Текст книги "История любви одного парня (ЛП)"

Автор книги: Кристина Лорен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

дождаться не может, когда снова уедет.

Я чувствую, как Себастиан замирает рядом со мной, и моментально понимаю свою

ошибку: я так и не изменил свой аутлайн. Сердце резко ухает.

Я не против рассказать ему, что не могу дождаться, когда снова уеду. Я даже не чувствую

вину за фразу «кишащий мормонами», даже если и должен. Кое– что затмевает все.

Я забыл удалить слово «гей».

Никто здесь – по крайней мере, никто кроме моей семьи – не знает обо мне.

Стараюсь незаметно оценить его реакцию. Его щеки порозовели, а глаза перепрыгивают в

начало, перечитывая заново.

Я открываю рот, чтобы заговорить – объясниться – в тот же момент, как он говорит:

– Это твоя общая тема, так? Ты собираешься писать о ком– то с нетрадиционной

ориентацией, живущем в Прово?

Холодную дрожь облегчения выбрасывает в мой кровоток. Конечно же, он не

предполагает, что я пишу что– то автобиографичное.

Энергично киваю.

– Я решил, что он будет бисексуалом. Да.

– И он только что переехал сюда…

Я снова киваю, а затем понимаю, что в его голосе есть что– то нерешительное, нечто

понимающее. Если Себастиан вообще разведывал про Таннера Скота, то должен был знать, что я

переехал сюда перед десятым классом, и что мой отец – еврей, врач в Долине Юта.

Он может даже знать, что моя мама отлучена.

Когда он встречается со мной взглядом, он улыбается. Такое ощущение, что он очень

осторожно сдерживает свою реакцию на это. И теперь все мои страхи о Футболисте– Дейве,

который рассказывает епископу, а епископ – Себастиану, кажутся слишком запутанными.

Естественно, это с легкостью просочилось из меня.

– Никто не знает, – выпаливаю я.

Он качает головой.

– Все нормально, Таннер.

– Я серьезно, никто, – провожу ладонью по своему лицу. – Я хотел удалить это слово.

Это одна из причин, почему я застрял. Я продолжаю делать главного героя би, и не знаю, как буду

писать эту книгу на занятиях. Я не знаю, чего захочет от меня Фуджита, или родители.

Себастиан наклоняется вперед, перехватывая мой взгляд.

– Таннер, ты можешь написать любую книгу, какую захочешь.

– Моя семья очень непреклонна в том, чтобы я открылся кому– то здесь про себя, только

если я по– настоящему доверяю этому человеку.

Я даже не рассказал своей лучшей подруге, а сейчас вываливаю все, даже не моргнув,

единственному человеку, с которым, вероятно, даже не должен был делиться ничем из этого.

Его бровь медленно приподнимается.

– Твоя семья знает?

– Ага.

– И они нормально относятся к этому?

– Моя мама, она…вообще– то она слишком эмоциональна в своем принятии.

После секундного молчания он снова переводит внимание на компьютер.

– Думаю, это замечательная идея переложить все на бумагу, – тихо произносит он. Он

зависает указательным пальцем перед экраном. – Здесь очень много всего только в двух

предложениях. Много мужества и драматизма, – его глаза встречаются с моими снова. Они –

безумная смесь зеленого, коричневого и желтого. – Не уверен, как много смогу помочь конкретно

с этой темой, но с радостью обсужу ее.

Я чувствую, как эти слова диссонансом проходят через меня, и от этого морщу свой нос.

– Ты был бы таким же полезным, если бы я писал про драконов или зомби, да?

Его смех быстро становится моим любимым звуком.

– В точку.

Двадцать минут требуется для моего сердца, чтобы вернуться к нормальному ритму, но в

то же время Себастиан не замолкает. Такое ощущение, что он догадывается о моей панической,

внутренней неразберихе, и намерено заговаривает меня, а его слова вылетают изо рта

непринужденным и завораживающим тактом.

Он говорит мне, что это нормально, что это пока лишь идея, что, насколько он знает,

каждая книга начинается с чего– то подобного – с предложения, образа, кусочка диалога. Он

говорит, что я должен решить, кем будет главный герой, каким будет конфликт.

