Текст книги "Дорогой Джим"
Автор книги: Кристиан Мерк
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)
Однако когда речь зашла о Джиме, весь этот церемониал был перекроен заново еще до того, как его тело успело остыть.
Мы, конечно, заранее знали, что и в последний путь этот чертов ублюдок отправится не так, как все нормальные люди, – поняли это, когда в город начали прибывать скорбящие, с мрачными лицами и фанатично горящими глазами. Конечно, немало было и таких, кто явился из чистого любопытства, прослышав про «кровавый след», который наш не в меру сексуальный seanchai оставил после себя в графстве Корк. Ходили упорные слухи, что с ним разделались «три сестры» из местных. Сплетни разлетались, как горячие пирожки. Похороны собирались транслировать по местному телевидению. Ну и потом… Люди же имеют право знать? Наверное, именно по этой причине микроавтобусы с журналюгами с местных каналов так запрудили площадь, что там яблоку негде было упасть. Джонно, всегда державший нос по ветру, мигом поднял цену на пиво вдвое и, думаю, сколотил в этот день небольшое состояние, обслуживая всех этих парней и рассказывая им байки о «мяснике из Каслтаунбира», способного очаровывать девчонок до полной отключки. Благодаря этому он умудрился даже попасть в газеты – вырезав статью со своей фамилией, он вставил ее в рамочку и с гордостью повесил на стену над барной стойкой. Держу пари, она до сих пор еще там.
Однако чаще всего в эти дни на улицах Глендариффа попадались молоденькие девчонки с опрокинутыми лицами и скорбью в глазах, слетевшиеся сюда, чтобы проводить в последний путь человека, который «так и остался непонятым». Старая миссис Кримминс первая обратила внимание на то, что речь идет не просто о кучке каких-то малахольных. В среду, еще до отпевания, поливая свои нарциссы, она заметила, как мимо ее дома проходит поток женщин. Большинство явились с рюкзаками и бутылками воды в руках – и ни у одной не было при себе достаточно денег, чтобы снять номер в гостинице хотя бы на одну ночь. Все они, не сговариваясь, именовали покойного не иначе как «дорогой Джим» – это прозвище прилипло к нему намертво, затем его подхватили газеты, и оно, так сказать, стало визитной карточкой нашего города, к вящему неудовольствию местных жителей.
– И разговаривают они как-то странно, – твердила миссис Кримминс Джонно, от которого я, кстати, и услышала об этом. – В глаза не смотрят… и видно, что мыслями витают где-то далеко. Аж мороз по коже! Ни за что не пустила бы на порог ни одну из этих чокнутых хиппи – хоть ты меня озолоти!
Но тоненький ручеек скорбящих, двигающийся по дороге к городу, очень скоро превратился в бурный поток. Ощущение было такое, словно все племена из колена Израилева, махнув рукой на Египет, двинулись прямиком в наш город. Брона уже успела посадить в кутузку двух четырнадцатилетних девчонок за то, что те решительно отказались разойтись, а вместо этого приковали себя наручниками к фонарному столбу прямо перед зданием гарды – все потому, что им, видите ли, пришло в голову, что тело Джима лежит на столе в полицейском морге. В действительности же то, что еще недавно было Джимом Квиком, ныне обреталось в холодильнике порта (сделано это было именно для того, чтобы обмануть стекавшихся в город паломников). Три женщины разбили что-то вроде лагеря прямо возле дома отца Мэллоя, чтобы с утра пораньше занять лучшие места в похоронной процессии. Да-да, ни больше ни меньше. Просто цирк какой-то! Так что если люди считали, что сестрички Уэлш «малость спятили», то, получается, настоящих-то чокнутых они никогда не видели.
В последний день, который Джиму предстояло провести на нашей бренной земле, церковь была так забита народом, что Броне пришлось послать в Кенмар за подмогой. Прибыли пять патрульных машин. Каменные ступеньки, ведущие с главной улицы к массивной дубовой двери церкви, едва не подламывались под тяжестью народа – зареванные бабульки, девчушки с намалеванными на щеках цветочками, фоторепортеры, пихающие друг друга локтями, чтобы сделать удачный кадр. Мэри Кэтрин Кремин выпросила у отца его лучший фотоаппарат с телескопическими линзами, достаточно мощными, чтобы разглядеть прыщик на щеке отца Мэллоя.
