Текст книги "Дорогой Джим"
Автор книги: Кристиан Мерк
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)
Нед лежал на земле, ноги его и нижняя часть туловища оказались прижаты к земле тушей лошади. Он никак не мог понять, что произошло. Оуэн, окинув поле битвы быстрым взглядом, осторожно подошел к брату. Люди Неда сбились в кучку, чтобы отразить атаку, в свете горящих факелов они казались похожими на разъяренных великанов, однако ярость, с которой набросились на них валлийцы, все еще не давала им возможности вспомнить о своем полководце.
– Б-брат?! – хватая воздух ртом, пробормотал Нед, не сразу узнав склонившуюся над ним фигуру.
– Да. Это я, – ответил Оуэн, взобравшись на свою лошадь. Подтянув потуже ремни кирасы, он снова надел на руки латные перчатки. Потом, нагнувшись, подобрал валявшийся на земле щит брата. На полированной стали сверкало изображение корабля с убранными парусами.
– За это ты будешь навеки проклят! – хрипло проговорил Нед. В свете факелов его глаза отливали золотом.
– Теперь это знают лишь судьба да Господь Бог, – ответил Оуэн. Хлестнув коня, он поднял его на дыбы и заставил топтать копытами неподвижное тело Неда до тех пор, пока его единственный брат не перестал дышать. Убедившись, что Нед мертв, Оуэн дал шпоры коню, повернув его туда, где бились конные воины клана. Приподнявшись в стременах, Оуэн издал боевой клич и на полном скаку врезался в отряд, моментально пробив себе дорогу в первые ряды сражающихся. Одного вида его огненно-красных растрепанных волос и щита со знакомым всем гербом было достаточно, чтобы воины приободрились. Окружив своего предводителя, они с громким криком врезались в небольшую щель между валлийскими лучниками. Ирландские йомены, ловко орудуя своими короткими боевыми мечами, сдерживали врага, и если раньше кто-то еще мог надеяться на их милость, то теперь они были беспощадны. Через минуту все было кончено.
А еще через пару минут над полем битвы стояла тишина. Даже деревья и те, казалось, затаили дыхание.
Ирландцы праздновали победу и при этом превозносили до небес своевременное появление принца Оуэна, тем более что теперь их бывший предводитель, которого постигла столь позорная смерть – пасть под копытами лошади одного из презренных французов, – лежал на земле мертвый. Враги поспешно отступили – их военачальники, по-видимому, решили поискать для себя другие земли. Во всей округе замок Дун ан Бхайнтригх единственный не сдался на милость захватчиков.
Так началось правление Оуэна.
После своего возвращения в замок принц первым делом позаботился – разумеется, с согласия отца, – чтобы его брата Неда похоронили, как героя. Оуэн даже сочинил трогательную эпитафию на смерть брата, в которой яркими красками расписывал «его боевой дух, стоивший ему жизни». Когда же отец, окончательно сломленный еще одной смертью близкого человека, всего лишь месяцем позже последовал за Недом в могилу, Оуэн снова взялся за перо, только вторая эпитафия вышла куда короче и не такой трогательной, как первая. А уже на следующий день Оуэн превратил покои отца в самый настоящий вертеп – он послал отряд воинов, велев им обыскать всю округу и привезти в замок самых хорошеньких девушек, чтобы отпраздновать победу и свое восшествие на престол. Слуги старательно отводили глаза в сторону, чтобы не смотреть на это непотребство. И всякий раз, когда еще одна молодая женщина, истерзанная, в порванной одежде, возвращалась из замка домой, не смея поднять глаза, жуткие слухи о нравах, царивших там, распространялись все дальше.
Поговаривали даже о том, что были и такие девушки, которые вовсе не вернулись назад.
Но вскоре случилось так, что королем Оуэном овладела новая страсть, куда более сильная, чем похоть.
Теперь он ежедневно уезжал на охоту. И с каждым днем решался все дальше и дальше углубиться в лес в поисках волков.
