Текст книги "Дорогой Джим"

Автор книги: Кристиан Мерк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Брона какое-то время сторонилась нас, но потом снова стала разговаривать как ни в чем не бывало. Дело против Джима и Томо еще не успели закрыть, однако ни об убийствах, ни о случаях сексуального домогательства в наших краях больше не слышали. И хотя доказательств по-прежнему не было, все местные уверились, что это их рук дело. С тех пор Джонно стал каждый год устраивать на городской площади благотворительную акцию, все средства от которой идут родственникам жертв. Он неизменно приглашал и нас с Фионой – сомнительная честь, конечно, но мы делали это ради него. Всякий раз он предлагал угостить меня пинтой – за счет заведения, разумеется, а я так же неизменно отказывалась. Если ты помнишь, тетка Мойра после гибели Джима разогнала всех своих постояльцев и больше уже не сдавала комнаты. Миссис Кримминс, воспользовавшись этим, взялась приютить всех у себя и вскоре была вынуждена пристроить к своей гостинице новое крыло. Дела ее резко пошли в гору – неудивительно, что теперь она при всяком удобном случае выказывала нам подчеркнутое уважение. «Никогда не любила этого типа», – повторяла она.

Итак, понемногу все утряслось – ну, насколько это вообще возможно в таком тихом маленьком городишке, как наш. Небось думаешь, что на этом все и закончилось, верно? Две чокнутые сестрицы, готовые перевернуть небо и землю в поисках третьей – чтобы только не думать о своей любящей тетушке, так? Как в кино, да? Только уж очень дерьмовый получился фильм!

Время – на редкость забавная штука. Кружит вокруг тебя, шутит с тобой разные шутки… порой это просто невозможно объяснить. Потому что спустя три года после того, как пришло прощальное письмо от Ифе, мы обнаружили в почтовом ящике еще одно, в конверте из плотной хлопчатой бумаги. На конверте был указан адрес отправителя:

«1, Стрэнд-стрит, Малахайд, Дублин».

Судя по штампу на конверте, письмо вначале отправили по прежнему адресу Ифе, а уже потом переслали Фионе – так что я сразу сообразила, что оно не от нее. Имени получателя не было – один лишь почтовый адрес. Не обращая внимания на любопытные взгляды соседей, я поспешно вскрыла конверт. «Мои дорогие» – так оно начиналось.

«Надеюсь, это письмо застанет вас в добром здравии. Сразу перехожу к делу, поскольку мне неприятно об этом писать, и к тому же не хочется зря тратить время. У меня имеются доказательства, что вы – все трое – замешаны в убийстве моего дорогого Джима. Но если вы думаете, что я буду рада, если вас арестуют, то ошибаетесь. Нет, сейчас у меня на уме совсем другое. У меня обнаружили рак – доктора говорят, что жить мне осталось недолго. Месяц, не больше – и то, если повезет.

Так вот, предлагаю вам сделку: вы, все трое, приезжаете в Дублин и ухаживаете за мной до последнего моего дня. В конце концов, кроме вас у меня никого нет. Окажите мне эту последнюю услугу – или же все улики лягут на стол гарды. На тот случай, если вы вдруг решите, что я блефую, я положу в конверт одну из улик, доказывающих ваше участие в убийстве. И это только одна – а у меня их несколько. Вы, девочки, не потрудились убрать за собой. Адрес – на конверте. Приезжайте сразу же, как получите это письмо. Ну а если вы этого не сделаете… что ж, я сама навещу вас – в дублинской тюрьме. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что я это сделаю? А, мои дорогие?

Крепко целую вас всех.

Ваша тетушка Мойра».

Улика? Одна из улик?! Я уже ни о чем не думала – просто сделала, как она сказала. Привычка, оставшаяся с детства. Я лихорадочно разорвала конверт, и что-то упало мне на ладонь. Вещица, на которую я смотрела всякий раз, когда клятвенно обещала своему организму, что это последний раз, когда я травлю его дымом.

Господи… Моя собственная зажигалка, та самая, с черепом и скрещенными костями, которую я когда-то давно выиграла в покер. Старая чертовка завернула ее в полиэтиленовый пакет и вложила в конверт. К ней еще прилипли крохотные комочки земли. Я даже не помнила, чтобы теряла ее, не говоря уж о том, чтобы догадаться, что выронила ее возле тела человека, в которого всадила нож. Когда же я пользовалась ею в последний раз? Я попыталась прокрутить в памяти три прошедших года… но очень скоро бросила эту мысль. В тот день у меня была сумка. Что же еще попало в руки Мойры? Первое, что пришло мне в голову – со всех ног бежать предупредить сестру. Я уже схватилась за велосипед. И тут же выругала себя за это.