Посоветовавшись, мы с сестрами решили не ходить. Учитывая, что все последние дни всех нас с утра до вечера допрашивали – похоже, полицейские еще не потеряли надежды уговорить нас сознаться, – мы подумали, что так будет лучше. Мы стояли насмерть – хотя бедняжка Фиона так рыдала на допросах, что, по-моему, полицейские решили, что это именно она разделалась с Джимом.
Однако когда настала суббота, я почувствовала, что соблазн слишком велик.
– У нас молоко закончилось, – объяснила я сестрам, которые несли караул под окнами коттеджа, отбивая атаки любопытных, стремившихся туда пролезть. – Я только туда и обратно, – соврала я. Нацепив бейсболку, оставленную кем-то из заокеанских ухажеров Ифе, я уселась на велосипед и покатила в ту сторону, откуда слышался гомон толпы. Ощущение было такое, словно я оказалась возле Колизея в тот час, когда наступает время кормить стаю голодных львов, – по спине у меня забегали мурашки вдвое крупнее тех, что появлялись, стоило мне только представить себе Джима лежащим в гробу. Какие-то пожилые супруги сфотографировали меня пару раз, когда я проезжала мимо них. На мгновение я даже пожалела, что тут нет Джима – пусть бы шепнул им на ушко то же самое, что тому громиле шведу, – и тут же устыдилась себя. Почему Эвви не отвечает на мои эсэмэски? Когда из-за угла вынырнула церковь, я как раз гадала, что из себя представляют девчонки в Сочи, куда укатила Эвви. Я молила Бога о том, чтобы они были страшны, как смертный грех.
Тетушку Мойру я заметила не сразу.
Это случилось, только когда я, пробравшись в церковь через заднюю дверь возле того места, где обычно хоронили монахинь, обратила внимание на все еще пустующий алтарь. Сквозь витражные стекла струился яркий свет, выхватывая из темноты белый гроб – такой же безупречно чистый, как Джимов «винсент». Отец Мэллой, нагнувшись, старался успокоить какую-то женщину, которая, рухнув возле него на колени, беззвучно молилась.
– Пожалуйста… прошу вас, – бормотал он. – Пора начинать. Пойдемте… я вас провожу.
Моя тетка нарядилась в траурное платье – настолько черное, что все вороны в городе наверняка обзавидовались бы. Лица ее мне не было видно – оно оказалось закрыто такой плотной вуалью, что издали походило на погребальную маску. И все-таки, несмотря на это, увидев, что она повернулась в мою сторону, я благоразумно юркнула за угол.
Потом отец Мэллой, распахнув двери, пригласил собравшихся войти – и я услышала топот, как будто в церковь ворвалось стадо слонов. Интересно, долго ли я проживу после того, как кто-то из обожательниц Джима застукает меня здесь, гадала я. В «Южной звезде» уже появилось несколько статей под броскими заголовками «ГАРДА ОКАЗАЛАСЬ БЕССИЛЬНА НАПАСТЬ НА СЛЕД КРОВАВЫХ УБИЙЦ». Ей вторила выходившая в Дублине «Айриш миррор», уже успевшая окрестить нас «СЕСТРАМИ СТИЛЕТТО». [29]Конечно, ни единой улики, позволившей бы обвинить или хотя бы заподозрить нас, не было – Ифе, благослови ее Бог, об этом позаботилась. А тот мужчина, что выгуливал собак неподалеку от места, где произошло убийство, как выяснилось, ничего не видел. Кроме того, сразу же после того, как мы уехали, пошел дождь, смывший все следы, а заодно и наши отпечатки пальцев.
