Текст книги "Мне отмщение"

Автор книги: Ксения Медведевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Медведевич К.П.
Золотая богиня аль-Лат
Книга вторая Мне отмщение

Пролог

Таиф, ночь

   На стенах подземного хода дрожали отблески пламени. Огромный прямоугольный камень, белеющий свежими сколами, перегораживал дорогу. Он походил на порог – только исполинский. Дэву впору. Дэву – или богу.

   Точнее, богине. Здесь, на холме, поклонялись псоглавой Манат. Говорили, что если войти в подземный ход и идти долго-долго в капающей темноте, выберешься в пещеру. В пещере светло. В трещины камня сочится дневной свет, и все такое серое-серое. Как в дымке. А на стене выбита – она. Высокая женщина с остромордой собачьей башкой. Уши, в ладонь длиной, торчком. Сиськи торчком. А кисти рук и ступни – песьи. Когтистые. И весь пол костьми завален. Человечьими.

   Перед лицом Манат казнили преступников – их кровь радовала богиню воздаяния. Вот почему внутрь холма никто особо не лез – все помнили старый закон. Зашел один, без спутников – останешься в сером свете пещеры, среди обглоданных ребер и черепов. Богиня справедливости найдет, за что тебе перекусить горло. Нет человека без греха, ведь таков закон среди детей ашшаритов: либо ты обидишь, либо тебя обидят, либо ты убьешь, либо тебя убьют.

   Рассказывали, что в пещеру ходили большой силой – и припася жертву, а лучше не одну.

   А вот соседний холм срыли. До скального основания. Днем там только красные камни торчали. И песок летел. А ночью... Ночью. О том, что творилось среди камней ночью, лучше помалкивать.

   Когда-то на холме возвышалась кааба... той самой богини. Храм разворотили с приходом веры Али. Высоченный, в незапамятные времена насыпанный курган долго стоял лысый и заброшенный. До последнего карматского набега. На вершине, на вновь установленном Белом камне налетчики убивали пленных. Камень карматы унесли к себе, в земли аль-Ахсы. А на холме, говорили, земля кровью несколько недель текла. Вот после того холм и срыли.

   Муса поморщился, кутаясь в свою мохнатую ушрусанскую бурку. Тьфу ты, какие мысли в голову лезут...

   Городишко у подножия холма ежился в холоде ночи. Мелькали огоньки на крышах, слонялись по улицам люди – днем все выжигало солнце, местные притерпелись вести дела в темноте и при свете ламп. Темнело резко, как топор падал, и айяр не понимал, когда кончается вечер и начинается ночь – холодная, ветреная, злая. Как здешняя пустыня. Из которой в темноте выходили такие страсти, что...

   – Сидишь?.. – неожиданно шепнули в ухо, и Муса с проклятием подпрыгнул на месте.

   И свирепо прошипел:

   – Чтоб тебе переродиться собакой! Я чуть не наделал в платье, о сын дерьма!

   Ибрахим лишь страшно раскрыл глаза и ткнул пальцем в сторону освещенного входа: тихо, мол! Не видишь, там господин нерегиль...

   ...что?

   Что там делает господин нерегиль?..

   Тарик сидел перед прямоугольным камнем-алтарем, на голой земле, скрестив ноги и выпрямив спину. С самого захода солнца. Сопровождавший нерегиля Муса замерз, как новорожденный щенок. А когда взглядывал на сумеречника – тот сидел в одном легком кафтане – мерз еще больше и шмыгал текущим под ледяным ветром носом.

   – И что, так и сидит?.. – уважительно прошептал Ибрахим, присаживаясь на корточки рядом.

   И одобрительно покивал.

   Муса с достоинством, молча, наклонил бритую голову.

   – Я на подмогу. Мало ли что. Местные бузят... – мрачно прошептал товарищ.

   Муса снова кивнул. И нахмурился.

   Еще бы им не бузить, местным. Камень, перед которым сидел Тарик, выломали из основания кафедры проповедника. В масджид. Не далее как вчера поутру – сразу по приезде в Таиф. Господин нерегиль распорядился вернуть в святилище богини малый жертвенник. Местные выли, как будто у них не булыжник из масджиды забрали, а всех баб перетрахали. Бабы царапали щеки и взрывали руками пыль, голося и причитая. Мужчины смотрели волком и чесались под куфиями. Но к ножам и палкам не лезли. Даже самым благочестивым ашшаритам хотелось жить. Айяры Мусы похаживали от дома к дому и зыркали по сторонам, готовые тут же прибить любого недовольного.