Не обращая внимания на любопытные взгляды соседей, я прикидывала, что будет, если я просто порву письмо, ничего не сказав Фионе. Возможно, все это – не более чем блеф, выдумка полубезумной женщины, от горя утратившей и те жалкие остатки ума, которые у нее когда-то были. Может такое быть? Конечно! Но потом в душу мою закрались сомнения. Вероятно, наши отпечатки остались на чем-то таком, о чем мы даже и не вспомнили… на пуговицах рубашки Джима, к примеру. Но разве копы не нашли бы их еще тогда, три года назад? Голова у меня гудела, точно фен для волос. Добежав до дома Фионы, я толкнула дверь и ворвалась в квартиру, размахивая письмом, как ненормальная.

Увы… моя ненаглядная сестрица была не одна.

Фигура, развалившаяся на диване, куталась в какой-то причудливый балахон, по виду смахивающий на старую форму пожарного. При моем появлении странное существо и не подумало встать. Я уже открыла было рот, чтобы поинтересоваться у Фионы, неужто кто-то из местных добровольцев вызвался помочь нам заново отстроить сгоревший коттедж, и тут же захлопнула его. Подойдя поближе, я вдруг сообразила, что за бабочка прячется внутри этого невообразимо уродливого кокона. А я шагнула вперед, почувствовав вдруг, как меня захлестнула мощная волна любви и одновременно такой бешеной злости, что даже не стану пробовать все это описать. Потому что в этот момент сидевшая на диване фигура подняла голову, и на губах ее мелькнула слабая, до боли знакомая улыбка.

– Что – небось явилась предупредить, что у меня проблемы, верно? – усмехнулась Ифе.

Какое-то время мы все втроем потрясенно молчали. Ни воплей радости, ни особой злости – ничего этого не было. Молча подобрав с пола письмо, я уселась, постаравшись устроиться как можно дальше от Ифе. Надо было что-то сказать – но мне, как на грех, ничего не приходило в голову. Я не закрыла за собой дверь, и сейчас она слабо поскрипывала на ветру. Фиона, не дожидаясь, пока я попрошу, налила мне чашку чаю – я взяла ее без колебаний. Нужно же что-то делать, пока мозги встанут на место, верно?

– Наверное, я должна многое вам объяснить… сама знаю, что просто обязана это сделать, – наконец обронила моя близняшка, уставившись в пустую чашку.

– Пятьдесят пять центов, – старательно притворяясь спокойной, бросила я в ответ.

– Рошин… – одернула меня Фиона – в точности как когда-то делала наша покойная мать.

– Тебе всего лишь и нужно было, что раскошелиться на какие-то жалкие пятьдесят пять центов, – не слушая ее, продолжала я. – Ровно столько, сколько стоит марка на конверте. Неужели так трудно было черкнуть пару слов, чтобы мы тут не сходили с ума, а? Что – у тебя руки бы отвалились, если б ты это сделала? Марку лизнуть лень было? Так дождалась бы, когда пойдет дождь, черт возьми, он бы сделал это за тебя! И все было бы в порядке!

– Рози… – начала Ифе. И тут обратила внимание на конверт, который я по-прежнему держала в руках. – Могу я по крайней мере спро…

– Ни черта ты не можешь! – отрезала я, едва удерживаясь, чтобы не разреветься… правда, не могу сказать, что преуспела в этом. – Думаешь, нам тут сладко приходилось – мне и Фионе – когда все местные чуть ли не в лицо называли нас убийцами?! Смылась, оставив нас вдвоем расхлебывать эту кашу! Кстати, можно узнать, где ты пропадала, сестренка? Жарилась на солнышке, да? Где-нибудь на юге Франции со своим приятелем-футболистом? Или с тем парнем, бельгийцем, который все приставал к нам, предлагая научить свистеть?

– Мне пришлось уехать, чтобы позаботиться кое о чем.

