детским визгом или чьим-то громким смехом. Завтра в Яровищах начнется ежегодная ярмарка, и село еще со вчерашнего дня стало наполняться приезжим людом – народ, на кануне большого праздника, съезжался со всех окрестных деревень.

Уже подъезжая к воротам, Леона придержала коня, пустив его медленным шагом и встраиваясь в общую очередь приезжих. Ежегодно на эту ярмарку съезжались купцы и ремесленники со всей округи, чтобы выставить свои товары на торжищах. Как говорится, «на других посмотреть, да себя показать». Были тут и простые люди, желающие повеселиться на предстоящем празднестве, побаловать себя засахаренными крендельками, да калеными орешками, и быть может прикупить что нужное для хозяйства. Завтра вместе с торжищами начнутся всевозможные увеселения, и каждый день ярмарки будет проходить новое представление.

Леона рассчитывала приехать в Яровищи еще вчера, чтобы успеть определиться на постой до того, как в село прибудет бо́льшая часть народа. Но Многоликий, плетущий свое полотно, решил иначе и в только ему известном узоре переплел ее нить судьбы с нитью несчастной навки. Сейчас же на постоялых дворах все комнаты уже, ясное дело, были заняты благоразумными приезжими, начавшими заселяться еще со вчерашнего утра. И все же у Леоны еще теплилась надежда на удачу – а вдруг…?

Но, как говорится, на чудо надейся, а сам не плошай, поэтому, стоя в очереди приезжих, девушка мысленно прикидывала, как ей стоит поступить в том случае, если чудо все-таки решит сегодня с ней не случаться. Многие местные жители принимали приезжих к себе на постой за небольшую плату, так что наверняка можно будет найти добрый дом с гостеприимными хозяевами или хотя бы свободный сеновал. А может быть, Любомира разрешит ночевать у них в бане? Нет, все же просить об этом, Леона не станет. Отказать-то она не откажет, наверное, но кто знает, как она отнесется к этой просьбе. Нет, не надо ставить добрую женщину в неловкое положение.

Хотя, на крайний случай есть ведь еще один вариант… Как правило, те кто не успел определиться на постой, разбивали лагерь прямо подле стен села. И таких было весьма много. В основном там оставались наемники, которые сопровождали купеческие обозы, да мужики, не сумевшие никуда пристроиться на ночлег, а кто-то и вовсе не пытался, сразу обустраиваясь в лесочке у частокола. Оставаться одной среди разгоряченных и повеселевших на гульбищах мужиков Леоне не хотелось – мало ли что взбредет ночью в хмельную голову, затуманенную выпивкой и возбужденную вечерним кутежом.

Очередь продвигалась медленно, словно разморенная на солнце муха. Некоторые приезжие, утомившись после долго пути, уже расселись на траве вдоль дороги и, раскрыв свои котомки, перекусывали припасенной с собой снедью. Мимо то и дело пробегали босоногие дети, уставшие от томительного ожидания и скучного простаивания в очереди. Разве можно молча стоять, когда в волосах призывно играет легкий ветерок, а вокруг происходит столько интересного? Разумеется нет. А потому дети радостно носились за цветастыми бабочками, возились в траве, отыскивая стрекочущих кузнечиков, так и норовящих выпрыгнуть из рук, и бежали счастливые к родителям, аккуратно держа добычу в своих маленьких ладошках.

Из уставшей толпы временами доносились возмущенные возгласы: «Они там часом не сварились в своих железных самоварах? Эй, вы там! Чего так долго людей держите?» – гортанно кричал низенький пеший мужичок с окладистой рыжей бородкой; «Так тут до Купайло и простоим, видать», – тихо сетовали почтеннейшие старушки, сидящие на телеге, полной узорчатых пуховых платков; «Неужто нельзя отрядить еще одного стража? Пущай бы отдельно пропускал пеший народ! Глядишь спорше дело-то пошло», – предлагал кто-то шибко умный, из тех знатоков, которые всегда знают, как надобно сделать, чтоб все было справно, и уж будь их воля… Но стражи были глухи к возмущениям простого люда, и очередь продвигалась все так же неспешно.

В воротах, сквозь которые медленно проехала очередная крытая купеческая повозка, стояло шестеро взмокших, закованных в пузатую броню стражников. Леона удивленно приподняла брови. Что взбрело в голову старосте? Раньше она не замечала, чтобы стражники носили такую броню. Обычно они ходили в гамбезах, а на празднества, когда собиралось много народа, надевали кольчуги. Не больше... Девушке стало их жаль. Зачем в обычном, пусть и крупном, селе ставить аж шесть стражей, закованных с ног до головы в тяжелое, раскаляющееся на солнце железо? Мучаются небось, вон взмокли все.

