Текст книги "История любви одного парня (ЛП)"

Автор книги: Кристина Лорен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Прости.

Его ладони очень теплые, и они дрожат. Я прикусываю губу, чтобы не сорваться.

Себастиан приближается, неуклюже, не прерывая зрительного контакта, даже когда его губы

соприкасаются с моими. Я даже не думаю отвечать. Я просто сижу так, с распахнутым от шока

ртом.

– Я тоже люблю тебя, – он снова целует меня, на этот раз дольше. На этот раз я отвечаю

ему.

Я отстраняюсь от него, потому что, возможно, мне нужно немного посходить с ума,

согнуться и вжаться лицом в свои ладони. Безусловно, этот момент проходит именно так, как я

хотел во всех повторяющихся фантазиях. Но внутри очень много рубцов, и я не уверен, как и

смогу ли начисто избавиться от них рядом с ним, внимательно наблюдающим за мной. Мне нужно

как минимум полчаса на то, чтобы разобраться, как реагировать на то, что он сказал, что немного

важнее, чем потянуть его на себя и уложить поверх на лужайке.

– Мне нужно минуту, чтобы осмыслить все, – произношу я. – Расскажи, что произошло.

Он кивает с горящими щеками.

– Ладно, значит, помнишь того парня, Бретта, которого обсуждали мои родители? –

спрашивает он. – Когда мы подслушивали их?

Тот парень, который вышел за своего парня, и мать Себастиана больше беспокоило

состояние его родителей.

– Ага. Помню.

– Он со своим парнем переехали из Калифорнии в Солт– Лейк– Сити. Кажется, там

разыгралась какая– то драма в приходе насчет этого, – Себастиан переворачивает наши руки,

проводя по моим сухожилиям своим указательным пальцем. – Так ничего?

– Думаю, нет, – смеюсь я, потому что голос дает петуха, но я даже не думаю смущаться

из– за этого.

– Ну, он вернулся обратно, и мои родители обсуждали это за ужином. Мои бабушка с

дедом тоже были там, – он смеется и смотрит поверх меня. – Я выбрал неудачное время для

подобного, знаю, но это в каком– то роде был…камин– аут.

– Если можно так сказать.

Он снова смеется.

– Итак, ужин, они обсуждали Бретта и Джоши, а я просто отложил приборы на стол и в

упор спросил их, что бы случилось, если бы один из нас оказался геем.

– Так и спросил?

– Ага, – он кивает и продолжает кивать так, будто едва верит в это. – Мне было плохо

последние несколько недель. Я не знаю, мог ли вернуться к мысли, что все само рассосется. Я

перепробовал все гипотезы на себе, как например, что если ты уедешь отсюда, перестанут ли меня

привлекать парни? Смогу ли я однажды жениться на ком– то таком, как Манда? Но, правда в том,

что я не смогу. Все мои чувства правильные только с тобой. Частично потому что ты – это ты, и

частично потому…

Я тычу себе в грудь.

– Парень.

Себастиан улыбается по– настоящему.

– Да, – он замолкает, и я знаю, что последует дальше даже до того, как он произнесет это,

и солнце будто выбирает именно этот момент, чтобы пробиться сквозь густые ветви. – Я

стопроцентный гей.

Из меня вырывается радостный смех.

Я закидываю руки на его шею и заваливаю.

Он смеется подо мной, позволяя мне зацеловать всю его шею и лицо.

– Я хочу сказать наименее снисходительным образом их возможных: я так горжусь тем,

что слышу это от тебя.

– Я тренировался, – признается он. – Я повторял это в подушку. Потом шептал, пока

ездил на велосипеде. Я повторял это каждый день после того, как мы расстались. Для меня это

больше не странно.

– Потому что так и есть, – я даю ему подняться и вспоминаю, что он посреди своего

рассказа. – Ладно, так значит, ты спросил их гипотетически…

– Мама сразу замолчала, – продолжает он, и обе наши улыбки спадают, потому что это

больше не глупая, веселая борьба. – Папа и дед переглянулись, как будто «ох, ну приехали». Дед

сосредоточился на резке своего стейка на очень– очень– крошечные кусочки. Лиззи встала,

забрала Аарона и Фейт и вывела их из столовой, – он с болью смотрит на меня. – Лиззи, мой

самый близкий друг, захотела избавить их от разговора. Как будто, никто не был удивлен этому.