Вот и все объяснение, которым удостоила нас Ифе. После чего поплотнее закуталась в свое жутковатое рубище – точь-в-точь какой-нибудь зеленый салага под взглядом строгого сержанта во время поверки. Фиона предупреждающе тронула меня за плечо – я сделала вид, что не заметила. «Может, я и не имею никакого понятия о времени, – сердито думала я, – но все-таки не настолько тупа, чтобы не заметить те три года, когда мы с Фионой старательно делали вид, что все в порядке – и это в буквальном смысле слова сидя на пороховой бочке». Трясущимися руками я складывала в несколько раз кусочек бумаги, который все еще держала в руках, пока он не стал походить на какое-то дьявольское оригами.

– Что ж, остается надеяться, что ты все-таки нашла время нанести тетушке Мойре визит, – наконец пробормотала я. – Это и есть то, что ты имела в виду, когда писала, что просишь «простить тебя за то, что собираешься сделать»? Я угадала? Ты выследила ее и спалила ее дом вместе с нею? Или придумала что-нибудь пооригинальнее?

– Все, довольно! – вмешалась Фиона. По-моему, несмотря ни на что, она была действительно шокирована, когда я высказала все это вслух. Впрочем, готова поспорить, что втайне она и сама уже подумывала об этом – иначе с чего бы ей так возмущаться, верно?

– Нет, ничего такого, – пробормотала Ифе, потянувшись, чтобы взять меня за руку. Поколебавшись немного, я протянула ей ладонь, но у меня по-прежнему не хватило духу посмотреть ей в глаза. Я не хотела, чтобы кто-то видел меня плачущей, даже мои сестры. Раньше, когда у меня жила Эвви, всякий раз, когда она огорчала меня, я неизменно пряталась в ванной, чтобы никто не видел моих слез, и возвращалась оттуда уже с сухими глазами. Но сейчас… клянусь тебе всем, что для меня свято, – ничто в целом мире не могло сравниться с тем счастьем, которое я испытывала, просто держа Ифе за руку. Фиона, догадываясь об этом, благоразумно помалкивала.

– Ну, так что ты сделала? – буркнула я.

– Дай мне немного прийти в себя, и я вам все расскажу, обещаю, – дрогнувшим голосом пробормотала Ифе, пару раз шмыгнув носом. Я заметила, что и она тоже с трудом удерживается от слез. Мне бросилось в глаза, какие у нее стали шершавые руки – можно было подумать, все это время она работала посудомойкой. – Даже не знаю, с чего начать. Но я пока побуду здесь. Так что можно не торопиться.

Очень медленно я развернула письмо тетушки Мойры, успев краем глаза заметить, как окаменели лица сестер. Бумажная птичка, в которую я успела превратить теткино письмо, вдруг превратилась в какое-то подобие лодки.

– Время у тебя будет, – пробормотала я. Жалкие остатки того счастья, чувства безопасности, которые еще оставались в моей душе, вдруг разом будто обратились в камень. – Потому что мы едем в Малахайд.

Всю дорогу мы молчали.

Поезд, отходивший из Корка в девять тридцать, этим утром оказался забит до отказа. Из-за пара, курившегося над мокрой одеждой набившихся внутрь пассажиров, вагон смахивал на русскую парную. Нам с сестрами удалось обнаружить местечко возле окна подальше от вагона-ресторана. Мы сделали это намеренно – потому что если бы кому-нибудь из пассажиров удалось уловить хотя бы несколько слов из нашего разговора, он наверняка бы схватился за стоп-кран, после чего бросился бы звонить в полицию.

Попытайся понять – мы ведь не какие-то закоренелые убийцы… просто три перепуганные насмерть девушки – разве мы могли вести себя иначе? Так что если кому-то из хладнокровных убийц и удается вывернуться, когда они стоят перед судьей, – что ж, их счастье. Поставь себя на наше место – и все сразу станет ясным. Любить его – или убить? Еще не забыл этот простенький вопрос, а? Проблема только в одном – одно убийство всегда тянет за собой другое. И почему-то эта цепочка никогда не кончается, вот ведь в чем ужас-то! Понимаешь, что я хочу сказать?

– Я не взяла с собой оружие, – прошептала я, обращаясь к сестрам и при этом старательно улыбаясь двум пожилым мужчинам, сидевшим напротив нас.

– Заткнись, дура! – зашипела Фиона. Она приготовила нам в дорогу сандвичи и термос с чаем – точно так же, как много лет назад, когда наши родители уезжали на всю ночь, оставив ее «на хозяйстве».