У забора, за спинами блюстителей порядка, находился небольшой деревянный стол, за которым, сгорбившись, сидел уже не молодой сухощавый писарь и заносил в толстую книгу учета сведения о приезжих купцах.

– Цель прибытия? – спросил Леону ближайший стражник, когда подошла ее очередь.

– Ярмарка. Хочу посмотреть на циркачей и глотателей огня.

– Глотатели в энтом году не приедут, ихний главный погорел давеча, – усмехнулся взмокший, раскрасневшийся от жары мужчина. Ему явно это казалось смешным каламбуром.

Леоне сделалось противно. Она с недоуменным отвращением посмотрела на стражника, потеряв к нему всякое сочувствие. Как можно насмехаться над чужим горем?

– Торговлю вести будешь?

– Нет.

Стражник молча махнул рукой, мол, проезжай тогда, не задерживай очередь.

Обычно-то в Яровищах не стояло пропускного поста, его организовывали лишь по случаю больших празднеств и ярмарок, когда село активно заполонял чужой люд. В обычное же время, стражи были заняты тем, что закрывали с вечерним колоколом ворота, да отворяли их по утру. Так что стояли они отчасти, лишь для вида, и никому обычно не препятствовали в проезде.

Купцы же иль мастера, желающие что-то продать на местном базаре, сразу проезжали на рыночную площадь, где писарь вносил их имена в книгу учета да взымал торговую пошлину. Однако, на время ярмарочных гуляний, дабы упростить процесс учета и не создавать лишней толпы на итак переполненной площади, писарь сидел у ворот, а стражники прямо там взымали с купеческих повозок плату за въезд и торговлю, попутно осматривая, заезжающих людей на предмет неблагонадежной наружности. «Чтоб, значитца, непотребства разные в селе никто не чинил», – говорил староста, отдавая распоряжение об осмотре каждого въезжающего.

Первым делом, въехав в поселение, Леона направилась на постоялый двор «Радушный вепрь», на широкой вывеске которого был намалеван стоящий на задних копытах огромный розовый «кабан» в переднике, держащий поднос с зажаренной куропаткой, а по бокам от свина красовались кривенькая кровать с кучей взбитых подушек и огромная пивная бочка с краником. На вепря он походил весьма отдаленно, скорее на жирного хряка. Хозяин этого заведения и впрямь напоминал раскрасневшегося свина, так что с чувством юмора у него, видно, было все в порядке.

Сам постоялый двор представлял собой красивое, украшенное по свесам крыши резными причелинами[2] да полотенцами[3], широкое двухэтажной здание из охристо-коричневого сруба, с расписными ставнями да узорчатыми наличниками вокруг окон, с большой жилой мансардой и крытой террасой на первом этаже. На мансарде располагался третий – хозяйский этаж, на втором – находились комнаты под сдачу, а на первом – кухня, харчевня и две общие залы с соломенными тюфяками для сна, где ночевали постояльцы, которые не могли позволить себе комнату. Немного поодаль стояла большая конюшня, где отдыхали лошади постояльцев, и где можно было за дополнительную плату попросить подковать или вычистить лошадь. Вдобавок на территории постоялого двора стояли две бани: хозяйская и для постояльцев, и пара хозяйственных построек на заднем дворе, где хозяева держали скотину и птицу.

Леона оставила Флокса во дворе у коновязи, зашла внутрь, и тут же почувствовала, как заурчало в животе от аппетитных запахов, витающих в воздухе. Она не ела с рассвета, и во рту у нее от густых ароматов мгновенно собралась слюна. Кормили здесь вкусно и досыта, это Леона знала не понаслышке, и уже предвкушала будущее застолье. В корчме к этому моменту собралось уже полно народа, и все столы и лавки были заняты разношерстным людом, изголодавшимся с дороги. Мимо быстро прошла полнотелая разносчица с двумя большими жбанами, от которых явственно пахло медовым вином. Леона двинулась к стойке.

– Здравия тебе, добрая хозяйка!

За стойкой разливала квас, крепко сбитая, румяная дворничиха[4] в переднике, супружница хозяина двора. Это была красивая женщина с правильными чертами лица и длинными темно-русыми волосами, которые она всегда носила собранными в две косы и прятала под расшитым повойником[5]. Увидев Леону, она радостно воскликнула:

– Леонка! Ты штоль? Нет, ты погляди, как девка вымахала-то! Ты с Руженой али как?

