Текст книги "Мне отмщение"

Автор книги: Ксения Медведевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

   Оно.

   Огромное – в полчеловеческого роста! – зеркало на длинных деревянных ножках. Круглое, матово сверкающее полировкой, оно висело в воздухе на своей коричневой подставке.

   А перед ним сидели трое обмотанных желтыми тряпками ханьских монахов и мерно гудели на своем языке. Ихний молитвенный предстоятель держал руки сложенными перед грудью в мудреном жесте – пальцы в замке, только указательные сложены вместе и торчат вверх. Остальные перетирали в ладонях крупные зерна четок – и потому казалось, что комната полна трясущих хвостами гремучих змей.

   Гудение ханьцев вдруг повысилось и стало очень громким, а главный заголосил.

   Марваз вдруг понял, что зеркало светится вовсе не отраженным светом. Оттуда плескало ярким сиянием, словно в комнату пытался раствориться нездешний и недобрый мир!

   – О Всевышний, молю Тебя о защите... – широко раскрывая глаза, прошептал каид.

   Перекрывая крики и гул заклинания, из зеркала забрякало – и этот звук был Марвазу знаком. Так брякают пластины панциря.

   Каид схватился за джамбию.

   Из зеркала жалобно крикнули, и из него рыбкой вылетело – вылетел? – кто-то маленький. Исчезнувшую поверхность предательского металла вдруг рассек страшный, нездешней яркости блик. Монахи зарычали на пределе голоса, маленький завизжал на полу, блик завертелся вокруг своей оси, как длинная блесна, монах заревел, тыча в зеркало пальцами, а блик вдруг лопнул и – полез в комнату!.. полез, прям полез щупальцами!

   Ах так?!..

   – Во имя Всевышнего, у кого лишь сила и слава! Аль-Мухаймину, Охраняющий!

   И Марваз, подскочив к зеркалу, пырнул клубящуюся белесую мразину джамбией.

   – Аль-Джаббаару! Могущественнейший! Ты подчиняешь творения!

   Тыча в исходящее туманом нечто, он выкрикивал имена Величайшего. Лезвие явственно встречало сопротивление, рука немела от немыслимого холода.

   – Господин! Господин! Сейид, остановитесь! – это кричал кто-то на ашшари.

   Марваз понял, что это не рука занемела, это просто на ней кто-то повис. Перехватив запястье с джамбией, на руке действительно висел маленький лысый сумеречник. И кричал на ашшари, призывая каида остановиться.

   – Чего тебе? – переведя дух, осведомился Марваз.

   Мелкий самийа показал в сторону зеркала.

   Чихая и кашляя, из висевшего в локте от пола зеркального кругляша кто-то выпал – голова и спина наружу, ноги с задницей еще в непонятном мареве внутри зеркальной рамы. Переступая по доскам пола смуглыми тонкими ручками, зазеркальный путешественник выполз из рамы целиком.

   Когда этот кто-то распрямился, Марваз понял, что это еще один маленький, смуглый, тоненький и тоже лысый сумеречник. Точнее, не лысый, а наголо бритый – коротенькие волосики еле топорщились над кожей головы, и так же остро торчали маленькие уши.

   Тьфу, шайтан! Зеркало!

   Марваз дернул рукой с джамбией, мелкий самийа снова зашелся в жалобном визге.

   – Пусти, во имя Праведного!

   Сумеречник не пустил, но зеркало уже закрылось – снова приняв обманчиво-безобидный полированный металлический вид.

   Стоявший перед Марвазом второй самийа вдруг заглянул каиду за спину и резко крикнул – по-ханьски.

   Быстро обернувшись, ашшарит застыл перед лезвием меча-цзяня, направленного ему прямо в грудину. Зеленая кисточка на темляке тихонько качалась в воздухе. Лицо державшего меч молодого монаха оставалось совершенно бесстрастным.

   Сумеречник гаркнул снова – и замяукал на повышенных тонах. Ханец медленно опустил отливающий странной зеленью клинок. Каид расслабил локоть с занесенной джамбией. Остальные ханьцы держали руки на виду и ничего такого особенного не предпринимали.

   Маленький сумеречник наконец-то отцепился от Марваза и кинулся отряхивать своего спутника, все еще строго – судя по нацеленному на монахов смуглому пальчику – отчитывающего ханьцев. Оба самийа одеты были совершенно как люди: желтая тряпка от груди до пят – вот и все платье. Впрочем, главному еще полагалось длинное ожерелье из красных бусин, на высоте груди украшенное двумя красными кисточками.

