Текст книги "Берег тысячи зеркал (СИ)"
Автор книги: Кристина Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)
– Я была в точно таком же состоянии, – шепчу, сквозь проступившие слезы. – Но это не оправдывает мой поступок.
– Полностью оправдывает, – Алексей аккуратно тянет руку, а положив ее на мою, со всей силы сжимает. Как может, но пытается поддержать. – И ты это знаешь, лучше меня. Ты здесь, не смотря ни на что. Ты держишь свое обещание, когда я не могу даже обнять тебя. Это несправедливо только по отношению к одному человеку, Вера. И этот человек – не я.
– Леша…
– И к тому же, я обманщик. Он тебя обманывал так нагло, как я? Вспомни, что я вытворил в наш последний новый год. Такую аферу провернул с той вертушкой, а тебе сказал, что мы едем салюты запускать. Это кстати, было дико безрассудно. Меня могли посадить. Но ты согласилась посмотреть на Киев с высоты птичьего полета, даже ценой моей свободы, – Алексей издает смешок, а я замираю от шока. Он расценивает его, конечно, по-своему. Наверняка, думает, что я вспомнила про происшествие в Одессе. – Значит, этот парень по всем пунктам лучше меня. Это радует. У меня высокое мнение о себе, и такие же высокие стандарты. В плохие руки я тебя не отдам.
– Наш разговор звучит крайне нелепо, – обхватив его ладонь крепче, я делаю глоток вина.
Откуда мне знать, что Кан Чжи Сан на острове? Да, там толпа корейских военных. Да, он принимал непосредственное участие в проекте Когтя со стороны своей страны. Но где гарантии, что он вообще, вспоминает обо мне? Их нет.
– Как и твои попытки перебороть свой страх. Он не я, Вера. Погибают и разбиваются не только за штурвалом.
Вино встает в горле, и никак не хочет двигаться. Я опускаю голову, в попытке понять, чего добивается Алексей.
– Спустя два года ты опять хочешь меня прогнать? – холодно спрашиваю.
– Черта с два, ты отстанешь, – насмешливо бросая, он еще и подмигивает, копируя меня.
Смешок вырывается непроизвольно. Становится легче смотреть ему в глаза.
– Ты знал с самого начала, что я тебя не брошу. Я тебе это сказала сразу, а потом повторила еще не один раз.
– Пора бросить.
Он опять за свое?
– До того момента, когда ты привезешь его сюда.
– Ты ненормальный, – в недоумении издаю новый смешок.
– Конечно. Не видишь? – Леша начинает менять режимы на коляске, а она, то поднимается, то опускается. – Я дисектикон.
– Господи, – сама не понимаю, как начинаю хохотать, когда Леша, продолжая переключать режимы, цитирует реплики из любимого фильма.
– Что движет тобой, человечишка? Страх или отвага? Некуда бежать. Отдай мне искру, глупыш, и я оставлю тебя в живых.
Я улыбаюсь снова, как когда-то. Это странно, и это рождает новые страхи потерять то, что так жестоко пыталась отобрать судьба и самый близкий человек. Однако оно остается жить в людях, с которыми я провожу семь спокойных и полных счастья дней.
Горького, но счастья.
Возможно, мне не удалось бы ничего, не будь друг отца действительно другом. Профессор Попов, наверное, единственный, кто встречает меня всегда одинаково тепло. Как и три года назад, он ждет в терминале аэропорта. Сосредоточенный, в неизменно потрепанном старом плаще. Осень к лицу этому мужчине. Как и Париж. Я давно заметила, как Вадим Геннадьевич особенно любит это время года, а оно его.
– Наконец-то, ты здесь. Я без тебя, как без рук, Верочка. Пойдем, – он обнимает за плечи, и ведет сквозь толпу к выходу. – Не представляю, что нам делать без тебя на кафедре следующие несколько месяцев.
– Вы так говорите, будто я не заменимый работник, Вадим Геннадьевич, – немного стушевавшись, я все же решаю не мешать хвалить себя любимую.