Не прошло и года, как уже более сотни серых косматых волчьих голов, вздернутых на пики, украшали Большой зал, тот самый, где когда-то, в годы правления его отца, проводился праздник цветов. Зато теперь охотники, которых прежние короли никогда не звали в замок, на глазах у всех распивали драгоценные вина из подвалов покойного короля. Все, как один, затянутые в черную кожу, они пировали, наперебой обсуждая сегодняшнюю охоту и хвастаясь друг перед другом головами убитых волков. Как-то раз в благодарность за оказанную им честь один из охотников даже преподнес королю Оуэну отрубленную голову убитого им волка, соответствующим образом обработанную. Приняв трофей, тот со слезами благодарности на глазах надел ее себе на голову. Шкура на волчьей голове была выдублена так мастерски, что в янтарных глазах хищника отражался свет многочисленных свечей. Оуэн не снимал ее всю ночь, даже ложась в постель с тремя женщинами, достаточно взрослыми, чтобы понимать, зачем их сюда привезли, он отказался расстаться с ней. А наутро король встал другим человеком. И с этого самого дня замок его предков был принесен в жертву новой страсти, овладевшей им с такой силой, что Оуэн забыл обо всем.
Первым делом он решил, что прежнее название замка – Дун ан Бхайнтригх – теперь, когда старый король-вдовец умер, уже не подходит ему. И с этого дня замок с черными воротами стал именоваться Дун ан Фаойль. Да и могло ли быть для него лучшее название, чем Замок Волка? Вскоре он повелел убрать древний морской крест, несколько веков подряд украшавший стяги над башнями замка и щиты его воинов, заменив его жуткой фигурой волка, пробирающегося через поляну, – это был символ его собственной удачи, которая наконец улыбнулась ему, и ненасытных людских аппетитов.
Так король Оуэн прожил целых три года.
До того самого дня, когда Господь решил наконец покарать его за трусость, измену и предательство.
Как-то раз король в сопровождении небольшого отряда воинов объезжал свои земли. Оуэн чувствовал себя победителем. Слуги короля, ехавшие вместе с ним, мало-помалу отстали, изнемогая под тяжестью добычи, – три огромных матерых волка и два волчонка, убитых в самом волчьем логове, весили немало. А король даже не заметил, что остался один. Пришпорив коня, он двигался по следу, оставленному волчьими лапами, и постепенно углубился в доселе неизвестную ему часть леса. Оказавшись вдруг в незнакомом месте, король поначалу удивился. Потом удивление сменилось страхом. В первый раз за эти годы король почувствовал, что боится. Впрочем, надо отдать ему должное – Оуэн старался превозмочь страх. Было всего три часа пополудни, однако тени под деревьями становились темнее с каждой минутой. И тут свирепый, заунывный вой, вой, который он впервые услышал в тот день, когда искал в лесу отряд Неда, казалось, заполнил собой весь лес.
– Суеверие! – закричал Оуэн, обращаясь к деревьям, но те, казалось, не слышали его. Или не хотели слышать. – Бабьи сказки! – Где-то далеко позади один из его воинов окликнул короля по имени. Оуэн мгновенно прикусил язык. Потому что если он не способен справиться с этими детскими страхами, то как может надеяться и дальше править в Корке? А ведь он рассчитывал, что в один прекрасный день, собрав целую армию, двинется к Мюнстеру, чтобы, выгнав захватчиков из города, сбросить их прямо в Ирландское море. Хлестнув коня, король поскакал вперед, тревожные голоса позади него очень скоро смолкли, и уже не было слышно ничего, кроме поглотившего их ропота листьев. А спустя какое-то время Оуэн оглянулся и обнаружил, что остался один.
На тропинке прямо перед ним сидел волк.
Казалось, огромный зверь терпеливо ждет – как мог бы ждать человек. Конь Оуэна, испугавшись, встал на дыбы, сбросил всадника на землю, а потом с громким ржанием бросился галопом в лес и исчез. Оуэн, вытащив из ножен меч, поспешно вскочил на ноги. Его шлем, увенчанный волчьей головой, свалившись с головы, покатился по земле и замер в нескольких шагах от волка, сидевшего неподвижно, как статуя, словно в ожидании знака свыше.
