Текст книги "Мне отмщение"

Автор книги: Ксения Медведевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

   На самом-то деле, нерегиль не был столь уж уверен в своих словах.

   – Почему ты так говоришь? – угрюмо поинтересовался он.

   – Ночью в Городе звучал призыв на молитву, – вздохнул аз-Захири. – Всего с пары альминаров, но звучал. Кутрубы не обратили на него ровно никакого внимания.

   – Плохо! – искренне ужаснулся Тарег. – Очень плохо! А я его даже и не слышал...

   – Это потому, что азан был очень, очень слабым, – горько сказал аз-Захири и вытер выступившие на глазах слезы.

   Неровно насыпанная ангелами гора длинно вытянулась на горизонте. Знаменитая Джабаль-Ухуд издали казалась разровненной песчаной кучей, ее осыпавшаяся всхолмьями громада нависала над Мединой, зябнувшей в сером воздухе утра.

   Путешественники долго брели краем пожарища, то и дело путаясь в проулках и упираясь в глухие стены или заложенные досками ворота. Аз-Захири часто привставал на цыпочки, пытаясь разглядеть над дувалами приметный альминар Масджид-Набави.

   Конечно, до карматских налетов у масджид Пророка было аж четыре альминара. Но после последнего набега остался стоять лишь один – самый старый. Стройные высокие башни с вытянутыми остроконечными крышами и резными балкончиками рухнули при пожаре. А приземистый, словно из цельного камня выточенный Старый альминар не выгорел и не просел внутрь себя, продолжая слепенько таращиться на город маленькими окошками под низким куполом. Так рассказывали паломники, и аз-Захири все хотел высмотреть подтверждения их словам о свершившемся чуде: не сгорел! устоял! альминар, возведенный сыновьями Благословенного, все еще напоминает верующим о стойкости и надежде!

   Под ночным дождем песок под ногами окончательно развезло в грязь, и даже Тарег умудрился пару раз подскользнуться и с размаху рухнуть в лужу. Языковеда им приходилось выдергивать из вязкой жижи, как луковку, – тот проваливался чуть ли не по колено.

   Альминар аз-Захири так и не увидел. Зато над плоскими крышами постепенно всплыл силуэт Новой башни. Облезшая желтая штукатурка открывала мелкую кирпичную кладку, углы уступов казались какими-то обгрызенными. Даже черное знамя Умейядских халифов походило в этом влажном воздухе на половую тряпку, которую зачем-то подвесили на шпиль цитадели.

   Когда из-за крыш показался серый скальный уступ, на котором стояла Новая башня, они увидели верх городской стены.

   Тарег ахнул. И тут же, видимо, от избытка чувств, снова подскользнулся и шлепнулся в грязь. Вставать не хотелось – как не хотелось видеть стену. Точнее, это уже была не стена. Просто длинная и высокая груда кирпича, в которой угадывались изъеденные непогодой и огнем, оплывшие зубцы и бойницы.

   Выпростав из клейкой, как тесто, жижи, ладонь, нерегиль мрачно осмотрел руку – она была покрыта грязью, как коричневой перчаткой. Впрочем, вторая рука – ее он тоже придирчиво осмотрел – выглядела так же. Встав, Тарег пошатнулся – полы бурнуса намокли, отяжелели и лепились к ногам тем же коричневым тестом. Шагать становилось все труднее.

   Аз-Захири опять расплакался:

   – О Всевышний! Как это возможно! Неужели так ничего и не восстановили! А ведь я сам жертвовал на новые укрепления Святого города!

   – Ражворовали... – хмыкнул Лайс и смачно плюнул в грязь сквозь щербину в передних зубах.

   В Медину они вошли через большой, гостепримно зияющий пологой осыпью, пролом в стене.

   Когда впереди замаячили толстенькие, как вафельные трубочки, минареты Гамама-Масджид, с неба снова полило.

   – Это знак! – решил воодушевиться аз-Захири и заперебирал ворот рубашки тоненькими пальчиками в несмываемых чернильных пятнах. – Это добрый знак! Гамам – значит "облако", в этой масджид Благословенный молился о дожде! И вот мы видим святое место – и на нас проливается дождь! Мы идем дорогой Пророка! Смотрите – туча так и висит над Святым городом, а над долиной Байдах – ясное небо! Эта туча ведет нас, это знамение!