   Наконец вылезшие из зеркала сумеречники закончили общаться с ханьцами и обратились к Марвазу.

   Главный, мелко переступая лапками, подошел ближе и оказался каиду аккурат по подбородок. Задрав лисью мордочку, самийа вдруг сложил ладошки, поднял руки над головой и завалился на пол в земном поклоне, потешно припадая при этом на один бок. Спутник его проделал то же самое. Ханьские монахи бухнулись на колени.

   Марваз почесал голову под куфией и сказал:

   – Ээээ... я... ээээ...

   Сумеречник мгновенно перетек обратно в стоячее положение и серьезно сказал на ашшари:

   – Ты спас нас от страшного чудовища, о юноша.

   – А что это было, во имя Праведного? – поинтересовался Марваз.

   – Зеркальная Рыба, – мрачно сказал сумеречник. – Опасней ее на Дороге Снов нет никого.

   – Значит, пырнул я зеркальную рыбу, – пожал плечами Марваз. Рыба эта ничего ему не говорила. – Не впервой.

   И сообщил ханьцам:

   – Вообще-то я за зеркалом. Поручение у меня – арендовать зеркало. Вот это. Понимаете меня, нет, чурки бестолковые?

   – Меня зовут Луанг Най, – остро сверкнув зубами, улыбнулся сумеречник. – Я знаю, кто отдал тебе это поручение. Тебе помогут доставить это зеркало, не изволь беспокоиться.

   – А господин нерегиль знает, что вы про это знаете? – обескураженно пробормотал Марваз.

   Когда дело касалось магии и сумеречных плутней, ему становилось как-то не по себе.

   – Об этом тоже не изволь беспокоиться. Господину нерегилю будет любопытно узнать, что о нем знаю я – и Зеркало Люнцуань.

   Каид опасливо покосился на поблескивающий в свете ламп металлический кругляш. Зеркало как зеркало, даже чуть поцарапанное ближе к волнистому чеканному ободу. Только уж очень большое.

   – Ладно, – вздохнул Марваз. И прикрикнул на суетившихся ханьцев: – Эй вы, чурки понаехавшие! Ну-ка позовите сюда кого-нибудь! Не тащить же мне это зеркало на себе, во имя Всевышнего, милостивого, милосердного! Живее, живее шевелитесь, а то я уж незнамо сколько в вашем вертепе валандаюсь! Баня закроется – и что мне делать, еще день не мыться? Завтра ж женский день!

окраина Хиры близ Старого кладбища, некоторое время спустя

   – ...Почтеннейшие! Почтеннейшие! Во имя Всевышнего, милостивого, милосердного, да пребудет Его благословение на благородных сынах пустыни вроде вас, не извольте беспокоиться, сейчас ваш ничтожный раб уладит это дело!..

   Между шипастыми железными стременами и боками верблюдов метался джазир, выборный староста, отвечавший в квартале ас-Судайбийа за размещение путников. Про себя же он, конечно, проклинал злую судьбу и козни иблиса, намутившего своим крысиным хвостом эдакую пакость.

   Да покарает Всевышний сынов скверны – так думал про себя староста – откупившихся от амиля большими подношениями еще в прошлом месяце! Иначе как объяснить то, что градоначальник отправляет на постой в ас-Судайбийа уже второй вооруженный отряд! И какой! Рожи-то, рожи какие бандитские! Впрочем, у бедуинов всегда рожи бандитские...

   – А ну пойди в дом, скажи – пусть выметаются! Нас много, а их всего дюжина, им такая усадьба ни к чему! Пусть идут куда хотят!

   С высоты верблюда орал и потрясал плеткой главарь этой банды – ох знал, ох знал что делал сидевший у южной таможенной заставы города катиб, когда сказал этим хмырям ехать к нему, к Маруфу, мол, Маруф староста в том квартале, он вас и разместит... А как же, какому разумному человеку охота связываться с шайкой разбойников – а что это разбойники, а никакие не возвращающиеся из умра паломники, это ж ишаку ясно...

   – О благороднейший из мужей! Позволь мне переговорить с этими правоверными!

   – Поторапливайся! Всадникам племени бану куф не пристало ждать, пока им окажут гостеприимство!