   И вот теперь грубо обтесанный, покоцанный кирками камень лежал на своем прежнем месте. Перед подземным ходом, в котором впервые за много десятилетий зажгли факелы.

   Тарик сидел перед булыжником вторую ночь. Все так же неподвижно. Положив раскрытые ладони на колени. И вперившись взглядом в какое-то иное место, скрытое за камнями и пляшущим факельным светом.

   – Не за то бузят, – свистящим шепотом вдруг пояснил Ибрахим.

   Ударил порыв ветра и растрепал волосы застывшего, как статуя, нерегиля.

   Айяр сжался под буркой. И пробормотал:

   – О... опять?..

   Голос разом осип от страха.

   Из ночной пустыни вдруг послышался вой. Заливистый. Перекрывающий порывы ветра. Словно со всех сторон завывали, собираясь стаей в кольцо, обжимая дрожащих людишек...

   – Как волки в горах... – пробормотал Муса, борясь с ознобом.

   – Шакалы? – слегка приподнялся Ибрахим.

   – Не знаю! Так что в городе? – айяр почему-то надеялся, что ошибся, и ему расскажут совсем о другом.

   Не об этом...

   – Ты сам сказал. Опять, – мрачно припечатал товарищ.

   У Мусы стукнули зубы. Но он сдержался и спококойно спросил:

   – Опять следы?

   – Нет, – веско отрезал Ибрахим. – Смеялась.

   – Чего?

   – Я сам слышал.

   – Ты что, баба, что сплетням веришь?

   – Я слышал, брат. Сам слышал, клянусь священным огнем.

   – Что?!

   – По айвану шлепала, босиком. И смеялась. И монистами брякала.

   – Да...

   – И следочки потом на досках – пыльные. А тени на ставнях нет. Только следы на полу.

   – Ты – сам слышал?

   – Я на часах был, брат. В передней сидел, вместе с Алханом.

   – И где Алхан?

   – Нету Алхана.

   – Чего?!

   – Он пошел на айван посмотреть, кто там ходит, и пропал, как сдуло его. Говорю чистую правду, брат, клянусь огнем.

   – Что?!

   – А местные собрались у масджиды и болтают, что еще двое сегодня пропали. Один – утром, прям с крыши, где финики сушил, а другой вечером – вышел на двор до отхожего места и в дом не вернулся.

   Оба ушрусанца резко обернулись к ночному Таифу, тянувшемуся от подножия холма в ветреную темень. Где-то вдалеке, у базарной площали перед масджид, оранжево мигало пламя и мелькали тени. Хлопающий порыв ветра донес разноголосый шум, словно много людей вопило, в сотни глоток вымещая ночи свой страх и растерянность.

   – Ауауууууууу!..

   Пронзительная рулада накрыла, как волна горной реки – ледяным, цепенящим ужасом.

   Выли совсем близко, от каменного взлобья в начале тропы.

   – Эт-то не шакалы... – запинаясь, пробормотал Ибрахим.

   – Ты волк или баба? – прошипел Муса, поднимаясь на ноги и берясь за рукоять кинжала.

   Ауауауууууууу!..

   – Это собаки, – тихо сказал айяр. – Собаки.

   – П-псы б-богини... – пробормотал Ибрахим – даже в скудном свете факелов было видно, как на глазах белеет лицо. – Гончие. Он-н их п-позвал...

   Тоскливый, горестный вой переливался в темноте ночи.

   Ушрусанцы быстро повернулись к Тарику. Тот сидел, не шевелясь, только волосы подбрасывал и отдувал ветер.

   Словно кто попросил, в прореху туч глянула желтая, круглая, ноздреватая, как сыр, луна. Громадная, как голова ребенка-урода. И, выкатившись, залила все белесым, неверным светом.

   Вой стих. В камнях тоненько свистело.

   А снизу, с тропы, нырявшей под откос в каменном коридоре, донесся новый звук. Что-то позвякивало, мерно, негромко – словно поднималась вверх женщина, в ожерельях, звеня ножными браслетами.

