Текст книги "Мне отмщение"

Автор книги: Ксения Медведевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

   Справа, видно, у шатров жен, над углями вертели жалко распяленную тушку козы. Вокруг угольев – там уже курился паром котел – склонялись и откидывали края покрывал женщины. Вокруг на корточках сидели и расслабленно болтали еще пятеро вооруженных чужаков. В халатах поплоше, в грязноватых черно-белых куфиях. Таглиб? Скорее всего, тоже айары. Эти были при джамбиях, копья небрежно полулежали на коновязи. На вооруженных мужчин восхищенно таращилась рваная полуголая детвора. Ну и на пятерых хороших гнедых они тоже заглядывались и радостно голосили, подлезая коням под брюхо.

   Здоровенный вороной под главарем поддал задом и развернул тушу – толпа с придушенным визгом рванула в стороны, раздаваясь.

   – Прочь, прочь, сыны шакалов! – разевая рот под пышными черными усами, пророкотал айяр.

   Поднял копье, потряс. Кругом послышались причитания женщин.

   С боков коняги длинно свисали ножищи в пыльных сандалиях – айяр сидел в седле без стремян. Эти вояки приехали к бедуинам по-бедуински – в невысоких седлах под тонкими попонками. А чего им снаряжаться, в самом-то деле? В стойбищах хорошей стали отродясь не водилось. Легким бедуинским дротиком и поцарапать-то сложно, особенно сквозь плотный гладкий атлас – соскользнет, не пробьет ткань. Ну, это если с ближнего расстояния не ткнуть. Но на ближнее расстояние бедуины не подходят – трусят. Как шакалы...

   Здоровенный полог-гата за спиной чалмоносного еще раз хлопнул. Под ногами и копытами хрустел крупный твердый песок. И щебенка. В такую жесткую землю гата не закопаешь. И вязянками хвороста не привалишь – улетит с ночными бризом, все шесты повалит. В щебень полог вбивали острыми, коваными шпильками в три пяди длиной.

   Гладкое – сколько раз брались за тебя сильные женские пальчики – железное кольцо на конце штыря приятно охладило пальцы. Через мгновение несколько освобожденных локтей ткани радостно вздулись, поднимая облачка пыли.

   Наглые, уверенные в своей безнаказанности дурни стояли, вольготно расставив ножищи в гладких сапогах – как купчины на рынке. Мошонка вперед, спина расслаблена. Айяры при саблях и вовсе заложили ладони за пояс.

   Одно плохо – сабля. Саблей Тарег владел плохо.

   У ног пофыкала, задирая морду, здоровенная черная гончая. Вперилась набухшими, воспаленными до красных прожилок глазищами. Показала желтые, пахнущие падалью клыки. В голове прошелестело удушающе злобное:

   Убей их, маленький сумеречник, убей их всех до единого, аф-аф-аф-ууууу...

   – Всадники охраны – ваша забота, – строго предупредил собаку Тарег.

   И ее сестричек. Салуги стояли, напряженно вытянув морды, принюхивались к растущему в воздухе запаху незапретной крови. Но покосились и зарычали – мол, поняли, поняли.

   Забирать у людей последнее – нехорошо. Забирать последнее чужим именем – плохо. Забирать последнее, прикрываясь именем Всевышнего, – совсем никуда не годится.

   С длинных боковых клыков текла слюна. Гончие Манат готовились к прыжку. Наступала ночь Хозяйки Судьбы – салуги готовились вкусить обильные жертвы.

   Интересно, дурни-айяры хоть знают, что готовит неосторожному сегодняшняя темная, холодная ночь?.. Вряд ли. Иначе бы не вышли из-под защиты знаков, не приперлись в кочевье прямо в канун ночи освобождения тьмы и ярости древнего духа...

   – Осторожнее надо быть... – вздохнул Тарег, приобнимая атласнохалатного детину за талию и отводя руку с тремя пядями острого железа.

   Дробящий позвонки удар отозвался стоном оседающего человека.

   Айяр еще падал, когда Тарег освободил его от сабли. Оружие вынулось из ножен неожиданно легко – видно, за ним хорошо ухаживали. Вот только после первого же удара по лезвию потекло, и рукоять заскользила во влажной ладони.

   Обмотать ладонь заранее он – как истинный дурень – не догадался.