   Тут путешественники увидели первых людей. Толпа разновозрастного народа вдруг посыпалась, как орехи, из калитки в ближайшем заборе. Женщины тащили тюки, даже маленькие девочки несли что-то на головах. Мужчины, выпячивая животы, по-хозяйски покрикивали на писклявую и бестолковую женскую стайку и считали тюки, загибая пальцы.

   – Што происходит, о правоверные?.. – рванул к ним Лайс.

   Голова поскуливающей и покрикивающей колонны уже тронулась, и к нему приобернулся мальчик в яркой красной рубашке – тоже гордый, с пустыми руками и серьезным лицом охраняющего харим мужчины:

   – Ты, верно, нездешний, о незнакомец! Сюда идут карматы, мы уходим на запад! Спасайся и ты!

   И, с трудом выпрастывая босые ступни из месива под ногами, пошлепал вслед за взрослыми.

   – Где они хотят спастись? В Хиджазе? Да они там все померзнут в первую же ночь по такой погоде... – озадаченно обернулся к спутникам Лайс.

   – Нужно идти в масджид! Спасение ждет нас в масджид! Нужно укрыться в доме молитвы и просить Всевышнего о помощи! – испугался и затоптался аз-Захири.

   Тут Тарег не выдержал и захохотал. Так громко, что из гомонящей толпы на него обернулась пара смуглых мокрых лиц.

   Смех не отпускал его очень долго, даже живот свело. Пришлось опереться спиной о дувал, чтобы отдышаться. Языковед и бедуин мрачно созерцали его веселье.

   – А что такого смешного я сказал, о сын сумерек? – обиделся наконец аз-Захири.

   Или просто замерз – поднялся ветер, и дождь бил косыми мелкими струйками. Теперь вода затекала за ворот и даже в рукава.

   Тарег утерся. С подбородка снова капало.

   – В масджид?.. Ты забыл, о шейх, что произошло в Ятрибе.

   Аз-Захири замигал под холодной водой, и сразу стало непонятно, плачет он или просто по лицу течет дождь. Тарег безжалостно продолжил:

   – Предводитель карматов Абу Тахир аль-Джилани вьехал верхом в Запретную масджид и приказал перебить всех, кто там укрылся. И очень громко кричал, каждый раз, когда наносил удар копьем: "Ну, где ваш Всевышний? Что же он вас не спасет? Я вас научу, глупые животные, как верить вракам сумасшедшего погонщика верблюдов и выжившего из ума мага!" Как ты понимаешь, он имел в виду Али и царя Дауда ибн Абдаллаха. По правде говоря, я бы в его положении задавал те же самые вопросы. У тебя есть на них ответы, о шейх?

   – Не кощунствуй! – пискнул аз-Захири.

   Тарег дернул плечом и пошел вперед. Дождь припустил сильнее.

   Ближе к цитадели, около крохотной, с игрушечным альминаром-столбиком Гамама-масджид, толпа стала такой густой, что им приходилось толкаться локтями.

   Беженцев не было видно – или они терялись в оживленном многолюдье. Люди занимались повседневными делами: шли по делам, женщины, придерживая у носа края платков, торговались в мясных лавках, под навесами на молитвенных ковриках сидели шорники, медники, продавцы зелени.

   Ближе к цитадели агония Медины приняла пристойную, не оскорбительную для глаза форму. Если в предместьях и ближайших к городской стене кварталах мерзость запустения прорастала колючками, тряпьем, обломками, развалинами и бурьяном, то здесь город умирал, неслышно растворяясь в мутной воде. Необожженный глиняный кирпич-туб возвращался в природную стихию, добавляя узким улочкам грязи, и мертвые дома походили на недостроенные детские поделки. Между ними и даже в опустевших дворах сновали люди – кричали, торговались, что-то выменивали.

   Потолкавшись под дождем еще, путешественники вышли на главную рыночную площадь. Ее легко было узнать – по обилию крытых навесов и зазывал, крику, гомону, звону и запахам. И по высоким, почерневшим от времени столбам c перекладинами.

   – О Всевышний, милостивый, милосердный... – тихо пробормотал Лайс. – Это же Амина...

   – А рядом? – так же тихо поинтересовался Тарег.