С недавних пор, я стала ценить не только свой труд, но и себя. Это проявляется во многих аспектах. Как, например, ответы на колкости Жени. Не успев, войти в кабинет, я получаю первую такую прямо в лоб, и без предупреждения.
– Явилась, Балда Ивановна. Это что? – он указывает на стол, где неприлично много бумаг.
– Это вместо: "С приездом, моя прекрасная кума?" Правильно я понимаю? – бросаю сумку в кресло, и тут же принимаюсь просматривать бумаги. – Все в порядке. Это я просила прислать из Центра статистики. Видимо, во Франции статистика застряла в девятнадцатом веке, если мы получили стопку макулатуры, вместо электронного письма.
– Письмо тоже пришло. На почту, утром. Это, видимо, продублировано для надежности. У нового ректора пунктик после Платини. Он помешался на охране данных. Ты ведь, помнишь, как всех штормило во время проверок?
Я киваю, а Женя наливает мне кофе. Уловив запах, блаженно зажмуриваюсь и благодарю друга улыбкой.
– Как наш будущий профессор поживает? – спрашиваю, садясь за стол.
– Зубы начали резаться. Лена рвет и мечет. Я тут подумал… – расслышав замешательство в голосе Женьки, наконец-то, заглядываю в глаза друга. – Я не поеду с вами, Вера.
– Ты шутишь? – спрашиваю в недоумении. Это розыгрыш? Никогда бы не подумала, что он даже заикнется о таком. – Женя, эта экспедиция, на процентов сорок, твоя заслуга. Не дури.
– Я не хочу ехать, Вера. Пойми, – Женя опускает взгляд, а я отвожу свой в сторону. Понимаю причину сразу, и без слов. У меня ее нет. Этой причины. – Макс неспокойный. Лене трудно одной с ребенком. Она даже сюда перебралась, чтобы я не бросал работу рядом с отцом. И что теперь? Взять и улететь на дикий остров, бросив жену и сына на пять месяцев? Вер, пойми меня.
– Ты отцу сказал? – резонно спрашиваю.
– Еще нет, – как-то совсем уж горько, отвечает Женька. – Он будет против. Я знаю точно. Скажет, что я не думаю о будущем, и снова на тебя пенять начнет.
Он злится, потому что Вадим Геннадьевич ставит меня в пример? Серьезно? Это же смешно.
– Жень, причина точно в Максе? Не во мне? – я стала слишком прямолинейна.
В какой-то степени – это первое, чему нужно научиться, когда меняешь жизнь, и начинаешь ее с нуля. Надо обрести умение не оставлять неопределенности, и расставлять точки и приоритеты сразу.
– Нет, Вера. Что за глупости? – он отмахивается намеренно, но я-то все прекрасно вижу.
Причина не только в моем крестнике. Есть что-то еще. И очень надеюсь, что это не касается моих достижений. Поскольку, я никогда не ставила их выше Лены и Жени. Я всего лишь пытаюсь контролировать свою жизнь, и стать самодостаточной. Это не значит, что я готова ходить по головам близких людей.
– Женя, в чем дело?
– Лена опять беременна, – меня удивляет не только эта новость, но и тон, которым она произнесена.
Складывается впечатление, что Женя не хочет второго ребенка. Это четко читается в том, как он садится за стол, и отбрасывает бумаги в сторону.
– Только не говори, что ты против, – мне даже страшно это представить.
– Да я испуган просто. Понимаешь? – он вскакивает, как ошпаренный, а встав у окна, по привычке, упирает руки в бока и опускает голову. – Мы семь лет прожили на чемоданах, Вера. Я тут, она там. Я где-то с отцом, она в командировке, черт знает где. Я привык к такой жизни. И самое страшное, что уже не надеялся, что у нас получится иметь детей. Просто смирился, что у нас нет на это ни времени, ни возможности. Но появился Макс. Я думал, у меня сердце на хрен из груди выпрыгнет, когда она мне тест утром подсунула вместо завтрака. Я сперва решил, что она пошутила. Но нет. У нас родился сын. Когда она переехала в Париж, все стало еще необычнее. Она изменилась, понимаешь? Все изменилось. Мы как с катушек слетели. После родов нет, конечно. Но потом. Она с меня не слазит вообще. И вот на тебе. Вчера просыпаюсь, а у меня в тарелке вместо завтрака опять тест. И что? Как дальше? Третий? А потом четвертый?