Вот что, я думаю, ощущаешь при разбитом сердце. Я издаю какой– то искаженный,

сочувствующий звук.

– И наконец, отец сказал, «Ты говоришь о поведении или влечении, Себастиан?» А он

никогда не использовал мое полное имя, – он сглатывает, с усилием. – Я ответил ему, «И то и

другое. Оба». И он фактически сказал, что наша семья верит, что священный акт продолжения

рода может быть разделен только между мужчиной и его женой, а все остальное подрывает

основы нашей веры.

– То есть, фактически, что ты ожидал, – осторожно произношу я. Я хочу сказать, что это

свидетельство того, как все запутанно, исходя из услышанного мной, и я думаю, что «могло бы

быть и хуже!» – Как ты думаешь они, по крайней мере, открыты для разговора?

– Это было неделю назад, – шепчет он. Когда он поднимает глаза на меня со слезами в

них, он добавляет. – Никто не разговаривал со мной с тех пор.

***

Неделю.

Неделю!

Я даже понять не могу, как можно не разговаривать с родителями неделю. Даже когда они

в командировках, они звонят и проверяют нас каждый вечер, требуя детального отчета о делах,

что выходит далеко за пределы их обычной, рассеянной «домашней» проверки. А Себастиан

живет в доме с семьей, которая ходит вокруг него, как будто он призрак.

Я не знаю, когда именно мы меняем положение, но это происходит вскоре после его

признания. Я ничего не могу сказать, чтобы все казалось менее ужасным. Я пытаюсь, но

проваливаюсь, и по сути просто сосредотачиваюсь на том, чтобы уложить его на спину рядом со

собой, глядя вверх на дерево, и пересказать ему все самые дурацкие сплетни, которые передавала

мне Отэм.

Оох. Отэм. Мне нужно и к этому как– то прийти.

Но не сейчас. Прямо сейчас мы лежим и держимся за руки. Наши ладони становятся

липкими и скользкими, но он не отпускает мою руку, как и я.

– Чем ты занимался?

– Хандрил, – отвечаю я. – Учился. Но в большей степени хандрил.

– И я, – он поднимает вторую свою руку и чешет свою челюсть. Она покрыта

однодневной щетиной, и мне нравится это. – Ну, и еще в церковь ходил. Я практически жил там.

– Что ты собираешься делать?

– Не знаю, – он перекатывает голову, чтобы посмотреть на меня. – Через три недели я

уезжаю в тур по книге. Честно, не думаю, что родители будут продолжать в том же духе, когда

выйдет книга. Я знаю, что они гордятся. Они захотят поделиться своей гордостью со всеми.

Я совсем забыл о книге. Как будто тур просто в каком– то роде перетек в его миссию и

перестал иметь какие– то закономерные цели. Я – тряпка.

– И они не захотят, чтобы кто– то увидел их скотское поведение.

Он ничего не отвечает на это, но это и не означает, что он не согласен.

– Прости, – произношу я. – Я не хочу порочить твоих родители, потому что понимаю, как

вы все супер близки. Я просто в бешенстве.

– Как и я, – он ерзает, укладываясь головой на мое плечо. Следующие десять слов

выходят настолько слабыми, как будто они проносились в его голове так много раз, что

истончились, затерлись. – Никогда бы не подумал, что буду чувствовать себя таким никчемным.

Это как ножом в живот, и я моментально хочу, чтобы он нахрен убрался из Прово. Я

надеюсь, что его книга разойдется миллионами копий за неделю, и все будут с ума сходить от

того, какой он классный. Я надеюсь, что его эго возрастет до громадных размеров, и он станет

несносным – ничем не похожим на этот его дрожащий голос, снова произносящий эти слова.

Я притягиваю его к себе, и он перекатывается на бок, выпуская придушенный всхлип в

мою шею.

Так много банальностей скапливается на кончике моего языка, но они все будут

ужасными.

Ты удивительный.

Не позволяй никому вызывать в тебе чувство никчемности.

Я в жизни не знал никого похожего на тебя.

И все в таком духе.