   Бедуин прищурился. Подвешенные на столбах сумеречники почти не шевелились. Длинные, слипшиеся от дождя лохмы закрывали опущенные лица. Мокрая рубашка облепляла груди женщины. То, что это именно Амина, Лайс понял, лишь когда она вдруг судорожно выгнула спину и вскинула голову – мелькнуло белое-белое лицо. Бесполезно подергавшись и помотав волосами, Амина снова повисла неподвижно. Вывернутые руки надежно примотали к перекладине веревками, видно было, как медленно сжались в кулаки вздрагивающие от напряжения растопыренные пальцы. Сумеречник на соседнем столбе висел не двигаясь, ветер раскачивал длинные рыжие пряди.

   – Похоже, что Лейте, он иж них самый рыжий... – упавшим голосом наконец ответил бедуин. – А вообще не жнаю... Лица не видать, а одежу ш них до рубахи ободрали, не поймешь... Может, он не иж наших... Ой, што ж делать, што ж делать...

   На распятых сумеречников, впрочем, толпа не обращала никакого внимания. Люди пихались, напирали, подпрыгивали, пытаясь заглянуть через головы и плечи, чтобы разглядеть что-то, что происходило у подножия столбов.

   Оттуда, кстати, неслись дикие вопли и истошный женский визг. Как всегда в подобных случаях, женщина надрывно голосила, умоляя о пощаде – "не надо, не надо, он ни в чем не виноват". Толпа восторженно орала, размахивая кулаками и зажатыми в кулаках четками. Люди кричали:

   – Так ему! Так ему!.. Держи его крепче, о Асвад!

   На низком каменном помосте перед столбами стояла пара вооруженных человек – без кольчуг, но в шлемах и при копьях. Между ними, уперев руки в боки и выпятив живот, растопырился коротышка в сером халате и белой чалме – мулла? Катиб?..

   Тут он поднял руку и стало видно, как трясется печатями длинный желтый лист. Все-таки это был катиб.

   Человек с бумагой закричал:

   – Амр аль-Азим, шихна города Медины, да благословит его Всевышний, волей и милостью эмира верующих издал приказ карать смертью и урезанием языка за беспричинный страх и распускание слухов о поражении войск! Этот человек, Абан ибн Фарух, житель квартала аль-Барзахи, и его брат Маруф ибн Фарух, житель квартала аль-Барзахи, виновны в распускании слухов о грядущей гибели Святого города и попытке бегства!

   Толпа упоенно орала:

   – Смерть им! Тащи его, Асвад! Смерть им!.. Да погибнут нечестивые, Всевышний любит богобоязненных!..

   Женщина у подножия помоста продолжала голосить. Вокруг Тарега, Лайса и языковеда уже собралось порядочно народу. Из-за спины заорали:

   – Камнями! Побейте нечестивых маловеров камнями!

   И тут же захлебнулись криками и рыданиями другие женские голоса:

   – Нет! Нет! Они не виноваты!

   На помост втащили двоих совершенно одинаковых, пузатых и жалобно подвывающих ашшаритов.

   – Старые знакомые... – ахнул Лайс.

   Это были отцы семейства, которое пыталось искать спасения на западе. Видимо, соседи постарались, чтобы они ушли недалеко.

   Мелко сеялся дождь, камни помоста лоснились свежей влагой. Двое вооруженных положили копья и вытянули из ножен джамбии. Одного из братьев поставили на колени и запрокинули голову. Толстый зиндж в кожаной безрукавке высоко поднял свой нож.

   – Так его, Асвад!!!.. – восторженно заорала толпа.

   Трясущемуся и мычащему человеку растянули рот изогнутыми рукоятями кинжалов. Зиндж запустил в рот ибн Фаруха толстые пальцы и вытащил длинный дрожащий розовый язык. И секанул блестящим изогнутым лезвием. Человек завалился на спину, жалко брыкнув грязными пятками. Зиндж тряс мягким, как тряпочка, обрубком языка, вокруг орали так, что не слышно было воплей несчастного.

   – Замотай морду платком, Рами, – вдруг сказал бедуин. – Я смотрю, здешний шихна шутки шутить не любит, а третий столб – вон, пустой стоит.

   – Ненадолго, – процедил Тарег.

   Второго брата поволокли как раз туда. У подножия суетились невольники-зинджи, поднимали лестницы, прикапывали их в грязь, чтоб стояли устойчивей.

   – Пошли, – обернулся к бедуину нерегиль.

   – Куда? – покосился Лайс.

   – К шихне. Ты хотел поручиться за друзей и свидетельствовать об их невиновности, нет?