   О Всевышний, про себя взмолился Маруф, я так и знал! Это те самые бану куф, вот оно что, небось с добычи награбленной позолотили руку катибу, и теперь желают отдохнуть после разбоя в хорошем доме с колодцем и прудом, небось, притомились людей резать, хотя что резать, рассказывают, что эти бану куф кладут голову человека на плоский камень и бьют камнем сверху, пока не размозжат совсем...

   И Маруф, боязливо оглядываясь, потрусил к воротам странноприимного дома. За ними перекликались мужские голоса, с хохотом призывающие какого-то Мусу залезть в колодец к мариду. Вот ведь шуточки у них какие, хотя вроде как кто-то из соседей болтал, что на располагающемся за домом Старом кладбище среди обвалившихся мазаров и покосившихся могильных камней поселились еще и джинны.

   Тонкий стук в ворота оборвал и хохот, и веселые крики.

   – Мир тебе, о правоверный, – гвардеец, по виду настоящий ханетта, недружелюбно высунул небритую смуглую морду в щель между створами.

   Быстро стрельнув глазами в сторону вооруженной толпы за спиной, Маруф принялся жалостно лепетать и мелко кланяться:

   – О достойнейший муж! – как много-то их в последнее время развелось, этих достойнейших мужей, чтоб их шайтаны взяли всех и сразу. – Прошу простить за беспокойство, но вот в город прибыли эти достойные люди...

   Тут староста показал на темную в густеющих сумерках толпу верховых. Замотанные по самые носы, в черных гандурах и черных же тюрбанах, бану куф смотрелись подлинной инспекцией ада: десятка конных и еще пара дюжин рыл в седлах быстроходных верблюдов. Бедуины расслабленно поигрывали копьями, вздергивали морды коней, те сердито переступали копытами. Крепчающий к вечеру ветер трепал полы бурнусов и края тюрбанов, верблюды поревывали.

   Южанин мрачно оглядел "гостей" и смачно плюнул Маруфу прямо перед носками туфель:

   – Ну?..

   – Ну вот же ж, – засуетился староста, – а места-то у нас не больно-то и много, и вот я и подумал, о образец мужества и зерцало отваги, не согласишься ли ты и другие доблестные мужи, которые, без сомнения, суть девиз храбрецов...

   – Куда ж ты нас сунуть хочешь, о сын греха? – опершись локтем о воротную створу, зевнул ханетта.

   И почесал в распахнутом вороте длинной рубахи, искоса поглядывая на угрожающе молчащую, ощетинившуюся остриями пик бедуинскую свору.

   – А вот в пристроечку на соседнем дворе, о сын достойнейших родителей! – расплылся в льстивой улыбке Маруф.

   И тихо-тихо добавил – в том числе и нарисовавшемуся за спиной ханетты здоровенному тюрку с круглым, как дыня, лицом:

   – Вас от силы дюжина, а их сорок рыл. Отъявленные головорезы, отъявленные, да покарает их Всевышний. Прошу прощения за беспокойство, но нам в городе беспорядки не нужны...

   Со двора крикнули:

   – Чево там, Абдулла?..

   Ханетта расслабленно отозвался:

   – Да толпа народу еще подогналась, говорят, надо потесниться...

   И, еще раз зевнув, сказал Маруфу:

   – СтаршОй отошел, а без него ответа дать не можем... Начальник – он, сам понимаешь...

   Староста закивал, но закивал с облегчением: разумно сказано – разумно сделано. На рожон солдатики не полезут, зачем им, у них поручение важное, вроде как кого-то они везут, то ли пленника знатного, то ли еще кого, впрочем, люди говорили, что вроде как сумеречника. Ну и пусть их, лишь бы бедуины в драку не перли..

   Но они поперли.

   – Эй ты, ханетта!

   Так.

   За спиной Маруфа затопотал верблюд.

   Староста сгорбился, когда его обдало пылью и жарким смрадом огромной скотины. Боязливо, на манер ящерицы, Маруф поглядел через плечо и вверх.

   Бедуинский главарь носил щегольский тюрбан со свисающим чуть ли не до пояса концом. Одной рукой он поигрывал пикой, другой – в массивных перстнях-печатках – перебирал складки тюрбанного хвоста. И щурил густо накрашенные глаза – у разбойников пустыни в последнее время прям поветрие какое-то началось, тюрбаны ниже пояса отпускать и глаза сурьмить.