   – Б-брат... – хрипло выдавил за спиной Ибрахим.

   Айяр стиснул рукоять, не решаясь вынуть оружие – а ну как послышалось, потом засмеют ведь: Муса ибн Салих обосрался, как баба в ночном поле, и с саблей наголо полез ветер гонять...

   Ушрусанцы сидели у самого края тропы. Мелкая пыль выстилала ее, как ковер. Пуховой слой испещрили вереницы следов жуков и тушканчиков.

   Звяканье приблизилось. Между залитыми лунным светом неровными камнями никто не показался.

   Айяры сидели, стиснув зубы и выкатив глаза. Звяканье близилось. Только звяканье. Вот оно – словно подвески встряхиваются, вот оно, в трех шагах.

   Еще шаг, еще шаг – но кто же звенит?..

   Муса раскрыл рот и не смог выдавить ни звука – теперь он их увидел.

   Следы.

   Отпечатки узких женских ступней, в мягкой пыли – вот. Звяк. След. Звяк. След.

   Зазвенело перед носом. В белесую пыль легла удлиненная ямка – пальчики сомкнуты, пяточка вдавлена.

   Звяк.

   У айяра зашевелились волосы под папахой.

   Звон прекратился. Последние следы легли рядышком, ножка к ножке. Прямо перед ними.

   Она засмеялась – тихим, нерадостным колокольчиком.

   И в уши, негромко, со вздохом, вошло:

   Ну где же он, мой муж?.. Ты не видел моего мужа, Муса?..

   И тут же, со всех сторон, оглушающее:

   Ауауаууууууу!..

   Псы Манат завыли во всю глотку, разом, невыносимо пронзительно и злобно.

   Истошно заорав, айяры подскочили и с воплями, путаясь в шароварах и полах бурок, припустили вниз по тропе.

   Аааааа! Прочь, прочь из проклятого места!

   Вслед им послышалось тихое, укоризненное:

   Где же мой муж?.. Джундуба, я знаю, ты придешь за мной...

   Айяры, вопя на пределе легких, неслись вниз по склону.

   С грохотом протопав по деревянному настилу над водостоком, задыхаясь, побежали мимо глухих заборов.

   Уже не орали во всю глотку, только в груди надсадно свистело. А может, ветер зудел.

   Влетев на – слава предвечному огню! – ярко освещенную базарную площадь, ушрусанцы врезались в толпу и только тогда перевели дух.

   На них оборачивались. И поджимались, уступая дорогу – хотя, куда бежать теперь, Муса с Ибрахимом и сами сказать не могли. Главное, огни кругом! Люди! Дышат, ходят, видно их! Факелы трещат, овцы блеют! Хорошо! Жизнь!..

   – Эй, брат! Муса, брат! Ибрахим, брат! Эй!

   Совсем хорошо! От навеса чайханы к ним спешили товарищи!

   Муса едва не упал в объятия Ваки:

   – Ф-фух, огнем клянусь, я такого еще не видел, пусть задерет меня волк в ущелье, в бога же ж в душу, клянусь пометом Варагн и тысячи дивов!..

   – Эй, как кричишь! – фыркнул Ваки и крепко хлопнул товарища по бурке, подняв облачко пыли.

   Повылезавшие из чайханы заржали – во завернул! Побалтывая стаканчиками с чаем – ведь как были сюда побежали, с чем в руках сидели, так с ковриков и вскочили – все пошли обратно под навес.

   – Подожди, не хочу чаю! Ничего не хочу! – отбивался Ибрахим. – Где Алхан? Побратим мой где?

   Обтянутая дорогим сукном спина Ваки напряглась и закостенела.

   А когда Ваки обернулся, стало видно, что и лицо у него такое же – твердое, как из камня. И глаза – холодные. Ваки тихо сказал:

   – Помолчи, брат. Не надо трепать языком на площади.

   Ибрахим открыл и закрыл рот, а у Мусы сердце камнем ухнуло в желудок и принялось бурно толкаться с кишками.

   Все вернулись в чайхану. Последние посетители успели разойтись, хмуро косясь на широко, вразвалку ступающих айяров. Ушрусанцы сели тесным кружком, сдвинув головы.