   Вот почему – р-раз! – все происходило медленнее! Медленнее, чем хотелось!

   Люди бежали сразу во все стороны. Извиваясь, как змеи, салуги рвали горло тем, до кого не получилось дотянуться саблей.

   Чалмоносный, залепив лицо ладонями, тоненько визжал. Видимо, он думал, что ему это снится.

   Конный главарь уже справился со свечащей конягой. И отчаянно лупил ее босыми пятками по бокам, пытаясь послать вперед. Лошадь ржала, дробно пятясь. Капая с зубов, гончие зазмеились к пляшущим под айярами коням. Один не справился, и его кобыла рванула с места, закусив мундштук. На открывшуюся спину мгновенно сиганула длинная рычащая тень. Человек грохнулся вместе с лошадью, давя кого-то длинным боком. Второй, еще в седле, со стеклянными неверящими глазами, быстро махал перед носом псины острием копья. Салуга лаяла, припадая к земле, скалилась и скреблась лапами.

   Вороная туша затопотала наконец-то вперед. Айяр поднял копье, хорошо целясь прямо в горло.

   Тех, кто воевал с нерегилями на далеком западе, учили: никогда не пытаться проткнуть пешего альва копьем с седла. Бросать надо копье – быстро. Потому что альв либо ухватится за древко и сдернет с седла, обзаведясь еще и копьем. Либо вспрыгнет – высоко, как альвы умеют. И наподдаст ногой в морду, выбивая из стремян. И тогда результат будет тот же – копье у альва, а лошадь с тобой – на земле.

   Тарег прыгнул. Грохнулись. Покатившись в сплошной пыли, чуть не пропустил копейный удар – чей? Этот кто-то быстро уступил свое место в седле. И копье тоже уступил. Вот с копьем у Тарега было сильно лучше.

   Впрочем, пятачок перед шатром шейха уже опустел. Отвизжавшийся чалмоносец улепетнул. Недалеко – среди шатров слышались его тоненькие крики и мерный лай идущей по следу собаки.

   Пятерых у костра тоже сдуло. Слитный топот копыт удалялся в сторону южных скал – за их лунными гребнями скрывался Хайбар. Столкнувшись с сопротивлением, айяры, понятное дело, улепетнули.

   Бедуины разбежались тоже. Стойбище странно притихло.

   Хрустя камешками, на пятачок острожно въезжал шейх со своим отрядом. Разметанные, тлеющие кострища дымили, люди разгоняли едкие полотнища дыма ладонями, отфыркивались.

   Разворачивая кохейлана боком, Тарег подъехал к шейху мутайр и молча протянул голову предводителя айяров. Сопя и повизгивая, под капающим кровью срезом шеи подпрыгивали псины.

   – Аф-аф-аф-ууууу... – они бы еще на задние лапы встали.

   – Отсеки голову – и тело упадет, – ободряюще сказал Тарег.

   – Это кто ж тебе такое мудрое слово сказал? – мрачно отозвался человек, протягивая руку и принимая тяжелый подарок.

   – Это трактат по военной стратегии, – пожал плечами Тарег.

   Горячка боя отпускала, и сломанное ребро напомнило о себе саднящей болью.

   Шейх мутайр, брезгливо хмурясь, заглянул в оскаленное лицо главаря.

   Гончие присели и заскулили, толкаясь задами и задирая морды.

   Откуда-то издалека донесся тоненький, совсем уже нечеловеческий вопль. Мерный лай оборвался. Рычание слилось с поросячьим визгом.

   – Если вы не хотите, чтобы такие самозванцы приходили к вам по четыре раза в год, вам нужно выяснить, кто их посылает. И подать жалобу властям.

   Салман ибн Самир со вздохом отбросил голову. С тупым стуком она ударилась о землю и несколько раз перекатилась по песку. Взвизгнув, псины кинулись к ней и заработали челюстями, размахивая тонкими длинными хвостами.

   – Жалобу? Властям?.. Каким властям, окстись, сын шайтана...

   Сопя и порыкивая, гончие с хрустом чего-то жрали. Прислушиваясь к звукам и недовольно морщась, шейх мутайр наконец-то решил:

   – Едем к кальб. У них эти мошенники побывали раньше. Если уж ехать в ихнее гнездо в Хайбаре, то большой силой.

   Парусящий под ветром полог рвануло – и шесты опасно накренились.

