Текст книги "История любви одного парня (ЛП)"

Автор книги: Кристина Лорен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

так по– детски себя сейчас веду. Я продолжаю создавать бесконечно неловкие ситуации.

– Ты можешь, по крайней мере, звонить мне, когда уедешь? – спрашиваю я. Мне плевать

уже насколько это безумно звучит.

Себастиан качает головой.

– Электронная почта…сообщения?

– Я могу писать своей семье, – уточняет он. – Я могу выйти в Facebook, но…только ради

связанных с церковью вещей.

Я чувствую, когда он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, и ветер бьет мне в лицо

так сильно, что даже больно, но так же кажется, будто небо пытается привести меня хоть немного

в чувства.

Очнись, Таннер. Очнись, твою мать.

– Таннер, я не… – он растирает ладонью свое лицо и качает головой.

Когда он не заканчивает свою мысль, я давлю.

– Ты не что?

– Я не понимаю, почему ты расстроился.

Он смотрит исключительно на меня, брови низко сведены. Но это не от смятения, по

крайней мере, я так не думаю. То есть, я знаю, что он знает. Он хочет, чтобы я просто произнес

это? Он хочет, чтобы я произнес это, чтобы иметь возможность объяснить мягко, почему наши

отношения невозможны? Или он хочет, чтобы я признался, что чувствую, чтобы он мог…?

Мне вообще– то плевать почему. Эти слова – тяжеленая глыба в моих мыслях, в каждой

зарождающейся мысли, и если я просто не дам этому вырваться, то оно размажет и сломает все

нежное внутри меня.

– Ты мне нравишься, – произношу я.

Но когда я оглядываюсь, то вижу, что этих слов не достаточно; они не стирают выражение

на его лице.

– И я понимаю, что твоя церковь не позволяет такого рода чувства.

Он ждет, по– прежнему замерев, как будто задерживает дыхание.

– Не позволяет парням испытывать подобные чувства…к другим парням.

Он едва слышно выдыхает.

– Нет.

– Но я не мормон, – произношу я, едва ли громче, чем он. – В моей семье это не считается

плохим. И я не знаю, что делать с этими чувствами или как остановить их в отношении тебя.

Я был прав. Это совсем не удивляет его. Его лицо светлеет, но ненадолго, прежде чем

затуманиться по другому поводу. Каждая черта напрягается. Интересно, может, он сожалеет, что я

вообще что– то сказал, или хочет, чтобы я просто притворился, что он мой новый, любимый друг,

и я буду скучать по платоническим встречам и копошению с этой дурацкой книгой следующие два

года.

– Я… – начинает он, а затем выдыхает контролируемым потоком, как будто каждая

молекула воздуха несет в себе что– то.

– Ты не обязан что– то говорить, – сообщаю ему. Мое сердце бешено несется. Оно бьется

удар, за ударом, за ударом внутри меня. Глупо, глупо, глупо. – Я просто хотел объяснить, почему

расстроился. И, – добавляю я, желая, чтобы разверзлась земля под ногами и поглотила меня. –

Еще моя книга в основном о том, каково это влюбляться в тебя.

Я слежу за его горлом, как он густо сглатывает.

– Думаю, я знал.

– Я тоже так думал.

Его дыхание становится таким быстрым и тяжелым. Его щеки – розовые.

– Тебе всегда…нравились мальчики?

– Мне всегда нравились все, – говорю я. – Я, на самом деле, би. Здесь дело в личности, а

не в половом признаке, полагаю.

Себастиан кивает, а затем не останавливается. Он просто кивает, и кивает, и кивает,

уставившись в свои руки между коленей.

– Тогда почему ты просто не стал встречаться с девушкой? – спрашивает он тихо. – Если

они тебя привлекают? Не было бы это намного проще?

– Это не то в чем приходится выбирать.

Это намного хуже, чем я мог представить. Это даже тяжелее, чем говорил мне отец. В том

смысле, что когда я открылся, я мог сказать, что он волновался о том, как мир может обращаться

со мной и с какими рода препятствиями я мог столкнуться, в которых он не сможет мне помочь. И

я видел, что эта реакция замаскирована под жесткую дисциплину. Он хочет, чтобы меня

принимали и сделает все, что в его силах, чтобы скрыть свои страхи от меня.

