Текст книги "Берег тысячи зеркал (СИ)"

Автор книги: Кристина Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Нажимаю на него, а руки не слушаются. Озноб прошивает тело, и мне бы не читать его переписку, но то, что вижу, приводит в шок. В этом проклятом чате сотни сообщений с информацией обо мне. Здесь десятки моих фото, и столько же ссылок на все статьи о молодой и подающей надежды ученой. Листая назад вверх чата, я будто отматываю время назад. Смотрю на два года, которые прожила без него.

Он действительно ждал меня?

Я не могу поверить в то, что вижу. Так ведь не бывает. Как такое возможно, чтобы мужчина два года, будто сталкер, наблюдал за жизнью женщины, бросившей его? Я ведь даже не позвонила. Ни разу.

А он ждал. Сан ждал все это время меня.

Чувствую, как ноги подкашиваются, и хватаюсь за стекло окон. Медленно, и не отрывая взгляда от экрана, я опускаюсь прямо на пол. Сажусь на холодный кафель, и почти ничего не вижу. Все застилает пелена слез. Но я ведь не плачу. Тогда почему, все такое размытое и мутное, почему на мои руки что-то капает?

– Ой, мамочки… Мамочки, какая же я дура… – едва слышно, и сквозь всхлипы шепчу. – Дура. Господи. Дура…

До меня нет никому дела, и это радует. Это так хорошо, когда в момент озарения, и в то время, когда жизнь переворачивает всю душу, заставляя делать вдох, тебе никто не мешает.

Но это длится недолго.

– Вера-ши. Вера. Вера-ши.

Я вздрагиваю всем телом, и осматриваюсь. Людей так много, что не сразу замечаю в толпе знакомую женщину. Она смотрит с таким ужасом во взгляде, будто я призрак. Жена Джеха изменилась за эти годы. Если бы не то, что она зовет меня по имени, я бы никогда не признала в ней Кан Мари.

– Кан Мари? – быстро встаю, и вытираю лицо.

Женщина стремительно обходит толпу на своем пути, а оказавшись рядом, замирает, смотря прямо в глаза.

Я словно в зеркало заглядываю… Господи, я уже видела такой взгляд. Именно так я смотрела на мир, когда разбился Алексей.

– Вера. Джеха? Он… Ты же корейского не знаешь. Небо, как же мне… – она едва дышит из-за слез.

– Он улетел за Саном, Кан Мари, – отвечаю ломано, а женщина замирает тут же.

– С ним все в порядке. С ним все хорошо. Теперь надо только ждать.

Кан Мари крупно дрожит, ее крохотное лицо искажают слезы, а я впадаю в ступор.

Как же больно на нее смотреть. Неужели, я выглядела когда-то так же? Неужели, я чувствовала такое отчаяние, что не слышала никого?

Она ведь не верит. Смотрит в глаза, а я вижу, что думает, будто это обман.

– Джеха жив, Кан Мари. Всех этих людей спас твой муж, – уверено осекаю ее истерику, а заглянув снова в глаза, тяну на себя.

Кан Мари замирает всего на несколько секунд. Кажется, у них не приняты такие порывы, потому женщина реагирует непривычно. Стоит неподвижно, и продолжает плакать. Однако, как только, я обнимаю ее крепче, Кан Мари обхватывает меня руками, и отвечает таким же теплом.

– Они вернутся. Нужно верить, Кан Мари-ши. Нужно верить…

Говорю, а пытаюсь убедить и себя в этом. Появление женщины помогает не сойти с ума в одиночестве. Мы садимся на места для ожидания, держимся за руки и молчим. Я сжимаю ее руку, чувствуя, как Кан Мари дрожит всем телом. Она то и дело отвечает на текстовые сообщения, а следом опять тихо всхлипывает.

– Он ведь даже ни разу не видел Джина. Ни разу. Это какой-то страшный сон.

– Джина? – я хмурюсь, а Мари сразу светлеет в лице, и улыбается сквозь слезы.

– Наш малыш. Ему всего два с половиной месяца.

Я ошарашено осматриваю Кан Мари, а она быстро приходит в себя, и поворачивает ко мне экран сотового.

– Вот он. Это наш мальчик, – шепчет, а я дышать не могу.

Смотрю на улыбчивого малыша, и не могу отвести взгляд.