– Сосредоточься на этих двух сильных сторонах его личности, – произносит он, отмечая

пальцами. – Он – анти– мормон и…

Его второй палец зависает, ничего не помечая.

– Гей, – заканчиваю за него.

– Точно, – он сглатывает, складывая свои пальцы обратно в кулак. – Это подросток

ненавидит всех мормонов и планирует свой побег только для того, чтобы его родители

присоединились к церкви и отреклись от него, когда он уедет?

– Нет… – видимо, он не так уж и много изучил о моей семейной истории. – Семья будет

поддерживать, я думаю.

Себастиан откидывается назад, задумавшись.

– Это подросток ненавидит Церковь СПД, и в конечном счете уезжает из города только

для того, чтобы соблазниться на другой «религиозный культ»?

Я пристально всматриваюсь в него, в его способность посмотреть на свою веру глазами

неверующего, чтобы в действительности выкрутить все таким негативным.

– Может быть, – отвечаю. – Но думаю, я так же не хочу очернять церковь.

Себастиан встречается со мной взглядом, прежде чем быстро отвести его в сторону.

– Какую роль его, эм, бисексуальность играет в книге? – это первый раз, когда он запнулся

за все время – его румянец растекается по лицу пылающей картой.

Я хочу сказать ему: Мне интересно, смог бы я, вообще, понравиться тебе, смог бы кто–

то такой, как ты, подружиться с таким, как я.

Но он уже здесь, бескорыстен и искренен с таким, как я. Я ожидал, что он появится и как

хороший наставник ответит на несколько вопросов и даст мне толчок к началу, пока я буду во все

глаза таращиться на него. Я не ожидал, что он будет спрашивать обо мне или будет таким

понимающим. Я не ожидал, что он мне понравится. Теперь же конфликт был очевиден, и это

заставляет что– то прочное внутри меня скрутиться в тугой, беспокойный шар, потому что это то,

о чем даже страшно писать.

– Подумай об этом, – тихо произносит он, нервно теребя скрепку. – Так много вариантов

как все может пойти, и многое зависит от его путешествия, его открытий. Он начинает

возмущаться своим городом и ощущением, что он его душит. Обретет ли он свободу, оставшись,

или уедет? Обретет ли он что– то, что изменит его мнение на этот счет?

Киваю в экран компьютера, потому что понимаю, что не смогу сейчас смотреть на него и

не проецировать все свои чувства на лице. Моя кровь кипит от жара моей влюбленности.

За окном начинается снег, и, слава богу, мы перемещаемся в пару кресел рядом с окном,

чтобы понаблюдать, оставив книгу в стороне на некоторое время. Себастиан родился здесь, в

нескольких милях вниз по дороге. Его отец – налоговый адвокат, призванный на службу

епископом около двух лет назад. Его мать работала финансистом в Vivint еще до рождения

Себастиана. Теперь же она домохозяйка и жена епископа, что, как объясняет Себастиан, каким– то

образом делает ее матерью всего их прихода. Ей нравится это, рассказывает он, но это означает,

что ему и Лиззи приходится больше заниматься Фейт и Аароном. Он играет в футбол и бейсбол с

шести лет. Его любимая группа – Bon Iver. Он играет на пианино и гитаре.

Я снабжаю его теми же безопасными фактами: я родился в Пало– Альто. Мой отец –

кардиохирург. Мама – программист. Она винит себя за то, что не находится часто рядом, но я в

большей степени очень горжусь ей. Мои любимые группы – Nick Cave и Bad Seeds, но я никоим

образом не музыкален.

Мы не пережевываем вопрос о моей ориентации, но я ощущаю присутствие этого, как

третьего человека в помещении, сидящего в темном углу и подслушивающего наш разговор.

Тишина звенит между нами, пока мы наблюдаем за скользким, серым тротуаром прямо под

окном, который медленно покрывается белым одеялом. Пар поднимается из вентиляционного

отверстия на тротуаре, и со странной, неистовой склонностью в моем сердце я хочу узнать он нем

как можно больше. Кого он любит, что ненавидит, существует ли такая возможность, что он по

мальчикам.