   – Выметайтесь, – оскалил молодые белые зубы главарь. – Не то весь здешний квартал будет должен нам за воду.

   У Маруфа подогнулись коленки.

   Ханетта вдруг дернулся в сторону – мимо уха у него что-то свистнуло и брякнулось о землю прямо перед туфлями старосты. В некотором ошалении Маруф понял, что это обглоданная кость куриной ноги.

   – Кто-кто будет должен за воду?

   Хороший ашшари и непривычный звякающий голос так странно не сочетались между собой, что Маруф заморгал – так щуришься и отводишь взгляд, чтоб не смотреть на красное пятно в больном глазу калеки.

   Отодвинув ханетту, в ворота, вихляясь и жуя на ходу, засунулся сумеречник. Все-таки они везли сумеречника.

   Каким-то тайным чувством Маруф вдруг понял, что ханетта и тюрок резко смылись.

   Сумеречник развязно привалился плечом к воротной створке – словно боялся упасть без опоры. Худющее тело торчало даже сквозь просторную рубашку – еще чуть-чуть, и ветром сдует. Возможно, от полета сумеречника удерживал лишь длинный меч в битых ножнах – оружие самийа нагло держал за ремни перевязи, едва не волоча по земле. Морщась и щурясь, он любопытно шевелил ушами и грыз хрящик второй куриной ноги.

   – Так что там про воду? Что там мы кому должны? – сдвинув, словно леденец, кость в угол рта, снова поинтересовался сумеречник.

   – Пошел отсюда, тварь ушастая, – брезгливо отозвался с высоты верблюда бедуин. – Не такой уж ты ценный подарок, чтоб на ашшарита рот разевать. Пшел прочь и позови хозяев.

   Худая лапка подвинула Маруфа в сторону. Тот отъехал, как занавеска, и на манер занавески, чуть колыхась на ветру, затих.

   На притоптанную туфлями землю брякнулась еще одна кость.

   – Прыгай, – звякнул сумеречный голос.

   Косточка белела на рыхлом песке.

   – Че-вооо?!

   – Прыгай за костью. Она очень дорогая.

   – Че-во?! Да я...

   – Прыгай за костью. Она стоит воды для целого квартала – и никчемных жизней твоих спутников. А если ты полаешь над ней собакой, я не убью и тебя.

   – Ах ты кафирская...

   Про кафирскую морду Маруф не дослушал, ибо тем же чувством трепаной занавески уловил смертоносное колыхание воздуха. И рыбкой нырнул под ограду.

   ...Конь с волочащимся в стремени, еще орущим телом грузно прогрохотал мимо. Марваз быстро прихлопнул ладонью к стене обоих сумеречников – слух его не подвел, через мгновение в переулок, колыхая меховым горбом, ворвался верблюд.

   Каид, оба сумеречника и носильщики-ханьцы распластались вдоль саманной стены. Ханьцы тоненько поскуливали, но не выпускали из рук концы поручней, к которым крепились ремни носилок – хотя деревянный ящик с зеркалом крепко стоял на земле. Хорошо, что предусмотрительные косоглазые напихали в него сушеной травы и прочей бумаги. А он, Марваз, еще думал: чего этой железяке сделается... а вот же ж, чуть конем не прокатило вниз по улице!

   Если слух не обманывал каида – хотя с чего бы? – месиво, из которого вылетали кони под пустым седлом, орущие перекошенные люди и пуганые верблюды, крутилось аккурат перед воротами их дома. Вопли неслись с площаденки перед Старым кладбищем.

   Верблюд, пыхтя, топоча и постепенно замедляясь, надвигался на них, занимая бочинами весь переулок. Марваз втянул в себя воздух и привстал на цыпочки – еще ноги отдавит. Рыже-серый длинный мех болтался под изгибом шеи, с вислых губ капала слюна.

   Каида мазнуло через всю грудь, и даже на лице осталось что-то влажное. Верблюд, раскачиваясь, утопал вниз, а один из ханьцев вдруг перегнулся пополам в приступе рвоты. Сумеречники одинаково чирикнули и присвистнули.

   Марваз понял, почему седло на верблюде так странно выглядит: в нем еще сидела часть... тела. Непонятно, как держатся эти ноги, заметил про себя каид, и половина трупа, словно дождавшись его мыслей, сползла и влажно шлепнулась о стену дома и в пыль. Верблюд, похоже, ничего не заметил и продолжил вышагивать дальше.