   – Шатер падает, о сыны праха! – заорало сразу несколько глоток.

   Через мгновение затоптанный и забрызганный кровью пятачок заполонила гомонящая толпа. Давая тысячу советов и толкаясь, мутайр принялись заново прилаживать сорванные занавесы и растаскивать мусор и падаль.

Стоянка племени кальб, юго-восточный Неджд, несколько дней спустя

   Мрачно кусая соленую до слез косичку сыра, Тарег неспешно брел сквозь густеющую темень – куда глаза глядят.

   Гончие Манат не показывались – с той ночи, как они нажрались падали и сыто уплелись в темноту за лагерем, Тарег их больше вообще не видел. И не то чтобы сильно скучал по их присутствию.

   У шатров, разделенных длинными гребнями выветренного камня, лениво бродили люди. Стойбище кальб затихало, готовясь отойти ко сну. Это становище ничем не отличалось от других – только маски-бирга у женщин расшиты были красными и желтыми нитями, и монет на них болталось побольше, чем у благородных дам бану суаль. А в остальном все то же самое – даже сыр-джибне такой же соленый и вонючий. Пожалуй, только к вкусу джибне и йогурта из молока верлюдицы у него не получилось привыкнуть – от йогурта выворачивало, даже от одного запаха, а сыр – ну что сыр... Правда, получилось притерпеться к обилию соли – жажда уже не мучила, как раньше, когда хотелось запить еду целым кувшином.

   Шейх Салман строго велел в драки не ввязываться, рылом не целиться, морды не бить, на ссоры не нарываться – иначе, сказал, обратно поедешь связанным. По правде говоря, Мутазз, обиженный на давешний побег по приезду в становище, предлагал связать от греха подальше прямо сейчас – а лучше и вовсе не брать сумеречника с собой. Но шейх уперся и повез Тарега к кальб – зачем, не сказал, но по обрывкам мыслей в общей беспорядочной белиберде в голове бедуина можно было догадаться, что Салман ибн Самир надеется сумеречника продать. Шейх мутайр вернулся к первоначальному плану и решил, что лучшая защита – это серебряные дирхемы, побеждающие всякое зло.

   – Иди гуляй, – строго смерив Тарега взглядом, сказал бедуин. – Пока. Нужен будешь – позовем.

   И полез под полог сытно ужинать и беседовать с шейхом кальб.

   Так что пока оставалась куча времени побродить и осмотреться – стеречь сумеречника никому в голову не пришло: осенняя пустыня (впрочем, как и зимняя, летняя и весенняя) непроходима для одиночки без достаточного запаса провизии, воды и фуража для верхового животного. Даже если этот одиночка знает караванные тропы и хорошо ориентируется по звездам.

   Тарег не знал дорог, не понимал здешнее звездное небо – и у него не было ничего. Ни коня, ни оружия, ни еды, ни воды. Строго говоря, у него даже себя самого не было – мутайр сказали, что он их пленник, асир. Кстати, гулять его отправили, чтобы едой не делиться, – хорошо, что джибне сунули, прежде чем отогнать от костра.

   Шейх решил сменять защитника на деньги после драки с айярами: вместо слов благодарности Тарегу достались одни упреки.

   "Ты что, совсем дурак?", оценив положение, разорался Салман ибн Самир. "Куда ты полез – один на пятьдесят вооруженных?!". Тарег попытался возразить, что налетчиков было не пятьдесят, а четырнадцать, но в его сторону лишь плюнули: "О себе не думаешь – о других подумай, тварь несмысленная! Ты зачем на гвардейцев накинулся, неверная собака?! Тебя кто просил о чем, сволочь ушастая? А вдруг это был важный начальник? Что мы должны теперь сказать амилю Хайбара? Что кафир-сумеречник напал на его воинов?! Чтоб ты сдох, псина злобная, учти – чуть что, выдам тебя властям головой, в мешок увязанным, чтоб неповадно тебе было бросаться на верующих ашшаритов...".

   Наморщившись и еще раз укусив жесткий, скрипящий на зубах джибне, Тарег вздохнул: вот они, благие намерения...

   Так или иначе, нужно найти теплый верблюжий бок, чтобы не замерзнуть ночью до смерти. К костру и в шатер в чужом становище его точно не пустят – а без огня и мехового обогрева от скотины за ночь примерзнешь к скрипучей каменной щебенке. Верблюдам, к счастью, было во всех смыслах наплевать, кто приваливается на ночь к их лохмам под горбом...