– Ты не спрашивал меня о книге, – наконец, произносит он.

Он имеет ввиду свою книгу.

– Ой – черт – прости. Я не хотел показаться грубым

– Это не грубость, – он смотрит мне в лицо и ухмыляется так, будто мы делили одну и ту

же раздражающую тайну. – Просто именно это делают все.

– Думаю, это очень клево, – я пихаю руки в карманы и вытягиваюсь на своем месте. – В

смысле, очевидно же, что она потрясающая. Представь, что твоя книга будет здесь, в этой

библиотеке.

Он, похоже, удивлен этим.

– Возможно.

– Готов поспорить, что ты уже устал говорить об этом.

– Немного, – он пожимает плечами, улыбаясь мне. Эта улыбка говорит мне, что ему

нравится то, что я не спрашивал его о книге, что я здесь не для второсортной славы небольшого

города.

– Это прибавило некоторых сложностей, но трудно жаловаться, потому что я понимаю,

насколько благословлен.

– Да, конечно.

– Мне всегда было интересно, каково было бы жить здесь, когда ты не выращен церковью,

– говорит он, меняя тему. – Тебе было пятнадцать, когда ты переехал?

– Ага.

– Было трудно?

Мне требуется секунда, чтобы решить, как именно ответить на это. Себастиан знает обо

мне то, что больше никто не знает, и это вызывает неуверенность в моих действиях. Он кажется

хорошим, но не имеет значение насколько ты хороший, в информации сила.

– Прово может быть удушающим.

Себастиан кивает, а затем наклоняется вперед, чтобы получить лучший вид из окна.

– Я понимаю, что церковь вызывает ощущение, будто она повсюду. И для меня это так же.

Такое ощущение, что она проникает в каждый аспект моей жизни.

– Еще бы.

– Могу представить, какой она может казаться удушающей со стороны, но в ней и много

хорошего, – он переводит взгляд на меня, и с нарастающим ужасом я понимаю, для чего была вся

эта встреча по учебе. Я понимаю, почему он согласился прийти. Он вербует меня. Сейчас он

знает обо мне, и это дает ему еще больше причин протянуть мне руку, спасти меня. Он вербует

меня не в пьяный клуб «Gay Bliss» на севере Юты, а в Церковь СПД.

– Я понимаю, что в ней есть хорошее, – осторожно произношу я. – Мои

родители…знакомы с церковью. Трудно жить здесь и не замечать, как плохое, так и хорошее в ее

действиях.

– Да, – туманно отвечает Себастиан, не глядя на меня. – Я понимаю это.

– Себастиан

– Да?

– Просто…хотел, чтобы ты знал, на случай… – замолкаю, поморщившись и отводя

взгляд. – Я не просил тебя помочь, чтобы после этого присоединиться к церкви.

Когда я снова перевожу на него взгляд, его глаза – встревоженно расширены.

– Что?

Я снова отвожу взгляд в сторону.

– Мне показалось, что, возможно, я произвел на тебя впечатление, будто хотел

потусоваться с тобой, потому что сомневаюсь в себе или хотел присоединиться. У меня нет

никаких сомнений в том, кто я. Ты мне действительно нравишься, но я здесь не для того чтобы

обратиться в веру.

Ветер свистит за окном на улице – так близко у окна прохладно – а внутри, он изучает

меня, без эмоций.

– Не думаю, что ты хочешь присоединиться, – его лицо розовеет. От холода. От холода.

Это не из– за тебя, Таннер. – Я и не думал, что из– за этого ты… – он качает головой. – Не

беспокойся. Я не стану пытаться уговорить тебя вступать в церковь. Только не после того, о чем

ты поделился со мной.

Мой голос непривычно робкий:

– Ты же не расскажешь никому?

– Конечно, нет, – его мгновенный ответ. Он пристально вглядывается в пол, работая

челюстью над чем– то нечитаемым для меня. Наконец, он копается в своем кармане. – Я…вот.

Почти импульсивно он вручает мне небольшой клочок бумаги. Он теплый, как будто был

зажат в его руке.