Фиона подробно описала мне ту женщину из коттеджа – Келли, кажется. Мне показалось, я заметила ее в толпе, когда, надвинув на лицо бейсболку, шмыгнула к своему велосипеду. Она была очень хороша собой – черное шелковое платье до щиколоток, залитое слезами лицо, словом, типичная героиня какой-то оперы. Стоит ей только заметить меня, и мне конец, успела подумать я. Келли сочувственно пожала тетушке Мойре руку, и отец Мэллой приступил к отпеванию.
Но подлинное безумие началось после того, как закончилась похоронная служба.
Видишь ли, Джим стал в Каслтаунбире яблоком раздора еще до того, как Брона, спохватившись, приступила наконец к исполнению своих обязанностей. Мнения местных на его счет разделились. Его приятель Томо, как выяснилось, успел уже засветиться в тюрьмах не только Корка, но и Дублина, иначе говоря, имел криминальный список длиной с милю. Поговаривали, что они с Джимом вместе учились в школе, да только не в обычной, а в исправительной – но проверить, так ли это, не удалось. Жутким историям об изнасилованных и зверски убитых девушках верили далеко не все – в особенности много сомневающихся было среди тех, кто сидел в пабе, когда Джим рассказывал ту легенду о волке, и кто попал под очарование его медоточивого голоса. Все это означало, что об упокоении на кладбище Глибе и речи быть не может. То же самое относилось и к другому погосту, в пределах городской черты. Слухи о массовых убийствах сделали-таки свое дело – очарование главного подозреваемого изрядно поблекло. В конце концов кое-как удалось принять компромиссное решение.
Кладбище Святого Финнеаса очень старое – с одной стороны оно вплотную примыкало к дороге, вдобавок там почему-то не было церкви. Оно выглядело древним, еще когда мы были маленькими, а прошедшие годы не добавили ему привлекательности. Поскольку Джим, насколько можно было судить, не оставил после себя безутешных родственников, мэр объявил, что его многочисленные поклонники могут в складчину приобрести могильную плиту, под которой и упокоится их кумир. Поговаривали, что многие «спонсоры» пожелали остаться неизвестными. Кстати, таких было немало по всей стране. Проклятье, думала я про себя… Сколько же раз он пересказывал эту историю о волке-оборотне? Но когда сотни рыдающих женщин едва не передрались за честь взвалить себе на плечи белоснежный гроб, перекрыв все движение в Каслтаунбире, отцы города мигом пожалели об этом решении.
Многочисленные телекамеры сопровождали скорбную процессию на всем пути, пока та, просочившись сквозь узкие кованые ворота, двинулась дальше. Я благоразумно убралась из церкви еще до окончания службы и, оборудовав себе наблюдательный пункт в кустах возле коттеджа Ифе, разглядывала их в бинокль. Желающих бросить горсть земли в могилу Джима оказалось так много, что в воздухе клубилось целое облако пыли, не дававшей мне разглядеть, что там происходит. От горестных женских воплей в жилах стыла кровь – так кричат стервятники, когда кружатся над падалью. Убей ее или займись с ней любовью, малыш Джимми, качая головой, подумала я. Похоже, этим бедолагам не столь уж важно, кого из них ты выберешь, верно? Толпа скорбящих стала понемногу редеть только с наступлением темноты, когда опустившиеся на город тучи разразились дождем, немного прибившим на дороге пыль.
Однако кое-кто еще остался – даже на расстоянии я могла различить в бинокль знакомые лица. Две девчушки, на вид не старше двенадцати, благоговейно ровняли землю перед надгробием. И опять мне на ум пришли столь любимые Фионой фараоны… Наверняка их похороны сопровождались подобным же безумием. Какая-то женщина, воткнув в землю свечу, зажгла ее. Ветер дергал ее за юбку, заставляя ту обвиваться вокруг костлявого тела, но бедняга, похоже, ничего не замечала. Спички одна за другой гасли у нее в руках – она все чиркала и чиркала. Наконец свечка загорелась, и она ушла.
И вот возле свежей могилы осталась только одна женская фигура.
Она стояла ко мне спиной – снова опустившись на колени, как будто проклинала Бога, во второй раз отнявшего единственное, что у нее оставалось. Потом, словно почувствовав на себе мой взгляд, женщина подняла вуаль и обернулась. Я поспешно заползла обратно в кусты.
