Текст книги "Берег тысячи зеркал (СИ)"

Автор книги: Кристина Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

– Прости, я не хотела тебя напугать, – улыбаюсь, но не помогает.

Мальчик отшатывается, а сняв пуанты, убегает к родителям. Подобное ставит в настолько неловкое положение, что на миг я чувствую яркий озноб, и то, как к щекам приливает краска. Какого черта со мной происходит? Спасение приходит неожиданно. Я замираю всем телом, ощущая, как Ханна легко берется за мою руку. Она чувствует мою неловкость? Посмотрев вниз, наталкиваюсь на мягкий взгляд девочки, которым она извиняется за своего друга.

– Ханна, – Сан что-то говорит дочери, и она кивает.

Быстро бросив пуанты обратно в комнату, малышка уводит мальчика во двор.

Женщина, его мать, проводив взглядом сына, виновато улыбается, и видимо, объясняется со мной. Но я ни черта ни понимаю, а потому просто надеюсь, что ее слова искренни. Хотя это вряд ли, учитывая, как она и ее муж меня осматривают.

Кажется, Сану на это плевать. Ведь он, молча, наблюдает. Сложив руки на груди, стоит, прислонившись спиной к косяку, и смотрит. Не отрывает взгляда, и осматривает с головы до ног. Изучает реакцию? Я что, по его мнению, подопытный зверек какой-то? Джеха что-то говорит другой женщине, а та, устремив взгляд к Сану, с улыбкой кивает, спрашивая уже его о чем-то.

Прелестно. Я плавно сжимаю челюсть, а Сан вдруг обращается ко мне.

– Это Кан Мари, Вера, – он обращает взгляд на женщину, которая стоит рядом с Джеха. – Она жена майора Пака.

Кан Мари расплывается в улыбке, и вот ей я почему-то верю. В глазах женщины прямо читается искренность. Не то, что в злобном взгляде ее мужа.

– А это мои друзья детства, – продолжает Сан, указывая на вторую супружескую пару. – Ки Шин и Хван Ин Ха. Это их сына ты испугала. Мальчика зовут Бо Гом. Они приносят извинения. Бо Гом не очень любит чужих людей. Не иностранцев, а просто чужих, – поясняет, как глупой, и это злит.

И как ты меня представил? Как мне вести себя, не понимая кто я здесь, в этом доме?

– Очень приятно, – произношу, надеясь, что моя улыбка не вышла, как рисунок на картонке. – Я Вера.

– Они знают, – Сан вторит моим словам, и это злит еще больше.

Компания решает выйти во двор, оставив нас наедине. Мужчины выносят пакеты, а женщины убирают со стола, и забирают тарелки.

– Пикник под луной? – спрашиваю, приподнимая бровь. – А я в качестве главного развлечения?

Сан продолжает стоять у дверного косяка, и молчать. Впервые, он вызывает такие эмоции. Я злюсь, меня бесит его холодное молчание, а еще, раздражает то, как он выглядит. Ему даже делать ничего не надо, чтобы я начала дышать через раз. Ведь каждый взгляд напоминает о том, что я чувствовала с ним. Этого достаточно, чтобы возбуждение поднялось от пят, затронуло все тело, родив горячее дыхание.

– Зачем это все? Просто ответь, и закончим на этом. Я переночую, а завтра утром уеду, потому что мне здесь не место… – мои слова больше похожи на раздраженную тираду, которую Сан прерывает, наконец, заговорив:

– А где твое место? Такое существует? – спрашивает, заглядывая в глаза своим чертовым взглядом, схожим с магнитной бурей.

Она тянет. Господи, как она тянет прямо к нему в руки.

– Чего ты хочешь? – сдаюсь, спрашивая шепотом.

– Тебя, – спокойно отвечает, чем вгоняет в ступор. – Но сперва я хочу понять тебя. Без этого ничего не выйдет.

– Ничего не выйдет и так, Кан Чжи Сан, – возражаю.