Я раскатываю его, уставившись на десять цифр внутри. Номер его телефона.

Он, должно быть, написал его заранее, возможно, до того, как ушел из дома, пихнув его в

свой карман, чтобы принести мне.

Понимает ли он, что это сравни вручить мне гранату? Я могу разорвать все этим, и в

частности его телефон. Я очень много пишу смс– ок, но господи – то, что у меня возникает

желание отслеживать его движения, когда он в классе, кажется одержимостью дьявола. Понимать,

что я могу дотянуться до него в любое время – пытка.

– Я не… – он начинает, а затем смотрит мимо меня. – Ты можешь позвонить мне или

написать. По любому поводу. Когда угодно. Чтобы встретиться и обсудить твой аутлайн, если

тебе потребуется.

В груди болезненно сжимается.

– Да, конечно, – зажмуриваюсь. Такое ощущение, что он вот– вот сорвется, и от

необходимости ответных слов все мои внутренности сжимаются. – Спасибо.

Он встает.

– Не за что. В любое время.

– Себастиан?

– Да?

Наши взгляды встречаются, и я не могу поверить в то, что собираюсь сказать:

– Я определенно хочу встретиться снова.

Его щеки вспыхивают цветом. Он правильно перевел это в своей голове? И что я сам

сказал? Он знает, что мне нравятся парни, поэтому должен понимать, что я говорю не только о

книге. Себастиан изучает мое лицо, порхая ото лба, к моему рту, подбородку, к моим глазам, и

снова к губам, перед тем как совсем отвести взгляд.

– Мне, наверное, пора.

Я – клубок колючей проволоки; какофония голосов, выкрикивающих в моей голове

инструкции.

Поясни, что ты имел ввиду только учебу!

Спроси о книге!

Извинись!

Повышай ставки и признайся ему в своих чувствах!

Но я только киваю, рассматривая его напряженную улыбу, как он убегает к лестнице и

исчезает за поворотом начищенного до блеска дубового покрытия.

Возвращаюсь к своему ноутбуку, открываю пустой документ и выливаю все это на

страницу.

Глава 6.

«Это мой номер»

«Кстати, это Таненр»

«Эм, то есть Таннер»

«Не могу поверить, что только что опечатался в собственном имени»

«Хаха! Я именно так и запишу твой контакт»

«От Себатсиана»

«(Заметил, что я сделал)»

Я ухмыляюсь в телефон следующие двадцать минут, перечитывая нашу переписку снова и

снова. Телефон прилип к моей ладони; я уверен, что родителям интересно, чем я занимаюсь – могу

сказать это по их обеспокоенным взглядам за обеденным столом.

– Убери телефон, Тан, – просит папа.

Я укладываю его «лицом» вниз на стол.

– Простите.

– С кем ты переписываешься? – спрашивает мама.

Я понимаю, что им не понравится это, но не собираюсь лгать.

– С Себастианом.

Они обмениваются взглядами через весь стол.

– Наставником? – подтверждает мама.

– Можешь перечитать, – протягиваю ей телефон. – Ты все равно сможет это сделать, так

ведь?

Она неохотно принимает его, как будто ожидает увидеть намного больше, чем хочет. Ее

лицо смягчается, когда она читает эти безобидные слова.

– Очень мило, но, Таннер… – она позволяет последней части сойти на нет и смотрит на

папу для поддержки. Возможно, она не совсем уверена в том, насколько авторитетно будет

выглядеть, пока на ней радужный фартук «ГОРДОСТИ».

Папа тянется за телефоном, и его лицо тоже смягчается, пока он читает, но затем его

взгляд мрачнеет.

– Вы встречаетесь?

Хейли фыркает.

– Нет, – отвечаю я, не обращая на нее внимания. – Господи, ребят. Мы вместе работаем

над проектом.

Стол погружается в раздражающе– скептическое молчание.

Мама не выдерживает.

– Он знает о тебе?

– О том, что я превращаюсь в тролля после заката? – качаю головой. – Не думаю.

– Таннер, – мягко произносит она. – Ты знаешь, о чем я.

Знаю. К сожалению.

– Умоляю, успокойтесь. Не похоже, что у меня есть хвост.