Но тетушка Мойра успела заметить меня. Знаю, что успела.
И с тех пор я расплачиваюсь за это.
Странная штука – время. Говорят, оно лечит, но это не так. Время помогает забыть какие-то подробности. Думаю, за эту милость нужно благодарить природу.
Поначалу люди, казалось, не могут даже толком вспомнить, что, в сущности, произошло – даже при том, что были тому свидетелями. Скольких женщин все-таки убил Джим? Трех? Или только двух? Какого цвета были у него глаза: орехового, как утверждало большинство, или все-таки зеленого? Вопросы, вопросы… А пройдет еще немного времени, люди забудут подробности, и тогда на свет появится еще одна легенда. Держу пари, так случится и с «сестрами-убийцами Уэлш», потому что в конечном итоге с нас были сняты все подозрения. После четырех недель мучений, когда нас по очереди таскали в участок, где мы до дыр проглядели обои, и возили в Корк, на допрос к высшим чинам, копы наконец сдались и оставили нас в покое.
Брона, благослови ее Бог, догадывалась, конечно, что это наших рук дело, но помалкивала. Впрочем, большинство местных, думаю, тоже. Все это в конечном итоге привело к тому, что мы втроем приобрели репутацию женщин, с которыми лучше не связываться. Моя прежняя, в качестве сексуальной стервы, поблекла в лучах новой «славы». Мифический ореол прилип к нам намертво – поэтому мы только кивали и отмалчивались.
Но всему когда-то приходит конец – телекамеры и любопытствующие убрались с нашего заднего двора, где покорно месили грязь несколько месяцев подряд. Правда, мальчишки украдкой перешептывались нам вслед, когда мы проходили по улице, но все-таки не так, как раньше, когда каждый готов был вывернуть шею, лишь бы поглазеть на нас. Теперь же они просто старались не встречаться с нами глазами. Фиона даже сказала, что многие в городе уверены – мы все трое обладаем какими-то темными магическими чарами. Лично мне это осточертело: все, чего я хотела, – чтобы поскорее вернулась Эвви.
Однако над памятью тетушки Мойры время было не властно.
– Повредилась в уме, бедняжка, – примерно так Джонно пытался втолковать мне, что происходит. Просидев на могиле Джима почти неделю, она слегла с тяжелым воспалением легких и с тех пор отчаянно кашляла. Мы с сестрами до смерти боялись столкнуться с ней во время наших вылазок в город, но, к счастью, Бог миловал – этого не случилось ни разу. Однажды, оказавшись возле ее дома, я углядела в окне табличку «ПРОДАЕТСЯ». Правда, пару недель спустя она исчезла, а потом я заметила, что бригада рабочих чинит дымоход, которым Мойра в последнее время пользовалась почти постоянно.
В те дни, когда у Фионы были уроки (ты ведь не мог серьезно думать, что директриса укажет на дверь местной знаменитости?), а Ифе развлекалась тем, что гоняла туристов с участка, который она приобрела на деньги, выплаченные страховой компанией за сгоревший «мерс», я пыталась разузнать, что поделывает наша дорогая тетушка. Называй меня психопаткой, чокнутой – меня, случалось, называли и похуже, и ничего, выжила. Но меня мучил один вопрос… Я хотела выяснить, почему за все это время она ни разу не появилась у нас перед домом, размахивая Библией и угрожая нам вечным проклятием? Знать бы, где она сейчас, и я бы успокоилась. Но ощущение, что она везде и нигде… Это сводило меня с ума.
С утра до вечера я, словно взбесившийся пограничник, прочесывала окрестности с биноклем в руках в надежде, что наткнусь на нее. Но что пугало меня сильнее всего, так это то, что Мойра больше не бывала на кладбище, которое теперь с утра до вечера было забито женщинами… Но это так, к слову.