Но нас обоих воспитывали больше волноваться о том, что наши семьи подумают о нас – их

уважение – наше все. И в довершении всего, на Себастиана надвигается осуждение церкви,

которая скажет ему, что куда бы он ни посмотрел, Бог, которого он любит, будет считать его

очень грязным человеком. Невозможно представить, как исправить тот ущерб, которые они

нанесут ему.

– Ты удивительный, – все равно произношу я, и он давится всхлипом– смешком. – Иди

сюда, поцелуй меня. Позволь мне целовать это удивительное лицо.

***

Мама находит нас в таком состоянии – плачущей– смеющейся– и– снова– плачущей кучей

под деревом Снаффлепагус – и от одного взгляда на наши лица она переходит в режим оказания

первой помощи по состоянию.

Она прихлопывает рот своей ладонью, когда видит Себастиана, и слезы сразу же

выступают на ее глазах. Мама поднимает нас, обнимает меня, а затем, без слов, заключает в свои

объятия Себастиана – он получает длительные объятия, пока мама тихо шепчет ему в ухо – и что–

то ломается во мне, потому что я начинаю плакать еще сильнее. Возможно, она сейчас говорит

ему, «Ты удивительный. Не позволяй никому вызывать в себе чувство никчемности». Возможно,

она говорит ему, что понимает, через что он проходит и что все будет хорошо. Возможно, она

обещает ему еженедельную доставку стикеров на бампер. Чем бы это ни было, это именно то, что

ему нужно, потому что слезы в итоге прекращаются, и он кивает ей.

Солнце начинает садиться, и несомненно, он останется на ужин. Мы стряхиваем траву с

наших штанов и следуем за мамой в дом. Сейчас конец весны, и не смотря на то, что довольно

тепло в течение дня, температура летит камнем вниз, когда скрывается солнце, и только сейчас я

осознаю, как холодно было под деревом. В доме родители разожгли камин в гостиной. Они

врубают Пола Саймона на стерео. Хейли сидит за кухонным столом и бьется с домашней работой

по химии черными, возмущенными царапинами карандаша.

Внезапно становится невозможным согреться. Мы смеемся, вцепившись друг в друга

каким– то нереальным, классным образом – он здесь, в моем доме, с моей семьей – и я утягиваю

Себастиана за собой в прихожую, вручая ему одну из своих толстовок с вешалки для верхней

одежды. Она насыщенного красного цвета с белой надписью S– T– A– N– F– O– R– D спереди.

Он терпеливо позволяет мне застегнуть на нем молнию, и я восхищаюсь своим творением.

– На тебе здорово смотрится этот цвет.

– К несчастью, я уже зачислен в местный университет.

Пока, думаю я. Боже, его решение затронуть это – нас – отразится на многих вещах. Если

он хочет остаться в УБЯ, он не сможет вести себя открыто, точка. Даже его нахождение здесь, по

факту, нарушает кодекс чести. Но есть и другие университеты.

Это не реально. Я смотрю вглубь коридора туда, где склонились мои родители и смеются

над истерической, неприязненной реакцией отца на прикосновение к сырой курице. Они оба,

похоже, отложили свое беспокойство в сторонку на вечер, понимая, что нам нужно это –

несколько часов, когда мы можем просто быть вместе, как любая другая пара. Единственным

указанием, которое они нам дали, – помыть руки перед ужином.

– Кстати о колледже.

Я пугаюсь, когда он произносит это, потому что до меня только что доходит: прошло всего

несколько недель, пока мы не были вместе, и столько всего произошло, мудрые– решения– для–

будущего. Он не знает, куда я поеду в августе.

– Полагаю, ты получил ответы из множества мест?

– Угу, – я тянусь вперед, опуская молнию на его толстовке достаточно для того, чтобы

открыть вид на его горло и ключицы. Его кожа того идеально оттенка и гладкости. Я хочу, чтобы

он снял верх, и я сделал лично для себя снимки.

Я зависаю.

– И?

Я встречаюсь с его взглядом.

– Я еду в Калифорнийский университет.

Себастиан не произносит ни слова в течение нескольких напряженных секунд, и пульс на

ее шее набирает скорость.

– Ты не останешься в штате?

Я признаюсь, поморщившись.

– Нет, – надеюсь, улыбка, которую я посылаю ему, сгладит резкость моего ответа. – Но,

так же как и ты, по всей видимости.