   Увидев под ногами белое прямоугольное пятно, Тарег запнулся.

   На камне трепался, зацепившись за кустик верблюжьей колючки, лист бумаги.

   Пихнув остатки сыра за пазуху, нерегиль быстро за ним нагнулся – и вовремя, порыв ветра дернул бумажку вниз по песчаному склону. В темной ложбинке жалостно ворочалось еще несколько белых листков. Тонкая бумага диковато смотрелась на полуоблетевших веточках акации – большой лист-мансури насадился на длинные шипы и затейливо мялся под ночным ветром.

   Тарег припустил в ложбину – а вдруг улетят?

   Хватая порхающую бумагу за уголки, цапая на лету, припечатывая ладонями, он наконец-то собрал всё. Бережно обдувая треплющуюся в руках невесомую кипу, Тарег прищурился в темноте – нет, не разобрать, что написано. Плотные строчки вязи, сверху донизу. Что бы это могло быть?..

   – Да благословит Всевышний почтеннейшего господина, пришедшего на помощь ничтожнейшему из Его рабов, ох, Всемилостивый, пошли облегчение моим коленям, ох-ох-ох...

   Постанывая и все так же охая, в ложбину острожно, пуская вниз осыпи мелкого камня, бочком переваливался темный силуэт. Бородку трепал ветер, седые нечесаные волосики, венчиком вокруг лысины, колыхались под порывами холодного воздуха. Потом снова повисали слипшимися от грязи сосульками.

   Сам Тарег, впрочем, выглядел так же. Бедуины вообще мало отличались друг от друга на вид – тощие, грязные, в выцветших безразмерных лохмотьях.

   Замотанный в рваные тряпки старик подковылял поближе. И, протянув руки, рассыпался в благодарностях:

   – Да благословит Всевышний твое потомство, о благородный юноша, да дарует тебе удачу и процветание! Да не постигнет тебя вовеки судьба тех сущностей, о который писал ибн Туфейль – "похожие на зеркала заржавленные, покрытые грязью и повернутые сверх того спиной к зеркалам полированным, отражающим образ солнца, отвернувшиеся от них...".

   Мир в глазах Тарега накренился и с трудом встал на место. Пришлось помотать головой, чтобы прогнать ощущение бреда. Нищий старик-бедуин цитировал знаменитейший – и самый спорный из написанных в последние десятилетия – философский труд. Ибн Туфейль, "Повесть о Хайее ибн Якзане". Тарег укусил себя в губу – проверяя, не спит ли он, мало ли, сейчас он откроет глаза, а за спиной шумно дышит верблюжья громада.

   Подойдя совсем близко и принимая листочки, старик глянул в лицо "юноше" и, понятное дело, ахнул. Шарахнулся назад, наступил босой ногой на острый камень и с жалобным вскриком упал.

   Бумаги, естественно, тут же разлетелись белыми перышками.

   Ползая по дну ложбины в поисках беглых листков и бережно сдувая с них пыль, Тарег принялся декламировать из того же трактата:

   – "Но недолгое время он был в таком состоянии...", фух-фух-фух... – Тарег пофыкал на листик. – "...К нему вернулись чувства, и он пришел в себя от этого состояния, похожего на обморок. Ноги его скользнули с этой стоянки, пред ним предстал мир чувственный...", – Тарег снова старательно подул на бумагу, – "...и скрылся мир божественный, так как соединение их в один и тот же момент невозможно. Ибо мир здешний и мир будущий – как бы две жены: если ты удовлетворил одну, то разгневал другую".

   Обретший дар речи знаток философии закхекал в старческом смехе:

   – Воистину, неисповедимы пути Всевышнего! В диком становище обитателей пустыни я встречаю знатока суфийского калама в образе сумеречника! Ох...

   И старец, морщась, потер ушибленную ногу.

   Бережно поймав за крылышко последний листок, Тарег подошел к сидевшему на камнях человеку:

   – Это еще один трактат о соединении, о шейх?

   И осторожно протянул тому треплющуюся под ветром кипу страниц.

   – Нет, – улыбнулся старик. – Это словарь.

   – Словарь?..