   – Мы нашли его мертвым в углу двора. Под дровами, – тихо сказал Ваки.

   – К-как?..

   – Лисица учуяла – залезла во двор и тявкать начала, подкапываться... помоечная тварь, думали, за отбросами копает, а она повизгивает, аж заходится...

   – Это что же, кто-то разобрал поленницу, положил Алхана в углу, а потом накидал сверху дров?!..

   – То-то и оно, – сжал челюсти Ваки. – Что во дворе полно народу было...

   – А остальные? – быстро спросил Ибрахим. – Местные? Продавец фиников и...

   – Нашли под крыльцом собственного дома. Запах пошел. Сняли половицы и...

   – А... тот, другой?

   – Куда пошел, там и отыскали. Куфия поверх всего в отхожем месте плавала...

   Все сглотнули и запереглядывались.

   – Это что ж, выходит, их за то, что они финики и девок нам продавали?

   – Нет, – вдруг хрипло выдавил Муса. – Это не местные.

   – А кто? – жестко спросил Ваки. – Мы тут с братьями подумали: надо брать по десять человек, и распинать на столбах – пока не сознаются, кто...

   – Это не местные, – четко повторил айяр. – И вообще не... человек.

   – Чего?

   – Это мертвая баба, про которую по приезде рассказывали.

   – Чего?

   – Которая по айванам шлепает и монистом звенит.

   – Чего-ооо?.. Баба мертвая? Из ихних страшилок?! – рявкнул Ваки.

   Муса рыкнул и ахнул, все вздрогнули, подняли головы – и увидели, что Ваки крикнул слишком громко. Слонявшиеся вдоль навеса местные, как один, развернули головы и уставились на айяров с перекошенными от ужаса лицами.

   – Ты, брат, лучше не кричи так сильно, – тихо сказал Ибрахим. – Потому как эту бабу мы только что у старой каабы встретили.

   Разинув рты, все обернулись к нему.

   – Всё как они рассказывают. Про мертвую бабу, которую от мужа в пустыне похитили, наигрались, а потом убили и прикопали неведомо где. Браслеты звенят, и следы остаются. Женские, босой ножки. И только мертвые вдоль дороги стоят, и кругом – тишина...

   Все согласно ахнули и зачесали в затылках.

   – В-вот ведь как знатно мы за сладким в Таиф съездили... – пробормотал Ваки и тоже поскреб в голове, сдвигая набок папаху.

   Крики айяров затихали далеко внизу – ушрусанцы наверняка уже перебежали мостки над вади и влетели на улицы городка.

   Звяк. Легкая ножка шагнула вперед.

   Тарег медленно повернул голову.

   И негромко сказал:

   – Приветствую вас, почтеннейшая. Чем могу быть полезен?..

   Призрачная женщина в разорванном на груди платье не ответила. Только пошатнулась, устало прикрывая ладонью лицо. Спутанные, незаплетенные волосы мотались густыми прядями.

   Вдруг перед камнем захрустело – причем не щебенкой. А так, словно под тяжелой поступью крошились кости.

   Ударил колючий, мощный порыв ветра. Пламя факелов легло набок, зачадило длинными темными языками – и с хлопками погасло.

   Темноту входа в пещеру разрезал высокий, непроницаемо черный силуэт. Высокие длинные уши стояли торчком, длинные когтистые руки богиня расслабленно опустила к бедрам. И прищурила большие красные глаза:

   – Как ты смел явиться без подарков и жертвы, сумеречный наглец?..

   Нерегиль поднялся на ноги и чуть склонил голову:

   – Приветствую, госпожа.

   Манат оскалила острые, блестящие от слюны клыки:

   – Я обглодаю твои кости, маленький сумеречник!..

   В ответ Тарег молча поднял руки и раскрыл на шее ворот кафтана:

   – Люди сделали со мной вот это, госпожа.

   Манат прищурила сочащиеся алым светом глазищи, увидела удавку Клятвы и зарычала.

   По хребту продрало таким обжигающим, склеивающим губы холодом, что Тарег пошатнулся. А за спиной прошелестело:

   – Ну надо же... Нас почтил своим присутствием Страж Престола...

   Нерегиль прикрыл глаза и сглотнул.

   Он знал, кто сейчас стоит за спиной. Этот голос принадлежал не призрачной женщине.