Он немного сдувается.

– Кто знает, – его рука поднимается к моей груди, скользит открытой ладонью от моего

плеча к животу. Все напряжено. – Когда ты уезжаешь?

– В августе.

– Как дела с книгой?

Желудок сжимается, и я аккуратно убираю его руку с моего пупка.

– Нормально. Пойдем. Возьмем что– нибудь попить.

Он отправляет сообщение своим родителям, сообщая, что будет поздно. Оно остается без

ответа.

Думаю, я запомню этот вечер на всю оставшуюся жизнь, и я говорю это не для того, чтобы

показаться дерзким или преувеличивающим. Я хочу сказать, что мои родители над чем– то

веселятся – вместе, они очень смешные. Хейли хохочет так сильно, что у нее выступают слезы.

Себастиан чуть ли не выплевывает воду, когда папа рассказывает свою любимую, ужасную шутку

про то, как утка заходит в бар и заказывает изюм. Когда мы заканчиваем с едой, я беру руку

Себастиана за столом, и родители смотрят на нас несколько ударов сердца со смесью восхищения

и беспокойства. А затем они предлагают нам десерт.

Именно этого я хочу для нас. И когда бы я ни посмотрел на него, он встречает мой взгляд,

а я пытаюсь сказать, «Видишь? Вот как может быть. Так может быть каждый день»

Но затем я вижу, как его собственные слова пробиваются мне в ответ, серьезные и

напряженные мысли: « Может. Но я потеряю все, что знаю и что у меня есть».

Честно говоря, я не могу винить его за то, что пока этого недостаточно.

***

Родители уходят спать только на двадцатой минуте «007: Спектр». Они поднимают

сопящую Хейли с кресла и помогают ей подняться по лестнице. Папа оглядывается на меня

поверх плеча, посылая один полу– подбадривающий, полу– напоминающий– никакого– секса– на–

диване взгляд, а затем исчезает.

И тогда мы остаемся одни, в гостиной, со странным голубым свечением телевизора и

огромной почти нетронутой чашкой попкорна перед нами. Поначалу мы не двигаемся. Мы уже

держимся за руки под наброшенным одеялом. У меня продолжаются те вспышки осознания –

интересно у него такие же – когда я на самом деле не верю в то, что он здесь, что мы снова вместе,

мои родители только что проводили время со мной и моим парнем, как будто это что– то

естественное, непроблематичное.

Но тот голос, что сидел в моей голове все эти дни, прочищает горло, и я понимаю, что

больше не могу откладывать.

– Мне нужно рассказать тебе кое– что, – произношу я.

Он оглядывается на меня. Левую сторону его лица подсвечивает телевизор, и комбинация

его острой челюсти, скул и легкой обеспокоенности на лице делает его похожим на Терминатора.

– Давай.

– Я облажался, – делаю глубокий вдох. – После того, как ты бросил меня, я был

разгромлен. Я вообще не помню большую часть того дня. Я знаю, что проездил несколько часов

по кругу, а потом поехал к Отэм. Я плакал, и не совсем ясно мыслил.

Могу сказать, что он понимает все в ту же минуту, как я произношу это, потому что он

резко вдыхает через нос, как бы говоря «Ох».

Кивнув, я выпускаю медленное сожаление:

– Да.

Он кивает, отворачиваясь обратно к телевизору.

– Она в порядке. Я в порядке. Мы обсудили это, и естественно это странно, но мы

справимся. Я просто…не хотел скрывать этого от тебя.

– Просто, чтобы убедиться, что я правильно понял: ты с ней переспал?

Я медлю, стыд и вина давят весом на мои плечи.

– Да.

На его челюсти дергается мускул.

– Но ты не хочешь встречаться с ней?

– Себастиан, если бы я хотел встречаться с Отти, то я был бы с Отти. Она моя лучшая

подруга, и я приехал к ней домой, потому что был убит горем. Я понимаю, что звучит совершенно

безумно, но мы перешли в странный, комфортный водоворот, который закончился сексом.

Я думаю, ему становится смешно, вопреки его воле. Но он смотрит на меня.

– Не очень приятно.

– Я знаю.

Он поднимает руку и рассеянно растирает грудь своим кулаком. Я поднимаю его руку,

чтобы поцеловать костяшки пальцев.