Но сейчас…Я настолько ошибался в этом. Я не должен был ничего рассказывать

Себастиану. Как мы вообще сможем остаться друзьями после этого? У меня есть

мелодраматические мысли, что это, как оно есть, приведет к разбитому сердцу. Не будет никакого

разрыва; просто медленная, болезненная трещина, которая образуется прямо посередине.

– Думаю…мне всегда нравились парни, – шепчет он.

Мои глаза взлетают к его лицу.

Он опускает веки, потяжелевшие от слез.

– В смысле, я знаю это.

Боже мой.

– Меня даже не привлекали девочки. Я завидую тебе в этом. Я продолжаю молиться, что

окажусь в таком же положении, – он выдыхает. – Я никогда не произносил этого вслух, – когда

он моргает, слезы соскальзывают по его щекам. Себастиан запрокидывает голову вверх, глядя в

облака и грустно смеется.– Не могу сказать хорошо это или ужасно.

Мои мысли – ураган; моя кровь – река, вышедшая из берегов. Я пытаюсь придумать, что

лучше всего сказать, что бы мне хотелось услышать в такой ситуации. Проблема, в которой он

признался мне, огромна. Это не похоже ни на что, с чем мне приходилось сталкиваться раньше,

даже со своей семьей.

Я действую по своему первому порыву, так, как говорил мне мой отец:

– Я могу рассказать тебе, как хорошо, если ты доверишься мне.

– Да, – он оборачивается ко мне с влажными глазами. – Но я никогда… – он качает

головой. – Те есть, я…хотел, но никогда…

– Ты никогда не был с парнем?

Он снова качает головой, быстро.

– Нет. Ничего.

– Я целовался с мальчиком, но честно…я никогда не испытывал ничего…подобного.

Он погружается в это на мгновение.

– Я пытался измениться. И… – он щурится. – …даже не позволял себе представлять

каково бы это было…быть с…

Это как удар по моему солнечному сплетению.

– Но потом я встретил тебя, – произносит он.

Его смысл добивает меня еще сильнее.

Меня выбивает из тела, как будто я наблюдаю за этим с другой стороны тропы. Мы сидим

на камне, бок о бок, касаясь руками, и я понимаю, что этот момент отпечатается в моей жизни

навсегда.

– В первый раз, когда я увидел тебя, – начинаю я, и он уже кивает, как будто знает, что

именно я собираюсь сказать.

– Да.

В груди сжимается.

– Я никогда не испытывал такого раньше.

– Я тоже.

Я поворачиваюсь к нему, и все происходит так быстро. Одну секунду он вглядывается в

мое лицо, а в другую – его губы оказываются на моих, теплые и гладкие, и это так здорово. Боже.

Я издаю какой– то неподконтрольный горловой звук. Он издает его в ответ, и рычание

превращается в смех, потому что он отстраняется от меня с самой большой улыбкой, которую

когда– либо видели небеса, а затем он возвращается, целуя меня сильнее и глубже, его ладони

опускаются на мою шею.

Его рот приоткрывается, и я чувствую пробный взмах его языка.

Под моими веками вспыхивает свет, настолько интенсивный, что я практически слышу

хлопающий звук. Это размягчается мой мозг, или наступает конец света, или, возможно, на нас

упал метеорит и это экстаз, который дарят мне, как последнее мгновение, перед тем как отправить

в чистилище, а его в место намного– намного лучше.

Это не первый его поцелуй – я знаю это – но первый настоящий.

Глава 9.

На обратном пути, я даже не знаю, куда деть свои руки, не говоря уже о путанице моих

эмоций. То, что только что произошло, отпечатается в каждой моей молекуле; уверен, что я

вспомню все чувства от каждого прикосновения, даже сорок лет спустя.

Мама всегда говорит мне считаться со своими чувствами. Поэтому, помимо

головокружения с желанием я чувствую:

Нервозность.

Неуверенность.

Отчаянное желание повторить это снова и поскорее

Но самые щекотливые эмоции бледнеют на фоне эйфории.

Я

Целовал

Себастиана.