– Как же ты… здесь? А кто…

– Мама, – она быстро отвечает. – Я не могла иначе. Не могла, потому что чувствовала, что с каждой минутой схожу с ума. Как только услышала об извержении, показалось, что пол под ногами плывет. Я едва выехала. Хорошо, что полковник… Их командир помог. Он просил не делать этого, но я настояла. Настояла. Я знаю, что не должна была… Знаю.

– Ты все сделала правильно, – перебиваю Кан Мари, и тихо продолжаю: – Скоро Джеха увидится с ним. Все будет в порядке.

Я бережно сжимаю ее крохотные пальцы, а женщина вдруг произносит:

– Я знала, что снова встречу тебя. Почему-то, я знала это.

Она поднимает взгляд и так пронзительно всматривается в глаза, что я на миг торопею.

– Так не смотрят друг на друга, если ничего не чувствуют. Я знала, что увижу тебя опять, еще после твоего появления в Намчхоне. Наверное, мои извинения поздние. У нас и не принято приносить их сразу, Вера. Потому я скажу это сейчас. Видимо, пришло время. Прости, возможно, тогда, я задела твои чувства. Или кто-то из наших друзей и знакомых. Ты необычная, странная, и нам было непривычно. Я боялась… тебя.

– Боялась? – мои брови взлетают вверх к макушке. – Как это… боялась?

– Ты чужая, фактически незнакомка, которую он привел в дом. Сан… Пойми, мы привыкли, что после смерти Бон Ра, он не воспринимал отношения всерьез. Он закрылся так глубоко в себе, что когда я увидела тебя, даже не поверила глазам. Решила, будто он спятил, и привел белую замужнюю женщину в свой дом. Но потом… Я увидела вас. Вместе с Ханной у ее мозаики. Притаилась за забором, и наблюдала за тобой. Ты открылась для меня с совершенно другой стороны. Ты… смотрела на Ханну, как на свою дочь. Это выглядело так… необычно, и так красиво. Правильно. Но потом ты уехала, и Сан будто опустел полностью. Не бросай его больше. Если есть возможность, если ты можешь быть с ним… Оставайся, Вера. Оставайся, тебя никто не обидит. Легко не будет. Наши люди трудно принимают чужих, но у тебя будет не только Сан. Я даю слово, Вера. Если… они вернутся…

Ее голос стихает, а выражение лица меняется.

– Вернутся, Кан Мари. Они вернутся, и я останусь. Я… останусь.

Она вскидывает взгляд, и так открыто улыбается сквозь слезы, что этот момент навсегда отпечатывается в моей памяти.

Отпечатывается, как мгновение, предшествующее другому.

Возню в конце терминала, я замечаю не сразу. Когда часть спасателей спешно покидает огромный зал, мы с Кан Мари немедленно вскакиваем на ноги.

Перехватив первого же парня в желтой жилетке, чеканю:

– Что происходит?

Он пытается вырваться, но я хватаю его сильнее и тяну на себя.

– Что происходит?

Кан Мари рядом бледнеет так стремительно, что я усиливаю хватку, а парень, в шоке, быстро тараторит на едва различимом английском:

– Приводнение. Они садятся на воду. На побережье. Не долететь. Времени не быть. Пустить меня немедленно.

Разжимаю пальцы, а по спине бежит такой леденящий озноб, будто смерть в затылок дышит.

– При… Приводнение? Что это? Что… Как приводнение? Зачем на воду?

Видимо, даже Кан Мари понимает весь ужас ситуации. Хотя мы далеки от полетов, ясно и так, что это не просто трюк из американской киношки. Транспортник – огромная машина на четырех двигателях. Такой самолет весит столько, что приземлить его на воду почти невозможно. На борту не меньше двухсот оставшихся на острове человек, а значит, он несет дополнительный вес.

– Господи… – шепчу, а Кан Мари хватает меня за руку и тянет за спасателями.

Поскольку у нас есть документы, мы в состоянии беспрепятственно покинуть здание аэропорта. Но как заставить этих людей взять нас с собой? Пробираясь сквозь толпу мужчин, я нахожу взглядом того, кто ими руководит. Он тут же хмуро встречает нас, а начав что-то кричать на дикой помеси звуков, гонит прочь.

– Куда они садятся? – осекаю его. – На борту этого транспортника важный участник моей экспедиции. Я требую, чтобы вы взяли нас с собой.

Вру нагло, и кажется, довольно убедительно. Мужчина, продолжая размахивать руками, почти поддается.