Могила Джима всегда была завалена свежими цветами, а Броне пришлось даже выставить возле нее пост – на тот случай, если кому-то из почитательниц придет в голову умыкнуть могильную плиту. В конце концов она была вынуждена прикрыть захоронение бетонным блоком – лучше уж так, решила она, чем в один прекрасный день докладывать в управление, что кто-то уволок из могилы труп. Кому-то из доморощенных следопытов удалось обнаружить утопленный нами «винсент-комет» – выудив его из воды, они разобрали бедолагу на куски и распродали через интернет-аукционы. Последнюю реликвию – половинку трубки тормозной системы – кто-то намотал вокруг черепа, как терновый венок, после чего возложил на могилу Джима. Сколько черствых сандвичей с ветчиной я съела, любуясь этим «великолепием» в ожидании, когда же наконец припожалует свежеиспеченная вдова, уму непостижимо. Но она так и не пришла.
Как-то раз, в ничем не примечательный вторник, спустившись на заброшенный пляж возле Эйриса, я увидела, как на ветру полощется чей-то зеленый шарф.
Когда-то, давным-давно, мы втроем преподнесли его Мойре на Рождество, и с тех пор тетушка повязывала его на голову по моде пятидесятых годов. Подойдя поближе, я увидела ее – она копошилась в грязи под деревом, на том самом месте, где я воткнула нож в ее «дорогого Джима». На мгновение от ужаса я даже забыла дышать… но потом немного успокоилась. Искать тут было нечего. Возможно, подумала я, она поселилась в лесу и коротает время, сидя там, где испустил дух ее жених? Но даже тетушка Мойра вряд ли была способна на подобную чувствительность. До такого она бы ни за что не додумалась – даже если бы рехнулась окончательно. Я видела, как она крутилась там, как будто не могла найти местечко поудобнее. Нет, она точно что-то ищет, промелькнуло у меня в голове… При этой мысли меня едва не вырвало. Она ищет… и будет искать, пока не найдет. Но рыться тут бесполезно – копы облазили все окрестности вместе с бладхаундами [30]и то ничего не нашли.
Я поспешила убраться, пока она меня не заметила, отыскала велосипед и помчалась домой, как будто сам черт хватал меня за пятки. Что-то в том, как она возилась там, напугало меня даже сильнее, чем мысль, что ей удастся выяснить что-то, чего мы не знаем. В точности как краб… или какая-то мерзкая бесчувственная тварь, которая копошится возле своей жертвы, пока та не вылупится на свет.
– Слышали новость? – пару дней спустя спросила Ифе, взгромоздив два пакета с покупками на кухонный стол. – Джонно сказал, что Мойра уехала из города. Утром встретил ее на остановке, когда она с кучей чемоданов садилась в автобус до Дублина. Наверное, продала дом.
У меня точно гора свалилась с плеч. Кинувшись к Ифе на шею, я стала тормошить ее, как сумасшедшая.
– Дай я тебя поцелую! – завопила я. После чего принялась кружить ее в какой-то дикарской пляске, пока мы обе не повалились на стул. Конечно, мы не могли позволить себе купить новую мебель в коттедж, только заклеили скотчем самые заметные прорехи в обивке дивана. Всякий раз проходя мимо него, я вспоминала Джима. Не знаю, что чувствовала Ифе. А старушка Фиона, покачав головой, обычно прикуривала для нас троих сигареты.
Но прошла неделя или две, прежде чем я стала замечать, что Ифе с каждым днем возвращается домой все позже.
– Ты куда своих клиентов возишь – не в Нью-Йорк ли, случайно? – брюзгливо ворчала я, но моя сестренка только ухмылялась, отговариваясь тем, что нужно же, мол, кому-то работать, чтобы сводить концы с концами. Когда она думала, что я не смотрю, между бровей у нее залегала легкая морщинка – в точности как бывало у меня, когда я пыталась что-то скрыть. Так что я решила не давить на нее.
Надеюсь, ты порадуешься за меня, если я скажу, что мне удалось в конце концов связаться с Эвви. Как выяснилось, все это время она пребывала в объятиях какой-то архитекторши из Абхазии – «такой умной, такой чуткой, нежной, ты просто не представляешь!» В итоге мы поцапались, да так, что ни я, ни сестры не спали три ночи кряду.