Я чувствовал его губы на своих, и его язык, и его смех, звучащий эхом между нами. Мы

целовались снова и снова. Всеми способами. Быстро и грязно, медленно и глубоко, что заставляло

меня подумать о сексе, и длинных днях в безопасном укрытии чьей– то спальни. Он кусал мою

губу, и я отвечал так же, а затем он испускал звук, который я буду слышать отголосками эха среди

безумства своих мыслей до конца выходных. Это ощущалось…таким чертовски правильным. Как

будто все, что я делал раньше, с кем– то другим, не считалось в действительности поцелуями.

Возможно, это звучит глупо, но казалось, что каждая клеточка в моем теле была вовлечена в это.

От этого все, что я делал прежде, кажется каким– то выбеленным и трудным для воспоминания.

Мы целовались, пока холод не пробрался под нашу одежду.

Вообще– то, теперь, когда я думаю об этом, мы целовались, пока Себастиан не

отстранился, когда моя рука начала поигрывать с краем его рубашки.

Он говорил, что никогда ничем не занимался с парнем, но чисто механически это не ново

для него, и я готов поспорить, что у него были девушки. И тем не менее, нас обоих буквально

трясло от одного и того же маниакального голода, поэтому, возможно, для него все настолько же

отличалось, как и для меня.

Занимался ли он…сексом раньше? Полагаю, нет – уверен, что Отэм посмеялась бы и

сказала, что некоторые из детей– мормонов самые развратные в школе, но что– то в Себастиане

говорило мне, что он отличается в этом смысле, как будто, помимо того, чем мы занимались

сегодня, он следует тем самым правилам.

Но занялся бы он? Со мной?

Этот вопрос выпускает в мою кровь беспокойство и жар.

Очевидно, я опережаю события, но я возбужден и витаю в облаках, и не знаю, как все

будет дальше. Мы…встречаемся, или как? Даже если только тайно?

Мы встретимся с ним снова?

В моем воображении, мама отстукивает ногой на заднем плане, побуждая меня получше

приглядеться ко всему. Но мысль тут же испаряется. Ощущения после Себастиана еще такие

свежие.

Когда мы встали и отряхнулись, это было похоже, на прокол мыльного пузыря. Даже там,

на открытом воздухе, мы, казалось, были поистине одни. Но с каждым шагом, что мы спускаемся

с холма, растворяется все больше защитной пленки. Прово раскидывается перед нами, большой и

чистый.

Я не хочу уходить отсюда. Не хочу, возвращаться домой; и не имеет значения, как сильно я

люблю свой дом и семью, и спальню, и музыку, мне больше нравится проводить время с ним.

Себастиан предсказуемо тихий. Он идет на безопасном расстоянии от меня, на расстоянии

вытянутой руки, опустив взгляд на точку, куда наступает его стопа на тропе. Уверен, он в еще

большем внутреннем раздрае, чем я, но я сам запутался, и кажется трудным придумать, что еще

сказать, должны ли мы вообще говорить о том, чем только что занимались?

В подобной постпоцелуйной ситуации с девушками – мой единственный опыт свиданий в

Прово – мы бы держались за руки, а я бы контролировал свое тело, пока мы спускались в город.

Несомненно, это же подходит и к парням, но не к парням– мормонам, которые – судя по нашему

молчанию и отсутствию прикосновений, можно подумать, что мы одновременно это осознали –

стали бы много говорить и молиться, если бы их застукали спускающихся с горы рука об руку.

Тем не менее…несмотря на все это, я надеюсь, что это молчание не плохой знак. Время от

времени он оглядывается на меня и улыбается, и от этого я сияю изнутри. Но затем я вспоминаю

его легкую улыбку (не считая стресса), когда его мама покидала комнату, его легкую улыбку,

когда девушки разговаривают с ним в школе (а ему нравятся только мальчики), и его легкую

улыбку на фотографиях у него дома (на которых он скрывает одну из самых больших тайн о себе),

– все это похоже на неглубокую ножевую рану, когда невозможно отличить разницу от

настоящей и фальшивой легкой улыбки.

– Ты там в порядке? – мой голос неловко сбивается.

Улыбка слегка меркнет.

– Да.

Я боюсь того, что произойдет через пять минут, когда мы доберемся до торца его дома.

Если бы был какой– нибудь способ увезти его из этого города, – ехать, пока мы не сожжем весь

бензин, провести всю ночь за разговорами и помочь ему пройти через это, – я бы так сделал. Я

знаю, что он сделает, потому что это наиболее драматичная версия того, что сделал я, когда

впервые поцеловал парня: вернется в свою комнату и будет снова и снова повторять себе

причины, почему то, что произошло можно объяснить простым любопытством, и ничем больше.