– И пятый. Почему нет? – раскачиваясь в кресле, отвечаю нарочито сухо и надменно. Он глупый, или не понимает, какое счастье ему привалило? Лена карьеристка. Всегда была такой. Но даже я заметила, как после рождения Маска, она изменилась. Не замечает ничего, кроме сына. – Жень, поздравляю. У вас, наконец, образовалась семья. Это разве плохо, что вы сумели удержать друг друга до этого момента?
– Порой ты меня пугаешь, Вера, – Женя не оборачивается, но продолжает. – Когда ты вернулась два года назад, я был уверен, что ты сдашься и поедешь обратно к нему в Сеул. Я видел как он сорвался, когда ты пропала с банкета. У него глаза горели, как у сатаны, готового меня порвать на куски. Но ты ничего не сделала, чтобы вернуть его. И теперь пеняешь на мой страх?
Взгляд замирает на стопке бумаг. Он прав в одном. Взгляд Сана – самое шикарное, что есть в этом мужчине. Помимо губ, которые умело ласкают до онемения в ногах, рук, которые так крепко держат, что и над пропастью повиснуть не страшно, и тела, которое плавило мое. Его я тоже помню.
Достав портмоне из сумки, раскрываю его, и достаю крохотный клочок бумаги. Он уже успел слегка пожелтеть от времени. Однако цифры телефонного номера на нем четко видны.
Его номера. Который лежал в конверте с приговором Платини и моего отца.
– Знаешь, сколько раз в день, на протяжении целого года, я доставала этот клочок бумаги? – шепчу, рассматривая номер. Женя не двигается, но смотрит нахмуренно. – Наверное, через каждый час, а может и несколько минут. Особенно сложно было, когда я претерпевала неудачи. Как только у меня что-то не получалось, я порывалась позвонить ему, и спросить могу ли сбежать. К нему. Спрятаться за его спину, и пользоваться его любовью, как лекарством. Да, Женя, я хотела это сделать, но страх не позволял. Меня до сих пор одолевает глупый страх, что он может однажды точно так же вернуться ко мне едва ли не кусками, как Алексей. А еще… Стыд. Ты знаешь, что я побывала в кругу его семьи?
– Ты не рассказывала о таком. Он что… – Женя явно не верит в то, что слышит. – Он привез тебя тогда к себе? Серьезно? И ты после этого даже не позвонила ему?
Я качаю головой, а в груди завязывается тугой узел тоски. Теперь могу контролировать подобное и относиться взвешено. Но порой я так скучаю за ним, будто он наваждение, помешательство, или наркотик. От него наступает ломка. Я хочу снова той страсти, тех бешеных ощущений полноты, того взгляда. Я хочу его.
Но я нагло сбежала, чтобы сделать все правильно. Легкомысленно и правильно. Это, как я и он.
– Вера, ты, вероятно, не понимаешь, что для них это значит. Но я попыталась объяснить, – Женя только начинает, но я перебиваю его.
– Знаю, Женька. Корейцы сходу не идут на контакт с иностранцами, они скрытны, говорят порой все в лоб, и не доверяют просто так никому. Они умело скрывают эмоции. А домой, в место, где живут их родители, баб на одну ночь точно не приводят. Тем более побывавших замужем иностранок. Это моветон. Я знаю, Женя. У меня было много времени, чтобы понять, чего и кого я намерено себя лишила. Так что мой тебе совет – и пятеро детей рядом с любимой женщиной не трудность. А наоборот – огромный подарок от судьбы.
Хочется верить, что моя откровенность не прошла даром. Потому что она далась трудно. Чтобы не отходить от цели, я перестала жаловаться, мусолить и анализировать неудачи, прекратила себя жалеть. Запретила себе строго настрого думать, что чего-то не могу. Я работала иногда по восемнадцать часов в сутки, и отдыхала лишь тогда, когда это было жирно выведено в ежедневнике словом: "Отдых" Даже он стал подвержен графику.