Я вспоминаю тот последний вечер – было это, когда мы с сестрами пригласили Джонно на обед. Пока Фиона жарила принесенные им стейки, мы с Ифе вышли во двор подышать свежим воздухом. Наверное, я должна была бы заметить, что с ней творится что-то неладное… В ее поведении чувствовалось что-то странное, неестественное – но, с другой стороны, с того дня, как в нашу жизнь вошел этот ублюдок, все мы были немного не в себе. На Ифе была моя любимая кожаная куртка, та самая, с Оскаром Уайльдом на спине. Я слышала басистый хохот Джонно – Фиона рассказывала ему что-то, а он смеялся. Мне страшно не хотелось портить такой вечер… но было нечто такое, что мне следовало знать. Потому что, как я уже говорила, мне известно кое-что о свойствах времени. И меня обычно настораживает, когда что-то не сходится.
– Помнишь, ты в тот день вернулась к Джиму, – начала я, стараясь не смотреть на нее. – Тебя не было что-то уж очень долго… слишком долго, чтобы просто прихватить забытый нож.
Порыв ветра унес с собой ответ Ифе, так что мне пришлось спросить еще раз. На этот раз она даже попыталась улыбнуться, сделав вид, что ее все это забавляет.
– Я закатала ему рукав, – объяснила она, держа сигарету двумя руками, словно рассчитывая найти в ней опору. – Захотелось рассмотреть получше татушку у него на руке. Мне о ней рассказывала Фиона. Видишь ли, все описывали ее по-разному. А когда он взгромоздился на меня, то повертел ее у меня перед глазами – точь-в-точь мальчишка, решивший похвастаться своим скаутским значком. Только в этот момент он ударил меня – короче, я так и не успела ее рассмотреть. – Она всхлипнула. И тут до меня внезапно дошло – мы ведь ни разу не говорили о той ночи, только строили планы убийства, чтобы отомстить ему… за ту самую ночь. Ифе передернуло.
– Послушай, – торопливо перебила я, – тебе вовсе не обязательно…
– Нет, обязательно. Я хотела убедиться, что он на самом деле мертв, понимаешь? Поэтому я пошла и… ударила его. Не хотела, чтобы вся вина легла на вас двоих – ну, на тот случай, если старушка Брона вдруг резко поумнеет… – Она шумно выдохнула. – Так вот, это был вовсе не волк, если хочешь знать. Я имею в виду эту его татуировку. Вначале я вообще не могла разобрать, что это такое, мне даже пришлось стереть кровь, чтобы разглядеть ее хорошенько. А потом я вдруг поняла… Это были близнецы, два мальчика, державшиеся за руки. В лесу. Как в той его легенде, помнишь?
Мне вдруг вспомнилось другое лицо, частенько в последнее время не дававшее покоя, – смуглая кожа, два юрких глаза, следивших, чтобы никто не подобрался к нему слишком близко. Ассистент дьявола. Мужчина в старой фетровой шляпе, который делал вид, что ему вполне довольно той мелочи, которую швыряли ему после удачного представления.
– Томо, – прошептала я. – Правая рука Джима.
– И что?
– Томо на японском означает «друг», верно? – продолжала я. – Должно быть, Джим по-настоящему привязался к этому парню, раз решил сделать наколку в его честь. Как будто они действительно братья… братья-близнецы.
– Ну да, – нахмурилась Ифе. И затушила сигарету, даже не успев затянуться. – Но это, наверное, было до того, как он превратил его лицо в отбивную.
Я пишу все это – и мысленно проклинаю себя за то, что тогда же, еще до того как вернуться в дом, не сложила два и два вместе. А ведь от меня требовалось всего лишь не торопиться и хорошенько обдумать то, что я и так уже знала. Но что толку корить себя, когда поезд ушел, говорит Фиона. Может, она и права.
Ифе исчезла еще до того, как пожелтели первые листья.