– Нет, я одна, – ответила Леона, усаживаясь, на стоящий подле стойки высокий табурет на длинных ножках. – Тетушка Любомира, а есть ли еще свободные места у вас?

– Ох, дитятко, – сочувственно проговорила женщина, ставя последний наполненный квасом жбан на поднос к пустым кружкам, – припозднилася ты, все комнаты-то уже заняты, есть правда пара свободных тюфяков в общей зале. А тебе для кого надобно-то?

Леона расстроилась, она до последнего не теряла надежды, что все-таки останется свободное местечко, дожидающееся именно ее.

– Для меня. Я до конца ярмарки приехала.

– А с каких-то пор ты себе сдающуюся комнату просишь? – удивленно спросила женщина. – Чем тебе комната Словцена-то не по нраву тепереча?

– Дак а как же, куда он теперь спать-то пойдет, если я ее займу. Тихомир ведь женился, у него занято. Не пойдет же он к ним туда мешаться. Вот я и думала, что сниму как все комнату. Да всеж опоздала.

– А ты за него не думай, разберемся. Ты вот шо пока, тут сходить к Житомиру надо, в «Спатко да сладко», я ему гостинец обещала сегодня передать, а вишь все не до того пока. Ты б меня, Леонушка, выручила бы, а? Сбегала бы к нему.

– Схожу, конечно.

– Вот и ладненько, спасибо тебе. А я пока подумаю, чевой сделать-то можно, придумаем уж как поступить.

– Спасибо тебе огромное, тетушка Любомира! – Леона благодарно улыбнулась.

– Да шо ты вздумала тут, и благодарить-то нечаво, не думала жеж ты, что мы оставим тебя у ворот-то ночевать. Это, вона, мужики пущай под небом дрыхнут, а ты у нас девка молодая да видная, нам самим такие нужны, – хохотнула дворничиха, весело подмигнув девушке, – ты вот шо, обожди-ка меня тут. На вот тебе пока кваску попей, отдохни, устала с дороги-то небось.

Добродушная хозяйка пододвинула своей гостье наполненную деревянную кружку и скрылась за дверью кухни. Леона взяла угощение и стала украдкой рассматривать приезжих, подмечая купцов. Кислый напиток приятно холодил после знойного дня, быстро утоляя жажду. Девушка с сожалением посмотрела в опустевшую кружку, подмечая, что уж слишком быстро закончился квас, и поставила ее на стойку.

В корчме стоял возбужденный гомон. Все ожидали начала завтрашней ярмарки, обсуждая предстоящее празднество. Разношерстный люд, приехавший на гулянья, судачил о том, кто будет выступать в этом году, да что за представления показывать, какие сладости заготовили на празднество умелые стряпухи, что нового привезут купцы на торжища, и приедет ли снова тот гусляр – баюн, что прошлым летом свои сказки баял. Где-то даже затеяли спор о том, какие лакомства лучше продавать на ярмарке.

Одни утверждали, что лучше каленых орешков ничего быть не может, а другие в ответ, упорно оспаривали это мнение, отстаивая право ягодных левашей[6] на звание лучшей заедки.

– Не леваш, а пастила, я тебе говорю!

– Пастила из яблок делатца, а леваш ягодный! Что ты мне рассказываешь тут!

Леона продолжала осторожно рассматривать посетителей харчевни, выглядывая среди них купцов с охраной. Пока никого подходящего она не заметила. «Наверно, купцы с большими обозами не стали заходить в село, расположившись подле стен», – размышляла она. – «Хотя, купцы-то может и в селе, сидят себе в харчевнях, отдыхают. А вот их охрана осталась у повозок, выполнять то, за что им уплачено – охранять товар. Но хоть пара молодцов-то должна сопровождать работодателя?»

Из кухни вышла раскрасневшаяся Любомира, таща в руках небольшой бочонок.

– На-ка передашь это Житомиру. Уж больно, он наш квас медовый любит, пущай побалуется, я давно уж обещалась передать. Где твой коняка пятнистый?

– У коновязи стоит. Да я так донесу, бочонок-то маленький.

– Ну-ну, не спорь мне тута, – по-доброму пожурила Любомира неразумную девицу, – он хоть и мал, да тяжелый уж больно, ищо надорвешься, как потом дитятку вынашивать-то будешь.

– Ну, здравствуй, красна девица! – Радостно выкрикнул, появившийся из кухни парень. Это был высокий худощавый юноша со светлыми вихрастыми волосами и блеклыми веснушками на лице. Он задорно улыбался, склоняясь в шутливом поклоне, и вокруг его голубых глаз разбегались светлые лучики-смешинки.