   Ханьца бурно тошнило. Марваз вытер со щеки темную вязкую кровь.

   Дикие крики медленно гасли. Но кто-то продолжал орать – как заведенный, на одной ноте.

   Осторожно переступая ногами, прижимаясь спиной к стене, каид почти съехал вниз по улице. Глубоко вздохнул и выглянул на остывающую площадь из-за съехавшего угла ограды – ветвистый карагач продавил мягкую толстую глину. Будет за что ухватиться, если придется прыгать вверх – корявые серые ветви торчали почти на высоте его подбородка.

   Выглянув на площадь, Марваз понял, что карагач ни при чем – ограда съехала, потому что в нее всей тушей впечатался верблюд. Животное лежало, странно подогнув ноги и присыпанное землей, в какой-то странной борозде – словно его сдуло и протащило, а потом со всей дури шмякнуло в стену.

   По виду площади казалось, что на ней раскрутился начиненный лезвиями смерч. Все и всех разбросало, но не всех целиком.

   Через влажный песок полз кто-то в размотавшемся тюрбане, на диво быстро перебирая руками и ногами. За спасающимся бегством дурнем – далеко ли убежишь на четвереньках? – медленно и расслабленно шел нерегиль. Меч он держал тоже расслабленно – почти небрежно. Сыто так держал меч.

   Вопль оборвался. В тишине нерегиль явственно фыркнул. И дал ползущему легкого пинка в зад. Тот обреченно замер, приподняв лопатки и опутив лицо к земле.

   – Я же говорил – хорошая была кость. Надо было лаять... – нерегиль сокрушенно вздохнул.

   И невесомо отмахнул мечом. Тело распалось на две половинки – странно, на две разные стороны, с запозданием на тягучий миг. Нерегиль уже отворачивался, а труп только начинал разваливаться. Внутренности крапчатым пирогом шлепнулись вниз.

   За идущей мурашками спиной Марваза снова присвистнули. И хихикнули. Марваз решил, что это точно шайтан.

   Но обернулся. Там стоял все тот же сумеречник из зеркала – и скалил мелкие зубки. Вдруг в его руке свистнуло и сверкнуло что-то похожее на железную змею. Приподнявшийся с джамбией человек упал на спину с перебитым горлом. Смертоносная змейка, свиристя лезвием на конце, послушно намоталась сумеречнику на запястье.

   – Кто это такие, Марваз?

   Каид понял, что нерегиль стоит прямо перед ним. Почти не закапанный, кстати – отсутствующе отметил про себя каид, – как хороший повар. Отец учил Марваза: хорошего повара узнают по рукавам, они всегда чистые...

   – Марваз?.. Я спрашиваю, кто это.

   ...а вот на фартуке может быть все, что угодно.

   У нерегиля на белом животе темнел веерок мелких капель. Худенькая лапка лениво тащила за собой перевязь с видавшим виды мечом.

   – Мы служители богини милосердия, о господин, – мурлыкнул на ашшари выходец из ханьского зеркала.

   Оба сумеречника вскинули сомкнутые ладошки и завалились на землю в поклоне, потешно перекидываясь на один бок.

   На разодранное горло человека, по которому полоснула железная змея в руке сумеречника, не хотелось смотреть.

   – Милосердия, говоришь? – издевательски ухмыльнулся Тарик.

   – Иногда милосерднее избавить мир от одной души, чтобы спасти от смерти многих, – задрав от земли морду, ласково улыбнулся лысенький самийа.

   – Благостное у вас богословие, – еще сильнее оскалился нерегиль.

   И перевел взгляд спокойных светлых глаз на Марваза:

   – Зеркало?..

   Деревянный ящик лежал в устье улицы в путанице ремней и сиротливо торчащих деревянных коромысел. Видать, носильщики улепетнули, едва ознакомившись с панорамой.

   – Вот, – мужественно показал на ящик Марваз.

   И снова посмотрел на веерок темных капель на белой ткани.

   Случившееся на площади в Нахле Марваз запомнил – навсегда. Тарик сдерживает пляшущего сиглави и поднимает узкую, бледную ладонь. В Нахле нерегиль передумал. А здесь, видимо, нет.

   – Спрашивай, каид, – милостиво кивнул ему нерегиль.