Это произошло в четверг, да, точно, в четверг – потому что по четвергам я обычно езжу в город, чтобы зайти на почту и забрать письма. Отыскав ключ, я открыла почтовую ячейку и вытащила несколько смятых рекламных объявлений и какое-то письмо. Я уже собралась сунуть его в сумку, потом что-то меня остановило. Повнимательнее рассмотрела его – и вдруг все звуки вокруг меня точно ножом отрезало… я с головой окунулась в звенящую тишину.
Разорвав конверт, поспешно развернула письмо.
Начиналось оно довольно весело.
«Привет, девочки…»
Обратно в коттедж я мчалась с такой скоростью, что легкие у меня жгло огнем, как будто на них плеснули кислотой. На объяснения не было времени – ухватив Фиону за шарф на шее, я сунула письмо ей под нос и велела читать, потом хлопнулась на диван и обхватила голову руками. Я не осмеливалась даже смотреть на нее – ведь я видела глаза Ифе в тот вечер и догадывалась, что они пытались мне сказать. Сестра прощалась.
Фиона торопливо прочитала письмо. Потом провела по нему рукой, разглаживая смятый листок, и посмотрела на меня. Не знаю, сколько времени мне потребовалось, чтобы собраться с духом, но в конце концов я заставила себя встать. Подойдя к Фионе, я прочитала письмо еще раз. Ифе писала:
«Мне пришлось уехать. Не волнуйтесь за меня – особенно это относится к тебе, Рози, плакса несчастная, – это не навсегда. Но меня может не быть в городе довольно долго. Это никак не связано с вами. И я вовсе не чокнулась из-за того, что со мной сделал Джим, уверяю вас. Когда-нибудь я все вам объясню. А когда этот день придет, надеюсь, вы обе простите меня за то, что мне придется сделать.
А до тех пор молю Бога о том, чтобы наши родители присмотрели за вами, пока меня не будет рядом.
Люблю вас всем сердцем.
Ваша сестра, Ифе».
Наверное, я прочитала это письмо сотни раз – но смысл его и поныне остается для меня загадкой. Дни превращались в недели, недели – в месяцы, но всякий раз, когда я брала его в руки, оно звучало в моих ушах как последнее «прости» перед долгой, скорее всего, вечной разлукой.
Я тогда еще не знала, что за ним последует еще одно письмо.
Письмо, в котором не будет и намека на любовь.
XXI
Помнишь, я говорила, что я худо-бедно чувствую время. Можешь забыть об этом. Потому что, как выяснилось, я оказалась полной идиоткой. Время откалывает такие номера, которые нам и во сне не снились, – и плевать ему на тех, кто уверяет, что постиг все его тайны. А Гераклит вместе с Эйнштейном пусть молчат в тряпочку.
Потому что те три года, что мы провели без Ифе, превратились в вечность.
Мы с Фионой заперли ее коттедж. Тогда нам казалось, что это правильно. Фоторепортеры по-прежнему прочесывали лес вокруг – особенно в те месяцы, когда город наводняли туристы, и каждый юнец с мобильником в кармане считал своим долгом являться, чтобы надоедать нам. Крыша протекала все чаще, в результате большую часть ночи мы развлекались тем, что бегали по дому и расставляли повсюду тазы. Финбар, благослови Боже его жадную душонку, даже предложил нам за него вполне приличные деньги, но, по-моему, Фиона послала его подальше.
В итоге я собрала вещички и перебралась к Фионе, в ее «египетский храм» – всякий раз во время уборки приходилось напоминать себе быть поаккуратнее с ее безделушками. Фиона по-прежнему работала там же, где и раньше, – возможно, тебя это покоробит. Ничуть не удивлюсь, если ты сочтешь это чудовищным… Ну как же, убийца – и преподает в школе! Какой ужас, наверное, скажешь ты. Какое развращающее влияние на юные умы!
Все верно. Кстати, многие родители пытались воспротивиться, я имею в виду тех, кто в глубине души считал ее убийцей. Дональд Кремин, отец Мэри Кэтрин, как раз был одним из тех, кто твердил, что Фиона должна уволиться. Но нашлись и такие, кто просто нашептывал в ухо бедняжки миссис Гэйтли всякие глупости – насчет сексуальной распущенности, ведьмовских шабашей и прочей ерунды.