– Вы знаете, какие проблемы у вас могут быть, если я обращусь во французское консульство? Зачем вам это? Просто позвольте поехать с вами. Мы не будем мешать. Я должна забрать только своего коллегу. Сама. Убедиться, что с ним все в порядке. Это облегчит вам головную боль. Не находите?

Мужчина сдается и поджимает губы, а следом произносит:

– Ваша быть права. Садиться в один из фургон. Но не сметь и рта раскрывать кто вы. Вам ясно?

Мы с Кан Мари быстро киваем, и, не сговариваясь, запрыгиваем в первую попавшуюся машину. Замечая такое соседство, спасатели и медики вскидывают брови, но молчат.

Как только колонна трогается, за ней с места срываются несколько карет скорой помощи, и еще два грузовика с военными.

– Это просто сон. Я знаю, что это сон, – Кан Мари продолжает сжимать мою руку, и тихо шепчет.

Всю дорогу женщина читает странную молитву, слов которой не разобрать. Так сильно и с такой мольбой шепчет, что я замираю взглядом, концентрируясь на ее тихом голосе.

Мы едем не меньше получаса. В фургоне без нормальных окон, сыро и душно, но мне и без того не вздохнуть. Мы мчимся в неизвестность, которая взрывается вечерними красками алого заката. Именно так, в лучах заходящего солнца, выглядит песчаный берег и порт рядом с ним. Двигаясь за спасателями, спускаемся вниз. Стараемся не отставать, и не мешаться под ногами, когда рядом пробегают военные. Они готовят два больших спасательных катера в такой спешке, что возвращается страх.

Он и не покидал ни на секунду, но смотря на приготовления людей вокруг, вязкое чувство жестоко напоминает о себе тупой болью в груди.

Наша группа следует к катерам, но нас с Кан Мари останавливают уже не обычные медики и волонтеры, а военные с автоматами на перевязи. Они и слушать нас не хотят, грозят оружием, и толкают в сторону. Ничего не остается, как встать на берегу и всматриваться в небо.

Оглядываясь, замечаю, что все же некоторым островитянам позволили приехать сюда. Видимо, они родственники тех, кого не успел забрать Джеха в прошлый раз. Деревенские люди вряд ли имели родных с паспортами Кирибати.

Смотрю на небо, а оно только сильнее краснеет. Не могу понять ничего, а от того хуже щемит сердце.

– Они сели? Вера-ши. Как понять?

Кан Мари встречает мой взгляд и затихает, как и я. Мы не понимаем ничего, но продолжаем ждать. Стоим неподвижно, и едва дышим. Уже и солнце сесть успело, а горизонт пустой. Спасатели переговариваются по рации, и ждут у машин с медиками. Вскоре они снова начинают быстро перемещаться, разворачивают странные накидки серебристого цвета, обустраивают две палатки. Так слажено действуют, что спустя несколько минут на берегу вырастают два огромных медицинских шатра.

– Вера… – тянет сиплым голосом Кан Мари, и хватает меня за руку. – Вера, смотри.

Она указывает на залив, в который сворачивает первый катер. Он движется медленно, но даже с такого расстояния видно, что судно переполнено людьми.

– Сели… – шепчу, как безумная. – Они сели.

Как только катер швартуется, к нему бегут волонтеры. Они помогают людям сходить на берег, а я как обезумевшая, осматриваю каждое лицо высохшими глазами. Не моргаю, не дышу, и не двигаюсь, но его лица так и не замечаю. Сана нет ни в толпе людей, ни с группой военных из расположения.

Старшина Ю. Где старшина Ю? Где Вон Хо, и где Джеха? Почему нет… его?

Сердце готово из груди выпрыгнуть, а в горле сухо, как в пустыне. Где он? Снова пробегаю взглядом по толпе, но его нигде нет. Как и на втором катере, который приходит через несколько минут.

– Вера, где они? – грубо и со сталью шипит Кан Мари. – Вера, все здесь? Да? Так ведь? Где же экипаж?

– Спокойно, – я хватаю ее за руку, но в последний момент, Кан Мари ее вырывает и срывается с места.

Да только я и шагу ступить не могу. Смотрю на моторную лодку, из которой прямо на воду у берега спрыгивают шесть фигур. Они вместе идут к берегу, едва передвигают ногами, но выходят на него, а Сан понимает взгляд.