– Посмотрим, – загадочно парирует, а оттолкнувшись от косяка, кивает на стол, медленно приближаясь. – Остальное забери ты, пожалуйста. Мне нужно проследить за тем, чтобы Джеха не сжег сангепсаль и твой стейк. Останешься голодной…

Он останавливается рядом со мной, а я покрываюсь горячей испариной почти моментально. Приподнимаю лицо, чтобы заглянуть в глаза, и заставить начать, наконец, разговор, но так и не успеваю даже рта раскрыть. Вернее, я его открываю, как только в него жестко проталкивается горячий язык Сана, а его рука требовательно обхватывает горло. От такого напора, я натягиваюсь, как оголенный нерв, а из рта немедленно вырывается глухой стон. После него все исчезает тут же. Сан отстраняется. Медленно оттягивает мою нижнюю губу большим пальцем, следит за этим движением и шепчет то, от чего ноги едва не подкашиваются.

– Чаги… *(Милая…)

Поднимает взгляд от губ, ведет глазами вдоль лица, а я не дышу. Не могу, потому что чувствую все точно так же, как в ночь, когда он впервые так меня назвал.

– Сан…

– Ш-ш-ш… – тихо останавливает, а отпустив, продолжает: – Миски на столе. Будь добра, отнеси, пожалуйста, во двор.

Он спокойно обходит меня, оставляя наедине с тем, что натворил. Миски? Серьезно? Миски, блин? Сжав губы в тонкую линию, я подхожу и к столу, хватаю чертовы миски, а повернувшись к двери, замираю. В проеме стоит Кан Мари, и смотрит на меня так, будто я инопланетянка, решившая захватить планету.

Женщина настолько аккуратно входит и кивает на миски, словно ждет, что я покрою ее матом. Мысль хорошая, но в чем она виновата? Быстро взяв себя в руки, я показываю, что мне нужно тоже во двор. Женщина улыбается, и кажется, успокаивается. Это радует, и позволяет надеяться, что я не стану причиной культурного шока этих милых корейцев.

Хотя рано радовалась. Спустя час, я сижу в окружении этих людей, опять, как не в своей тарелке. Мы расположились прямо во дворе, сидим за низким столиком, буквально на подушках. Удобным это можно назвать с натяжкой. Постепенно, как бы я не села, ноги нещадно затекают. В таком положении, не радует даже то, как красиво выглядит гирлянда, в виде крупных лампочек обычного цвета. Она накинута на два дерева, под которыми и стоит широкий то ли топчан, то ли стол на столе. Не знаю, как правильно назвать такую конструкцию. Вижу подобное впервые. В довершение, я никогда не наблюдала картины того, как мясо жарят на электрических плитках на столе.

Стараясь помалкивать, лишь изредка отвечаю на вежливость Хи. Женщина почему-то села аккурат между мной и Саном. Она намеренно усадила его во главе стола? Подобное, как ни странно, не вызывает глупых мыслей о том, что она так поступила из-за меня. Наоборот, я чувствую некую благодарность за то, что мне не приходится соприкасаться с ним, после того, что Сан вытворил в гостиной.

Может она видела?

Мимолетная догадка пронзает так явно, что я едва проглатываю кусок стейка. Внезапно на мою тарелку опускается несколько кусочков жареной свинины и отваренные стручки фасоли. Ханна продолжает накладывать еду, а я торопею. В горле образовывается комок, а взгляд цепляется за темный и острый прищур Сана. Он жует мясо, следя за этой картиной, а когда Ханну удовлетворяет вместимость моей тарелки, Сан прищуривается и говорит:

– Теперь, ты обязана съесть все.

– Я и не возражала, – отвечаю, слегка обиженно, а следом ласково улыбаюсь Ханне.

– Но ничего не съела, как в обед, так и сейчас, – подхватывает Хи. – Это не хорошо. В твоем возрасте важно полноценно питаться.

– Как и не выпила ни капли, – в разговор внезапно вмешивается Джеха, и все умолкают.

Я осматриваю заинтересованные взгляды окружающих, не понимая в чем проблема. Зачем мне пить, если я не хочу? Сан замечает это, и отрывисто произносит на корейском нечто, что немедленно ставит точку. Женщины понимающе кивают, а Джеха прищуривается.

– Что. Что ты сказал, Сан? – переспрашиваю, пытаясь скрыть явный интерес.

– Сказал, что запретил тебе пить. Мне действительно не нравятся женщины, которые употребляют алкоголь.