– Что ты будешь делать в выходные?

Он резко выдыхает, как будто для ответа на вопрос ему нужно собраться.

– У меня соревнования по футболу завтра, а потом мы с Лиззи поедем в Орэм, чтобы

помочь с переездом какой– то семье.

Ах, служение. И Орэм. Ууф. Дома там местами встречаются красивее, но если такое

возможно, то там еще спокойнее, чем в Прово.

– И откуда несчастные братья переезжают?

Он одаривает меня сбитым с толку взглядом.

– Из Прово.

– Ты так говоришь, будто больше ни откуда никто не может переехать в Орэм.

Это вырывает из него настоящий смех, и я упиваюсь видом его улыбающихся глаз.

– Нет. Я просто хотел сказать… – он обдумывает это, а затем снова смеется. – Да, ладно, я

думаю, что никто не станет переезжать в Орэм, кроме Прово.

– Эээй, Себастиан?

Его щеки вспыхивают из– за моей интонации, а его улыбка каким– то образом

одновременно и застенчивая, и соблазнительная.

– Да?

– Ты в порядке после того, что мы только что сделали?

Он бледнеет, и его ответ выходит слишком быстрым на мой взгляд.

– Да, конечно.

– Уверен?

Застенчивая и соблазнительная улыбка сменяется великодушной, и у меня создается

впечатление, что мы разговариваем о том, понравилось ли ему пережаренное тушеное мясо моей

мамы.

– Конечно.

Я протягиваю руку, намереваясь прикоснуться к его руке из– за какой– то инстинктивной

потребности к связи, но он вздрагивает и оглядывается вокруг в моментальной панике.

– Мы. Я, нет. Мы не можем, – его слова выходят такими порывистыми, как неуклюжая

атака топора на ствол дерева.

– Прости.

– Не так близко к городу.

Видимо я не преуспеваю в сдерживании эмоций на своем лице, как он, потому что он

морщится и шепчет.

– Я не пытаюсь вести себя, как придурок. Это всего лишь реальность. Я не

могу…разговаривать вот так…только не там, внизу.

***

Я избегаю маму весь вечер, когда она задерживает на мне взгляд «нужно поговорить», и

заявляю, что завален домашкой, что является правдой, но сейчас вечер пятницы, и я никого не

обманываю. Звонит Отэм. Звонит Мэнни. Звонит Эрик. Все куда– то собираются, планируют

заняться чем– то, но это то же самое ничегонеделание, которым мы занимаемся вот уже три года.

Выпить два– три пива или рутбира и посмотреть, как люди отслаиваются, чтобы поцеловаться в

темных уголках – не похоже на то, чем я хотел бы заняться сегодня вечером.

Я хочу побыть один – но не для того, чтобы пролистывать Instagram, напитываясь видом

моделей– мужчин. Я хочу проигрывать прогулку на холм снова, и снова, и снова. Все, кроме

конца.

Это всего лишь реальность.

Не там, внизу.

Я мог бы накручивать эту угнетающую истину и дальше, если бы Себастиан не отправил

мне перед сном простой смайлик с заснеженной вершиной горы, что подбавляет топлива к

мерцающему огоньку в моей груди.

Я встаю и начинаю кружить по комнате, ухмыляясь в экран.

Гора. Наша прогулка. Он в своей комнате, возможно, думает о нашей прогулке.

Мой мозг дает крюк. Возможно, он – в постели.

Крошечный голосок поднимает оранжевые флаги, вынуждая вернуть мысли в правильное

русло.

Я сопротивляюсь ответить радугой, баклажаном или языком, и вместо этого отправляю

смайлик с закатом над горой. Он отвечает футбольным мячом. Ах, его выходные. Я отвечаю

смайликом лодкой – напоминание того, чем мы могли бы заняться этим летом…если бы он

остался здесь.

Телефон жужжит в моей ладони.

«Мы можем побольше поговорить о твоей книге?»

«Да, конечно»

Мое сердце срывается на бег. В суматохе наших тревог, признаний и поцелуев, я совсем

забыл, что он прочитал мои главы и понял, что они все о нем. Я совсем забыл – но видимо, он нет

– что я должен сдать эту книгу, в конце концов.