Он долго осматривает толпу ожидающих, ищет меня, а я, как калека, не могу взять под контроль тело. Оно не слушается, не поддается мне. Видимо, это ступор, от которого не так легко избавиться. То состояние, когда воздух врывается в легкие, как-то странно легко, а сердце издает гулкие удары все медленнее. Оно стучит сильно, но каждый его удар, как толчок в грудь.

Посмотри… на меня. Шепчу мысленно, и даже на таком расстоянии слышу, как Джеха в шоке ругается с Кан Мари. Эти двое замерли по косточку в воде, и не могут отойти друг от друга.

Она к нему бежала, а я до сих пор сдвинуться с места не могу. Почему?

Сан кивает медику, и отправляет его прочь. Он вообще ни на кого не обращает внимание. Стоит точно так же, как и я, и смотрит. Как же он смотрит. Глаза – это действительно лучшее в тебе. Это то, что заставило меня обрести веру.

Сан первым делает шаг. За его спиной замечаю теплый взгляд старшины Ю. Парень переводит его в мою сторону, и легко кивает в поклоне. Словно добавляя: "Я же говорил вам…"

Да, он мне говорил, что слабость должна стать сильной, чтобы перестать ею быть. Наверное, потому я не плачу, не дрожу, а продолжаю рыдать внутри. Я так вою в мыслях, что явственно чувствую, как глохну.

Сан медленно приближается, а когда встает в шаге, я глубоко вдыхаю, но он опережает меня:

– Профессор, у вас есть кое-что мое.

Издаю дурацкий, и такой неуместный смешок, но киваю. У меня действительно есть кое-что важное. Размыкаю кулак, а из него выпадают жетоны. Они издают громкий звон, а Сан прищуривается.

– Вернете? – шепчет огрубевшим голосом, вынуждая дышать глубже.

Слезы уже близко. Они подбираются комком к горлу, режут глаза, и не дают нормально дышать. Сан замечает это сразу, но молчит. Не произносит ни слова, пока я надеваю жетоны на его шею. Провожу пальцами во влажных волосах, ощупываю холодную кожу. Запах гари, копоти и металла настолько сильно касается носа, что я с силой сдерживаю первый всхлип.

Люблю этот запах. Люблю этот взгляд. Люблю этого мужчину любым.

Едва ли смогу издать еще хоть звук, кроме облегченного выдоха, когда чувствую, с какой силой и как надрывно, его губы накрывают мои. Нет, не жадно, не с голодом, а нежно. Странно, но оказывается ласка бывает обжигающе сильной. Она бывает красивой, и не вызывающей.

– Я не о жетонах говорил, – нехотя отпуская, Сан шепчет в губы, и мягко поглаживает мой затылок дрожащими пальцами.

– О сотовом? Он тоже здесь. Его стоимость не покрыла затраты на билет во Францию. Так что пришлось ждать владельца, чтобы вернуть, – несу какую-то чушь, а сама ощупываю каждый сантиметр его рубашки на груди.

Как безумная, проверяю все ли с ним в порядке, цел ли он, а главное – не ранен ли.

– И как вы теперь улетите… домой? – спрашивает, подыгрывая.

– Поплыву. Тут недалеко.

– Не заблудитесь?

– У меня есть маяк, – отвечаю нежным голосом, вкладывая смысл в каждое слово. – Он красиво сверкает на берегу у серого моря.

Сан наклоняется и мягко прижимается ко мне лбом. Тихо дышит, и молча смотрит в глаза, крепко обнимая. Этого достаточно.

– Нужно позвонить Ханне, – ласково трусь о его лицо своим.

Закрываю глаза, и слышу тихий шепот:

– Нужно.

Я зарываюсь в его объятия, и наконец, ощущаю, как глухой стук в груди стихает.

– Пупсик, – услышав дурацкое прозвище, издаю смешок.

Рядом встают Джеха и Кан Мари.

– Чего тебе? – Сан продолжает стоять с закрытыми глазами и обнимать меня. – Никакого покоя от тебя.

– Как это чего? Гони сто тысяч вон.

Джеха подмигивает Кан Мари, а я хмуро осматриваю Сана. Он резко открывает глаза, и зло смотрит на друга.

– Молчи, – предостерегает, но Джеха расплываясь в улыбке, злорадно произносит.

– Ты проиграл.

– Уговор был на неделю.

– Это мелочи. Факт перед нами, и он прижимается к тебе. Гони деньги.

– Что? – я ощетиниваюсь, и холодно осматриваю Сана.