   Бедуин снова покосился и затеребил шнур икаля:

   – Нуу...

   – Что – ну?

   – Да меня вслед за ними на столб подвесят, Рами... Кто мне поверит?

   Плачущего ибн Фаруха уже подняли на веревках к перекладине и быстро, умело приматывали к бревну руки. Человек бестолково дрыгал ногами, с одной уже свалился кожаный башмак.

   Рыжий сумеречник чуть приподнял лицо и облизнул стекавшие к губам капли дождя.

   – Это не Лейте, – буркнул Лайс, пряча глаза.

   – Я тоже свидетель! Я скажу, что они невиновны!.. – жалобно сунулся под руку аз-Захири.

   – По закону нужно четырех свидетелей! – вспылил бедуин.

   В нескольких шагах от них, у края огромной лужи стояла молодая женщина в облипшей от дождя абайе. Черные длинные полы утопали в блестящем месиве под ногами, ашшаритку ощутимо покачивало. Белые от напряжения пальцы сжимали узел большого тюка из лоскутной ткани. Другой рукой женщина крепко сжимала ладонь мальчика в красной рубашке. Мальчик стоял, раскрыв рот, по лицу текло.

   – Так ты идешь? Или остаешься трусом и говнюком на все оставшиеся вонючие дни своей вонючей жизни? – холодно поинтересовался Тарег.

   – Моя жизнь мне дорога, – отрезал бедуин.

   И быстро поднял на нос край куфии, заправляя его за икаль. Из-под ткани голос звучал глухо и еще более шепеляво:

   – Не шудьба, Рами. Видно, жвезды судили нам разойтись на этой площади.

   – Звезды, говнюк, тут ни при чем.

   Тарег плюнул ему под ноги. Лайс только опустил глаза.

   Подвешенный к перекладине человек тоненько кричал от боли. Заломленные руки выворачивались из суставов под тяжестью провисшего тела. Человек колотился затылком об столб и плакал. Вторая туфля слетела с ноги и босые ступни жалко скреблись о дерево, пытаясь зацепиться хоть за что-то в поисках опоры. Толпа счастливо вопила, славя богобоязненных.

   Мальчик в красной рубашке дрожал, с оттопыренной губы стекала струйка слюны. Второй ибн Фарух уже перестал дергать ногами и лежал на помосте неподвижно, развалив колени под задравшейся рубашкой. В паху на штанах темнело пятно – перед смертью он обмочился.

   – Отведи их домой, – сказал Тарег. – Сделай хотя бы это, засранец.

   И показал на пошатывающуюся женщину с разноцветным тюком и мальчика.

   Лайс стрельнул глазками и воровато кивнул.

   – Вспоминай о Страшном суде, – процедил нерегиль. – Вспоминай о нем часто, пока будешь идти до их дома. И постарайся не обокрасть ее по дороге.

   Снова плюнув Лайсу под ноги вместо прощания, Тарег пошел проталкиваться в сторону круто забирающей вверх улицы – в той стороне над крышами маячил облупленный силуэт Новой башни.

   Он не оглядывался, но знал, что аз-Захири мелко топочет вслед за ним – вздыхая, всхлипывая и бормоча молитвы.

   Поскольку шихна действительно следил за порядком в городе, а Тарег так и не последовал совету Лайса, его не очень ашшаритское лицо привлекло внимание стоявших у ворот цитадели стражников.

   К нерегилю вразвалочку подошли и почти уперлись носом в нос.

   – Глянь-ка, сумеречник... Правоверный?..

   – А такие бывают? – искренне удивился Тарег.

   Двое других зашли со спины и крепко взяли за локти. Целившийся носом хмыкнул и быстро обхлопал лохмотья – искал оружие.

   – Хто такой? – ничего не найдя и выпрямляясь, поинтересовался гвардеец.

   И брезгливо вытер ладонь о платок. Платок он вытащил из рукава некогда белой, а теперь серой от грязи туники. Похоже, гвардейцам в Медине давно стало не до выправки и приличий.

   На тех, что держали сзади за локти, были кольчужные рукавицы, железо больно холодило кожу сквозь рукава. Брякали пластины панцирей, скрипела кожа кафтанов. Обыскивавший смерил взглядом и показал увесистый кулак в железной сетке:

   – Ну?

   И сдвинул шлем, так что стрелка наносника почти уперлась Тарегу в лоб.