   Видимо, полное ошаление на лице сумеречника читалось так же хорошо, как и на человеческом, потому что старик закхекал еще веселее:

   – А что тебя удивляет, о благородный юно... ох. Мда...

   – Местные люди зовут меня Рами, – решил выручить его Тарег. – Удивляет меня то, что в становище есть грамотный человек – к тому же обладающий запасом бумаги. А уж словарь...

   И точно, теперь, заглядывая сверху вниз в исписанные листы, он понял, почему ничего не сообразил сразу – два столбца. Слова разделялись на две четкие колонки. В одной – редкие строчки. Напротив – обширные абзацы комментариев.

   – Это толковый словарь ашшари, мой сумеречный друг, – улыбнулся старик. – Я очень признателен вам за сноровку и помощь – вы спасли труд последних лет моей жизни!

   И принялся подниматься на ноги. Тарег мгновенно подхватил сухонькую лапку.

   – Ох... Весьма признателен за заботу, о ю... ох... Вы, верно, и не знаете, что последние словари нашего благородного языка – в том числе и составленные скромными трудами этого ничтожного раба Всевышнего! – отнюдь не полны! Живя бок о бок с этими людьми, вы обнаруживаете кладезь истинной, не испорченной парсийскими заимствованиями ашшаритской речи, которой и внимал благословенный Али... Ой!

   Составитель словаря жалостно вскрикнул и припал на одну ногу.

   – Вам не следует ходить без сандалий, почтеннейший, – выговорил старику Тарег. – Эдак вы когда-нибудь себе что-нибудь сломаете. Или разрежете до кости, и здешние коновалы не справятся с раной – загниет, попрощаетесь с конечностями...

   – На все воля Всевышнего, – смиренно ответил знаток ашшари и, с силой опираясь на руку Тарега, заковылял дальше.

   Стопку листков он крепко зажал под локтем. Склон ложбинки круто забирал вверх. Неожиданно улыбнувшись, старик добавил:

   – А сандалий, о юноша, у меня нет! Всему виной судьба, отвернувшаяся от ничтожного раба Всевышнего ради посланных испытаний!

   – Как вас зовут, почтеннейший? – вдруг начиная понимать, что к чему, тихо спросил Тарег.

   – Перед тобой ничтожнейший из слуг Всевышнего, раб Всевышнего Юсуф аз-Захири, – безмятежно улыбаясь, ответил старик.

   И тут же уперся взлядом в землю, высматривая предательские камни и ямы – не наступить бы.

   Тарег резко остановился. Развернулся и заступил старику дорогу. Тому пришлось задрать изумленное лицо, чтобы встретиться с ним взглядом.

   – Что вы здесь делаете, почтеннейший? – так же тихо поинтересовался нерегиль.

   – О, – беспечно отмахнулся худенькой лапкой Юсуф ибн Тагрибарди ибн Али аз-Захири, величайший и самый почитаемый в халифате знаток ашшари, грамматист, языковед и философ. – Это долгая и скучная история, о юноша! Поверь мне, старику, она не стоит твоего внимания...

   – Вас захватили три года тому назад во время нападения на караван паломников, следовавший из Мариба в Ятриб, – четко выговорил Тарег.

   Старик замигал подслеповатыми глазами:

   – Д-да... но... откуда ты знаешь об этом, о...

   – И все эти три года вы находились в рабстве у бедуинов? – стараясь не скрежетать зубами, выговорил Тарег.

   – Ну да, – искренне удивился великий грамматист. – Они захватили меня в тот бедственный день, но Всевышний был милостив ко мне, и меня не убили, а продали этому племени, у которого, я вам должен сказать, чрезвычайно интересный говор, я бы даже посвятил рассмотрению его особенностей отдельный...

   – Вас ищут, – выдохнул Тарег. – Все эти три года вас ищут по всей пустыне. Почему вы не обратились к властям, о шейх? Вас выкупит любой катиб в любом крупном оазисе!

   Ему ответили искренне обескураженным взглядом:

   – Но-о... эээ... обратиться?..

   Тарег раскрыл было рот, собираясь ответить на все – заданные и незаданные – вопросы гениального языковеда, как со стороны шатров донесся зычный рык:

   – Где ты шляешься, лядащая старая падаль?! Я сделаю твой тощий зад полосатым! Ну-ка подь сюда, старый ленивый суслик, я тебя научу, как нужно работать! Где, где, я спрашиваю, хворост, за которым тебя отправили, о дармоед, не стоящий куска лепешки, которую я перевожу на тебя ежедневно?!