– Ты настоящий… живой? – наконец с трудом переведя дыхание, осмелился спросить Оуэн.
Волк в ответ медленно моргнул, потом неторопливо поднялся и двинулся к нему. Оуэн, отгоняя видение, угрожающе взмахнул мечом. Но жуткая тварь бесшумно подходила ближе – так тихо, что не слышно было даже шороха листьев под его лапами. Наконец зверь оказался так близко, что Оуэн видел черные точки в его янтарно-желтых глазах.
– Такой же живой, как и ты, – проговорил он, но Оуэн обратил внимание, что морда зверя осталась неподвижной, словно голос его был галлюцинацией. – Ответь мне на такой вопрос: жизнь, которую ты отнял у другого, принесла тебе счастье?
– Убирайся прочь! – взревел Оуэн, сделав выпад мечом. Но волк легко увернулся от неловкого удара, а потом снова вернулся на прежнее место, словно потерявшаяся собака к хозяину.
– Скажи, убив столько юных женщин и отняв жизнь у множества моих собратьев, ты стал бояться меньше, чем прежде? – продолжал волк. Теперь его голос звучал более глухо, чем перед этим, а шерсть встала дыбом, как будто от удара молнии. Губы волка дрогнули, обнажив чудовищные клыки размером с палец человека.
– Я прошу прощения, – смиренно пробормотал Оуэн, хотя в душе он ничуть не раскаивался. – Я прошу прощения за все мои грехи.
– Ты заплатишь за каждую жизнь, которую отнял у других, – объявил волк. А потом бросился на короля и опрокинул его на спину. За мгновение до того, как волчьи клыки сомкнулись на его горле, Оуэн успел услышать голос: – И я клянусь, ты узнаешь, что такое страх. Ты узнаешь, каково это – всю жизнь рыскать по полям и лесам, когда тебя гонят отовсюду, когда на тебя охотятся и убивают забавы ради. Единственная возможность, которая осталась у тебя вернуть свою прежнюю жизнь, это сделать так, чтобы нашелся человек, который сможет полюбить тебя – несмотря на ненависть, которую ты успел заслужить в округе, – и пожертвовать своей жизнью ради этой любви. Но не спеши соглашаться. Ты успел уже забыть свою прежнюю жизнь – что, если она тебе не понравится? – Взгляд волка, казалось, пронзал Оуэна насквозь. Король готов был поклясться, что зверю удалось заглянуть на самое дно его души, разгадать самые черные его помыслы и желания. – Мы можем встретиться снова, – продолжал волк. – А можем и не встретиться. Это зависит только от тебя.
– Что это значит? – вскричал Оуэн.
И пусть волки не умеют улыбаться, король готов был поспорить на что угодно, что эта тварь ухмыльнулась ему в лицо, с напускной скромностью опустив косматую голову.
– Сам поймешь. Со временем…
Пылающие глаза зверя, казалось, прожигают его насквозь – точно факел, который он держал в руках в ту ночь, когда убил собственного брата.
– Это знают лишь Господь Бог да судьба, – ответил волк, крепче сжимая челюсти на горле Оуэна.
Боль стала нестерпимой, и король потерял сознание.
Очнувшись, он сначала подумал даже, что умер и попал на небеса.
Тучи разошлись, и яркие солнечные лучи обжигали ему лицо. Страшный сон, в котором громадный волк рвал клыками ему горло, не отпускал короля – однако через несколько минут видение исчезло и все забылось, как обычно забываются все сны. Король осторожно открыл глаза и обнаружил, что он по-прежнему в лесу, только ночь уже сменилась днем.
Листья громко шелестели на ветру. Аромат свежескошенной травы щекотал ноздри, но прежде, чем король успел сообразить, в чем дело, он вдруг почувствовал другой, не менее сильный запах, от которого едва не потерял сознание. Этот запах мог исходить от туши только что убитого оленя… металлический привкус крови, едкий и чуть сладковатый одновременно, на жаре с каждой минутой становившийся все сильнее. И тот же кровавый зов, который услышал как раз перед тем, как затоптать конем собственного брата, он почувствовал и сейчас – сладостное биение сердца – перед тем, как убить.