Перед вылетом, за два часа до того, как нужно сесть в машину и уехать, я не сижу на чемоданах. Включив наручные часы, подтягиваю воротник спортивной водолазки выше, и ускоряюсь. Бегу привычный пятый круг вдоль аллей парка у дома. Рядом подстраивается знакомый сосед. Жерар улыбается и кивает на наушники. Я запускаю блютуз и слышу новый трек мужчины. Он ди-джей в одном из парижских клубов и музыкант. Всего год назад он со своим мужем перебрались из Амстердама во Францию. Европа, со временем, открылась с совершенно другой стороны. Она сломала мои стереотипы настолько, что подобное стало, как обыденная вещь. Жерар счастлив, и то, что он создает – не менее прекрасно, чем его счастье. Многим этого не понять, но я научилась. Перестала воспринимать мир сквозь призму "себя". Стала ценить свое время, и людей, которые дарят мне собственное.
Попрощавшись с Жераром, поднимаюсь домой, принимаю душ, и отвечаю на последние звонки с кафедры.
Все готово.
Поправляю плащ, и откидываю волосы на спину. Осмотрев себя в зеркале, берусь за чемодан и выхожу. Такси уже ждет. Сев в салон и попросив водителя ехать в аэропорт, чувствую вибрацию в кармане.
Не сомневалась, что он позвонит. Переживает.
Улыбнувшись, отвечаю на звонок Вадима Геннадьевича.
– Да, профессор.
– Вера, я послал на твою почту последние данные со спутников. Пожалуйста, как только прилетите, не теряйте времени и сделайте съемку у подножия.
Голос Вадима Геннадьевича звучит странно встревожено. Он явно удрал с заседания коллегии, чтобы позвонить мне.
– Вадим Геннадьевич, корейская сторона предоставила все данные по сейсмоактивности. Нет поводов для волнения, – поясняю, но Вадим Геннадьевич, похоже, не согласен.
– Вера, они ведут наблюдение за подводными вулканами. Что происходит с островом, их мало волнует. Ты сама знаешь, что он лишь прикрытие того, что им нужно. А для нас важен Коготь.
– Хорошо, Вадим Геннадьевич. Я изменю план экспедиции и предписания, ориентируясь уже на месте. Не волнуйтесь. Первые данные для обработки, мы отправим вам сразу, и согласно графика. Все будет так, как предписано планом.
– Береги себя, Вера. Жду вестей о прибытии.
– Конечно, Вадим Геннадьевич. Спасибо.
Разрывая звонок, продолжаю считать, что держу все под контролем. Не хочется даже думать, что у меня не выйдет. Несмотря на всю уверенность, мне тревожно. Если бы со мной поехал Женька, было бы спокойнее. Однако, как только эта мысль посещает голову, понимаю, что опять пытаюсь найти "плечо". Подобное вызывает решимость откинуть любые глупости.
Я справлюсь, и я знаю это. Однако, как же беспечно говорит моя самоуверенность. Может, я готова к трудностям связанным с работой, но уж точно не готова к тому, что позже происходит уже на Филиппинах.
– Как же душно. Нестерпимо просто.
Рядом едва несет ноги Патрисия. Я понимаю девушку. Мне и самой душно и неудобно тащить несколько чемоданов в такую жару. Радует, что я сумела угадать с формой одежды. Хлопковое белье, и рубашка со штанами из натуральной льняной ткани спасают от жары.
Да уж, предложение Лены позагорать на пляже под пальмой в бикини, и пленить аборигенов кружевным бельем, совершенно неуместное. В условиях такой влажности, все, что мне светит – хлопковые парашюты, которые не натирают между ног.
Патрисия натужно вздыхает, а ее бывшая сокурсница Фелис, молча и степенно осматривает взлетную полосу. Девушка поправляет очки, и, оглядываясь, немедленно обращается ко мне.
– Мадам, где же наш самолет? Здесь только военный транспортник для перевозки габаритных грузов? – она указывает на гиганта, к которому подвозят ящики и оснащение. – Мы полетим вместе с грузом? Это же опасно и не предусмотрено правилами техники безопасности.