   – Меня зовут Рами. Я пришел к градоначальнику.

   – Зачем?

   – Это я убил сборщиков налогов в стойбище мутайр. Лаонцы, которых вы взяли неделю назад, ни при чем.

   Почесав в затылке – для этого ему пришлось вовсе снять шлем – парень наморщился, осмотрел пальцы и встряхнул ими.

   – Н-ну... – неуверенно протянул. – Так ты чё, сдаваться пришел?

   – Идиот, – беззлобно сообщил ему Тарег. – Если бы я пришел сюда драться, вы бы давно лежали мертвыми.

   Тут ему дали в челюсть, потом, для верности, саданули в зубы – губа тут же потекла кровью, а как же иначе, – и, заломив руки за спину, поволокли в ворота.

   Попискивания языковеда быстро заглохли за спиной – ворота крепости ржаво заскрипели и, брякнув кольцом, грохнули створкой. Аз-Захири остался снаружи.

   Где-то за стеной громко забрехала собака. И тут же завыла. Один из гвардейцев громко помянул шайтана и принялся читать Фатиху. Похоже, здешние хорошо знали про гончих Хозяйки.

   Низкое рычание, похожее на урчание, послышалось над правым ухом. Оглядеться не вышло – прихватили за волосы на затылке, получалось лишь смотреть под ноги и немного перед собой. По закиданному соломой двору деловито шныряли опрятные люди с ящиками и кувшинами. Не собаки.

   В ухо, тем не менее, снова зарычали.

   Салуга – призрачная, муарово-черная – обнаружилась прямо перед капающим кровью носом. Сквозь прозрачную фигуру псины хорошо просматривалась мазаная глиной стена и большая дверь из жердей. За ней в пахучей темноте тихонько ржали и утробно погогатывали лошади.

   – Смеешься?.. – зашипел Тарег на скалящуюся гончую. – Где сестрички-то?

   Нездорово-красные, цвета загнившей раны глаза псины разгорелись сильнее. Клыки раздвинулись в издевательской ухмылке.

   Лыбящуюся собаку можно было понять – его прикручивали к коновязи.

   ...В густом темном воздухе плыло:

   – Аллааху акбарул-лааху а-аакба-ааар!..

   Дождь не переставал. Голос, утверждавший, что нет Бога, кроме Всевышнего, перекрывал его настырный шелест.

   – Ас-саляяту хайрум-минан-на-аавм!

   Молитва лучше сна, где-то высоко выпевал муаззин. Это значило, что в темной ветреной высоте занимался рассвет.

   Во дворе стоял мокрый мрак, лошади фыркали и беспокоились за стеной.

   Салуга смылась еще на закате – призыв муаззина растворил ее в сероватом уходящем свете. Перед тем, как исчезнуть, псина зловредно оскалилась – мол, надолго не прощаюсь, а пока повиси без меня, дружок. Повиси-повиси. Скоро-скоро придет время умирать, маленький сумеречник...

   ...В распахнутые ворота конюшни заводили мокрых, поводящих боками лошадей. Чавкали в грязи сапоги солдат и босые ноги конюхов.

   Пара не особо грязных ярко-красных сапог остановилась перед глазами.

   – Стрелок, говоришь?..

   Чихнув, Тарег поднял голову и поглядел на собеседника.

   Обладатель богатой обуви оказался невысоким крепким парнем явно степного вида, с безбородым желтым лицом, сплюснутым носом и раскосыми глазами наймана или джунгара. С бритой головы свисал длинный воинский чуб.

   – Я шихна. Говори, что хотел сказать, – и Амр аль-Азим устало вытер рукавом лоб.

   Дождь сеялся мелко, но противно. Шихна Медины недовольно покосился на истекающее моросью небо.

   – Это я убил сборщиков налогов в становище мутайр. Лаонцы, которых вы схватили на стоянке племени кальб, ни в чем не виноваты. Отпусти их, – быстро проговорил Тарег давно заготовленные фразы.

   И опять чихнул.

   – Что, один? Прямо вот так один пришел и всех поубивал? А остальные ни при чем? – хмыкнул Амр аль-Азим.

   – Я не вру. Клянусь... – тут Тарег задумался, чем бы поклясться.

   И тут же чихнул снова.

   Неожиданно шихна присел на корточки и заглянул ему в лицо.