«Я могу переделать ее»

« Я могу переписать ее, чтобы она не была настолько очевидной»

«Мы можем поговорить о ней лично, если не против»

Я морщусь, обхватывая свой лоб. Осторожнее, Таннер!

«Да, конечно»

После этого он отправляет простое:

«Спокойной ночи, Таннер»

Я отвечаю тем же.

И вспоминаю то, что он сказал сегодня: Не могу сказать хорошо это или ужасно.

***

– У меня около пятнадцати тысяч слов, – сообщает Отэм в понедельник днем, вместо

приветствия. Она садится на свое место на Семинаре и выжидающе смотрит на меня.

Чешу подбородок, задумавшись.

– А у меня около семнадцати стикеров.

Это ложь. У меня глава за главой. Несмотря на то, что я пообещал Себастиану, слова

льются из меня каждый вечер. Я ничего не изменил. Я добавлял, желая запечатлеть каждую

секунду.

– Таннер, – она говорит, как училка. – Ты должен думать о ней в количестве слов.

– Я не думаю ни о чем в количестве слов.

– Я очень удивлена, – сообщает она с кислой миной.– Книга должна состоять из

шестидесяти – девяноста тысяч слов. Ты пишешь на стопке стикеров?

– Может, я пишу детскую книжку?

Она опускает взгляд вниз, сводя вместе брови. Я следую за ее вниманием до места перед

собой. Стикер с записями внизу блокнота и с единственными разборчивыми словами на нем:

«ОБЛИЗАТЬ ЕГО ШЕЮ»

– Я пишу не детскую книжку, – убеждаю ее я, запихивая стикер обратно.

Она ухмыляется.

– Рада слышать это.

– А сколько вообще слов на странице?

Отэм многострадально вздыхает, и, наверняка, подходит к этому серьезно. Это тоже

сводит меня с ума.

– Около двухсот пятидесяти двенадцатым шрифтом, с двойным интервалом между строк.

Я мысленно подсчитываю.

– Ты написала шестьдесят страниц?

Я написал больше сотни.

– Таннер, – она повторяет мое имя с большим упором на этот раз. – Нам нужно закончить

книгу к маю. А сейчас конец февраля.

– Знаю. Все в порядке. Клянусь, – хочу, чтобы она поверила мне. Но не хочу, чтобы она

просила посмотреть. Даже показывать фальшивую версию Себастиану было унизительно. Если он

уже волновался из– за прозрачности между «Колином», «Эваном» и «Йеном» – представьте, что

он читает, как я описывал вечером в субботу о том, как Таннер и Себастиан целовались на горе?

– Где ты был в пятницу? – спрашивает она, рассеянно ковыряя карандашом дырку на

столе, созданную сотнями других учеников, которые занимались тем же самым.

– Дома.

Это привлекает ее внимание.

– Почему?

– Я устал.

– Ты был один?

Я бесстрастно смотрю на нее.

– Да.

– Я видела, как вы с Себастианом ходили на уступ в пятницу днем.

Мое сердце срывается на галоп и уносится через класс в коридор. Оно даже не

оглядывается. До этого момента до меня даже не доходило, что кто– то мог увидеть нас, или кого–

то бы это заинтересовало. Но Отэм интересует практически все, что делаю я. И она видела, как

мы уходили на прогулку вместе – на прогулку, конечно, которая в итоге закончилась тем, что мы

целовались как подростки, какими и являемся.

– Мы просто ходили гулять.

Она широко улыбается, типа «конечно, это была просто прогулка». Но вижу ли я что– то

под всем этим, что– то подозрительное?

Возможно, я играю роль не так хорошо, как думал.

– Отти, – шепчу я. В этот момент входит Себастиан вместе с мистером Фуджитой. Все

мое тело, кажется, охватывает пламенем, и я надеюсь, что никто не замечает этого. Отэм смотрит

прямо, и взгляд Себастиана встречается с моим, прежде чем он его отводит. Его лицо краснеет.

– Отти, – я тяну ее за рукав. – Можно я возьму карандаш?

Думаю, она чувствует какую– то паническую грань в моем голосе, потому что

разворачивается, выражение ее лица смягчается.

– Конечно, – когда она протягивает его мне, мы синхронно замечаем, что я уже держу

ручку.