   И Марваз спросил:

   – За... что?

   Сумеречник вздохнул. Но ответил:

   – Видишь ли, Марваз. Я ненавижу бедуинов. Они продажны, трусливы и бесчестны. Но когда я попал в стойбище, я был должен за воду. Потом я был должен за лошадь. А вот этим бедуинам я ничего не был должен. Ну вот и высказал все, что накопилось на душе. Так что запомни, Марваз: не держи в себе раздражение и гнев. Это глубокая, мудрая мысль.

   И, уже разворачиваясь, спохватился и добавил:

   – Да, Марваз. Там под забором у ворот лежит староста. Извинись перед ним и дай ему денежку – за труды. Я тут сильно намусорил, право дело...

дом у Старого кладбища, четыре дня спустя

   – ...Человеческая глупость неизлечима, – строго заметил черный кот, точнее, джинн в облике черного кота.

   Все участники чаепития горестно покивали головами – в том числе и глава ятрибского отделения барида Абу аль-Хайр ибн Сакиб.

   За последнее время Абу аль-Хайр узнал много такого, что, расскажи ему кто все это с месяца три назад, начальник ятрибской тайной стражи рассмеялся бы такому человеку в лицо.

   Вот взять, к примеру, нынешний вечер. Скажи кто Абу-ль-Хайру три месяца назад, что он будет сидеть на террасе и тянуть чай из пиалы в компании нерегиля халифа Аммара, джинна-перевертыша и почтенного Абд-ар-Рафи ибн Салаха, уважаемого муллы Куба-масджид, – он бы назвал такого человека лжецом и сыном лжеца, рожденного, к тому же, вне брака!

   Ах да, ибн Сакиб совсем позабыл про пятого их собеседника – каид Марваз сидел с самоего краешка, чинно подобрав костистые ступни, и степенно прихлебывал чаек, щурясь на закатное солнце. Терраса выходила в жухлый, несмотря на зимнее время, сад с растрескавшейся оградой. За оградой вверх по холму уныло тянулось Старое кладбище. В залитом малиновым небе торчали из неплодной почвы могильные камни. Нахлобученные на столбики круглые навершия кое-где потрескались, скалясь острыми сколами. Жизнерадостно у них тут, в этой Хире, ничего не скажешь...

   Именно каид Марваз и объяснил Абу аль-Хайру все несуразицы и нелепицы, приключившиеся с ним и его спутниками на пути к этому старому дому.

   Вначале их отправили к Новому кладбищу. Все утренние прохладные часы они потеряли, блукая среди дувалов и наглухо запертых ворот. Местные жители отчего-то не отзывались ни на какие стуки, крики, посулы и угрозы.

   Отозвались лишь на рев огромного Назука – глава гулямов-телохранителей Абу-ль-Хайра и впрямь отличался могучим голосом, не зря зинджа за глаза звали Носорогом. Так вот, посреди очередной кривой площаденки с огромными рытвинами Назук заревел:

   – Правоверные есть?! Я спрашиваю, есть здесь правоверные?! Клянусь Всевышним и Его именем "Милостивый", я разрушу сначала дом по левую руку, а потом дом по правую руку, если мне не отзовется ни единый голос верующего!!..

   Ворота хлопнули, в щель вывалился щуплый старик. И пискнул:

   – Я правоверный, о брат по вере Пророка...

   Назук навис над старцем и сурово спросил, правильно ли они идут в квартал ас-Судайбийа у Нового кладбища. На что тот заблеял, что никакого квартала ас-Судайбийа у Нового кладбища в Хире нет, ибо у Нового кладбища застроено все совсем недавно, и кварталом ар-Ракик, по имени сукк-ар-ракик, сиречь рабского рынка, а квартал ас-Судайбийа расположен аккурат возле Старого кладбища...

   Назук прервал блеяние пожилого ашшарита новым ревом:

   – Так где, во имя Ар-Рахмана, нам найти странноприимный дом в квартале ас-Судайбийа у Нового кладбища?!..

   Старикан повалился наземь и заблеял в том смысле, что никакого квартала ас-Судайбийа... ну, вы поняли.

   Назук спешился, поднял старика с земли и закинул его за ворота, из которых его выпихнули сердобольные родственники, видно, решив, что старикан уже отжил свое и умирать ему будет не больно. И заревел:

   – Еще правоверные есть?! Я спрашиваю, еще правоверные есть в этом проклятом Всевышним городе?!..