– Вот он! – крикнул кто-то поблизости. – Здесь!
– Слава богу, – прошептал Оуэн, по голосу узнав самого безжалостного из своих охотников. – Я молился, чтобы…
И осекся – потому что с его уст не слетело ни звука. Все, что он услышал, – какое-то невнятное бульканье. Потом вдруг вспомнил, как у него на горле сжались чудовищные клыки, и ему пришло в голову, что волк, наверное, повредил ему связки. Но прежде чем король успел поднять руку, чтобы подозвать к себе охотников, в рядом стоявшее дерево вонзилась стрела. Оуэн испуганно вздрогнул.
– Порик, это же я, не надо! – рассердившись, попытался крикнуть Оуэн, но не смог произнести ни слова. Всадник, с головы до ног затянутый в черную кожу, остановившись над ним, угрожающе занес над головой короля палицу. Вскочив на ноги, Оуэн бросился бежать – он бежал, как не бегал никогда в жизни. Господи… Сердце колотилось в его груди, едва не выскакивая наружу – казалось, оно сейчас разорвет ребра. Метнувшись к скалам, король принялся карабкаться на них с отчаянной ловкостью, о которой, будучи ребенком, мог только мечтать, однако теперь все его мускулы сокращались будто сами собой, так что на мгновение Оуэну показалось даже, что еще немного – и он взлетит над землей. А когда он наконец позволил себе немного передохнуть, то увидел, что стоит на берегу лесного озерца. Все будто вымерло, даже ветер неожиданно стих. Оуэн наклонился к воде, чтобы напиться.
И увидел свое отражение.
А в следующее мгновение услышал, как из его разорванного горла вырвался жалобный вой, больше похожий на стон.
Янтарными глазами на него смотрел волк.
Опустив глаза, Оуэн, трепеща от страха, оглядел себя с ног до головы – и увидел густую серую шерсть и лапы вместо рук. Зажмурившись, отчаянно затряс головой. В первое мгновение он решил, что все еще спит и видит сон. Потом, собрав все свое мужество, открыл глаза и двинулся к воде – на этот раз ползком, всем телом припав к земле.
Вдруг Оуэн почувствовал, как черный кончик его носа коснулся воды. В ноздри ему ударил запах лосося и лягушек, которые умерли в этом пруду, а потом он вдруг, сам не зная как, понял, что вода в двух шагах, выше по течению свежее, чем тут, в пруду. Эта вода отдавала вонью мертвых валлийцев, от нее исходил смрад гниющих ветвей. Он брезгливо отодвинул усатую морду и уселся, тяжело дыша и разглядывая себя. Тело Оуэна стало поджарым и мускулистым, единственным, что напоминало ему о прошлом, оказалась ранка на шее, оставленная волчьими клыками, но и она уже успела подсохнуть и покрылась коркой. Как ни дико это было, его новый облик привел Оуэна в восторг. Да, в восторг. Он был счастлив, как никогда в жизни. Больше эти жалкие людишки не посмеют смеяться у него за спиной, как они делали до сих пор, несмотря на его титул. Господи… какая власть! Какая сила! И все это теперь принадлежит ему! Он мечтал только…
– Сюда! – проревел еще один безжалостный охотник из тех, кто ходил с королем на волков. Крик его прозвучал всего несколькими футами ниже того места, где притаился Оуэн, и грохот конских подков прогремел, словно гром среди ясного неба.
Оуэн снова бросился бежать – он бежал не останавливаясь, пока небо не потемнело. Черный шатер, усеянный бриллиантовой россыпью звезд, раскинулся у него над головой, ослепив его своим великолепием. Что это там… Неужто Малая Медведица? А что это за полоска мерцающих огоньков, словно вышитая бисером, протянулась рядом с ней? Что, если покойный брат сейчас смотрит на него со звезд, гадал Оуэн… сможет ли он узнать его сейчас? Но память о Неде, который когда-то давно, в детстве, указывая на звезды, называл их «сверкающими глазами Бога», исчезла, поглощенная голодом, сжиравшим его изнутри. Его новая кровь – кровь волка – взяла свое. Какое дело волку до созвездий и небесных светил – ведь отсутствие луны теперь означало лишь то, что в темноте охотникам будет непросто отыскать его след. Повернув лобастую голову, волк прислушался. Что-то двигалось в траве. Легкая добыча.