Я прекрасно понимаю, что происходит. Как и Кан Мари, которая багровеет на глазах.

– Так ты вел себя, как осел, чтобы не проиграть деньги? Ты серьезно, Сан? – моему напускному возмущению нет предела.

– Вот. Ключевое слово "осел", невестка. Поколоти его. Привыкай к нашим порядкам. Он заслужил, – Джеха подначивает, но получает сам и от своей жены.

– Вам смешно? Вам действительно смешно? Вы едва не погибли. Вы хоть знаете, что мы пережили с Верой, пока ждали. И вам смешно?

– Эге… Больно же. Стой. Я итак побитый. Ты меня еще хуже покалечишь, – Джеха прикрывается от легких и совершенно наигранных тумаков, а я слышу урчащий смешок над головой.

Поднимаю взгляд, и тут же улавливаю блестящий напротив. Но замираю всем телом от другого. Сан улыбается так открыто, так по-настоящему искренне, что это оглушает. Я видела его таким лишь дважды: в Париже у Монмартра, и дома, когда он смотрел на сверкающие осколки зеркал на берегу рядом со своим домом.

Не знаю, станет ли он эгоистом в будущем. Но уверена, в другом:

Вера, наконец, обрела свою веру.

Эпилог. Сан

Год спустя

– Говорит командир борта «1558». Запрашиваю посадку.

– Борт "1558", посадку разрешаю.

Я выравниваю штурвал, а бросив взгляд в сторону, качаю головой. Джеха продолжает пыхтеть, и злиться.

– На посадке сосредоточься. Не первый раз же. Хватит психовать.

– Конечно, пупсик, – зло отвечает.

Мы заходим на посадку, плавно снижаемся, и так же спокойно приземляемся. Как только самолет останавливается, в кабину входит бортпроводник. Юна мило улыбается, и впускает Ханну. Дочка садится на место Джеха, который хватается за сотовый и выскакивает из кабины сразу.

– Как здесь красиво, аппа. *(Папа) – Ханна восторженно осматривает Миланский аэропорт, и подпрыгивает на сидении. – У нас, правда, целых две недели?

– Нэ, – киваю, а Ханна с блеском в глазах отвечает улыбкой.

Обратно в кабину врывается Джеха, и едва не плача, шепчет:

– Это злой рок? Ну почему, как только я на работе – она рожает. Неужели в этот раз нельзя было подождать?

– Г-х-м… – я прочищаю горло, и кошу взгляд на Ханну.

Дочка рассматривает приборные панели, и только делает вид, что не понимает о чем речь.

– Что ты кашляешь? Я на тебя посмотрю через пару-тройку месяцев, пупсик. Вот потеха будет.

– Папа, возьмет отпуск, а у меня как раз каникулы.

Я издаю смешок, смотря на то, как у Джеха меняется цвет лица. Он бледнеет, понимая, что его осадил ребенок. В этот раз никто не виноват. Просчитать подобное невозможно, даже будучи пилотом гражданской авиации, не связанным присягой.

Джеха улетает первым же рейсом, как только мы оставляем борт на стоянке. Его зафрахтовали, а нам дали небольшой отпуск, который я, наконец, решил использовать для нескольких важный целей.

Во-первых, я дико соскучился по Вере. Она улетела в Париж всего две недели назад, а дом будто опустел без нее. Сперва, я долго привыкал к тому, что теперь стал действительно семейным человеком.

Каждый раз, выходя из спальни по утрам, я замираю в проходе, и опираюсь плечом о косяк. Это происходит действительно каждое утро, когда я дома. В тот момент осматриваю, наверное, одну из самых счастливых картин в нынешней жизни. У стола стоит Вера с Имо, а вокруг спешно носится Ханна. Она собирается в школу, а девочки смотрят любимое ТВ шоу. Вера готовит завтрак для Ханны, а любимая старушка уходит на рынок.

Когда Вера две недели назад улетела, эта картина исчезла, и даже Ханна перестала улыбаться так ярко по утрам. Моя девочка, наконец, решилась назвать ее мамой, а следом привязалась настолько, что даже сейчас в нетерпении разговаривает с Верой по телефону.

– Как ты и просил, аппа, я не сказала омма, куда мы едем. Ты уверен, что аджосси… Он не станет злиться на нас? Не прогонит тебя? – Ханна всегда аккуратно спрашивает о взрослых вещах.