– Милый, – начинает мама напугано. – Ты намеренно недопонимаешь…

Мой телефон жужжит перед отцом. Он поднимает его.

– Снова Себастиан.

Протягиваю руку.

– Пожалуйста?

Он возвращает его мне, нахмурившись.

«Меня не будет на занятиях на этой неделе»

«Просто хотел, чтобы ты знал»

Грудь будто раскалывается, линия разрыва расходится посередине и борется с сияющим

солнцем, которое расцветает у меня внутри, потому что Себастиан решил меня предупредить.

«Все в порядке?»

«Да. Мне просто нужно съездить в Нью– Йорк»

«Мы делаем это? Теперь мы непринужденно переписываемся?

«Ой, представь себе»

«Хаха! Уверен, что буду постоянно казаться растерянным»

«Когда ты уезжаешь?»

Мама громко вздыхает.

– Таннер, ради всего святого, пожалуйста, прекращай переписываться за столом.

Я бормочу извинения под нос и встаю, убираю телефон «лицом» вверх на кухонный

островок и возвращаюсь на свое место. Оба моих родителя молчат угрюмо и агрессивно, и я

бросаю взгляд на свою сестру, понимая, что она сейчас проживает самый лучший момент в своей

жизни, наблюдая, как на меня надвигаются неприятности первый раз в жизни.

На фоне царапания тарелок и звука, перестукивающегося льда в стакане с водой, хмурая

осведомленность кружит над столом, и как результат чувство неловкости стягивает мой желудок.

Мои родители знают, что я влюблялся в парней раньше, но никогда не было подобного положения

дел. Теперь же есть парень с именем и номером телефона. Мы так классно относимся к этому, но

я понимаю сейчас, сидя за тихим обеденным столом, что присутствуют слои их одобрения.

Возможно, для них проще так к лассно относиться к этому, когда они только и твердят мне, что

мне не разрешается встречаться ни с одним парнем из Прово. Мне можно будет влюбляться в

парней только после выпуска и с тем, кого мои родители выберут из допустимого круга

интеллигентных, прогрессивных мужчин не– мормонов?

Папа откашливается, признак того, что он подбирает слова, и мы все смотрим на него,

надеясь, что он выровняет этот самолет вовремя. Я жду, что он скажет что– нибудь о «слоне в

комнате», но вместо этого он останавливается в безопасной зоне:

– Расскажите нам о своей учебе.

Хейли начинает перечислять несправедливости десятого класса, как ей приходится

сгибаться из– за шкафчика в нижнем ряду, как отвратительно пахнет в женской раздевалке, и как

ее бесят на глобальном уровне парни. Наши родители терпеливо улыбаются, прежде чем

сосредоточиться на том, что их действительно волнует: мама убеждается, что Хейли хорошая

подруга. А папу в основном волнует, чтобы она надрывала свою задницу за учебой. Я в пол уха

оцениваю ее хвастливый ответ по химии. Когда мой телефон находится в десяти метрах от меня,

это означает, что 90 процентов моего мозга сосредоточено на том, ответил ли Себастиан и смогу

ли я увидеть его перед отъездом.

Я чувствую нервозность.

К справедливости сказать, что прием еды – это своеобразное событие. Папа родом из

огромной семьи, состоящей из женщин, главным удовольствием в жизни которых забота о своих

мужьях и детях. Хотя так же было и в мамином мормонском доме, но в семье папы все было

сосредоточено на еде. Женщины не просто готовили еду, они были поварами. Когда приезжает

Бабб, она заполняет нашу морозилку месячными запасом грудинки и запеканки, и делает

сдержанное, в большей степени хорошо– продуманное замечание о том, что ее внуки в основном

выживают на сэндвичах. Со временем она переросла свое разочарование из– за того, что папа не

женился на еврейке, но все равно борется с маминой рабочей занятостью и нашей вытекающей

зависимостью от бутербродов и еды в вакуумных упаковках.

Но несмотря на мамино антирелигиозное мировоззрение, она была воспитана в культуре,

где женщина обычно тоже выполняла роль домохозяйки. Ее отказ упаковывать каждый день наши

ланчи или не вступать в родительский комитет – боевой призыв всех феминисток.