Его друг Ки Шин издает смешок, но тут же умолкает под взглядом жены. Ничего себе дрессировка. А я вот, не могу найти даже слов для ответа на подобную наглость. Внутри просыпается ребяческий азарт, давно позабытое чувство флирта "кто кого". Уверенно взяв рюмку с соджу, я выпиваю, а схватив кое-как палочками кусок мяса, отправляю его в рот, с таким видом, будто мне плевать на весь мир. Спиртное? Вот этот компот? Запретил? Да я спятила. С ума сошла. Но дышу свободно, чувствую себя легко, и мне это нравится. Так сильно и до того нравится, что я решаюсь забыть о завтра, и не думать о вчера.

– Тэба-а-а. *(Офигеть) Ты даже не скривилась, – видимо мой поступок впечатляет только Джеха, потому что Сан и остальные просто замирают.

– А должна? Для меня это спиртное все равно, что компот, майор Пак. Вы водку, когда то пробовали? Боюсь, нет, если считаете, что я должна скривиться от рюмки слабоалкоголки.

Воцаряется полная тишина. Даже дети не издают ни звука, чувствуя напряжение. Господи, ну молчала же? Зачем вообще что либо говорить надо было? Кажется, меня поняли совершенно неправильно. Стушевавшись, я поджимаю губы, и опускаю взгляд, не зная, как вести себя дальше. Как же сложно.

Хи первой нарушает тишину. Она кладет свои палочки на стол, медленно тянется к бутылке с соджу и произносит сперва что-то на корейском. Женщины одобрительно улыбаются, а я хмурюсь. Ведь она наполняет спиртным не свою рюмку, а мою.

– Я сказала им, что женщина, которая умеет пить – находка для любого корейца, который пить не умеет. Не так ли, сынок? – она внезапно бросает взгляд на Сана.

Он замирает, и едва не давится мясом. Ударив себя по груди, Сан как мальчишка, кивает, а встретив мой взгляд, уже не отводит в сторону. Смотрит, и это плохо. Ужасно, потому что теперь это видят все. Замечают то, что происходит между нами, и тактично отводят глаза в сторону.

Мне бы тоже отвести глаза. Не смотреть на то, как он меняется в кругу семьи, как нежно смотрит на дочь, вежливо отвечает Хи, перекидывается словами с друзьями. Здесь и сейчас, Сан другой. Он не солдат, не летчик, и не охранник. Он обычный мужчина, в простой рубашке и джинсах, а кругу семьи и друзей.

В Париже он казался загадкой, цепляющей тайной, которую не хотелось рассказывать никому, чтобы не исчезло ее очарование. Там он был холодным, уверенным в себе и далеким. Сейчас он так же далеко, но в то же время настолько близко, что от этого страшно.

Могу ли я уснуть, когда лежу на одеялах, но давит не духота, а совершенно другое чувство? Нет. Не могу, пока он рядом. Нас разделяет несколько стен. Я попала в его дом, когда не надеялась увидеть и вовсе. Я сбежала. Намеренно поступила так, потому что знаю цену жажде того, что принадлежит небу. Если что-то случится и с этим мужчиной, если история повторится снова, – в этот раз я не смогу прийти в себя. Лена права. Любовь меня поглощает.

Поднявшись, я поправляю легкую белую майку, и встаю у окна. Хватаюсь за его край и тяну раму вверх. Душно. Прохладный соленый воздух врывается в комнату, бьет прямо по мне, остужает кожу и проветривает мысли. Нужно уходить. Я помогла ему, но то, что происходит сейчас – неправильно. Мне здесь не место. Я снова чувствую, что начинается что-то, чему я не хозяйка. Что-то, что происходит самовольно, и остановить его можно только тем, как я поступила в Париже – уйти. Снова сбежать, не оставив и слова на прощание.

Решив так, я и не подозреваю, сколько раз судьба намерено столкнет нас друг с другом.

Сбежать не удастся.

Глава 10

«Ты не стал выбирать судьбу, поэтому она выбрала тебя».

© Фэн Цзицай. Полет души

Страх возвращается. Именно тот, о котором говорила Имо. Вчерашний вечер поднял его снова. Где-то внутри, в глубине, там, где я его прятал – страх поднял голову.

Этим утром он ощущается особенно явно. Он поселился в том, как весело по двору бегает Ханна, играя с Кан Мари. Дочь одета в комбинезон и готова к новому приключению. Но в ее глазах тоже стал жить мой страх. Я его вижу, когда встречаю взгляд Ханны. Нет, она не боится. Боюсь я, смотря на нее, и представляя, что однажды не вернусь.