В ту же самую ночь Оуэн пировал – ему удалось поймать кролика, и он проглотил его почти целиком, успев насладиться тем, как несчастная жертва бьется у него в зубах. Но не успел он покончить с кроликом, как почувствовал новый, еще более острый голод, заглушивший все звуки вокруг. В конце концов, насквозь промокший и уставший от долгой погони, Оуэн свернулся клубком под деревом и попытался уснуть. Подушечки на его лапах, изодранные в кровь, нестерпимо болели. Глаза слипались – последние воспоминания о том времени, когда тело принца покрывали изысканные шелка и бархат, а не серая волчья шкура, когда он лежал не под деревом на траве, а между девичьих ног, когда восседал на троне в Большом зале, где сотни оскаленных волчьих голов взирали на него со стен, мало-помалу растаяли, сменившись одним острым желанием – выжить… Выжить любой ценой!
Волк, которым стал Оуэн, решительно отказывался занять место на стене Большого зала – пусть даже в виде искусно выделанного чучела.
Единственное, что еще оставалось в нем человеческого, – глупый детский страх.
Долгое время Оуэн лежал, свернувшись клубком, слушая надтреснутые голоса деревьев и улавливая каждый шорох, каждое движение, каждый удар сердца крохотных существ, которые рыскали поблизости в темноте: кроликов в траве, голубей, ворковавших в ветвях у него над головой, даже сову в глубине леса. Перевоплощение завершилось. Проклятие старого волка пало на его голову, слова предостережения до сих пор звучали в его ушах. Оуэну внезапно показалось, что его череп вот-вот взорвется. Щелкнув челюстями, он разинул пасть.
И вдруг, даже не отдавая себе отчет в том, что делает, запрокинул голову и протяжно завыл.
IX
Стоит мне закрыть глаза, и я снова вижу Джима – сидя на высоком барном табурете, он упивается аплодисментами… ублюдок.
– Так заканчивается первая часть моей истории, – объявил он невозмутимо, как и положено искусному рассказчику, делая вид, что не замечает, как все вокруг, от рыбаков с траулера, с суровыми, обветренными лицами, до девчушек в топиках, изо всех сил старающихся быть похожими на Пэрис Хилтон, умоляюще стиснули руки в надежде, что он продолжит свой рассказ – как дети, сгорающие от желания услышать волшебную сказку. Кивнув, Джим уже собирался исчезнуть в толпе, когда в зале вдруг зазвенел чей-то голос.
– Так что же случилось с Оуэном? Неужели ему суждено на всю жизнь остаться волком?
Я обернулась – догадаться, кому принадлежит этот кокетливый голосок, не составило никакого труда. Сара Мак-Доннел, в своем лучшем и самом соблазнительном наряде, одном из тех, что позволяют полюбоваться краешком трусиков, поскольку состоят из потертых джинсов, спущенных на бедра так низко, что остается только удивляться, на чем они держатся, и коротенького, едва прикрывающего грудь, топика. На ногах у нее красовались украшенные сверкающими стразами туфли на высоких каблуках. Глядя на Джима, Сара захлопала густо накрашенными ресницами и улыбнулась. Мне не раз случалось видеть, как она отрабатывает этот взгляд перед карманным зеркальцем в своем банке, когда там нет клиентов. Саре только-только исполнилось двадцать, она была хороша, как майский день, и при этом глупа, как пробка. Серьги в ее ушах выглядели так, словно она потихоньку отковыряла их-от стены какого-нибудь индийского ресторана.
Ладно, ладно… Возможно, я несколько сгустила краски, и она намного симпатичнее, чем я ее описала… К тому же о мертвых как-то нехорошо говорить плохо, верно? Прости меня, Матерь Божья. Но разве девушка не имеет права немного ревновать? И разве это такой уж непростительный грех, если она решила признаться в этом, уже догадываясь, как мало ей осталось жить на этом свете?