– А ну, неча дурака валять, – Любомира тихонько шлепнула парня рушником.

– Ну, здравствуй, добрый молодец, – фыркнув, ответила Леона и с улыбкой встала навстречу другу.

Парень весело засмеялся и пошел к ней, широко расставляя руки для объятий, и крепко обнял улыбающуюся девушку, приподняв ее над землей.

– Ты на ярмарку приехала? – поставив Леону на ноги, и, все так же улыбаясь, спросил парень.

– Так, а ну обожди, потом балабонить будете, – перебила их Любомира. – Ты закончил уже штоль? – спросила она.

– Ага. – Довольно ответил парен. – Я только на кухню дрова затащил, как мне Ташка крикнула, что Леона приехала. Она тебя увидела, – повернувшись к девушке, объяснил он, – но подойти не успела, сама видишь, как у нас тут сейчас, – Словцен кивнул на переполненный зал.

– От ладно-то как, вовремя ты, – обрадованно сказала женщина, – я тута как раз девку к Житомиру отправляла, квасу снести ему.

– Я могу с тобой сходить, – радостно предложил парень.

– Ты себя видел? – улыбнулась девушка, кивая на его взмокшую рубашку и прилипшие к коже мелкие щепы, – Иди отдохни лучшей, да умойся. Мы с Флоксом сходим.

– А ить Словцен верно говорит, – поддержала женщина, – пущай вона с тобой сходит, донесет бочонок-то, быстрее будет, чем на Флокса твоего вешать.

– Да я сама справлюсь, тетушка Любомира. Тут не далеко ведь. У вас и без того работы сейчас много.

– А ты не переживай за работу-то нашу. Я бы так и этак Словцена послала, да токма не думала, шо он так быстро управится-то.

– Подожди, я только умыться сбегаю, – попросил парень, и получив в ответ кивок, умчался на верх.

– Рубаху переодень, – крикнула ему в вдогонку Любомира, и они, переглянувшись с Леоной, весело прыснули от смеха.

Девушка, здраво рассудив, что пока они ходят, Флокс может хоть чуток отдохнуть, решила не тратить время, и пока друг умывался, направилась к коновязи. Она потрепала коня по загривку и, сняв седельные сумки, отнесла их под охрану Любомиры, пока не станет ясно, где они будут ночевать. Ей все же неловко было теснить друга, и она рассчитывала договориться о комнате с Житомиром.

– Так ты на гулянья или прикупить чего хочешь? Или наконец-то в гости приехала? – вновь спросил Словцен, когда они уже шли по людной улице.

– Все и сразу, – смеясь, ответила девушка, – и на гулянья, и прикупить, и в гости, понятное дело. Так что дни у меня предвидятся насыщенные.

Со Словценом она познакомилась, когда ей едва исполнилось десять. Стоял самый разгар златостава, когда во двор на взмыленном коне залетел запыхавшийся светловолосый парень лет пятнадцати. Это был Тихомир – старший брат Словцена. Мальчишка выглядел до ужаса напуганным и кинулся к Ружене, едва завидев ее на крыльце дома. Он что-то быстро и сбивчиво ей говорил, вцепившись в ее сухонькую ладошку, на мальчишечьем лице отчетливо читался страх, а в покрасневших глазах стояли слезы. Ружена, внимательно слушавшая парня, все больше и больше хмурила брови и поджимала губы. Когда он кончил говорить, она успокаивающе похлопала его по плечу и, что-то ответив, махнула в сторону хлева. Парень взял своего коня под уздцы и молча поплелся в указанном направлении, украдкой вытирая мокрые глаза. Ружена же быстро вбежала в дом и крикнула Леоне, наблюдавшей за всем из окна, быстро собираться в путь и подготовить лошадей. Сама же она уверенным скорым шагом направилась в коморку со снадобьями.

Тихомир помог девочке оседлать кобылок и вывести их во двор, Ружена к тому моменту как раз уже выносила заполненные седельные сумки. Она ободряюще погладила парня по спине, и они с Леоной двинулись в путь. До Яровищ они тогда добрались за полтора дневных перегона, загнав в мыло бедных лошадей. Когда они приехали, Словцен уже седьмицу лежал в горячке и третий день не приходил в себя. Едва на него взглянув, Ружена сразу выгнала всех из его комнаты, велев ни в коем случае не входить, ни под каким предлогом, пока она сама не даст дозволения. При себе она оставила лишь одну Леону, и они два дня вытаскивали его с порубежной черты между Навью и Явью. Через двое суток он очнулся. Ему тогда было двенадцать.