Будучи уверенными, что она со сложностями воспримет появление Веры, я до сих пор вспоминаю вчерашний день, и то, каким понимающим ребенком выросла моя дочь.

Это все воспитание Имо.

Собирая снасти, наблюдаю, как она осторожно и с пониманием, разговаривает с Верой. В этот момент чувство страха усиливается. Приходит уверенность, откуда он. Его источник – Вера. До встречи с ней я не боялся смерти, не задумывался о будущем, а просто делал то, что нужно. Строго исполнял приказы, чтобы будущее было у моей дочери. Никогда не думал о себе, никогда не ждал чего-то, а просто делал то, что обязан.

У меня не было желаний, стремлений, и я не мечтал. Никогда. Ни разу, после смерти Бон Ра не строил планов на свою жизнь. Всегда Имо и Ханна. Только они.

А сейчас все иначе. Ведь я затеял слишком сложную игру с женщиной, которую тяжело понять. Вера действительно другая. И если в Париже это не было настолько заметно, то здесь – в окружении моего мира, – все иначе. Она зажата, чувствует, что лишняя, ведет себя сковано, и постоянно прячет взгляд.

Но я не хочу этого. Я привез ее не для разговоров. Что за глупость? Нелепо считать, что она здесь из-за каких-то дурацких выяснений: почему и зачем? Вера в моем доме, потому что я этого захотел. Да, поступил импульсивно, в стремлении оградить от грязи, и просто… украл.

Украл, а она позволила сделать это опять. Вера согласилась, хотя и злится. Вижу, что недовольна, не понимает, зачем здесь, и почему все так странно. Проблема в том, что именно страх толкнул меня на этот поступок. Я испугался, что могу упустить, возможно, единственный шанс, потому и не думал, когда вез ее сюда. И не жалею.

– Глаза высохнут, майор Кан, – Джеха становится рядом, и хватается за сети, которые приготовила Имо.

– Перчатки надеть, офтальмолог, – бросаю ему пару резиновых перчаток, а он ухмыляется.

– Всегда хотел быть доктором, – подхватывает шутку. – Сейчас чувствую себя в роли психотерапевта, у которого готов диагноз.

– И какой же он? – натужно спрашиваю, натягивая сеть, и расправляя ее, чтобы правильно сложить.

– Плачевный. Пациент нуждается в смирительной рубашке и наморднике. Смотри, слюной все закапал, – Джеха хватается за другой край сетей, а натянув его, сжимает челюсти и холодно заглядывает в глаза, продолжая: – Расскажи ей про отца и отправь домой, Сан. Не порть жизнь дочери. Если слухи из Сеула дойдут сюда, ты сам знаешь, чем это может закончиться. Там на вас всем плевать. Один выпуск новостей, сплетня про очередного айдола, и все забыли. А здесь крохотный рыбацкий городок, почти деревенька, в которой малышке житья не дадут. Хи сумеет ее защитить, конечно. Но зачем доводить до такого?

– Джеха, – я останавливаю его тихим и холодным тоном.

Я должно быть достаточно красноречив. Но видимо самую малость не убедителен. Джеха резко тянет снасти к себе, и отвечает, когда мы становимся плечом к плечу.

– Послушай меня, Сан. Она белая замужняя женщина. Может и в разводе, но это дела не меняет. Ее муж бывший военный летчик и калека. Ты действительно готов бороться за такую женщину? Оглянись. Я как друг прошу тебя, Сан, не унижай себя. Мы не знаем, в чем замешан ее отец, нам не известно ничего о ней, и она… Она тебя бросила. Воспользовалась и отшила.

– Все не так.

– Так, – Джеха рычит, и мы замираем.

Скосив взгляд, я с облегчением вижу, что Имо предусмотрительно увела всех к лестнице.

Джеха уже успел и с ней поговорить?

– Что ты наговорил Имо? – цежу сквозь зубы, а он качает головой.

Его лицо искажается разочарованием, взгляд становится острым. Он смотрит с недоверием и шоком.

– Ты действительно считаешь, что я стал бы что-то говорить ей? – голос друга звучит сухо, он не верит, что я такое предположил.

– Джеха… Прости, я просто… – пытаясь сгладить ошибку, чувствую стыд и беспомощность.