– О, прошу тебя, Фелис. Хватит Все-то ты знаешь. Долететь бы уже, наконец-то, – Патрисия закатывает глаза, нервно убирая с лица кудрявые волосы.
Пряди настолько вьются, что девушка иной раз выглядит, как одуванчик на солнце. Улыбаюсь, но бросив взгляд на самолет, чувствую, как в горле встает комок. Он действительно огромный, и он пугает. Это не Боинг, на котором мы прилетели, и явно не оснащен комфортабельными сидениями для пассажиров.
Военными становятся не для комфорта.
– Йеез Лоуисе. *(Офигеть) – сокрушается в восхищении Франко.
Он, и еще двое парней аспирантов, спускают с плеч сумки, осматривая огромного монстра. Лично мне этот агрегат внушает благоговейный ужас. Парням, напротив, нравится. Иначе и быть не могло. Бернард и Шон проходят под крылом, огромных размеров, а рядом с турбинами задерживаются особенно долго. Их видимо, привлекает вонь топлива, от которой я задыхаюсь.
Моя любовь к самолетам, как и всегда, чистая и беззаветная. А проще – я их ненавижу.
В этом аспекте не поменялось ничего. И, похоже, не изменится никогда.
В поисках ответственного за транспортировку нас и оснащения на Коготь, я отворачиваюсь от парней. Ящики грузят молодые солдаты. С виду им столько же, сколько и моим аспирантам. Решив, что они точно знают, кто их командир, уверенно достаю документы и подхожу.
– Прошу прощения, мне нужен ваш командир, – обращаюсь на английском, но в ответ получаю молчание.
Ни один из солдат не собирается даже обратить внимание. Они продолжают погрузку на борт, игнорируя меня полностью.
Что происходит?
Отыскав взглядом девушек, вижу на их лицах ровно такое же недоумение. Им никто ничего не объясняет. Военнослужащие молча забирают наш багаж, и забрасывают в отдельную объемную металлическую корзину.
– Я прошу прощения, – хватаю со всей силы солдата за плечо. Парнишка замирает, и бледнеет так, будто его сцапала самка Богомола. – Мне нужен ваш командир. Человек, который командует вами. Вы понимаете английский?
– Чосомнида, агашши. *(Простите, госпожа) – бедный мальчик едва не целует поверхность транспортного языка, так пытается выразить извинения.
В немом шоке, я отпускаю его и слежу за тем, как он стремительно сбегает. Буквально бежит вверх, попутно толкая огромный ящик.
Это шутка такая? Или они нас вообще ни во что не ставят?
Уверенно поправляю рюкзак, и следую за удравшим солдатом. Как такое понимать? Разве это военная выправка? Негодование бурлит так явно, что я даже зубы стискиваю. Однако весь настрой разбивается тут же, когда встаю посреди широкого и гигантского салона. Он настолько огромен, что в нем гуляет ветер. Военные продолжают размещать груз по центру, и крепить его тросами. Работают, молча, и даже рты боятся раскрыть.
Но я же видела, как они разговаривали между собой.
Если меня продолжат игнорировать, подобное пошатнет авторитет перед аспирантами. Это недопустимо.
– Мадам, что происходит? – Патрисия испуганно осматривает солдат.
Девушка прижимается к Франко. Она тихо переговаривается с ним на французском, после чего все парни бросают рюкзаки, чтобы выяснить, что происходит.
Заметив подобный порыв, я хватаю Франко за руку и чеканю:
– Успокойся, – бросаю суровый взгляд и на Шона с Бернардом. – Они всего лишь выполняют приказ, – пытаюсь донести, что мы не во Франции, и они должны понимать, что не могут поступать импульсивно. – Мы дождемся распоряжений от их командира. Помните, что мы не дома. И нам этот шанс фактически подарили. Если мы начнем сотрудничество с конфликта, ничем хорошим это не закончится. Нам пять месяцев жить в их расположении. Вы так хотите начать знакомство? С грубости?
– Простите, мадам. Но это унизительно. Почему мы стоим здесь…
– И у меня возник тот же вопрос.