   Аз-Захири сжался в пуганый комок. Сведя худенькие плечики, как птичка крылышки, он вскинул на Тарега умоляющий взгляд:

   – Прошу тебя, о благородный юноша, возьми и спрячь мои бумаги! – и быстро пихнул их Тарегу в грудь. – Если они их увидят, то пустят на растопку! А ведь мне стоило таких трудов скопить на пачку листов-мансури!

   – Ах вот ты где, старый говнюк! Ну подожди, сейчас я тебя проучу! Я продам тебя живодерам в ближайшем оазисе!

   Высокая черная тень в развевающемся бурнусе, с увесистой дубинкой в правой руке, нависла над их головами. Человек щурился – зарево костров поднималось у него за спиной, и ему приходилось таращиться в непроглядную темень. В которой шевелился обмерший от ужаса, попискивающий грамматист.

   – Я вас умоляю... – немеющими губами прошептал аз-Захири, разжимая пальцы на своем сокровище. – Когда они утихомирятся, я за ними обязательно приду...

   Тарег улыбнулся. Прижал пачку листов к впалой груди под рваной рубахой и по одной – сначала одну, потом другую – положил на них дрожащие, в пигментных старческих пятнышках руки.

   – Вы не волнуйтесь, – он снова улыбнулся. – Ваши бумаги не пострадают. Крепко держите? Не уроните, пожалуйста, ветер усиливается.

   Старик завороженно кивнул. И быстро – как кролик – обернулся в сторону сопяще-надвигающейся тени хозяина:

   – Я тебя вижу, говнюк! Не вздумай бежать, привяжу к столбу!

   Ободряюще кивнув дрожащему языковеду, Тарег обошел аз-Захири и шагнул навстречу размахивающему палкой амбалу. Тот все рычал:

   – Ну, сволочь! Ну, дармоед!..

   В отличие от тех, с кем Тарег сражался на западе, этого человека не учили: ни в коем случае не пытаться атаковать альва один на один – даже если альв безоружен. Альва следует пытаться убить только с численным преимуществом один к пяти. Не менее. И то, если на дерущихся хороший доспех. Потому что в противном случае альву хватит нескольких мгновений, чтобы увернуться от удара, прыгнуть тебе через голову, ну а дальше – дальше по обстоятельствам. Либо своим железом посечет, либо пырнет твоим же оружием – это если альв был безоружный.

   С удовлетворением оглядев толстую дубинку в руке громилы, нерегиль посмотрел тому в лицо – на харе бедуина начинало проступать что-то вроде удивления. Не дожидаясь, пока чувства громилы станут отчетливее, Тарег улыбнулся – и с размаху дал строгому хозяину грамматиста в челюсть. В следующее мгновение в его руках оказалась удобная, отполированная на конце палка.

   Еще через мгновение над стойбищем кальб поднялись дикие вопли:

   – Гулы! Кутрубы! Джинны напали на Аббаса! Спасайтесь, о правоверные!..

   Драка подходила к ожидаемому концу. Одна веревочная петля сдавила плечи, другая затянулась под подбородком. В конце концов, их было гораздо больше, чем пятеро. Люди, волокшие Тарега на веревке, были верхами, и отжать толстый колючий шнур не получалось. Хрипя и брыкаясь, Тарег волокся за лошадьми сквозь орущую и размахивающую палками толпу.

   – А ну стоять, это наш сумеречник!

   О, никак Салман ибн Самир вспомнил о своем имуществе.

   Всадники осаживали лошадей, одна ударила копытом прямо перед носом. Чихая и отплевываясь, Тарег пытался сплюнуть кровь с разбитой – опять разбитой – губы и бестолково ворочался на земле. Приподняться не получалось – из-за стягивающей руки над локтями веревки. Ну и из-за петли на горле.

   Над головой орали на все голоса. И вдруг, знакомое кхеканье:

   – Ой-ой-ой, о Всевышний, какое горе, какая незадача!.. Ты жив, о юноша?.. Сюда, господин Амаргин, сюда!

   Новый мощный топот набегающей лошади. Тоненький звон сбруи. Над головой рявкнул сумеречный голос со странным акцентом:

   – А ну прочь и в стороны, уроды! Про-очь!!