Она так быстро выросла.

– Не станет, милая. Есть вещи, которые человек должен сделать, даже боясь осуждения, стыда и боли. Это долг, Ханна. Долг, который я обязан вернуть, милая. Но тебе не обязательно ходить со мной. Ты точно не хочешь подождать в гостинице? – открываю дверцы арендованного автомобиля.

Ханна садится в салон и кивает. Опустив вещи в багажник, занимаю место водителя, а дочка убедительно отвечает:

– Для тебя это важно. Я не хочу оставлять тебя одного. Это неправильно. К тому же, это я напросилась с тобой. Значит, и ответственность нести надо.

– Порой ты говоришь, как Имо, – бормочу и выруливаю из стоянки аэропорта.

Поскольку в Италии я впервые, приходится действовать интуитивно. Чтобы добраться из Милана до Тосканы, мы с Ханной проводим в пути не меньше четырех часов. Все это время, дочь снимает видео блог, оживленно рассказывая о том, куда попала. Ей интересно, хотя я не вижу в подобном ничего полезного. Имо ворчит без конца, и я, кажется, начинаю ее понимать. Столько времени уделять девайсу чревато.

Однако же спустя двадцать минут, именно он помогает не опростоволоситься.

– Аппа, только не говори, что мы заблудились.

– Нет, милая, – я поджимаю губы, и сверяю данные навигатора с картой.

Мы встали на обочине дороги между виноградников. И если быть честным, я вообще не представляю, где мы. Но дочери об этом лучше не знать.

– Аппа, ты же военный. Ты серьезно? – Ханна округляет глаза, и качая головой, что-то быстро стенографирует в сотовом.

Пока я пытаюсь сохранять спокойствие, ее телефон издает писк, и Ханна высокопарно произносит:

– Мы в десяти милях от Тосканы. Ты свернул на дорогу, которая ведет в Монтэ-Пуль-чьяно… Очень трудно произнести.

– Откуда ты узнала? – я хмурюсь, действительно замечая на карте поворот, в который не свернул.

– Томаш ответил, – спокойно бросает, а я покрываюсь коркой льда.

– Какой Томаш? – тихо и на низких тонах спрашиваю, а Ханна виновато прячет взгляд. – Ханна, я жду ответ.

Ей тринадцать, и вот, что значит, когда родной отец не понимает и не контролирует, в каких таких сетях обитает профиль его дочери.

А пора бы озаботиться.

– Ханна?

– Это мальчик, который подписан на меня. Я просто спросила в комментариях под своим последним видео, где мы находимся.

– И Томаш…

– Просто зритель на моем канале "тикток", – Ханна аккуратно отвечает, а я замечаю, что перегнул слегка палку.

– Прости, милая. Просто, я хочу быть уверенным, что ты в безопасности.

Завожу авто, а Ханна шепчет:

– Это так приятно, оказывается.

Я округляю глаза, и даже немного притормаживаю. Искоса смотрю на Ханну, а она не поднимает головы от проклятого телефона и говорит:

– Это так круто, когда тебя вот так ругают. Оказывается, я очень хотела, чтобы ты, наконец, меня отругал за что-то, аппа.

В немом шоке, я поворачиваюсь к дороге, не в силах подавить комок в горле. Каким таким образом, я дожился до того, что мой ребенок радуется, когда ее ругают?

– Ханна, то, что ты говоришь ужасно. Ты не должна радоваться тому, что тебя ругают. Это неправильно.

– Но это значит, что ты здесь, – она перебивает меня шепотом, а я торопею. Кажется, и волосы на макушке встают дыбом. – Ты спрашивал, почему я так упорно, снова и снова, разбивала стекла, зеркала и складывала из них мозаику.

Ханна умолкает, а я боюсь даже пошевелиться.

– Все потому что, каждый раз ты ругал меня. Мозаика была единственной причиной, из-за которой ты всегда волновался обо мне явно. Ты мог даже крикнуть, и хмуриться весь день. Это не пугало. Сперва, конечно… Конечно, я действительно обижалась, но когда уходила к себе в комнату, улыбалась. Потому что папа меня ругает, и папа дома. Я хотела, чтобы зеркал стало еще больше, чтобы я не останавливаясь, заставляла тебя волноваться, и ругать меня. Думала тогда ты больше не уедешь никуда. Увидишь, что я не слушаюсь, и останешься дома. Так… я поступала. Мне стыдно, папа. Прости.