– Я знаю, что все испортил, – он произносит тихо. – Думаю, я не могу реагировать так,

как хочу.

– Ты можешь. Я понимаю. Я бы сошел с ума, прямо сейчас, если бы ситуация была

обратной.

– Но ты не можешь говорить мне, что делать, после того, как бросил меня.

Видимо, побеждает его спокойная сторона. Не уверен испытываю ли я облегчение от этого

или жалею, что он не показал небольшую вспышку ревнивой ярости.

– Думаю, нет.

– Но если мы вместе, то ты только со мной, так? – спрашивает он. – Даже если я уеду?

Отстранившись, я секунду изучаю его.

– Мне казалось, что ты не можешь состоять в отношениях, когда уедешь.

Он опускает голову.

– Я еще должен решить, каким правилам последую, а каким – нет.

– Храня все о себе в тайне?

Себастиан поворачивается ко мне, прижимаясь лицом к моей шее и мило рычит.

– Я еще не знаю, – его слова выходят приглушенно. – Я так много люблю в церкви.

Общение с Богом кажется инстинктом, как будто это вшито в меня. Я не могу себе представить,

что буду делать, если уйду. Это так же, как стоять в пустом поле и пытаться указать на четыре

стены. В моей жизни просто нет никакой основы без церкви.

Интересно, что если ему придется уехать, что если перед ним встанет такой двойной

выбор.

– Может, все намного проще в приходах в других городах, – предлагаю я. – В Лос–

Анджелесе, например.

Он смеется на это и впивается своими зубами в мою ключицу.

Мы замолкаем на некоторое время.

Я одним ухом прислушиваюсь к звукам шагов на лестнице, а вторым – к звукам, которые

Себастиан издает рядом со мной.

Глава 20.

Мудрый совет: Никогда не пытайтесь спать маленькой ложкой на диване. Вы упадете, это

во– первых, и проснетесь с судорогой в шее, это во– вторых. И скорее всего, когда вы

просыпаетесь в одиночестве на полу, а ваш отец смотрит сверху– вниз на ваш обнаженный торс,

усыпанный шелухой от перевернутой чашки с попкорном, ждите наказания.

– Себастиан ночевал здесь?

– Эм… – я сажусь прямо, когда отец задает свой вопрос, оглядывая комнату. Даже не

глядя в зеркало, я могу сказать, что мои волосы стоят торчком. Я снимаю острое ядро попкорна с

места, где оно очень опасно лежит рядом с моим соском. – Я, на самом– то деле, не знаю. Кажется,

он испарился.

– Как и твоя футболка?

– Пап…

– Таннер.

Очень тяжело воспринимать его серьезную интонацию, когда он стоит в пижамных штанах

с Коржиком, которые Хейли подарила ему на Рождесхануку два года назад.

– Ты опаздываешь, – произносит он и отворачивается. Но я улавливаю вспыхнувшую

ухмылку. – Одевайся и поешь чего– нибудь.

Я хватаю чашку с хлопьями и уношусь прямо в свою комнату. Мне нужно много чего

написать.

***

Себастиан не отвечает на смайлики курицы/попкорна/пляжного пейзажа, которые я

отправляю ему перед началом уроков, и он не появляется на Семинаре днем. Я отправляю на его

личную почту короткое письмо, когда приезжаю домой.

«Привет, это я. Просто проверка связи. Все в порядке? Я вечером дома, если захочешь

зайти

Тан…»

Он не отвечает.

Я пытаюсь игнорировать знакомую топящую боль, которая обосновывается в моем

желудке, но за ужином я не голоден. Мама с папой обмениваются взволнованными взглядами,

когда они спрашивают, разговаривал ли я сегодня с Себастианом, я что– то мычу в ответ. Хейли

даже предлагает помыть посуду.

Я отправляю наш резервный – смайлик с горой – на следующий день, и ничего не получаю

в ответ.

Я звоню ему в обед. Звонок уходит сразу же на голосовую почту.

А дальше все мои сообщения всплывают «зеленым облачком», как будто его iMessage был

отключен.

***

Ничего сегодня.

Ничего сегодня.

Прошло четыре дня с тех пор, как он был здесь, а я слышал его или переписывался.