Как бы там ни было, Джим не клюнул на эту удочку, а когда ответил, то сделал вид, будто отвечает сразу всем, а не одной Саре. Привернув свое неотразимое обаяние, словно фитиль в лампе, он оставил бедняжку Сару в полной темноте, вместо этого обратившись к нам.
– У всех правдивых и достоверных историй есть начало, середина и конец, так что имейте терпение, – объявил он, и девушка в вылинявших джинсах удивленно вздернула брови. Все было ясно, как божий день. Похоже, до этой минуты ей просто не приходило в голову, что мужчине хватит духу сказать ей «нет», особенно когда она столь щедро обнажила свое тело. – Так что если кому-то интересно, что будет дальше, можете найти меня в одном из городков по соседству. Я пробуду в этих краях еще пару дней, – продолжал Джим, снова указав на джентльмена с азиатскими чертами лица, сидевшего у барной стойки. – Томо – видите его? Он что-то вроде моего… как бы это сказать? Импресарио? Нет, наверное, правильнее всего будет назвать его моим менеджером, потому что Томо, как стрелка компаса, всегда показывает, где меня можно найти. Верно, Томо?
Томо, слегка повернув голову, улыбнулся, но я заметила, что особой убежденности в этой улыбке не было. То, что раньше мне показалось джинсовой курткой, теперь больше смахивало на штормовку на манер той, что носят рыбаки, со множеством карманов, куда они суют крючки, поплавки и прочую мелочь. Я обратила внимание, что туго набитые карманы куртки оттопыриваются, будто в них хранится что-то тяжелое. Сама штормовка оказалась грязно-бурого цвета. Обращенный к Джиму взгляд ясно говорил, что Томо мечтает только об одном – поскорее убраться отсюда, правда, я не могла понять почему. Пару раз я заметила, что он украдкой разглядывает меня. Но тогда я не придала этому особого значения. Внезапно сообразив, что внимание всех собравшихся в зале обращено к нему, желтолицый друг Джима отвесил толпе преувеличенно низкий поклон, взмахнув руками, словно танцор, которому случилось пропустить лишнюю рюмку.
– Это верно, леди и джентльмены, а также юноши и девушки, словом, все, у кого довольно смелости, чтобы послушать оставшуюся часть истории, – проговорил он голосом настолько тихим, что его можно было принять за детский, и это почему-то поразило меня. Этот парень совершенно не был похож на какого-нибудь китайского жулика. Судя по его выговору, я бы не удивилась, увидев его отирающимся в какой-нибудь забегаловке в самом центре Каслтаунбира, хотя по виду и манере вести себя он смахивал на точную копию Джима, правда сильно уменьшенную. Скорее всего, ему не больше двадцати пяти лет, однако выглядел он намного старше, как будто сигареты и выпивка оставили на его лице свой неизгладимый след еще с тех пор, когда ему стукнуло десять. – Трудно заранее точно сказать, где мы будем, однако что-то мне подсказывает, что через денек-другой у нас, возможно, возникнет желание навестить добрый город Эдригойл. Мне говорили, что там есть неплохая гостиница под названием «Старые мечи». Так что приходите… Приходите все, если будет желание. И приводите с собой друзей – тех, кто тоже не прочь послушать интересные истории.
С этими словами Томо взялся за старую фетровую шляпу и нахлобучил ее себе на голову. Я готова была поклясться, что слышу, как звякнула мелочь, которую благодарные слушатели накидали ему в шляпу. Ребятишки захихикали. Потом, бросив в сторону Джима еще один пронизывающий взгляд, он снова поклонился толпе.
– Хорошо сказано, старина Томо, – радостно крикнул Джим, одним глотком допив тепловатое пиво. – Спасибо, дружище. А теперь, достойные леди и джентльмены, когда вы услышали это объявление, позвольте поблагодарить вас за внимание и откланяться.
Еще не успев сообразить, что делаю, я сорвалась со стула.