Этот голос слишком знаком. Этот голос слишком холодный. Он приносит, как и раньше горячий озноб. Сан?
Я продолжаю держать Франко за руку, но взгляд застывает на одной точке. Он сухой, я не моргаю, и кажется, не шевелюсь. Не смею сдвинуться с места, ведь вбираю, как губка, каждый звук за спиной. Его шаги твердые и уверенные, как и всегда. Его запах проникает под кожу, и настолько резко возвращает все ощущения, что я на миг прикрываю глаза и делаю глубокий вдох.
Как же я хотела тебя увидеть… Грезила, мечтала хотя бы издалека посмотреть, каким ты стал. Спросить, как твоя Ханна. Посмотреть на твой маяк, и вернуть свой.
Но как же боюсь этого. Словно трусиха стою неподвижно, а руки дрожат. Я дрожу, и с этим ничего не поделать. Я обязана собраться. Это не место для подобных вещей.
Я не в той ситуации, чтобы поддаваться эмоциям.
И не посмотрев в нашу сторону, он проходит мимо. Я все еще надеюсь, что это не он. Пусть это будет кто-то похожий. С таким же голосом, с таким же терпким ароматом мужских духов. Я не готова. Господи, я идиотка. Храбрилась, что всего добилась. Уверовала, что изменила жизнь и стала другой. Не с ним… Не в случае этого мужчины. Выходит, нет, если сердце устроило рок-концерт в груди, а кровь его безобразие только подогревает.
– Всем встать в строй, – он продолжает стоять спиной.
И слава богу. Не поворачивайся и не смотри на меня. Ради всего святого. Не смей. Умоляю не смотри, как раньше, иначе все два года усилий пойдут коту под хвост.
– Мадам? – Франко с опаской становится ближе.
Он ведь не понимает корейский. Но я то да. Попыталась выучить хотя бы основы. Так скучала, что выучила язык, на котором он шептал, что я останусь с ним, и я принадлежу ему.
– Мадам, это пугает.
Франко продолжает, а остальные становятся рядом, образуя полукруг. Вместе мы наблюдаем за тем, как не менее пятнадцати солдат встают в одну шеренгу. Молча, быстро и не смея отвести взгляд в сторону, они буравят им пространство перед собой.
Кажется, и не моргают. Как я.
– Кто пустил гражданских на борт до завершения погрузки? – я не вижу его лица, но от его тона немеют пальцы на ногах. Он говорит так холодно и остро, будто голосом можно ударить. – Выйти из строя.
Несколько парней делают шаг вперед. В том числе тот, который не хотел ответить в первый раз, и тот, который извинился, поклонившись так, будто я их президент.
– Старший солдат Сон Ю Чоль, командир. Позвольте обратиться, – парень чеканит каждое слово.
Наваждение какое-то… Я не замечаю ничего. Смотрю, как ошалелая на его крепкую фигуру в форме, впитываю движения, и вспоминаю. Осматриваю каждый сантиметр так, будто в моих руках чертова лупа. Надеялась, что увижу, а увидев, не могу взять себя в руки.
– Говори, – он становится в пол-оборота и сомнений не остается.
Это Сан. Это его профиль, его губы, его подбородок, шея, руки, тело. Это мужчина, которого я возрождала в памяти постоянно, как наваждение.
– Вы велели не вступать в контакт с научной группой до вашего возвращения, – ответив, парень виновато опускает взгляд.
– Я велел не вести лишних разговоров, Ю Чоль. Вы не знаете, что во время погрузки на борту не должно быть посторонних?
Он так зло отчитывает солдата, что тот боится и взгляд поднять. Франко и парни перешептываются. В их голосе звучит возмущение, они говорят, что не станут подчиняться ни чьим приказам.
Логично. Ни он, ни его друзья, не знают, что такое армия. Не служили.
– Я прошу прощения, – не знаю, откуда нашла в себе силы, но вид того, как он песочит парнишку толкает прекратить это.
Сейчас он повернется, и все исчезнет? Память слишком скверная штука. Она помнит то, чего уже нет. Наверное, пора взять себя в руки. Прошло два года.