   На страшный голос из других ворот высунулась харя и сообщила, что правоверные в Хире есть, а дураков умирать нету, и что желающие повстречаться с халифскими гвардейцами и ихней страшной зверюгой могут идти в ас-Судайбийа у Старого кладбища и не тревожить правоверных своими воплями, если уж им так не терпится оставить сей мир и переселиться к гуриям рая как те шахиды, которых та зверюга... ну, вы поняли.

   И уже на месте каид Марваз объяснил, что после того, как в яму на Старом кладбище сложили все части тел разбойников, Старое кладбище стали называть в городе Новым, а Новое кладбище – Старым, а жители Хиры с тех пор исправно снабжают постояльцев этого дома овцами и даже цыплятами, ибо складированные на то ли Новом, то ли Старом кладбище разбойники, будучи еще в целом виде, не давали городу житья. И только жители квартала ар-Ракик, что у то ли Нового, то ли Старого кладбища, зло шипят навроде той недовольной хари в воротах, ибо разбойные бану куф пригоняли тамошним торговцам множество похищенных и незаконно обращенных в продажные людей.

   Страшная зверюга заседала аккурат на террасе и нехотя кусала мясо с бараньей лопатки. "Меня сейчас порвет, как хомяка, но остановиться не могу", жаловался Тарик, ибо это был, конечно же, он. Рядом с нерегилем обретался тот самый котообразный джинн, который отнюдь не жаловался на переедание, а купал усатую морду в миске козьего молока.

   Каид Марваз доложил Абу аль-Хайру, что джинна нерегиль выманил волшебной дудочкой из зеркала. Так, мол, и так – приказал принести большое зеркало, правда, когда он, Марваз, пошел за зеркалом, оттуда по ходу дела вывалилось еще двое сумеречников лысого мелкого вида...

   К тому моменту, когда Абу аль-Хайр сумел разобраться в истории, где хороводились айютайцы в желтых рясах, частично целые бедуины, зеркало величиной с арбуз и выходящие из зеркала на звук флейты джинны-коты, у него уже шла кругом голова.

   Тарик с пониманием смотрел за тем, как на лице Абу аль-Хайра отражаются мысленные усилия. Самийа лежал на боку, переваривая съеденное.

   В сухом остатке на террасе, как уже и было сказано, оставались лишь нерегиль, кот и каид Марваз. Зеркало унесли обратно в ханьский квартал, а лысые мелкие сумеречники в желтых рясах залезли туда обратно и ушли по своей зеркальной колдовской дороге то ли до, то ли после того, как металлический диск величиной с арбуз занял свое законное место в подвале опиумного притона.

   Про то, зачем маленьким лысым сумеречникам приспичило вылезать из зеркала на свидание с нерегилем, Абу аль-Хайру рассказал джинн. То есть кот. То есть джинн.

   – Я, конечно, слыхал про такую штуку, как зеркало Люнцуань, – степенно проговорил кот, обматывая передние лапы хвостом, – но – клянусь огнем Хварны! – полагал это россказнями и выдумками. Вам, людям, невдомек, но я бы на месте ханьцев держался подальше от вещи, обладающей собственным... эээ... разумом. К тому же это зеркало сделавшие его... ээээ... существа называли совершенно иначе, да, но лучше мы про это говорить не будем. Само зеркало стоит в Запретном городе ханьской столицы, в императорском дворце. Павильон, говорят, так и называется: Дворец совершенной мудрости девяти тысяч драконов. А дорогу оно открывает к любой другой зеркальной поверхности. Может раскрыться в пруд. А может, как сейчас, просто в большое зеркало. Я слышал, в Ауранне у зеркала Люнцуань – будем звать его так, возможно, оно уже привыкло – есть близнец, так это реликвия императорского дома, ага. Был бы здесь Митама, я б спросил, они наверняка знакомы...

   Кто такой Митама, Абу аль-Хайр не знал, но его заверили, что скоро они познакомятся.

   – Одним словом, зеркало Люнцуань отвечает на вопросы. Иногда. А иногда молчит. А еще оно может открыть дорогу к... мммм... искомому.

   Нерегиль – он уже сидел, привалившись к стене, – с насмешливым изумлением поднял бровь.

   – Прости, Полдореа, – вскочил и потерся о его колени щечкой кот. – Я пытаюсь объяснить, почему зеркало открыло Луанг Наю дорогу к тебе.