«Таннер,

Мне очень жаль, что я ввел тебя в заблуждение насчет своих чувств или принадлежности.

Я надеюсь, что отсутствие ясности не принесет тебе слишком много боли.

Желаю тебе только успехов в будущих начинаниях в Калифорнийском университете.

С наилучшими пожеланиями,

Себастиан Бразер»

Я даже не знаю, что сказать или о чем думать, когда заканчиваю читать это. Похоже, я

перечитал это около десяти раз, потому что в первые девять, я не мог поверить, что правильно

понял.

Открываю папку, ту, где все письма от него. Я перечитываю разные фразы, полностью

сраженный отстраненностью и формальностью его письма.

«Странно, что я хочу проводить каждую секунду вместе?»

«Иногда очень трудно не смотреть на тебя на занятиях. Мне кажется, что люди,

увидевшие, как я задерживал на тебе взгляд хотя бы на секунду, все поймут»

«Я все еще ощущаю твой поцелуй на своей шее»

И никакого заблуждения насчет его чувств.

***

Я отправляю официальное подтверждение на письмо о поступление в Калифорнийский

университет, но руки трясутся, когда я подписываю признание, что мое поступление зависит от

уровня оценок в этом семестре. Мой план – переехать к 7 августу. Но ориентируюсь на 24 августа.

Я сообщаю об этом Себастиану в сообщении, но он не отвечает.

Сегодня я подсчитал: прошло шесть дней, как я отправил ему двадцать сообщений со

смайликами. Безумство? Это кажется ничем в сравнение с тем количеством, без слов, которые я

начал и удалил. У меня есть Отти, мама и папа, готовые выслушать меня в любое время, когда мне

понадобится. Мы обедаем с Мэнни, и все проходит тихо, но на самом деле довольно спокойно

провести время в тишине. Даже Хейли становится милой.

Но я всего лишь хочу поговорить с ним.

***

Сдача моей книги сегодня, и я понятия не имею, как должен сделать это. Себастиан

появляется уже во второй главе. Фуджита говорил мне, что я должен сдать, по меньшей мере,

сотню страниц, чтобы получить оценку, но он знает, что у меня их больше. Даже если я сдам ему

первую сотню, то он попадет прямиком на ту часть, где Себастиан рассказывал мне, что его

привлекают парни. Он попадет на то, где мы целуемся.

Самое забавное, что если вы наблюдали за мной хотя бы две минуты на занятии, то

сколько бы я изменений не сделал, это не будет иметь значения. Я могу переехать в

альтернативную вселенную на планету Скай– Трон– 1, назвать его Стивом, а себя – Баки, и

одарить нас обоих суперсилой, и все равно будет очевидно, о чем эта книга. Я не могу ничего

скрыть, когда он в одном помещении со мной, и мое сердце в каждой странице, независимо от

деталей.

Если я получу «двойку» за занятия – в случае, если я не сдам готовую книгу или отдам

Фуджите только двадцать страниц – я все равно закончу школу, но потеряю свой почетный

рейтинг. Думаю, Калифорнийский университет все равно примет меня. Я так думаю.

Я понимаю, что финал этой книги отстойный, и едва пытаюсь сделать его хоть сколько–

нибудь стоящим, но этот конец – то, что у меня есть. Каким идиотом я был, начав книгу о

написании книги, и всего лишь предположил, что финал будет счастливым? Именно такая основа

– счастливый конец, спокойная жизнь. Но полагаю, лучше, что я выучил этот урок сейчас, а не

позже, не в будущем, когда я не буду жить дома, а мир не будет таким же добрым.

Я – счастливый засранец, тот, кто понятия не имеет, как устроен реальный мир.

***

Я стою перед дверью кабинета Фуджиты. Он внутри с ученицей – Джули, кажется, –

которая плачет и наверняка переживает из– за сдачи своей книги, но я ощущаю странное

оцепенение. Нет, это не совсем правда. Я испытываю облегчение, как будто оба моих

приближающихся страха – страха, что Себастиан снова меня бросил, и страха, что придется

разбираться с книгой – вот вой пройдут, и по крайней мере мне не нужно будет волноваться ни

из– за одного из них.

Когда приходит моя очередь, я вхожу внутрь. Фуджита смотрит на ноутбук в моих руках.