Ее взгляд тускнеет, а мои глаза застилает серая пелена. Это слезы. Я уверен в том, что это они, ведь глаза нещадно пекут. Я пытаюсь сдержать их, чтобы не расстроить дочь. Она не должна видеть, как отец проявляет слабость. Я никогда этого ей не показывал, и не собираюсь. Однако, что же поделать, если ее слова разбивают меня? Столько лет, мне приходилось выбирать между тем, что должен, и тем, что хочу.

Между жизнью и смертью.

Теперь я понимаю ценность того, что создал вокруг себя. Она оказывается заложена в словах дочери, как в настоящем откровении. Я знаю, что ей трудно говорить об этом. Слишком трудно, но она решается это сделать, чтобы стать ближе.

Между нами всегда оставалась пропасть из расстояния и времени. Наши отношения нельзя назвать близкими. Да, я люблю ее безгранично, но этого мало.

Мало просто любить детей, давать им достаток и думать о будущем. Их надо слышать.

А я не мог, потому что был всегда занят, всегда далеко… Но сейчас все стало иначе. Все изменилось с появлением Веры. Оказывается, я страстно хочу быть эгоистом. Ведь только став им, я вот так просто беру свою дочь за руку, и тихо шепчу, то, что теперь действительно могу выполнить:

– Я больше не уеду надолго. Ты же знаешь, Ханна. Я теперь всегда буду рядом.

Она молчит, но крепко обхватывает мою ладонь крохотными ручками. Так сильно сжимает ее, энергично кивая, и пряча взгляд, что мне приходится снова затормозить и остановиться.

Я тяну Ханну ближе, и бережно обнимаю, тихо, но уверено произнося:

– Я больше никуда не уеду надолго. Никогда. Даю слово. Ты веришь мне?

Ханна снова кивает, и прячет от меня слезы. Она быстро вытирает лицо и уверенно делает глубокий вдох.

– Верю, аппа. Но теперь итак боюсь тебя отпускать. Ты же заблудишься.

Ханна с улыбкой указывает на навигатор, а я хмуро поджимаю губы.

– Ну, признай, что ты заблудился.

– Эге, – я наигранно осекаю ее и снова выезжаю на дорогу. – Ничего подобного. Это… навигатор сломался. Вот.

– Папа, ты заблудился, – упрямо повторяет Ханна.

Она складывает руки на груди, и приподнимает бровь. Осматривает совсем, как взрослая, и пытается доказать правоту.

– Ничего подобного.

– Заблудился, – она настолько холодно произносит, копируя мой тон, что брови ползут к макушке.

– Ты в кого такая…

– Ты учил не врать, и не юлить. Признавать свои ошибки, – она загибает пальцы, прищуриваясь и вспоминая. – Честно отвечать за свои поступки. Не бояться трудностей. Что там еще… А. Точно. Не стыдиться неудач.

– Каким ужасам я учил собственного ребенка, – кисло бормочу. – Хорошо. Хорошо, Ханна. Я заблудился. Ты довольна?

– Конечно. Жаль я это на камеру не сняла.

– Ханна.

– Вот потеха для омма была бы.

Она довольно смеется, заражая своей улыбкой. С ней на лице, получасом позже, я останавливаюсь у высоких ворот дома. Итальянская деревня, в которой живет Алексей, выглядит не так, как та, в которой я вырос. Это совершенно другой мир.

Ханна осторожно подходит ко мне, но тут же встает за спиной. Дверь в воротах открывается, а из нее показывается аджумма. Женщине на вид примерно шестьдесят. Она довольно хорошо выглядит, но осматривает с таким цепким интересом, будто ждала кого-то.

И это явно не я.

Она ищет Веру? Ясность в происходящее привносит уверенный бас. Мужской голос звучит в глубине двора. Он обращается к женщине на языке Веры, а та кивает и отходит в сторону.

– Спасибо, – произношу на ломаном русском, и вхожу во двор.

Ханна идет позади, я слышу, как она робко здоровается с женщиной. Искоса наблюдая за аджуммой, припоминаю рассказ Веры о том, что ее свекровь сложный, но искренний человек. Просто к ней нужно найти подход. Однако, я вижу иное. Женщина явно не рада нашему визиту, и быстро уходит в дом, как только указывает куда идти.

Я обхожу стройный ряд кипарисов, и сразу встречаю глубокий взгляд синих глаз. Алексей сидит в коляске, которая оборудована так, что мужчина может передвигаться, управляя джойстиком.