– Меня не волнует, что ты там напридумывала себе, – шепчу, теперь я веду себя, как

будто попросил карандаш, чтобы она склонилась ко мне ближе. – Но это волнует его.

Ее лицо становится безумно– растерянным.

– А что я вообще должна была подумать?

Мое сердце успокаивается.

Когда я смотрю в начало класса, Себастиан быстро переводит внимание от нас. Мы не

виделись шесть дней. Я бы хотел, чтобы наша первая встреча, после прогулки, носила

таинственный, ценный вес, но вместо этого она перегружена странностями. Он, наверное, видел,

как мы с Отэм сгорбились друг над другом, а затем я посмотрел на него. Он беспокоится, что я

рассказал ей что– то? Он беспокоится, что она прочитала мою книгу – настоящую версию? Я

пытаюсь покачать головой, чтобы передать – все в порядке – но он больше не смотрит на меня.

И он не смотрит на меня остаток занятия. Когда мы разбиваемся на небольшие группы, он

проводит все время с Маккеной и Джули, которые хлопают глазами перед ним. Когда Фуджита

переходит в начало класса и разговаривает с нами о развитии персонажей и повествовательной

дуге, он встает в сторонку, читая что– то из книги Ашера.

Когда звенит звонок, он просто разворачивается и выходит в коридор. К тому времени, как

я запихиваю вещи в свой рюкзак и следую за ним, все, что я вижу, как он толкает дверь и выходит

под солнце.

На обеде я вышагиваю, вышагиваю и вышагиваю, пытаясь придумать, что написать ему,

чтобы дать понять – не будучи очевидным – что здесь не о чем волноваться.

– Ты ведешь себя безумно, – говорит Отэм с бетонного блока, где разложила свой хумус и

овощи. – Сядь.

Я плюхаюсь рядом, чтобы успокоить ее, воруя одну морковку и съедая ее за два хруста. Но

тревога за Себастиана, как резиновая лента, которая туго стягивает мою грудную клетку. Что если

он, действительно, расстроен из– за всей этой фигни с книгой? Я могу начать заново? Да.

Я могу начать заново. Я должен.

Я начинаю покачивать ногой от новой степени паники.

Она, похоже, не замечает этого.

– Ты должен пригласить Сашу на выпускной.

– Опять выпускной, – пихаю ноготь большого пальца в рот, обгрызая его. – Не думаю, что

хочу туда идти.

– Что! Ты обязан.

– Нет.

Она пинает мою ногу своей.

– Ну…Эрик пригласил меня.

Я поворачиваюсь и изумленно смотрю на нее.

– Что? Как так получилось, что я не знаю об этом?

– Понятия не имею. Я запостила это в Instagram.

– Это вот так мы теперь делимся информацией? Случайными постами в соцсетях? – я

достаю телефон. Естественно там есть снимок с дверью ее гаража покрытой разноцветными

стикерами, которые формируют слово «Выпускной?»

Очень креативно, Эрик.

– Ты должен пригласить Сашу. Мы можем пойти компанией.

Дыхание, кажется, застревает у меня в трахее, и я беру ее за руку.

– Я не могу, Отти.

Она пытается скрыть то, как лишается эмоций ее лицо. Это и хорошо и ужасно

В том смысле, не сказать, что Себастиан пошел бы со мной, да ни за что в жизни. Но мое

сердце сейчас принадлежит ему, и пока он не решит, что хочет с ним делать, я не могу отступать.

Отэм разглядывает меня, и мы вдыхаем и выдыхаем в странной синхронности несколько

молчаливых секунд.

Я достаю руку из ее хватки и краду еще одну морковку, на этот раз не чувствуя никакой

вины.

– Спасибо.

Она встает, оставляет свой ланч мне и целует в макушку.

– Я собиралась встретиться с миссис Поло до шести. Напишешь мне позже?

Кивнув, я наблюдаю за ее исчезновением в здании, перед тем как схватить свой телефон с

того места, где он лежит рядом со мной. Набрав несколько вариантов, как все исправить, я

останавливаюсь на:

«Как прошли выходные?»

Он сразу же начинает набирать ответ. Кровь несется слишком быстро по моим жилам.