Даже тетя Эмили иногда борется с чувством вины из– за невозможности чуть больше

сосредоточиться на ведении ее домашнего хозяйства. Поэтому мама пошла на компромисс,

позволяя Бабб научить ее приготовлению определенных блюд, и она старается приготовить

большую партию из них каждое воскресенье, чтобы мы питались всю неделю. И над этим

сомнительным мероприятием мы, как дети, во всяком случае, подшучиваем. Но папа это совсем

другая история: он придирчив в еде. Даже несмотря на то, что он считает себя либералом, какими

они являются, но все равно у него есть некоторые традиционные склонности. И жена, которая

готовит, – одна из них.

Мама наблюдает за тем, как ест папа, оценивая, как быстро он запихивает еду в

зависимости от качества. То есть, чем быстрее он ест, тем меньше ему нравится еда. Сегодня,

папа, кажется, едва жует, прежде чем проглотить.

Обычная мамина улыбка опускается уголками вниз.

Сосредоточенность на этой динамике помогает мне отвлечься, но только слегка.

Я оглядываюсь на телефон. Оставив его экраном вверх, я могу сказать, что только что был

звонок или сообщение: экран засветился. Я запихиваю суп с фрикадельками в себя, ошпаривая

рот, пока не вычищаю всю тарелку, и, извиняясь, встаю перед тем, как хоть кто– то из них

возразит.

– Таннер, – тихо ворчит папа.

– Домашка, – ополаскиваю за собой посуду, складывая ее в посудомоечную машину.

Он следит за тем, как я ухожу, одаривая меня понимающим взглядом за брошенное

единственное оправдание, которое он не оспаривает.

– Твоя очередь мыть вечером посуду, – кричит мне в след Хейли.

– Неа. Ты должна мне за то, что я убирался в ванной в прошлые выходные.

Ее взгляд доносит до меня образный «фак».

– Я тоже люблю тебя, ведьма.

Взбегая по лестнице наверх, я ныряю в свои сообщения.

Мое сердце сжимается, жестко и неистово. Он прислал мне пять штук.

Пять.

«Я уезжаю днем в среду»

«У меня встреча с редактором и издателем в четверг»

«Я еще не встречался со своим издателем. И должен признаться, что нервничаю»

«До меня только что дошло, что ты, наверное, сейчас за столом со своей семьей».

«Прости, Таннер»

Я отвечаю подрагивающими пальцами.

«Нет, не извиняйся, родители заставили меня убрать телефон подальше»

«Я так рад за тебя»

Набираю свою следующую мысль и потом – с затрудненными и частым дыханием –

быстро нажимаю на «отправить»:

«Надеюсь, у тебя будет замечательная поездка, но мне будет не хватать твоего присутствия

на занятиях»

Я целую минуту жду ответа.

Пять.

Десять.

Он – не дурак. Он знает, что я – би. Он должен понимать, что я влюблен в него.

Я отвлекаю себя, пролистывая Snapchat Отэм: ее ноги в тапочках. Раковина, забитая

посудой. Крупный план ее хмурого лица со словами «текущее настроение», написанными под

снимком. И в итоге, я закрываю соцсети и открываю ноутбук.

Мне нужно понять, с чем я имею дело. Проведя детство в Калифорнии, я знал, что мамина

семья – мормоны, и то, что она обычно говорила о них – что случалось в редкие моменты –

заставляло меня считать их каким– то странным религиозным культом. И только когда переехал

сюда и начал жить среди них, я отметил, что не знаю о них ничего, кроме стереотипов. Было

удивительным узнать, что несмотря на то, что другие христианские веры не согласны, но мормоны

все равно считают себя христианами. Так же большая часть их свободного времени тратится на

служение – помощь остальным. Но помимо этого они не употребляют кофе, не пьют алкоголь, не

ругаются и никаких сношений, все это кажется для меня туманным облаком секретов церкви.

Как обычно, Google поможет.