Осматривая бывшего мужа своей жены, я словно заглядываю в свое возможное будущее. Таким я мог стать в любой момент, и это не зависело от того, упал бы с небес, или стал бы жертвой свинца на земле.

Такова возможная плата того, кто выбрал этот путь. Мы выбрали его сознательно.

– У тебя красивая дочь, Кан Чжи Сан, – Алексей криво улыбается. Иначе не может, ведь левая сторона его тела почти неподвижна. Я замечаю это невооруженным взглядом. – Как ее зовут?

– Ханна, – отвечаю осипшим и низким голосом, так и не отпуская взгляда мужчины.

Мы смотрим друг другу в глаза так долго, будто ищем что-то, о чем нам самим неизвестно ни черта. Ханна выходит вперед и кивает Алексею. Она ненавязчиво разбивает напряжение между нами робкой улыбкой и голосом. Дочка сразу успокаивается, как только замечает ответную улыбку мужчины.

В этот момент из мансарды дома, выходит довольно коренастый мужчина. За ним снова появляется аджумма. На этот раз женщина смотрит иначе. Она с улыбкой подзывает Ханну к себе, а мужчина машет мне рукой в приветствии.

– Аппа? – дочка сразу ищет объяснений, ведь не понимает языка женщины, а мужчина подзывает Ханну на ломаном английском.

– Аджумма зовет тебя, чтобы показать красивый сад, – перевожу Ханне.

Никогда не думал, что языковой барьер, такой ад.

– Ханна, – Алексей осматривает дочь, и внезапно поворачивая к ней коляску, смешно хмурится. – Я взял твоего отца в плен. Хочешь его вызволить?

– А-а-а… – в недоумении спрашивает Ханна.

– Она английский плохо знает, – обреченно объясняю, а мужчина вскидывает бровь вверх.

– Почему не учит? У нас дети с первого класса по два языка учат, – он недоумевает.

– Нам сложно воспринимать эти языки. Она знает японский, – ухожу от ответа.

– Вот оно как. Интересно, – Алексей кивает. – Так переведи ей. Она же ждет. Скажи, чтобы не боялась. Мама угостит ее вкусным чаем с тостами и покажет сад и пруд, пока мы с тобой… поболтаем по-мужски.

Я хмурюсь и прищуриваюсь. Разговор будет явно сложный. Он настроен странно, да и на что я мог надеяться? Не станет же он встречать меня, как лучшего друга? Подобное очевидно.

Объяснив все Ханне, нахожу понимание в глазах дочери. Она хоть и не без опасения, но уходит с аджуммой. Женщина напоследок что-то говорит, после чего Алексей переводит:

– Мама не обидит Ханну. Не волнуйся, и иди за мной.

Он ловко разворачивает коляску, а я слышу смех Ханны за спиной. Скосив взгляд к мансарде, замечаю, как мужчина что-то смешно объясняет ей, а Ханна не может сдержать улыбку.

– Это он готовился так, – бросает Алексей, уводя меня вглубь сада. – Когда ты позвонил мне, я рассказал о том, кто к нам едет. Сильвио немедленно вызвался изучить хотя бы пару фраз на корейском. Скачал какие-то дурацкие программы, онлайн-разговорники и переводчики. Я сказал, что это бесполезно, но видимо, был не прав. Они понадобились.

Все время, пока мы следуем по дорожке к небольшой беседке, я собираюсь с мыслями. Когда ехал сюда, у меня была единственная цель – посмотреть в глаза этому мужчине и поблагодарить. Но сейчас, внутри разрастается чувство стыда. Кажется, что я совершаю ошибку, и не должен был приезжать. Зачем? Ведь это может принести ему боль. Я же не знаю, как он до сих пор относится к Вере. По ее словам он воспринимает все спокойно.

Едва ли это так. Я мужчина, и я прекрасно понимаю его чувства. Но должен поступить правильно. Алексей часть жизни Веры. Наши с ней отношения с самого начала не были простыми. И если я взял на себя ответственность за них, то должен принять все последствия такого выбора. Я знаю, что она не забудет его никогда. Знаю и понимаю, что даже сейчас, он очень важный для нее человек. Точно так же, как для моей Ханны и для меня остается важна Бон Ра. Вера это знает, потому в этом году она помогала Имо устроить ежегодный поминальный обед для мамы Ханны.