Джим, вслед за своим менеджером пробиравшийся сквозь толпу к двери, вдруг оглянулся и посмотрел на меня. У Сары Мак-Доннел в этот момент было такое лицо, словно она готовилась сожрать меня заживо. Потом он шепнул пару слов на ухо Томо, и тот мгновенно изменился в лице – будто кто-то хлестнул его по губам. Он с недовольным видом прошипел что-то Джиму в ответ, но Джим жестом приказал ему замолчать, повернулся и стал пробираться ко мне, а Томо медленно двинулся к двери – лицо у него было, как у рыбы, которую вытащили на берег, да так и бросили гнить в траве.
– Я все спрашиваю себя: вас двое или ты обладаешь свойством оказываться одновременно в двух местах? – поинтересовался он, невозмутимо подсев к нашему столику. Разрешения он, само собой, не спрашивал. Рошин вытаращила глаза – я не успел наступить ей на ногу, – а Ифе между тем беспечно купалась в той ауре неприкрытой сексуальности, которая волнами исходила от него. Аура эта ощущалась настолько сильно, что даже собаки за дверью, почувствовав ее, возбудились не на шутку. Сестра даже подняла руку, чтобы поправить волосы, чего раньше никогда не делала, во всяком случае, в присутствии мужчины.
– Если даже другая «я» топчется за дверью, ты вряд ли об этом узнаешь, если намерен сидеть здесь, верно? – бросила я в ответ, преисполнившись гордости за себя. Ловко я его отбрила, верно? – Каким ветром тебя занесло сюда? Явился промочить горло? Или у тебя работа такая – вышибать из города всяких шведов?
В ответ он только ухмыльнулся.
Тут Рошин не выдержала.
– О чем это, ради всего святого, вы толкуете?! – взорвалась она.
– Обычная шутка, мисс, просто очень личная, – объяснил Джим, не глядя ни на кого, кроме меня. Он смотрел мне в глаза… в точности как делал это весь вечер. Еще не коснувшись его руки, я уже заранее знала, что этим вечером стану безжалостно измываться над Финбаром – и от одной этой мысли мне заранее стало тошно. Мои сестры, словно сговорившись, вылезли из-за стола и принялись искать свои сумки – с такими оскорбленными лицами, словно я велела им проваливать. Ифе заговорщически подмигнула. Рози, одним залпом опрокинув в горло обе наши пинтовые кружки, свою и мою, на прощание шутливо взъерошила мне волосы и направилась к дверям.
А взгляд этих глаз, цветом напоминающих кленовый сироп, ни на мгновение не отрывался от моего лица.
– Значит, очень шустрый, да? – спросила я, но лишь для того, чтобы увидеть, как его слушатели один за другим расходятся. Ответ на этот вопрос я и сама знала.
Как знала и то, что, когда утром раздастся звонок к началу урока, сфинксу придется управляться с моими учениками без моей помощи.
Стоит ли рассказывать тебе об этой ночи?
Да, пожалуй, нужно – хотя ты и сам мог бы догадаться, что между нами произошло, верно? Ладно, слушай – и покончим с этим поскорее. Однако если ты вообразил себе, что Джим вынудил меня томиться за столом, кидать в его сторону томные взгляды и умолять снизойти до меня, то ты ошибаешься… и вдобавок сильно ошибаешься, уж ты мне поверь. Потому что все было совсем не так: что он по-настоящему умел делать – причем лучше всех на свете – это просто слушать, как вы объясняете, что от него требуется, и молчать – молчать до тех пор, пока вам обоим не становилось ясно, что он вот-вот готов сдаться, но так, как будто это было предопределено с самого начала.
Мы сидели у меня на кухне. Я приготовила две большие кружки кофе и уже собиралась добавить молоко, прежде чем мне в голову пришло спросить – может, он предпочитает чай? Пока я без умолку трещала, рассказывая ему обо всем, что приходило в голову: о том, что одна моя младшая сестренка без ума от радио, а вторая, похоже, вообразила себя, черт возьми, вторым Робертом де Ниро в «Таксисте», Джим по большей части молчал. Я заметила, как он пару раз бросил взгляд через плечо, словно опасался, что мы не одни. Потом, то и дело украдкой поглядывая на себя в зеркало и машинально поправляя волосы, я принялась рассказывать ему о тетушке Мойре и о ее новом увлечении разной религиозной символикой, которой она уже захламила дом. Наверное, я даже отпустила пару шуточек на ее счет… Впрочем, сейчас уже не помню.