   – Так почему, о дитя огня? – тихо и очень серьезно спросил старый мулла.

   Надо сказать, что Абд-ар-Рафи ибн Салах хмурился и озабоченно поглядывал с самого мига, как увидел нерегиля. Дергал себя за бороду, перебирал седые некрашеные пряди.

   – Ну, – покосился джинн на Тарика, – потому что Полдореа, похоже, может им помочь в деле со статуей.

   – Какая еще статуя, да заберут ее тысяча, нет, десять тысяч шайтанов!!! – заорал, окончательно потеряв терпение, Абу аль-Хайр.

   Ибо, согласитесь, если в рассказе после лысых мелких сумеречников, зеркала, незнакомого Митамы, разбойников и переименованных кладбищ появляется еще и какая-то статуя – это слишком.

   – Очень хорошее пожелание, – тонко улыбнулся нерегиль, не отрывая взгляда от ярко-малинового неба над кладбищенским холмом.

   – Что за статуя? – мрачно переспросил Абу аль-Хайр.

   Джинн снова покосился на нерегиля и пожал худыми лопатками под короткой черной шерстью. И вдруг свирепо оскалился:

   – Вам, людям, невдомек, но у нас тут большая новость. Допрыгалась, допрыгалась Третья Сестричка. Я бы даже сказал – доигралась.

   – А я бы сказал – допилась жертвенной крови, – тихо поддержал кота нерегиль.

   В глазах Тарика полыхнуло так ярко, что Абу аль-Хайр не поручился бы, что дело только в отблесках заката – и решил молча послушать.

   – Видите ли, господа, как оно обстоит, дело-то, – вальяжно привалился на бок котяра. – Невозможно безнаказанно с адом водиться, да-ссс... Невозможно-сс... Сила – она ведь даже у Богини не бесконечна и прибывать должна, да-сс...

   – Ближе к делу, Имру, – спокойно сказал нерегиль.

   – Ну так вот, – кот перевернулся на спину, задрал вверх переднюю лапу и бодро должил: – Третья Сестричка истощила свою Силу до такой степени, что ей понадобилось тело. Тело из материи. Богине пришлось срочно воплощаться! Представляете?

   И джинн осклабился в такой злорадной ухмылке, что казалось – белые зубы плывут в воздухе отдельно от горящих глаз и встопорщенной усами морды.

   – Они не представляют, – усмехнулся Тарик. – Так что еще ближе к делу, Имру.

   – Ну и пожалуйста, – отмахнулся хвостом джинн. – В двух словах: ей понадобилось тело, она послала за ним своих прихвостней-карматов, а они нашли в качестве тела статую богини милосердия – в храме, где служит Луанг Най. А Луанг Най обратился с молитвой к зеркалу Люнцуань. Попросил показать того, кто...

   Тут джинн воровато стрельнул кошачьими глазками в сторону нерегиля. Тот резко обернулся и пригвоздил его к полу ледяным взглядом:

   – К делу, Имру.

   – Да я что, я что... – пробормотал кот, съеживаясь. – Попросил показать того, кто, значит, может Сестричку одолеть и статую... – тут кот и нерегиль снова встретились глазами, и кот съежился еще больше, – ... освободить. Освободить, короче статую, а Сестричку одолеть. Да.

   Уже потом Абу аль-Хайр вспоминал, что каид Марваз рассказывал: ух, как вся эта компания орала тем вечером, что он зеркало принес, а из него джинн вышел. То есть кто орал: маленький сумеречник, нерегиль и котовый джинн. Точнее, котовый джинн больше всех орал. Сначала на айютайца – на ашшари. Крыл его страшенно. Все на то напирал, что они, айютайцы, горазды чужими руками каштаны из огня таскать. А сумеречник лысый знай себе хихикал и говорил, что он, котяра неблагодарный, должен ему еще в ножки поклониться. Да и все равно всем кирдык настанет, мурлыкал он с шайтанским тонким смехом, так что не все ли ему, котяре, равно, вон ведь нерегиль сидит и наоборот радуется – шутка ли, такая прямая дорога к исполнению всех желаний ему указана... Тогда кот принялся орать на негериля – и все на фарси. А тот лишь отфыркивался иногда – и тоже на фарси, а фарси каид Марваз не разбирает и почему такой ор стоит, понять не сумел.