   – Значит, слушай меня внимательно, Стрелок, – карие цепкие глаза смотрели серьезно.

   В них не было насмешки. Только усталость.

   – Все это, конечно, крайне благородно. Ну, это: "я был один", "они ни при чем"... Но я тебе не верю. Как ты их порубал? Чем? Пальцем? Или уж сразу зеббом? Посмотри на себя, голодранец, – заплата на заплате, а туда же, я их порубал. Хочешь, чтоб я поверил, что ты, безоружный, полез на два десятка воинов?

   – Их было четырнадцать, – устало поправил Тарег. – Айяров, не воинов.

   Шихна хмыкнул и показал в ухмылке зубы:

   – Какая разница?

   И махнул ладонью в кожаной желтой перчатке.

   Потом поднялся, звякнув пластинами гвардейского панциря. И фыркнул:

   – А что лаонцы ни при чем, я уже знаю.

   Чих снова одолел Тарега – видно, от удивления. Хорошо, что шихна соблаговолил разъяснить все сам:

   – Почтенный шейх, – тут Амр аль-Азим высоко поднял палец в скрипучей коже, – рассказывал собранию законоведов и старейшин города о своих злоключениях. Клянусь Всевышним, я не слышал повести горше! Среди всего прочего шейх упомянул и о сумеречниках.

   Тарегу понадобилось странно много времени, чтобы понять, о ком речь.

   – Почтенный шейх?.. Аз-Захири?.. – переспросил он, наконец.

   – Мы оказали шейху Юсуфу ибн Тагрибарди ибн Али аз-Захири прием, не достойный его славы и учености, да простит нас Всевышний, – уважительно произнес шихна и провел ладонями по лицу. – Помочь столь уважемому человеку и одарить его подарками – большая честь для нас. Да.

   Мысли начали путаться. Они скакали, как шарик для чаугана, и не могли сложиться ни во что путное. Если аз-Захири повезло встретить знакомых и вернуться к прежней жизни, то почему...

   – Там... женщина... на площади, – выдернул Тарег из головы самую настырную мысль. – Она жива? Ее... сняли?

   – Женщина? – искренне удивился Амр аль-Азим. – Ах, эта...

   – Она жива?

   – Если и жива, то скоро умрет, – пожал плечами шихна.

   – Но...

   – Она висит за то, что поносила посланника Всевышнего, да пребудет с Али мир и благословение Милостивого, – тут Амр аль-Азим снова воздел палец.

   Тарег смигнул воду с ресниц. И даже раскрыл рот. Но не нашелся, что сказать. Пришлось рот закрыть. Шихна, меж тем, мрачно созерцал его борьбу разума с чувствами.

   И тут Амр аль-Азим спохватился:

   – Тьфу, шайтан. Ты вконец заморочил мне голову своими женщинами и враками, о неверный. Сам-то ты чего тут мокнешь? А? Не задумался?

   Чуб на желтой голове шихны распластался жиденькой прядкой, с которой текло – прямо за ворот кожаного кафтана. Поморщась на холодную струйку, Амр аль-Азим снял перчатку и мазнул пятерней по шее.

   – Ну? Чего молчишь?

   Смотреть приходилось снизу вверх, вывернутая шея болела.

   – Тьфу на тебя, кафир, – человек сплюнув в грязь. – Про тех порубанных в стойбище мутайр я не знаю ничего. Ты это был или не ты – мне дознаваться некогда. Но вот оскорбление Посланника, да пребудет с ним мир и благословение Всевышнего – дело нешуточное. А?..

   И шихна вновь выжидательно уставился на Тарега.

   – Я не понимаю, – морщась от боли в шее, пробормотал нерегиль.

   – Не понимаешь?! – насупился Амр аль-Азим. – Ну я тебе память-то освежу...

   И, нахмурившись еще сильнее, опять задрал вверх палец. Видимо, в Пажеском корпусе его на совесть учили шарийа:

   – В Книге сказано: "A ecли oни нapyшили cвoи клятвы пocлe дoгoвopa и пoнocили вaшy peлигию, тo cpaжaйтecь c имaмaми нeвepия, – вeдь нeт клятв для ниx, – мoжeт быть, oни yдepжaтcя!" Отвечай, кафир! Ты нарушал клятвы после договора и поносил веру?

   Так вот оно что. Это была снова она. Сура девятая, "Покаяние". Там, наверху, поняли, что покаяния не дождутся. Поэтому наступало время возмездия – для таких, как Тарег Полдореа, нерегиль.