Джеха устало закрывает глаза, а открыв их, отнимает сети, и зло шипит:

– Рехнулся. Выясни уже все с ней. Хочешь ее? Действительно?

– Да, – отвечаю прямо. – Хочу. Иначе, зачем она здесь?

– Тогда поговори с ней нормально, а не тяни время, как школьник. Хватит пялиться на нее, как на рамен. Ты же ее сожрать готов. И не заметил этого, похоже только слон из посудной лавки Ки Шин.

Джеха уходит, предусмотрительно отобрав у меня сети. Бросает в полном одиночестве посреди двора. Поговорить? Конечно. Она тут же ухватится за шанс сбежать. Тогда не будет поводов оставаться еще дольше. Мы выясним все, и она уедет. Я в этом уверен.

В полном раздрае, мысленном сумбуре, беспомощном чувстве злости, и еще, бог весть какой чепухе, я спускаюсь по лестнице к причалу. Ханна бегает по нему, смеется, и веселится, играя с воздушным змеем. Она опять скрывает испуг. Я знаю, что моя дочь испугалась, но держит этот страх так же глубоко, как и я. Если для меня это привычно, для нее – плохо.

Взгляд немедленно приковывается к фигуре в белой тунике, и таких же светлых свободных штанах. Вера переоделась, но не для выхода в море. Она кивает Ханне, отдает ей змея, и отворачивается от меня намеренно. Злит специально? Я думал, она станет настаивать с самого утра, что должна уехать. Думал, подкараулит и потребует разговора и объяснений. Взамен смотрю на то, как она продолжает внимательно слушать Имо, шутит с ней, улыбается так искренне, будто они знакомы вечность.

– Я что-то пропустил? Вижу, ты освоилась и больше не злишься.

Встав за спиной Веры, ловлю хитрый взгляд своей старушки. Она отходит, якобы в поисках Ханны, чтобы оставить нас наедине. Без предупреждения обхватываю Веру, с легкостью поднимаю и перемещаю на палубу, удерживая за талию.

– Эй, – она издает очень похожий звук на привычное "эге", и пыхтит от негодования. – Я могу и сама.

– Можешь-можешь. Я знаю, – беру ее за запястье, и тяну в сторону рубки. – Но сперва надо тебя одеть. Обляпаешься и запачкаешься. Вся в белом.

Открыв дверцы, тянусь к крючкам и снимаю свою зеленую ветровку. Вера не сопротивляясь, позволяет одеть ее, но смотрит слишком странно.

– Ты всегда ведешь себя так… деспотично? – она прищуривается, а закатав слишком длинные рукава, с вызовом продолжает на родном.

Что-то бормочет, злится, чем вынуждает остановить ее, и спокойно поправить куртку.

– Не злись. Мы поговорим сегодня, и ты уедешь. Я не мог тебя отпустить, пока ситуация не станет спокойнее. Так безопаснее, и приятнее, чем ждать окончания процесса в гостинице под конвоем.

– Значит, ты потому…

Не потому. Но ей об этом знать незачем. Она не поймет моего поступка. Увы.

– Мог же сразу все объяснить, – негодует, поправляя куртку. – Зачем так поступать?

– Как? Легкомысленно? – приподнимаю бровь.

– Глупо, Кан Чжи Сан, – припечатывает, а я ухмыляюсь.

Видимо, я разозлил ее еще больше. Вера не говорит более ни слова, предпочитая мне, общество Имо и Ханны. Не сказал бы, что ее выбор не радует. Наоборот. Он приносит новые эмоции полноты. Как вчера вечером за ужином.

Я хорошо понимаю, почему затеял это все. Слишком хорошо. Но, кажется, Вера обманывает себя. Я вижу, как она смотрит на меня. Как делала это вчера. Даже сейчас ее взгляд, ее поступки, – приезд и попытка помочь, – все это говорит, что я ей не безразличен.

У нее чувства ко мне, но она их боится. Не хочет принять, потому что я тоже… летчик и военный.

Мы выходим в открытое море спустя час, когда начинается прилив. Вера занимает место у борта. Сидит рядом с Ханной, но постоянно прячет взгляд. Малышка то и дело, что-то пытается объяснить ей, показывает на высокие скалы, а потом на берег.

Она хочет, чтобы Вера увидела зеркала?