Единственное, что я помню отчетливо, – как он потянулся и коснулся моей шеи.
Это было всего лишь легкое прикосновение, не больше, а потом он протиснулся мимо меня, чтобы занять мое место. Случись это сейчас, мне наверняка пришел бы на память пес, который метит свою территорию прежде, чем ввязаться в драку. Впрочем… думаю, Джим был достаточно умен, чтобы не наброситься на меня сразу – иначе я бы уже через минуту оказалась прижатой к стене, а он бы расстегивал «молнию» на джинсах, как это сделал Финбар, в самый первый раз пригласив меня пообедать вместе. Вместо этого Джим принялся с улыбкой разглядывать мою коллекцию глиняных фигурок. Я вспыхнула. Статуэток было множество – своего рода тотемы тех мест, куда я переберусь, когда уеду наконец из этого чертова города… Хотя я уже догадывалась, что это одни слова и никуда я не уеду.
Статуя Свободы с фальшивым зеленоватым налетом, какой всегда бывает на бронзе, Колизей и даже казавшаяся кружевной Эйфелева башня выстроились в ряд на подоконнике вместе с латунным кубком – призом, который мой отец еще мальчиком получил за победу в чемпионате по хоккею на траве. По-моему, он гордился этим кубком больше всего на свете и никогда не упускал случая похвастаться своим трофеем – в точности как какой-нибудь древний кельт головами убитых врагов. Дверцу холодильника украшали открытки с видами Мальорки и наши с сестрами снимки, на которых мы, держа в руках сигарету, высокий бокал с коктейлем или шикарную зажигалку, неловко позировали перед фотоаппаратом. Стыдно сказать, но там было и несколько открыток с изображением старого доброго Тутанхамона – не знаю, зачем я их тут повесила, наверное, просто так. Джим улыбнулся. Я вдруг обратила внимание, какие белые у него зубы. Он так и не сделал попытки поцеловать меня, а я… я, по-моему, начала потихоньку приходить в себя и впервые задумалась. Три раза звонил Финбар – но я упорно не брала трубку.
– А где же Висячие сады в Вавилоне, что-то я их тут не вижу, – поинтересовался Джим. – По-моему, их тут явно не хватает.
Я сцепила пальцы.
– Ах да… Ну конечно, я о них просто забыла. Впрочем, ты ведь, наверное, в курсе, что теперь их некому поливать?
Он сел за стол, устроившись напротив меня. От его одежды сильно пахло машинным маслом, а дыхание отдавало пивом.
– Как тебя зовут? – спросил он вдруг.
Я еще успела беззвучно выдохнуть «Фиона», а в следующее мгновение он уже целовал меня.
Кажется, я уже упоминала о том, как странно себя чувствовала этим утром, когда он разглядывал меня через дорогу. Я поймала на себе его взгляд… ощущение было непривычное, словно я раздета – и одновременно в полной безопасности. Помножь это на бесконечность и, может быть, ты поймешь, что я имею в виду.
Джим не спеша стащил с меня одежду, но не позволил мне раздеть его. Я видела, как блеснули его зубы, когда он расстегнул «молнию» у меня на юбке, стянул с меня блузку, а вслед за ней и футболку, как снял у меня с ног мои лишенные даже намека на сексуальность туфли – при этом мягко отводя в сторону мою руку всякий раз, когда я пыталась ему помочь. Наконец с этим было покончено – я лежала, глядя на него, и думала, сколько же раз он делал это… А то, что раздевать женщин для него дело привычное, можно было не сомневаться – ловкие движения его рук отличались той прозаической отточенностью, что напоминали какой-то ритуал. Наверное, я уже тогда знала ответ на этот вопрос, но меня это ни чуточки не волновало. Ей-богу, мне было все равно.