   – Нарушал, – честно признался Тарег. – И поносил.

   – Мда, – почесал бритый затылок шихна. – Как нарушал?

   – Сбежал.

   – От кого?

   – От того, кому клялся.

   – Как поносил?

   – Последними словами, – злобно оскалился Тарег.

   – Тьфу на тебя, о неверный, – сердито сказал Амр аль-Азим. – Ты и впрямь закоренелый грешник и вместилище злобы.

   – Какия изысканные словеса, поди ж ты... – прошипел в ответ нерегиль.

   – Это не я, это наш кади.

   Тарега вдруг осенило:

   – А откуда кади обо мне наслышан? – смаргивая дождь с ресниц, поинтересовался он.

   – Почтеннейший шейх не умолчал о твоих преступлениях, когда во всех подробностях повествовал об обрушившихся на него несчастьях и превратностях! – торжественно произнес шихна. – Ты – кощунствовал!

   Палец его опять уперся в небо. Тарег ошалело чихнул. Вот тебе и безобидный тихий старичок...

   Шихна потряс воздетой рукой:

   – Его рассказ возмутил старейшин! Они требуют для тебя примерного наказания!

   И махнул страже:

   – В тюрьму его! К остальным.

   Под торопливыми шагами зачавкала грязь.

   – Ты можешь делать со мной все, что хочешь, – быстро сказал Тарег. – Я виноват – я и отвечу. Но лаонцы...

   – Да чего ты уперся? Сначала тебя казнят, потом их, или наоборот, сначала их, потом тебя – какая разница?! – в голосе Амра аль-Азима звучало искреннее возмущение. – Давайте, отвязывайте это бедствие из бедствий – и в подвал...

   – Они попали в беду из-за меня, это ляжет на меня позором! Я буду опозорен даже после смерти!

   Высокопарная речь Тарега оборвалась: отвязывавшие его от коновязи люди отпустили руки, и нерегиль обвалился носом в грязь. Тарега тут же подхватили и потащили, а он отплевывался и упирался:

   – Если на них нет вины, ты должен их отпустить!

   – Не морочь мне голову, – очень устало отозвался Амр аль-Азим. – В бедуинских стойбищах невиновных не бывает. Они все виновны – ибо все преступники. Воры. Бандиты. Отступники. Все виновны. Поголовно. И твои лаонцы тоже. Отправишься на площадь через неделю.

   – Через неделю здесь не будет площади!

   В его голосе, видно, послышалось столько злорадства, что собравшийся было уходить шихна повернул чубатую голову. Посмотрел-посмотрел и развернулся целиком. И очень мрачно полюбопытствовал:

   – Нарываешься? Хочешь, чтоб тебе язык откромсали? Мы можем...

   – Сюда идут карматы. А у тебя нет даже городской стены. И в предместьях больше кутрубов, чем крыс, – Тарег смаковал каждую фразу, наслаждаясь запахом растущего в людях страха.

   – Врешь, – прищурил свои джунгарские глазки шихна.

   Тарег плюнул ему под ноги.

   – Врешь! – Амр аль-Азим начинал злиться не на шутку. – Откуда тебе известно про кутрубов? Они выходят только ночью! Ты что, ночевал, что ли, в предместье? А? Хочешь, чтоб я поверил? Нашел дурака!

   – Не смей обвинять меня во лжи! – рявкнул Тарег и как следует дернулся.

   Дернулся он так хорошо, что сумел завалиться в грязь сам и утянуть за собой одного из конвойных.

   После недолгой свалки порядок восстановился: шихна дул на костяшки пальцев – от злости он ударил неудачно и все себе отшиб, Тарег сплевывал с десен свежую кровь, а стражники ругались так, что степные боги краснели и отворачивались.

   – Так, – твердо сказал Амр аль-Азим и перестал дуть на пальцы. – Я все понял. В подвал ему не надо. Ему надо на площадь. Ткнете копьем давешнего толстопузого, хватит с него, на столб подвесите этого. Все! Исполняйте!..

   – Хрена!.. Лучше отрезать еще пару языков – от этого городская стена починится сама собою!!!.. – верещание ничего не меняло, но не молчать же ему было, в самом-то деле. – Ты бы еще себе голову в жопу засунул – меньше б увидел и еще меньше беспокоился, ты, позор степных предков!!..