   Топот, удары копыт. И тот же сумеречный голос:

   – Прочь, я сказал! Кому хочется попробовать стали?!..

   Вокруг затихало. Разочарованно бормоча и покряхтывая, бедуины расходились.

   – Эй, ты! Это наш сумеречник!

   Тот, кого назвали Амаргином, зашипел:

   – Я тебе сейчас глаз на жопу натяну, сволочь! Если он ваш, то почему его бьет это сраное племя?! Прочь, я сказал!

   Гладко у него вышло – заучил небось, чтобы разом в морду выплевывать...

   Ответом стало недовольное урчание. И удаляющийся дробот копыт.

   Голос Амаргина отдал приказ на каком-то странном языке. Ни одного слова не понять, ну надо же... Голос стал настойчивей. Спаситель что, к нему, что ли, обращается?

   – Я не понимаю... – сознавая, как глупо выглядит их беседа, пробормотал Тарег на ашшари.

   Ну да, ну да, два сумеречника, чтобы друг друга понять, вынуждены разговаривать на человеческом языке. Видно, подобная мысль пришла в голову не одному Тарегу. Над головой раздался громкий хохот. Амаргин перешел на ашшари:

   – Лайс, ты видел когда-нибудь такое? Лаонец не понимает по-лаонски!

   – Я не лаонец, – прохрипел Тарег.

   – Хаааа, мы это хорошо знали! К тебе лаонцу никто бы не подошел! Лайс, ты где-то видел лаонцев цвета вороны?

   В ответ неразборчиво бурчали. Потом кинули:

   – Ладно, я спать пошел, сами дальше разбирайтесь...

   В ответ – женский сумеречный голос:

   – Спокойной ночи, Лайс!..

   А следом – хи-хи-хи, русалочий, холодный смех.

   Зрение наконец-то прояснилось – на лицо кто-то вылил приличную струю воды. Душащую петлю ослабили и стащили с шеи, колючая веревка дернула по свежим ссадинам на скулах. Хлопая слипшимися от ледяной воды ресницами, Тарег щурился и пытался разглядеть мельтешащие в ночной темени силуэты. Когда снимали вторую веревку, тоже задели щеку.

   Зашипев от боли, он наконец-то проморгался и острожно утерся рукавом.

   – Ты откуда? Из Ауранна? – спросили по-аураннски.

   Светящееся золотом лицо, из сияния – взгляд, с интересом.

   Сияние. Любопытный взгляд. Прямо как в то утро. Две золотых фигуры: "Запечатывайте". Холодный пол проклятой масджид, насмешливый интерес – выживет ли? Пытливые любознатцы. Один из тех, кто помог его уничтожить, был из Лаона. Тогда это было просто место на чужой карте. Когда-нибудь он, Тарег, найдет этого ученого мага. И второго, из Ауранна, тоже найдет.

   Его ответа ждали. Ну что ж:

   – Я здесь так давно, что непонятно, из Ауранна я или нет, – сказал Тарег – по-аураннски.

   Не придерешься.

   – Я так и подумал, – довольно хмыкнули сверху. – Хотя, по правде говоря, ты больше на туатега смахиваешь. Вот только ее при тебе нет. Нет, правда, ты не из Туатанн?

   – Я даже не очень знаю, где это, – пробормотал он в ответ. – А что за она?

   – Ну как же, она. Сама-она, – с готовностью ответили сверху. – Меч.

   – Ничего не понял, – честно ответил Тарег.

   И сплюнул.

   – Ты дремучий какой, – захихикали сверху.

   И дернули за руку, помогая подняться.

   – О достойнейший сын племени Сумерек! Я рад, что ты остался жив!

   Грамматист. Аз-Захири смущенно топтался, так и прижимая к груди бумажки. Поди ж ты, не рассыпал и не потерял.

   Амаргин оказался высоким. И щегольски – ну, по местным меркам – одетым. Бишт – дорогая вещь. И кобыла у него была потрясающая – гнедая, высоченная, в вызолоченной сбруе и шайтан знает каким числом побрякушек на поводьях. Там даже висели золотые полумесяцы – с хрустальными, поди ж ты, подвесочками. Поэтому кобыла звенела, как убранная к выходу королевы дама: в Гар Эрнионе придворные красавицы тоже носили прорезные серьги с колокольчиками.