   Этот голос принадлежал Второй Сестре. Ее называли Уззайян. Всемогущая. И не зря.

   Холод запустил пальцы во внутренности и попытался остановить дыхание. Холод был страхом. Бояться нельзя, Тарег. Нельзя, нельзя.

   Нерегиль сглотнул еще раз.

   И, с усилием разомкнув челюсти, проговорил:

   – Так меня назвали люди, госпожа.

   Узза, против ожиданий, лишь вздохнула. И обошла его, справа.

   Сейчас богиня выглядела, как неестественно высокая женщина с темно-бронзовой кожей. Как и Манат, Сестра не снизошла до иллюзии одежды. В высокой прическе тускло светился огромный полумесяц – его концы высовывались из-за затылка, подобно длинным рогам. Ну да, конечно. Рогатая Узза, госпожа женщин и их луны.

   Развернувшись, бронзовая богиня встала рядом с сестрой.

   – Зачем ты пришел, маленький сумеречник?

   На прямой вопрос отвечать легко и приятно. Тарег, несмотря на тошнотный страх, сумел улыбнуться – кривовато, зато не через силу:

   – Госпожа, в твоем вопросе содержится ответ. Я – маленький сумеречник. Господин приказал мне избавить аш-Шарийа от карматов. А я не могу ослушаться приказа.

   Узза недоверчиво прищурила смоляные, без белков, капли глаз:

   – Разве тебе не известно, что карматы – всего лишь орудие? Они служат нашей Сестре! Как ты собираешься одолеть карматов?

   Что ж, надо решаться.

   Тарег быстро проговорил:

   – Если за карматами стоит аль-Лат, значит, я должен одолеть аль-Лат.

   И закрыл глаза.

   Ответом ему стал громовой, издевательский хохот. Богини смеялись – от души, закидывая рогатую и ушастую головы. В общей какофонии мешались свист ветра и заливистый вой псов, бродивших поблизости. Гончие Манат, наверное, тоже смеялись над наглостью маленького сумеречника.

   Тарег сжал кулаки, стиснул зубы и разлепил ресницы. И выдавил из себя – главное:

   – Я... нуждаюсь... в вашей... помощи.

   Хохот стих, словно его срезало.

   Манат сухо тявкнула:

   – С чего бы нам помогать тебе, маленький дурачок? Она – наша сестра! А ты – глупое, слабосильное существо на поводке у еще более глупого и слабосильного существа!

   Нерегиль процедил:

   – Она больше не ваша сестра. Теперь имя ей – легион. Такие, как я, от века убивали таких, как она.

   – Не по зубам пасть разеваешь, Тарег.

   Это спокойно сказала Узза.

   Нерегиль кивнул. И, кашлянув и тронув петлю на горле, проговорил:

   – Были бы зубы – не пришел бы. А так – смотрите сами. Либо я ее уничтожу, либо она вас.

   Последнюю фразу Тарег прошипел с искренней ненавистью. Занесенный песками оазис под Марибом он проезжал. И сдуру дотронулся до торчащего из песчаной дюны камня. Тот оказался вершиной купола местной масджид – там пытались спастись от страшного самума люди. Они задыхались долго, один за другим. Скрежещущий хохот демонихи в реве песчаной бури он тоже расслышал. Т-тварь...

   Глаза заволокло пеленой ярости.

   Над ним хихикнули.

   – Смотрите, какой свирепый... Хи-хи-хи...

   – Она заберет все ваши земли. Все оазисы. Все города, – прошипел он, зло прищуриваясь. – У нее брюхо – как прорва.

   – Али и так забрал у нас все, – неожиданно грустно усмехнулась Узза.

   – Тогда почему вы все еще здесь?

   Красные и матово-черные глаза уставились на него изучающе.

   – Ты глуп, – наконец, прорычала Манат. – Потому что не знаешь, о чем просишь.

   – Я прошу помощи, – кашлянув, настойчиво сказал нерегиль.

   – Нет! – гавкнула Манат. – Ты в силах все сделать сам. Прикончи ее! Твоя победа – залог нашей свободы. Победишь ее – и мы сможем покинуть эти земли!

   – Покинуть эти земли?.. – зло выдохнул нерегиль. – Для чего? Куда вы пойдете? Миру осталось не так уж много. Нам всем осталось не так уж много. Я хочу провести последние годы жизни с честью. И с чувством выполненного долга. А вы?