Единственное, чего они не приняли в расчет, это то, что у их детей тоже может быть свое мнение.
И хотя кое-кого из маленьких монстров, которых учила Фиона, родители под тем или иным благовидным предлогом забрали из школы, остальные просто сгорали желанием остаться: ну еще бы – иметь учительницей Джесси Джеймса [31]в юбке, разве не круто? При ее появлении они вытягивались в струнку. Кое-кто даже приставал к ней с просьбой дать автограф. В конце концов, незадолго до того, как события приняли другой оборот, она стала жаловаться, что самые прилипчивые взяли моду провожать ее домой из школы.
А по вечерам я молча смотрела, как сестра листает бесконечные рекламки турфирм и бюро путешествий – можно подумать, мы с ней решились бы уехать из города, не дождавшись возвращения Ифе. Мне кажется, это ее успокаивало – я имею в виду разглядывание картинок с развалинами древних храмов, полузанесенных песком. Но она упорно молчала. Впрочем, ей и не нужно было ничего говорить. Я и так слышала, о чем она думает, – слышала даже с другого конца комнаты. Потому что из нас троих Фиона всегда думала «громче» всех.
А я тем временем превратилась в настоящего специалиста по части умения часами болтать на коротких волнах. Совсем как прежде, скажешь ты. Но если раньше я с удовольствием трепалась с кем угодно – просто чтобы убить время, – то теперь все было по-другому. Вскоре у меня появилась своя шпионская сеть, охватывающая местность от Клонтарфа до Киллалы – появись в этих краях коротко стриженная блондинка на помятом «воксхолл-ройял» коричневого цвета, мои агенты мгновенно сообщили бы мне об этом. Среди них были даже несколько школьниц из Аберсвита – правда, это уже Уэльс, но в своих попытках отыскать Ифе я добралась и туда, а девчушки просто подслушали мои разговоры с капитанами и начальниками порта в Ливерпуле и Шербуре и пообещали дать мне знать, если она появится в тех краях. Я так увлеклась, что даже бросила курить, представляешь? От сидячей работы набрала несколько фунтов – правда, Фиона сказала, что полнота мне идет, а я за это пообещала выдрать ее ремнем. С тех пор как уехала Эвви, у меня пропало всякое желание нравиться. Я даже подарила всю свою косметику двум тоненьким, как тростинка, девчушкам из школы Пресвятого Сердца – они пришли в такой неописуемый восторг, что едва не задушили меня в объятиях. Из дома я выходила только купить кое-что из продуктов и тут же мчалась обратно – к своему приемнику, поскольку лишь там чувствовала себя в безопасности.
Но все было напрасно. Ифе как сквозь землю провалилась.
Кроме того, случилось и еще кое-что – только заметила я это много месяцев спустя. В моем коротковолновом мире кого-то явно не хватало.
Страж Ворот, тот самоуверенный тип, знавший о Джиме больше всех нас, вдруг куда-то пропал. Я крутила рукоятку, меняя частоты, даже попросила других радиолюбителей дать мне знать, если они обнаружат его в другом диапазоне.
Все оказалось напрасно. Он как в воду канул. Я уж грешным делом подумала, не был ли это сам Джим, вздумавший поиграть с нами в прятки?
– Наткнулся тут на днях на одного типа, очень похожего на того, о котором ты говорила, – утверждал живший в Брайтоне один из самых стойких моих поклонников. – Представляешь – вылез в эфир и принялся рассуждать о природе зла! Какой-то чокнутый, ей-богу! А потом вдруг начал играть на пианино. И так без конца. Что играл? Кола Портера, [32]по-моему, его вещь «Все пройдет». Я все ждал, что он еще скажет, но так и не дождался, просто выключил приемник, и все.
Может, я бы и поверила, если бы услышала об этом от кого-то другого, а не от этого пустобреха, вечно моловшего всякий вздор, лишь бы иметь возможность слышать мой голос. К тому же Страж Ворот не произвел на меня впечатление меломана. Этот парень явно был из тех, кто музыку собственного голоса предпочитает любой другой.