   А еще оказалось, что на невероятно красивого, подстать элегантному лаонцу, Тарега – синяк на ссадине, губа, как всегда в последнее время, кровит, лохмотья подраны – смотрит не один Амаргин. За спиной лаонца молча стояли и смотрели еще трое – двое мужчин и женщина, самая правая. С двойным, расходящимся как слои парадного платья ореолом, – ждала ребенка. Совсем крошечного, сердце только-только начало тукать.

   – Ну и вид у тебя, братишка, – хмыкнул тот, что стоял справа. – Ты всегда начинаешь драку один против всех?

   – У меня это в крови, – пробурчал Тарег, осторожно промакивая уголок рта.

   – Как нам тебя называть? – спросил Амаргин.

   – Как все называют. Стрелок. На ашшари – Рами.

   – Тогда побереги силы, Стрелок, – нехорошо усмехнулся лаонец. – Шейхи решили, что завтра утром мы отправляемся в Хайбар. Ты слышал о Хайбаре?

   Он слышал. Говорили, что самийа, если его распять, умирает долго. Бедуины хмыкали, рассказывая, как кто-то выиграл чуть ли не сотню дирхам, поставив на одного из подвешенных на мосту сумеречников – тот чуть ли не две недели продержался, дольше всех из пятерых распятых, на радость сделавшему ставку ашшариту. Еще рассказывали, что к концу первой недели все начинают просить воды. Кто-то раньше, кто-то позже. На это тоже делали ставки.

   Люди из Басры приезжали в Хайбар за пленными – ну или за теми, кого уже подвесили на мосту через вади. Если у солдат не хватало денег на выпивку, они могли кого-нибудь продать. Но это случалось нечасто. Там, на границе, где ад-Давасир образовывал прорезающее Хиджаз ущелье, дрались не за деньги. Туда ехали мстить. Убивать. С той и с другой стороны. С того года, как при ад-Давасир произошла та кровавая стычка и в Хайбаре расправились с пленными – а случилось это двадцать с лишним лет назад, – счет нарос немаленький. С обеих сторон. Что лаонцы делают с пленными ашшаритами, никто не знал. Караваны из Лаона вот уже полвека как перестали ходить – за взаимной резней местные позабыли торговлю, и некому стало рассказывать жуткие истории. Сумеречники, которых привозили в Хайбар казнить, тоже не распространялись о судьбе пленных ашшаритов – видимо, распятие на мосту их устраивало больше, чем задумки сородичей, вздумай ашшариты взять с них пример.

   – А что ты весь встопорщился? – поинтересовался Тарег. – Ты же сам говорил – лаонца не выручу. А тут воспылал жаждой мести? А вдруг там подвешивают твоих заклятых врагов?

   Вышло неожиданно насмешливо – сам от себя не ожидал.

   В ответ Амаргин подошел вплотную – чуть носом в нос не уперся. И прошипел:

   – Когда мы друг с другом воюем – это наше дело. А когда нас убивают люди – это дело между нами и людьми. Ты понял меня, аураннский умник?!..

   Тарег кашлянул и отодвинулся.

   Амаргин злобно осклабился:

   – Я вижу, ты понял, Стрелок. Каждый из нас будет рад перерезать горло халифскому гвардейцу. Давно, кстати, мы не испытывали такого незамутненного удовольствия.

   – Дама поедет тоже? – кивнул Тарег на поигрывавшую рукоятью кинжала женщину, в которой дрыгал крохотными ручками зародыш.

   – Дама поедет тоже. Она хотела бы принести жертву на том месте, где умер ее племянник. Дама также надеется, что это будет не коза. Ты спросил все, что хотел?

   – Вы навряд ли увидите там гвардейцев, Амаргин. Похоже, а Хайбаре сидят контрабандисты. И айяры.

   Лаонец улыбнулся:

   – Не все ли равно, в какую сбрую одета человеческая свинья? Разве не так? А, Стрелок?

   Тарег снова промакнул рукавом натекающую в угол рта кровь. И опустил глаза.

   Амаргин смерил его взглядом, хмыкнул и пошел к своей звенящей кобыле. За ним, обескураженно оглядываясь – человек, конечно, не понял ни слова из их беседы – засеменил аз-Захири, трогательно прижимая к груди испещренные буквами бумажки.