Несмотря на все мои шутки о христианской пижаме, оказывается храмовое белье не просто

скромная одежда, это физическое напоминание об их обязательствах перед Богом. К тому же,

слово «обязательство» повсюду. По сути, церковь, кажется, владеет своим собственным языком.

Иерархия в мормонской церкви исключительно мужская. Это одно из многого, куда мама

попала в точку: женщин обманывают. Конечно, они рожают детей – согласно церкви, это

неотъемлемая часть плана Божьего – и могу служить миссией, если выберут, но женщины имеют

не так уж и много власти в традиционном смысле. В том смысле, что они не могу занимать

должности или принимать решения, которые повлияют на официальную церковную политику.

Большую часть моих мыслей в последнее время – помимо Себастиана/храмового белья –

занимает единственная вещь, от которой у моей мамы закипает кровь: ужасная история церкви

СПД касательно геев.

Поскольку церковь и осуждает практику конверсионной терапии, но это вовсе не означает,

что ее не существует, или что не разрушены жизни многих и многих людей. Из крупиц, что я

собрал от своей мамы, здесь основная позиция: мормон открывается своей семье, которая

быстренько отсылает его туда, где его «излечат». Подобный род терапии заключается в

помещении человека в специализированное учреждение и электрошоковую терапию. Иногда

препараты или выработка условного рефлекса отвращения, что звучало нормально на словах, пока

я не узнал, что это означало использование наркотиков, чтобы вызвать у человека отвращение во

время просмотра однополой эротики. Интернет рассказывает мне, что более «безобидные» версии

включали в себя создание условий для позора, или преобразование в стереотипное мужское или

женское поведение, консультативная терапия, гипноз и нечто под названием исправление

оргазмического состояния, что – просто нет.

Когда тетя Эмили открылась двадцать восемь лет назад, ее родители предложили ей

выбор: конверсионная терапия или отлучение от церкви. Теперь же позиция Церкви Мормонов

насчет секс– меньшинств совершенно непонятна.

Судя по любому указанию церкви по данному вопросу можно найти, что единственный

секс, который возможен – между мужем и женой. Скука. Но что удивительно, церковь признает

разницу между влечением представителей одного пола и тем, что они называют гомосексуальным

поведением. В сущности: парни испытывают влечение к другим парням = мы будем смотреть в

другую сторону. Парень целует парня = плохо.

Самое забавное, что после всех этих ультиматумов, которые в основном настаивают, что

гей– мормон опускает свой нос и становится несчастливым и неудовлетворенным всю свою жизнь

во имя Господа, большинство церковных высказываний твердят, что все люди одинаково

любимые дети и заслуживают отношения с любовью и уважением. Они твердят, что семьи

никогда не должны исключать или неуважительно относиться к тем, кто выбирает иной образ

жизни…но всегда напоминать тем, кто выбрал иной путь, об извечных последствиях своего

выбора.

И, естественно, все, кто здесь живут, знают о той большой шумихе, которую крутили во

всех новостях несколько лет назад: изменение в руководстве, которое гласило, что члены

однополых браков будут считаться вероотступниками (или перебежчиками церкви – спасибо

Google), и дети, живущие в таких семьях должны быть исключены из деятельности церкви, пока

не повзрослеют достаточно, чтобы отказаться от практики гомосексуализма и присоединиться к

церкви.

В общих словах: любовь и уважение, но только если ты хочешь жить по их правилам…а

если нет, тогда отречение от церкви – единственный вариант.

Понимаете, о чем я? Ужасно размыто.

Где– то на моей кровати вибрирует телефон. Поскольку я один в комнате, то никто не

видит, как я практически ныряю в свое покрывало, чтобы откопать его.

«Завтра я весь день буду в УБЯ»

И затем, пока все еще светится экран после его первого сообщения, приходит второе:

«И я тоже буду скучать по тебе»

Что– то происходит между нами. Что– то происходило между нами с того момента, как

мы встретились взглядами в первый день занятий.

Я хочу увидеть его до отъезда. Мне плевать, что скажет мама. Мне плевать на доктрину.

В конце концов, это не моя церковь.