Чувства потухают стремительно. Быстро уходит глупый озноб, но сердце все равно не может угомониться. Первые минуты шока становятся размытыми. Зачем ему меня помнить? Ждать? Какая чушь с моей стороны снова забываться инфантильными глупостями. Разве я не оставила их позади? Разве не начала оценивать себя и жизнь здраво? Тем более он знал за кем летит. И если встретил вот так, то не удивительно, что заглядывая в его глаза, не вижу там ничего.
Блеск исчез. Сан смотрит так, будто оценивает незнакомого человека. Он молчит, а я давлю со всей силы порыв показать как скучала. Знаю, что выражение моего лица холодное. Да, теперь и я так умею. Сейчас перед Саном не разбитая горем женщина, запутавшаяся в чувствах, и не понимающая, где нужно начать, чтобы получить желаемое, и стать счастливой. Сейчас перед ним Вера Лазарева. Куратор научной экспедиции и успешный ученый.
Сан медленно и цепко осматривает ребят, и только потом возвращается взглядом ко мне. Холодным взглядом. Теперь он действительно нестерпимо холодный и чужой.
А чего я ждала? Сказки, в которой мужчина два года ждет, пока женщина найдет свое место в жизни и приведет ее в порядок? Или я думала, что он не станет жить, а будет относиться к себе, как к ничтожеству, после того, как я его бросила? Можно ли поверить в чушь, что мужчина, с которым у меня был "просто секс", станет боготворить меня до конца дней своих? Тем более кореец. Чушь. Подобное, как кадр из юмористического шоу для глупых подростков, которые верят в вечное чувство.
– Добро пожаловать на борт, – я и забыла, как люблю его голос. Теперь в нем скользит сталь и отчужденность. Сан становится в стойку, и закладывает руки за спину. Он изменился. Его фигура, кажется, стала еще мощнее, а лицо намного холоднее. Какого черта, ты стал еще красивее? – Я командир судна майор Кан Чжи Сан. Кто ответственный за миссию, и с кем я должен вести диалог?
Он шутит? Нет, он издевается. Злость неприятно касается кожи ознобом. Значит, решил прикинуться, что мы не знакомы? Какая прелесть. А главное, насколько это здравый мужской поступок.
– Вам не предоставили информацию, за кем вы летите? – мой тон отрывистый, колкий, в нем сквозит обида. А как иначе? К чему этот спектакль? Он же прекрасно знает кто перед ним. – К тому же нас никто не встретил. Вы считаете, что такое отношение уместно?
– Я не оцениваю уместность отношения к гражданским лицам личным составом, выполняющим мой приказ. Моя задача забрать научную группу из Франции, а так же перевести ее и оснащение на остров. Меня не волнуют имена. Меня волнует число людей, которых я должен доставить в целости и сохранности. Оно записано в документах вашего ответственного лица. Насколько мне известно, миссия экспедиции должна насчитывать семь человек. Но я вижу перед собой только шесть. К тому же в моих бумагах, – он протягивает руку, и тот самый испуганный солдат быстро вручает ему папку.
Сан открывает ее с таким видом, будто мы контрабанда, которую он не хочет перевозить.
Кто ты? Куда делся мужчина, которого я знала?
– Здесь значится, что старший куратор миссии – мужчина тридцати пяти лет, и его имя Юджин Попов. Он… – Сан достает фото Женьки, и поворачивает ко мне. – Он не похож на вас, госпожа. Вы не находите?
– Действительно не похож, – нарочно делаю ударение на последнем, и смотрю ему в глаза.
"Он кореец, Вера. Ими можно увлечься, но они никогда не станут воспринимать белую женщину всерьез. Никогда. Запомни это."
Сейчас эти слова Жени приходятся, как нельзя кстати. Действительно. Чего я ждала? Чего же я ждала? Вероятно, не такого жгучего холода. Настоящего, и леденящего.
Ведь, сбегая, в глубине души продолжала ждать нашей новой встречи. Я мечтала о ней по ночам, когда позволяла себе… мечтать хотя бы пару минут.
Пора прекратить мечтать.