На лице появляется озорная улыбка, я поворачиваю штурвал слишком резко. Корпус накреняется, а на палубу падает водопад брызг. Веселый женский смех и ругань Джеха за спиной подтверждают, что я попал в точку, когда совершил такой маневр.

Все девушки остались довольны. Кроме одной. Повернувшись, я натыкаюсь на завороженный взгляд светлых глаз. Вера, кажется, совершенно не замечает веселья, которое я учинил. Она неотрывно смотрит на берег, поднимается, а подойдя ко мне, всматривается в то, что создала своими крохотными ручками Ханна.

Солнце еще не поднялось высоко, но в его лучах особенно ярко видна мозаика моей девочки. Она намеренно выложила ее так, чтобы утром солнечные лучи, превращали забор над склоном в настоящий сверкающий бриллиант.

– Как тебе мой маяк? – тихо спрашиваю, зная, что Вера услышит, несмотря на шум волн и работу мотора.

– Маяк? Вот эта красота? – она поднимает лицо, и смотрит на меня с восторгом, как ребенок. – Это же, как искрящаяся крошка. Я никогда не видела такого. Кто это сделал?

Скосив взгляд, осматриваю свое сокровище, которое силится помочь Джеха расправиться с сетями и рыбой. Мы забрали только несколько из тех, что я оставил три недели назад. Впереди еще парочка часов на то, чтобы раскинуть новые.

– Ханна так назвала мозаику из зеркал, которую выложила для меня. Она сказала, что это "маяк для папы", чтобы я смог всегда найти дом. Увидеть его и с небес, и с моря.

– Она невероятно талантлива, – услышать такое из уст Веры, все равно что ощутить целостность реальности, ее правильность. – Столько работы, и такой результат. Из чего она?

– Из осколков зеркал, – складываю руки на груди, осматривая берег, который искрится светом тысяч отражений солнечных лучей, и виден с расстояния нескольких миль. – Ханна с детства разбивала старую посуду, бутылки, и стекла. А потом складывала из осколков мозаику. То во дворе, то в доме. А когда, однажды, увидела, как Имо освежает старый забор у лестницы к пляжу, стала украшать и его по-своему. Я запрещал, – нахмурившись, бросаю взгляд на Веру. – Но, потом понял, что это не поможет. Она продолжит бить зеркала или стекло, а это опасно. Обдумав все, в этом году я купил необходимое у профессионалов, а когда вернулся из Парижа, меня ждал вот такой сюрприз.

– Она тебя очень любит, Сан.

– Очень, – киваю, и мы замираем, смотря друг другу в глаза. – Но она видит меня дважды в год, Вера. Так что, этот маяк не радует меня, а наоборот. Он подтверждает, что мой ребенок, из тоски, пытается всеми силами показать, насколько я для него важен. Знаешь, почему?

– Не поверишь, но знаю, – Вера опускает голову. Кажется, я задел ее своими словами, или напомнил что-то грустное. – Мой отец. Он ученый, Сан. Достаточно известный и серьезный человек. Когда умерла моя мать, мы с ним остались вдвоем. Не смотря на то, что мне было десять, я почти не помню ее. Но зато хорошо запомнила моменты, когда отец уезжал на многие месяцы в экспедиции, оставляя меня одну. Потому, Сан, я знаю, что чувствует Ханна. Это не попытка показать тоску, Сан. Ее мозаика доказательство, что ты – самый важный человек для нее, и что у тебя всегда будет тот, кто будет ждать тебя дома.

– Ты близка с отцом? – вопрос вырывается сам. Я не намерен влезать в их отношения, но прежде, чем Джеха все узнает, должен понять, как рассказать ей о том, что нам стало известно. – Вы жили вместе все это время?

Осторожность в голосе не мешает. Наоборот, располагает Веру к разговору, и она решается отнестись ко всему происходящему спокойно. Даже садится на два сложенных ящика у стены рубки, но молчит. Видимо, собирается с мыслями. Я заглушаю мотор, а бросив взгляд на палубу, предусмотрительно слежу, чтобы нам никто не помешал. Хотя, это вряд ли. Кан Мари увлечена помощью Ханне и Джеха, а моя любимая старушка и так все понимает. Она кивает мне, начиная командовать, как капитан корабля. Все-таки, этот улов – ее хлеб.