***

В школе Прово есть крытый кампус для ланча, но это формальность, которой никто не

следует. Кампус окружен ресторанчиками быстрого обслуживания, как например, Del Taco, Panda

Express и Pita Pit. Четыре дня из пяти мы сбегаем туда и перехватываем что– нибудь легкое.

Признаюсь, что знаю, основной предмет Себастиана – Английская литература (нет

необходимости в большом расследовании, чтобы добиться своего), но и еще я знаю – потому что

он рассказал мне об этом в библиотеке – что ему нравится проводить время в Центре

изобразительного искусства им. Харриса, потому что там тихо.

Сегодня на ланч я купил достаточное количество Panda Express для двоих.

Перед моим переездом в Юту, я слышал многое о церкви от людей, которые, следует

признать, никогда не имели отношения к ней. Они отдают своих дочерей замуж, когда тем

исполняется двенадцать! Они за полигамию!

Это неправда в обоих случаях – полигамию запретили в 1890 году – но благодаря моей

маме, я знал, что Мормоны просто люди, и предполагал, что подростки– мормоны выглядят так

же, как любой на улицах Пало– Альто. Что самое безумное, это не так. Серьезно. Они похожи на

верхнюю часть колоколо– образной дуги в условиях полировки: они чистые, их одежда главным

образом скромная, и они чрезвычайно опрятные.

Я бросаю взгляд на свою старую футболку с надписью «Социальное Искажение» поверх

синей термокофты и по большей части нетронутые джинсы. Я бы не почувствовал себя более

неловко на территории УБЯ даже если бы надел фиолетовый костюм цыпленка и «лунной

походкой» прошелся бы по двору. Сейчас только начало семестра, и за пределами главного

студенческого центра проходит какая– то молодежная программа. Здесь много длинных юбок и

скромных рубашек, ровно подстриженных волос и искренних улыбок.

Несколько парней играют в Фрисби; один из них бросает ее и выкрикивает:

– Вот блин!

Трое девушек играют в хлопки под аккомпанемент песни.

УБЯ именно такой, каким я его представлял, и так же, наверное, именно такой, каким

надеялись видеть его основатели, даже спустя 140 лет. Он прямо через дорогу от школы Прово, но

кажется совершенно другим миром.

Внутри Центра изобразительных искусств им. Харриса на удивление темно и тихо.

Современная архитектура создает ощущение что это место больше «строго– инженерное», чем

«здание искусства», а верхние этажи открыты в прямоугольных рамках, глядя сверху– вниз на пол

на первом этаже. Каждый звук – мои шаги по мрамору, шелест голосов, слышимых сверху –

раздается эхом через весь атриум.

Себастиана нет ни в одном уютном кресле или за маленькими столами, усеивающими

второй этаж, и если вдуматься, то мой пакет с едой кажется неожиданно самонадеянным.

Интересно, есть ли здесь камеры, которые отслеживают мои движения, есть ли копы УБЯ,

которые придут, решив, что я не принадлежу этому месту, и аккуратно сопроводят на выход из

здания, с пожеланием хорошего пути и обещанием, что помолятся за меня, когда выпроводят за

границы кампуса.

Спустя несколько минут на третьем этаже я только собрался уходить и заесть стресс двумя

ланчами сомнительного качества азиатской еды, когда замечаю пару красных «Адидасов»,

выглядывающих из– под стола.

Подходя ближе, я заявляю:

– У меня много самой нездоровой еды для ланча, которой могу поделиться.

Себастиан вздрагивает – и за время, которое ему требуется, чтобы повернуться, я умоляю

себя вернуться в прошлое и никогда не поступать так. В начале этого учебного года

девятиклассница вручила мне конверт, а затем убежала в другую сторону. Сбитый с толку, я

открыл его. На мою обувь посыпались блестки, и письмо внутри было переполнено наклейками и

витиеватым почерком, который рассказывал мне, что она считала, будто мы можем быть

родственными душами. Я даже имени ее не знал, пока не прочитал его в конце записки: Пейдж, с

сердцем из блесток над «й». Не думаю, что в тот момент я осознавал, насколько это мало,

четырнадцать лет.

Но стоя здесь, дожидаясь, когда заговорит Себастиан…я – Пейдж. Я – эмоциональный