Точки мигают некоторое время, а затем исчезают, и я ожидаю увидеть трактат о футболе и

переезде из Прово в Орэм, но получаю, спустя пять минут, только:

«Хорошо!»

Он издевается надо мной? Мое сердце больше не в глотке. Оно, похоже, ударяется о

каждый орган, каждое пустое пространство в моем теле. Если бы я закрыл свои глаза, то услышал

бы это. Я даже не знаю, что ответить. Поэтому отправляю просто смайлик с большим пальцем

вверх и откладываю телефон в сторону.

Четыре морковки спустя, я проверяю телефон.

Себастиан отвечает смайликом «горой» и, несколькими минутами спустя, кое– чем еще.

«Мои дедушка с бабушкой приезжают из Солт– Лейк– Сити в эти выходные. Мама

предложила мне пригласить тебя на ужин. Уверен, что для тебя это кажется ужасным, но клянусь,

они очень милые»

«И я хотел бы, чтобы ты пришел»

Глава 10.

Полагаю, что в приглашении Себастиана на ужин зарыт какой– то скрытый код. Может,

это его способ напомнить мне, что нам нужно быть осторожнее. Может, это только способ, как он

может выразить свою тревогу из– за моей книги и его потенциального камин– аута. Потому что,

серьезно, ничто не давало мне четкой картинки того, насколько наша домашняя жизнь отличается,

чем то, что произойдет в его доме, даже он заметил мой интерес.

Но еще здесь дело в том, чем мы занимались на горе. Мы целовались, и это был не простой

поцелуй или случайный клевок, а поцелуй с языками, руками, губами и намерениями. Я не могу

даже думать об этом без ощущения, что меня погружают в теплую воду. А он едва может смотреть

на меня, не краснея, когда мы сталкиваемся. И эти планы на ужин – полное безумие?

Что он творит?

Я всматриваюсь в свое отражение в зеркале через всю комнату. Моя одежда – новая,

поэтому, по крайней мере, сидит хорошо – я вырос так быстро за последние несколько лет, что

мои рукава постоянно слишком коротки, а штаны возвышаются над лодыжками. Я переодевал

рубашку семь раз, и с моей стрижкой, думаю, что выгляжу довольно хорошо. Я волновался, что

буду слишком обычным в рубашке с короткими рукавами Quiksilver. Хотя одеться в рубашку и

галстук было бы как– то самонадеянно, как будто это свидание или знакомство с родителями.

А это не так. По крайней мере, я так не думаю.

– Значит, вы двое… вместе?

Хейли прислоняется к моему дверному проему, сложив руки на своей груди, как будто

оценивает меня через расстояние всей комнаты.

Я снова опускаю взгляд на свою рубашку.

– Черт его знает.

Она щелкает языком, отталкиваясь от двери, чтобы бесстыже плюхнуться на мою кровать.

– Им не нравится такая речь.

Матерюсь себе под нос, потому что, черт возьми, она права. Мне стоит прилагать больше

усилий.

– Ты не знаешь, вместе ли вы, но идешь на ужин с его семьей? Это странно.

– Откуда ты узнала?

– Если это должно было оставаться тайной, то тебе стоит пересмотреть разговоры на эту

тему с папой и мамой посреди дома.

– Это не совсем тайна, но…

Это тайна.

Хейли кивает. Видимо, ей не нужны мои объяснения, и было приятно видеть в ней

вспышку не только эгоцентричной девчонки. Когда мы решили переехать сюда, мои родители

усадили ее и дали четко понять, что ее осмотрительность – это все. Даже я заметил мамину

панику, когда она пыталась объяснить Хейли, что раскрытие меня в приступе гнева, повлечет за

собой катастрофу. Остальной мир не будет всегда таким понимающим, в каком росли мы,

особенно здесь в Прово.

Нагнувшись, чтобы подобрать оставшуюся одежду, я вспоминаю, что Хейли и Лиззи в

одном классе.

– Я увижусь сегодня с Лиззи. И передам ей от тебя привет.

Хейли морщит свой нос.

Я смеюсь, убирая футболки обратно в ящик и развешивая остальное.

– Ты удивишься, когда узнаешь, что они все такие.

Хейли перекатывается на спину и стонет.

– Она постоянно улыбается и здоровается со всеми в коридоре.

– Что за чудовище.