   – Я тебе ответила, – угрожающе оскалилась богиня.

   – Я прошу помощи, – стискивая кулаки, сказал Тарег. – Я готов заплатить.

   – Хорошо, – вдруг отозвалась Узза. – Мы поможем тебе. И ты заплатишь. Я даже открою тебе, о чем ты на самом деле просишь.

   Видимо, он слишком заинтересованно встрепенулся – и они опять захохотали.

   Отсмеявшись, Узза улыбнулась бронзовыми губами:

   – Ты не одолеешь ее, пока не станешь тем, кем тебя назвали люди.

   – Но...

   – Ты – не Страж Престола. Ты ненавидишь аш-Шарийа. Ты ненавидишь людей. А ведь тебе поручено их защищать.

   – Вы – богини, к которым сотни лет все здешние... люди, – сплюнул Тарег, подивившись, насколько люто, на самом деле, ненавидит ашшаритов, – обращаются за помощью. Все эти... – тут нерегиль широко махнул рукавом, – так называемые... люди... – слово давалось ему тяжело, его приходилось выталкивать языком из сведенной яростью гортани, – суть подлые, вероломные, развратные твари, которых, по справедливости, нужно испепелить небесным огнем. А мой хозяин – настоящий выродок, заслуживающий самых глубоких кругов ада в посмертии. И я не знаю, кого и зачем я защищаю. Это чистая правда, и тут мне возразить нечего.

   – Ты – глуп, – высокомерно фыркнула Манат. – Впрочем, поскольку ты глуп, ты не поймешь, насколько ты глуп. Но мы тебе, дурачку, так и быть, поможем. Мы поможем тебе... одолеть аль-Лат... хи-хи-хи...

   – Кто мы такие, чтобы вставать между нерегилем и его демоном... – насмешливо прошелестела Узза.

   – Называйте свою плату, – сглотнув, выговорил Тарег.

   Жар ярости спал, и холод опять продернул вниз по позвоночнику. Скулы сводило, плечи дрожали, словно после многочасовой пробежки в полном доспехе.

   – Три услуги для Манат, – показала зубищи псоглавая богиня.

   – Три услуги для Уззы, – улыбнулась Рогатая.

   – Мы называем дело – ты исполняешь. Дважды по три услуги, – проговорили богини странным, жутковатым хором.

   Стараясь не дрожать всем телом и пряча кулаки в рукава, Тарег выдохнул:

   – Принимаю уговор!

   – Глупец, – жалостливо улыбнулась Узза.

   И исчезла.

   Следом в глухой темени ночи испарилась Манат.

   Тарег выдохнул. Потом выдохнул еще раз. Потом пошатнулся, качнулся вперед и уперся ладонями в камень перед собой.

   А следом у него подкосились ноги, и нерегиль осел на землю – все так же удерживая ладони на ледяной неровной поверхности. Прислонившись к камню лбом, он несколько мгновений наслаждался прохладой и одиночеством.

   А потом кашлянул и прошептал:

   – Поди ж ты... Получилось!..

   И тут за его спиной вкрадчиво прошелестело:

   – Где же мой муж? Неужели ты не видел его, о самийа?..

   А тихий, хрипловатый голос сказал из влажной черноты пещеры:

   – Я, Манат, поручаю тебе найти и покарать виновника несчастий этой женщины, о Страж. Такова первая услуга, которую ты мне окажешь.

   В темноте залились воем гончие.

   А тихий призрак за спиной всхлипнул:

   – Где же мой муж?.. Где мой Джундуба? Он не оставит меня в беде! Я должна покинуть дом этого нечестивца, скажите моему мужу, что Катталат аш-Шуджан не приняла ни единого подарка! О Джундуба, я верна тебе!

   Прозрачная, набрякшая сероватым лунным светом фигурка заломила руки, зазвенев браслетами. Разодранное до живота платье разошлось в стороны, показывая три – нет, четыре – четыре колотые раны, темнеющие запекшейся кровью.

   – Я верна мужу, так и передайте! Спаси меня из рук нечестивого, о Джундуба, он держит меня в задних покоях и подсылает с подарками кормилицу, старую змею...