– Ты не напечатал копию?

– Нет.

Он пристально рассматривает меня, озадаченный этим.

– Мне нечего сдавать.

Очень похоже на разряд тока, когда слышишь учительское:

– Чушь.

– Нет, – переступаю с ноги на ногу, чувствуя дискомфорт от его пристального внимания.

– Я кое– что написал, но не могу это сдать. Я даже не могу сдать вам сто страниц.

– Почему?

Я даже это объяснить не могу. Я смотрю мимо него, на беспорядок его стола.

– Каких действий ты от меня ждешь? – тихо спрашивает он.

– Завалить меня.

– Присядь, – произносит он. – Возьми перерыв на пять минут и задумайся над этим. Ты из

ума выжил?

Да, выжил. Какое еще может быть объяснение этому?

Так что я открываю ноутбук на коленях и печатаю слова

слова

слова

слова

Себастиан.

Ночью, когда Себастиан лежит без сна, он пристально смотрит в свой идеально белый

потолок и ощущает, как дыра медленно обжигает его тело. Она всегда начинается под его

грудиной, а затем растягивается вниз, черная и закручивает, как в целлофановую пленку.

В первую ночь, он решил, что это несварение.

Во вторую – он понял, что это не оно.

Он страшился третей ночи, но к четвертой, он ушел спать раньше, уже предвидя, как она

начнется с крошечной дырочки, а затем разрастется до пронзающего жжения, которое растянется,

бурлящее и соленое, по всему его нутру. Странно, что это происходит только в момент его

первого контакта головы с подушкой, запуская рой образов Таннера: его улыбку и смех, изгиб его

уха, и худощавый разворот его плеч, то, как прищуриваются его глаза, когда его шутки

превращаются в язвительные, за чем следует мгновенное, полное раскаяния, расширение зрачков.

А теперь, вместо этого, когда Себастиан укладывает свою голову на подушку, он вспоминает, что

Таннер больше него, а потом он больше не чувствует ничего, кроме боли.

Ему не нравится драматизировать, но боль лучше, чем чувство вины; она лучше страха,

она лучше сожаления, и она лучше одиночества.

Когда он просыпается, боль уходит, и запах завтрака в комнате запускает череду его

собственных каждодневных дел: Подъем. Молитва. Еда. Чтение. Молитва. Пробежка. Душ. Книга.

Молитва. Еда. Кинга. Молитва. Еда. Чтение. Молитва. Боль. Сон.

Окончательные оценки выставят в течение двух дней, и в порыве отчаяния, Фуджита

передает Себастиану три книги на прочтение и оценку. Очевидно, это был плодотворный семестр:

каждый ученик сдал больше шестидесяти тысяч слов. Так складывается, что для одного человека

прочитать около миллиона слов, слишком за пять дней.

Но ему не достается книга Таннера, и Себастиану тысячи раз приходило в голову

попросить ее, но в итоге он выкинул эту идею из головы. Он прочитал непостижимый манифест

Ашера, неуклюжую мистику Буррито– Дейва, и исключительно качественно проработанный

триллер про ЦРУ Клайва. Он набросал краткие отзывы о сильных и слабых сторонах каждой

работы. И предложил оценки.

Он сдает книги на два дня раньше, предоставляя Фуджите время пролистать их, если

потребуется, перед выставлением окончательных оценок. И он возвращается домой, готовясь

наверстать свой ежедневный ритуал до следующего приема пищи, только чтобы встретиться с

Отэм на пороге своего дома.

На ней свитер с эмблемой «Когтеврат»18, джинсы и сланцы.

Она так же неуверенно улыбается и что– то держит в сомкнутой ладони.

– Отэм. Привет.

Ее улыбка становится еще неуверенней.

– Прости, что просто так…пришла.

Он не может сдержать ответную улыбку. Разве она так быстро забыла, что люди всегда

просто приходят?

Но немного болезненно видеть ее, потому что она может увидеть его, когда бы ей этого не

захотелось.

– Может, зайдем?

Он качает головой.

– Наверное, лучше поговорить на улице, – дома, как внутри огромного, пушистого

микрофона. В нем слишком жарко, слишком напряженно и тихо. В свои редкие вспышки

18 Когтеврат – факультет Хогвартса.