– Сан, на самом деле… – в каком-то порыве, Вера поднимает взгляд, но следом он снова потухает. Она боится сказать мне что-то? – Отец не хотел отпускать меня сюда. Он был категорически против этого. Против, потому что узнал кто ты. Я хотела, чтобы он надавил на Платини, помог нам, но он отказал и в этом. Теперь я боюсь потерять и его, Сан. Мне действительно нужно вернуться домой как можно скорее.

Значит, он знаком с Платини. Я стараюсь не выдавать холода во взгляде. Сказанное Верой звучит весьма странно. Он отправил ее в Париж сам. Отправил, очевидно, чтобы оторвать Веру от лежачего мужа. К этому выводу я пришел, пока размышлял, почему она сбежала в то утро. Но он не сказал ей, что приезжал к Платини. А значит, скрыл.

Что их связывает?

Смотря на нее, горло вяжет от страха, что не все так просто. Учитывая, что Поль изначально искал встречи именно с ней, – мой страх оправдан. Зачем? Если в итоге и без ее помощи сумел достать материалы.

– Теперь, ты должен понять, почему мне здесь не место, Сан. Я приехала, исправила нашу ошибку, и хочу уехать домой. Я рада, что заблуждалась о причинах, почему оказалась в твоем доме. Но надо было сразу сказать, что вся проблема в прессе и скандале. Я ведь не знаю о том, как у вас к этому относятся. Мы попали в сложную ситуацию, и нам, слава богу, кажется, удалось из нее выбраться. Потому… пора остановиться.

Вера заглядывает в мои глаза, очевидно, намекая на вчерашний поцелуй и мои слова. Рад видеть, что ей не безразлично, но задевает то, как она сбегает опять.

Ошибка… Это слово настолько режет слух, что я обращаюсь в камень. Злость и разочарование готовы выплеснуться наружу в любую секунду. Ошибка? Серьезно? Какой прелестный эпитет в исполнении женщины, без которой, я, кажется, перестал находить смысл в отношениях. Ирония в том, что когда мы смотрим друг другу в глаза, я вижу иное.

– Сан-ши. Рули давай. Время. Надо успеть до полудня, – Джеха неожиданно разбивает весь момент откровенности.

Вера сразу поднимается, и выходит из рубки. Она сбегает, только бы не услышать моего ответа на ее слова. А он прост – я не жалею ни о чем. Ни о ночи в Париже, ни о словах в суде, ни о проведенном времени вместе сейчас. И тем более, я не стану в этот раз извиняться за то, что поцеловал ее. Ведь четко ощутил, как она ответила. Хоть и на секунду, на один миг, но Вера поддалась снова, и продолжает это делать.

Наш разговор висит в воздухе не законченным. Имо это хорошо видит, и все чаще бросает встревоженный взгляд в мою сторону. Она замечает состояние Веры, и более не пытается разговорить ее. Не трогает, а только наблюдает за тем, как Ханна и Вера общаются без слов. На ее нежном лице проступает улыбка, и я счастлив, что причиной тому – моя дочь.

Подобное надолго отпечатается в памяти. Останется там, как напоминание, что все было не зря, и что всему есть причина.

Раскинув новые сети, мы возвращаемся обратно еще до обеда. Море спокойное, но действует на нервы. Во мне кипит негодование, бурлит так явно, как в памяти звучат слова Веры. Я веду лодку обратно к причалу с мыслью, что попал в тупик. Все, что мог, уже сделал. Хотел воспользоваться ситуацией, понять эту женщину, но выходит, запутался только хуже.

Она снова ускользает от меня.

В день, когда узнал, что Вера замужем, хотел только одного – разобраться, не обидеть и поступить правильно. Узнав, что ее муж разбился, ощущал горечь, и понимал, что наша связь очевидна, но она жестока и неправильна по отношению к другому человеку. Я не желал становиться причиной угрызений совести, или ошибкой. Это унизительно, чудовищно, и точно, не входило в мои планы. Потому отказался, и попытался вырвать ее из мыслей, как только мы попрощались.

Что же случилось потом? Мягко торможу у причала и заглушаю мотор. За спиной слышен смех Ханны. Он привычный, приносит тепло, и рождает улыбку и на моем лице. Однако же, ему вторит другой – насыщенный и звонкий голос Веры. Она тоже смеется.