– Как кто– то может быть таким счастливым будучи мормоном? – в ее словах, впервые, я

слышу нашу слепую предвзятость. – Я бы захотела убиться.

Я ни разу не встречался с Лиззи, но ощущаю по отношению к ней желание защитить, в

любом случае.

– Ты похожа на невежественную тупицу.

Заметив мой телефон, заряжающийся на тумбочке, она поднимает его и вводит пароль.

– Сомневаюсь, что она будет счастлива, если узнает, что ты хочешь залезть в штаны ее

брата.

– Заткнись, Хейли.

– Что? Ты думаешь, они все равно бы пригласили тебя на ужин, если бы знали? Для них

ты дьявол, пытающийся заманить их сына в ад.

– Они на самом деле не верят в ад, – отвечаю я, хватаясь за свой телефон. – Не неси

фигню.

– Ой, Себастиан подтягивает тебя и по «мормонству» тоже?

– Вообще– то, об этом мне рассказала мама. Я просто пытаюсь узнать его получше, а это

означает – понять, откуда он родом.

Хейли видит мое лицемерное поведение насквозь

– Конечно, конечно, именно это я и имела ввиду. А он поделился той частью, где они

близки к принятию однополого брака? Или что они признают, насколько жестокой и ужасной

ошибкой была конверсионная терапия? – спрашивает она вперемешку с сарказмом. – Он не

осознает по волшебству, что ты нравишься ему больше чем Бог, или Иисус, или Джозеф Смит.

Это плохая идея.

Ее слова ударяют чем– то уязвимым по моей груди. Я срываюсь, вырываю телефон из ее

рук.

– Дура.

***

Дом Себастиана не менее устрашающий во второй раз. Снаружи можно рассказать все, что

нужно о семье, которая живет внутри: он белый и опрятный, скрупулезно поддерживаемый, но не

чересчур. Он выглядит радушным и безопасным, но и еще как будто я могу облажаться в чем– то,

сломать что– то, оставить отпечатки где– нибудь…возможно, например, на их старшем сыне.

Внедорожник Бразеров стоит внутри открытого гаража, и новенький Lexus припаркован

дальше. Он, должно быть, принадлежит бабушке и дедушке. Я вижу свое отражение в окне с

пассажирской стороны, когда прохожу мимо, и напряжение в моей нервной системе удваивается.

Как я выдержу ужин в самой строго– консервативной семье в Прово, не выставив себя

влюбленным дурачком, каким являюсь?

Возможно, Хейли была права: Это, действительно, плохая идея.

Я подбираюсь перед тем, как нажать на дверной звонок. Он эхом раздается по дому, перед

тем, как внутри слышится голос Себастиана:

– Я открою!

Дрожь волнения толчком заводится в моей груди.

Дверь распахивается, и его вид вытягивает весь кислород, который есть на крыльце. Я не

видел его с занятий, когда все было странно и молчаливо. Он тогда не смотрел на меня, но

определенно смотрит на меня сейчас. Каждый нейрон в моем мозгу, который переживал должен

ли я идти или нет, расплавился в серой материи.

Закрывая за собой дверь, Себастиан выходит на крыльцо. Он в брюках и накрахмаленной

белой рубашке, которая не застегнута у воротничка. Я вижу гладкое горло и ключицы, и намек на

его грудь тоже имеется. Во рту собирается слюна.

Интересно, у него был галстук? Он снял его ради меня?

– Спасибо, что пришел, – произносит он.

Отчаяние берет верх над моим пульсом, и мысль о том, что я сделаю что– то, из– за чего

потеряю все, вонзается болезненным лезвием в мои ребра. Я хочу сразу же заверить его, что

планирую переписать всю свою книгу, но вместо этого выдаю:

– Спасибо за приглашение.

– Хорошо, – говорит он, делая шаг вперед и указывая на дверь.– Ну, это, возможно, будет

скучно. Я просто хочу сразу же предупредить тебя. И прошу прощения, если они начнут говорить

о церковных делах, – он вжимает одну руку в свои волосы, что заставляет меня вспомнить о том,

как это ощущалось тогда на горе. – Это никак не изменить.

– Шутишь? Посмотри на меня. Я обожаю церковные дела.

Он смеется.

– Ну, конечно, – глубоко вдохнув, он приглаживает свои волосы, поправляет рубашку и

тянется к дверной ручке.