свободного времени, он ищет в сети просторные, немеблированные квартиры в Атланте, Нью–

Йорке, Сиэтле и Лос– Анджелесе.

– Ладно, ну, во– первых, – тихо начинает Отэм. – Я хочу извиниться. Я знаю, что Таннер

рассказал тебе о том, что произошло между нами. Надеюсь, ты понимаешь, в каком беспорядке он

был. Я воспользовалась ситуацией, и мне жаль.

На челюсти Себастиана вздрагивает мускул. Напоминание о том, что произошло между

Таннером и Отэм, не очень классное, но, по крайней мере, оно ответит на единственный вопрос:

«Они теперь вместе?»

– Я очень ценю, но в этом нет никакой необходимости. Никто не должен мне ничего

объяснять.

Она изучает его несколько мгновений. Он даже представить не может, как выглядит со

стороны. Конечно, Отэм видела горечь и раньше, и сейчас Себастиан тоже знает, как она может

устроится в крошечных уголках на лице, мышцы на которых не поддаются улыбке. Под его

глазами пролегли синяки. Его кожа не такая бледная, но землистого оттенка, как будто ему

недостает солнечного света.

– Ладно, ну, я все равно хотела это сказать, – Отэм открывает руку с маленькой, розовой

флешкой внутри. Предательский румянец ползет по ее шее вверх. – Я хотела отдать тебе книгу.

– Разве ты не сдала ее Фуджите? – срок сдачи был два дня назад. Отэм знает об этом.

Она смотрит на него, смущенно.

– Это не моя книга.

Себастиан никогда раньше не ощущал той боли в дневное время суток, но вот она, есть.

Под солнцем, распространяется быстро, подпитывается, как лесной пожар, сбитый до безумия на

ветру. Ему требуется минута, чтобы вспомнить, как говорить.

– Где ты ее взяла?

– Из его ноута.

Его сердце странно сжимает– как– в– тисках в груди, а затем оно начинает колотиться в

грудину.

– Полагаю, он не знает об этом.

– Ты абсолютно прав.

– Отэм, ты должна ее вернуть. Это вторжение в его личную жизнь.

– Таннер сказал мистеру Фуджите, что ему нечего сдавать. Мы оба знаем, что это

неправда. Фуджита знает, что это неправда.

Жар стекает с лица Себастиана, а слова выходят шепотом.

– Ты хочешь, чтобы я сдал ее за него?

– Нет. Я никогда бы не попросила тебя об этом. Я хочу, чтобы ты прочитал ее. Может, ты

сможешь поговорить с Фуджитой, спросить его, можешь ли сам оценить ее. Я слышала, что ты

оценивал несколько работ. Он знает, что Таннеру некомфортно сдавать ее, но, может, он будет рад

узнать, что ты прочитал книгу. У меня нет для этого привилегий. А у тебя есть.

Себастиан кивает, уставившись на флешку в своей ладони. Желание прочесть, что на ней

практически ослепляющее.

– Это будет немного конфликтом интересов для меня…

Отэм на это смеется.

– Эм, ага. Но я больше не знаю, что делать – если он сдаст ее, то правда о тебе вскроется

учителю без твоего согласия. Если он не сдаст ее, он провалит задание, которое составляет

основную часть его оценок и поставит под угрозу свою репутацию в Калифорнийском

университете. И мы оба знаем, что просто сменить имена – не самый легкий выход.

– Точно.

– Лично я не знаю, чем он думал, – Отэм смотрит на него. – Он знал, что в конечном

итоге должен что– то сдать. Но именно такой Таннер. Он сначала действует на эмоциях, а потом

думает.

Себастиан садится на ступеньки, его взгляд на тротуаре.

– Он говорил, что пишет что– то новое.

– Ты серьезно поверил в это или от этого стало проще? Он не мог ни о чем другом думать.

Себастиана заполняет это царапающее чувство раздражения; он хочет, чтобы она ушла.

Присутствие Отэм, как палец, тыкающий в синяк.

Отэм садится рядом с ним.

– Ты не обязан отвечать, потому что это, скорее всего, не мое дело… – она смеется, а

затем колеблется. Себастиан снова концентрируется на поиске болезненного ощущения. – Они

знают о Таннере?

Его взгляд взметается к ее лицу, и он быстро отводит его.