   Шихна замахнулся, посмотрел на ушибленную ладонь – и, зло сплюнув, развернулся и пошел прочь.

   Стражники, не размениваясь на пинки, быстро волокли Тарега со двора.

   Властный окрик нагнал их по полпути к воротам. Поскольку приказывал не шихна, а кто-то другой, Тарег из любопытства прекратил орать. Даже упираться перестал, так что отволокли его назад невероятно быстро.

   – Тьфу на тебя, сволочь, – устало пробормотал Амр аль-Азим.

   И, недовольно морщась, покосился на человека, окликнувшего стражников. Человек стоял прямо за плечом шихны. На нем были надеты серый халат-рида и неприметная внешность агента барида. Айн стоял с безобидным лицом и улыбался.

   Амр аль-Азим покосился снова. Теперь его лицо напоминало лицо человека, ошибшегося кувшином и глотнувшего уксуса. Наконец, шихна показал на любопытно шевелящего ушами Тарега и разродился приказом:

   – Держите его крепче, щас допрашивать будут.

   Человек в сером халате улыбнулся и что-то шепнул Амр аль-Азиму на мокрое желтое ухо. Шихна наморщился еще сильнее:

   – Двое – на площадь. Снимете со столба рыжего и притащите сюда.

   Агент барида заулыбался во весь рот и шагнул к Тарегу. Властно взялся за скулы, поднял ему лицо и, хмурясь, повернул сначала в одну сторону, потом в другую.

   Потом опять мурлыкнул что-то Амр аль-Азиму. Шихну перекосило окончательно.

   – Бабу тоже снимите, – буркнул он стражникам и начал багроветь.

   И, не выдержав, прошипел агенту, который все еще вдумчиво жевал губами и рассматривал разбитую Тарегову рожу:

   – А баба-то как вам может пригодиться? Она что, сумеречник мужского пола?!.. Чернявый, светлоглазый и до кучи наделенный невероятной волшебной силой?!

   – Она может что-то знать, – улыбнулся шихне человек в сером халате.

   Железные пальцы отпустили скулы, Тарег выдохнул.

   – А он? – желтый палец в перчатке уперся ему в переносицу. – Что может знать эта помойная собака о нерегиле халифа Аммара? А?!..

   Шихна чуть наклонился к Тарегу и прошипел:

   – Ну? – Амр аль-Азим раздувал свой плоский джунгарский нос и скалил крепкие желтые зубы. – Вот этот важный господин желает знать: не слыхал ли ты, часом, о великом воине, который одним пальцем обрушивает в пыль города? А?! Может, случайно встречались в пустыне, а? Ну? Чего молчишь? Слышь, чо спрашиваю?! Великий воитель, рукой махнет – крепости как не бывало! А?

   – Таких не видел, – прищурился Тарег.

   Шихна выпрямился, сплюнул и затопал по грязи прочь, ругаясь и крутя чубатой башкой:

   – Нерегиль халифа Аммара, а? Нерегиль халифа Аммара, как же...

   Серый аккуратно присел на каменную ступень лестницы и терпеливо подождал, пока Тарега подтащат поближе. И с улыбкой сказал:

   – Вам несказанно повезло, мой сумеречный друг. Сегодня, на вашу удачу, вышел приказ: отложить казнь всех маджус до приезда начальства. Вас допросят, почтеннейший, и вы расскажете все, что знаете. Вы уже поняли о чем, да?

   Тарег молча кивнул.

   – Ну и вот и замечательно. А вот что будет потом... – человек в сером халате пощипал узкую бородку и вздохнул: – Одному Всевышнему ведомо, что будет потом, почтеннейший. Не упускайте удачу, мой сумеречный друг, не упускайте ее, судьба так переменчива...

   – Ваше начальство застанет здесь пепелище, – устало сказал Тарег и неловко потерся щекой о плечо.

   В ответ стражники на всякий случай встряхнули и перехватили его покрепче.

   – Как вы выжили ночью в предместье? – все с той же спокойной улыбкой поинтересовался агент.

   – Кутрубам не нравится, как я разговариваю, – попытался пожать плечами нерегиль.

   – Впервые слышу, чтобы звук сумеречного голоса отпугивал чудищ, – улыбка человека в сером стала холодной.

   – Вам придется поверить мне на слово.

   Веки слипались, мокрая стынь морозила ступни и ладони.