Вот, что случилось потом.

Я поворачиваюсь, осматриваю палубу, и цепляюсь взглядом за улыбку на лице Веры. Ее волосы отросли за эти месяцы, но она не изменилась. На ней не вечернее платье, а моя ветровка. Она не промокла под дождем, а наоборот вспотела из-за жары. Вера не плачет, в ее глазах нет агонии и боли. Сейчас она светится из-за улыбки, и смотрит на Ханну.

Это и есть причина, почему я пожелал украсть ее хотя бы на одну ночь. Я хотел стереть боль с лица женщины, в которую влюбился без памяти. Хотел заставить ее забыться, и просто хотел. Так и есть. А главное, это доказывают все мои поступки. Я рос в обществе, где женщины охраняют свою репутацию, где семьи строго следят за избранниками своих детей, где любой поступок может поставить под сомнения моральные качества человека. Мы не понимаем иностранцев, а они не могут порой понять нас.

Но я влюбился в самую непонятную иностранку. Ирония в действии.

Весь обед Джеха с настороженностью бросает взгляды на Веру. Видимо он получил подробности про ее отца от нашей разведки. Как только Имо уводит женщин и Ханну в дом, Джеха подтверждает догадки. Он садится рядом, наливает себе соджу и кладет передо мной конверт.

Наши парни работают хорошо. Сутки не успели пройти, а все у нас на руках.

– Платини и Преображенский в явном сговоре, – тихо бросает Джеха, а выпив, садится ровнее. – Мы не знаем, какую роль в их сделке играет Вера, но ясно, что он внедрил ее в окружение Попова, с той же целью, что и Платини своего сына. И это еще не все.

Я вскидываю взгляд от новых фото из наружного видео наблюдения у Лувра, а Джеха наклоняется ближе и шепчет:

– Сару удалось поймать.

– Где? – задаю вопрос глухо и со злостью.

– В Лондоне, как я и предполагал. Наши ее взяли при передаче британцам пленок с переговоров атташе. С борта, Сан. Это она помогла Платини вывести из строя самолет. Хотела замести следы, а Платини питал надежды прикончить Ким Дже Сопа, тем самым инициировав расторжение контракта по острову.

Джеха умолкает. Его взгляд становится острым, но он его прячет тут же.

– Что? Говори, – нетерпеливо настаиваю.

– Это Сара рассказала Вере, что ты летчик. Знаю, ты догадывался и так, но… В общем, причины мы с тобой расценили не правильно. Это не женская ревность, Сан. Все куда сложнее. Преображенский с самого начала следил за дочерью. После возвращения Поля, и перед самой его смертью, отец Веры примчался в Париж. Платини естественно указал ему на человека, приближенного к нам. С самого начала, все, что делала Сара, чтобы навредить Вере, и вам… В общем, она ясно дала понять, что действовала по просьбе Преображенского. Ему не понравилась ваша связь с Верой. Более того… Только не кипятись. Хорошо?

– Джеха, – предупреждаю и качаю головой, что не намерен терпеть многозначительные паузы.

– Я разузнал про ее мужа.

Сделав глубокий вдох, жду. Нет смысла пенять на что-то. Я подозревал, что Джеха так и поступит.

– Он лежит в реабилитационном центре в Киеве. Действительно в очень сложном положении, но он не безнадежен.

– Она не могла наврать о таком, – я ощетиниваюсь тут же.

– Потому что солгали ей, Сан, – тихо и явно устыдившись, отвечает друг.

Его слова вызывают ступор. Это чудовищно. Если мои догадки верны, то поступок ее отца мерзкий и подлый. В памяти всплывает рассказ Веры об отце, а к горлу подступает горечь. Немыслимая бесчеловечность.

– Ты хочешь сказать, что отец намеренно скрывал от дочери реальное состояние ее мужа? Зачем? Чтобы отправить в Париж? Чтобы она согласилась уехать и бросить его? – убито спрашиваю, а пальцами сжимаю конверт и снимки с такой силой, что бумага трещит.

– И намеренно развел их. От ее имени заплатил нужные деньги, подготовил все документы сам. Пока Вера была в Париже, именно Преображенский инициировал развод совместно с родителями ее мужа. Он все провернул с одной целью – чтобы Вера оставалась в Париже, и не возвращалась обратно домой.