Они шли по заполненной народом улице, весело болтая, вспоминая старые шутки и обмениваясь новостями за последние полгода. Леоне стало невероятно тепло на душе от их встречи. Она соскучилась по этому задорному веселому парню, который стал для нее не просто другом, он стал для нее братом, которого у нее никогда не было. Они могли дурачиться, не переживая о том, что выглядят нелепо, часами валяться на траве, болтая и хохоча обо всем на свете, разглядывать облака, высматривая среди них всевозможные фигуры, ловить рыбу, драться на палках, устраивать шуточные состязания, плавая и бегая на перегонки, и, конечно, подшучивать друг над другом, не боясь обид.

Словцен, бывало, приезжавший погостить к своему дядьке в Багровку, что была как раз рядом с заимкой Ружены, то и дело захаживал к ним в гости. То помочь чем по хозяйству, то передавал от деревенских заказы на лекарские снадобья, то просто приходил на чай с воздушными пирожками, и ему всегда были рады. Леона же в свою очередь стала желанным гостем в Радушном Вепре. Когда им с Руженой случалось заезжать в Яровищи, наставница, бывало, упрошенная Любомирой, оставляла свою воспитанницу у них погостить на седьмицу – другую. «Чего девке там одной у тебя сидеть, скучает небось. Пущай вона у нас поживет, с моими оболтусами всяко не так скучно будет», – говорила Любомира. И Ружена нехотя сдавалась, потому что понимала, что девочке нужно общение со сверстниками, а не только со старухой и ворчливым домовым.

Мимо шагали груженые люди, проезжали навьюченные лошади, грохотали тяжелые заполненные телеги и купеческие кибитки[7]. Громко лаяли дворовые собаки, натягивая цепи и сходя с ума от такого количества чужаков. Поселок постепенно наряжался, готовясь к предстоящим гуляниям. На самой широкой центральной улице и до самой площади, устанавливались торговые палатки, растягивались длинные цветные ленты, развешивались яркие флажки. На сельской площади уже сооружали подмостки для выступлений, расчищали место для людских игрищ, и расставляли длинные лавки. Народ был в радостном предвкушении.

До нужного постоялого двора они дошли довольно быстро – за приятным разговором время летит незаметно. Житомир – тучный хозяин корчмы, радостно принял дар от щедрой Любомиры и, заливаясь благодарностями, отдарился в ответ корзинкой с несколькими большущими румяными булками, пышущими жаром. Ароматная сдоба была нашпигована вяленными ягодами и блестела сверху сахарной корочкой. Пахла она восхитительно. Леона не упустила возможность спросить о свободных комнатах, но корчмарь, расцеловавшись со Словценом, сочувственно признался, что все комнаты уже заняты, вот мол, буквально только что последнюю сдал, и уже никого не может принять на постой. Вот если бы заранее хоть предупредили, он бы придержал местечко, а так все уже, извини мил друг.

– Могу, разве что, сеновал предложить, – почесав в затылке, задумчиво предложил Житомир.

Однако, тут уже вмешался Словцен, насильно уведя Леону от столь заманчивого предложения.

– Да не расстраивайся ты, – сказал друг, когда они уже возвращались обратно, – живи у меня спокойно, чего думаешь, места себе не найду что ли, – парень тихонько ткнул понурую девушку в бок. – Ты ведь пойдешь завтра со мной на ярмарку?

– Само-собой, не уж то, ты думал отвертеться от меня? Э, не-е братец, тебе со мной до конца гуляний возиться, – весело ответила девушка, возвращая другу тычок.

[1] Излучина – изгиб, поворот русла реки.

[2] Причелина – резные, узорчатые горизонтальные доски, которые прикрывали торец крыши у традиционной русской избы.

[3] Полотенца избы – резные вертикальные доски, которые свисали из-под выступов крыши. Иногда ими украшали и торцы самой избы.

[4] Дворничий – хозяин и управляющий постоялого двора.

[5] Повойник – головной убор замужних женщин.

[6] Леваши -тонкие лепешки из толченых ягод, которые тонко раскатываются и высушиваются на солнце или в печи.

[7] Кибитка – крытая повозка.

Глава 7

– Ты зазря не тревожься, Леонка, щас решим. Я тут покумекала пока вы ходили, и вот чевой надумала. Если сыщется кто, готовый обменять свою снятую комнату на койку в общей зале – поселим туда Словцена. А нет, так отправим его внизу спать. Небось не девица, переживет, – хохотнула Любомира, надламывая ароматную сдобу из принесенной корзинки и протягивая каждому по куску, – а ты уж, как обычно, у него в комнате поселишься.