Пока мы ехали на вокзал, Ифе не проронила ни слова. Три года, которые она пропадала где-то, не прошли для нее даром, оставив свой след на лице моей сестры, но грустные морщинки не могли рассказать нам всего. Можешь назвать меня циничной стервой, если хочешь, но ее по-прежнему окружала аура той безмятежности, невинности и чистоты, обзавестись которой можно было, только если проводить бесконечные часы в обществе отца Мэллоя. И перед ней оказались бессильны даже угрозы тетушки Мойры. По-моему, Ифе даже в голову не пришло отказаться ехать с нами в Дублин – хотя готова поспорить на что угодно, у нее в запасе было немало укромных мест, где она могла бы отсидеться, пока не минует опасность. «Один за всех, все за одного», – объявила она, отправляясь на вокзал, чтобы купить три билета на поезд. Я чувствовала, что за это время в сестре произошла какая-то резкая перемена – но дело тут было вовсе не в убийстве. Внутри нее как будто зажегся свет… которым она не могла или не хотела поделиться с нами.

– Мне нужно кое-что вам показать, – наконец прошептала она, когда после Мэллоу вагон почти опустел. До Дублина оставалось совсем немного.

Мы с Фионой вытянули шеи – и увидели, что она держит в руке.

Это бы мужской бумажник.

– Вытащила его из кармана у Джима, – пояснила Ифе. Заново пережив этот миг, она слегка побледнела и замолчала, словно ей вдруг стало нечем дышать. – Сама не знаю, зачем мне это понадобилось.

Потертый кожаный бумажник… Мне не терпелось заглянуть в него. Но я предоставила эту сомнительную честь Ифе. Внутри оказалось то, что я и ожила увидеть: какие-то счета и несколько банкнот. Но потом, порывшись в бумажнике, моя сестренка вытащила водительское удостоверение, и мы увидели фотографию. Да, это он – знакомая белозубая улыбка, взгляд, от которого у девчонок слабеют колени. Только вот значившееся в документе имя было мне незнакомо – впрочем, чего-то в этом роде я и ожидала.

– Стало быть, его зовут Джим О'Дрисколл, верно? – сказала я.

– Звали, – тоном школьной учительницы поправила Фиона. – Что-нибудь еще?

Ифе высыпала содержимое бумажника на ладонь. Но там не было ничего интересного – старый билет на поезд и использованная телефонная карточка. Впрочем, я обратила внимание, что в кармашке есть что-то еще. Осторожно пошарив внутри, я нащупала что-то вроде прилипшего клочка бумаги.

Сложенный вчетверо листок, пожелтевший и обтрепанный на сгибах.

– Что это такое, по-вашему? – спросила Ифе, понизив голос, – по проходу между рядами кресел шел кондуктор. Перед Дублином у пассажиров обычно еще раз проверяли билеты.

Едва дыша от волнения, я осторожно расправила листок – у меня было такое чувство, что я вот-вот приоткрою завесу тайны, скрывающую жизнь единственного мужчины, который меня когда-либо интересовал – не считая, разумеется, собственного отца. Листок заупрямился было, словно желал помешать мне вторгнуться в чью-то жизнь, и наконец неохотно подался.

Перед нами был сделанный от руки рисунок, очень похожий на старинную карту пиратского клада, набросанную чьей-то неловкой рукой. Так мог рисовать ребенок. На севере, среди густых, непроходимых чащоб скрывалась маленькая фигурка с тростью в руке. В самом низу, в том месте, где набегавшие волны выбросили на берег какое-то диковинное чудище вроде осьминога, прямо на берегу скорчилась на тропинке женская фигурка. Я присмотрелась и увидела, что шея у женщины сломана.

– Господи помилуй… Да ведь это, похоже, Сара! – ахнула я. Это вышло так громко, что кондуктор обернулся и с любопытством посмотрел в мою сторону. Я кокетливо захихикала – наверное, вышло достаточно удачно, потому что он, покачав головой, двинулся дальше.

В том месте, где, по логике вещей, должен был быть восток, на карте был изображен лес; вековые дубы-колдуны с сучковатыми ветками и в островерхих шапках простирали вперед руки, с кончиков пальцев у них срывались небольшие молнии. Светловолосые девушки спасались бегством от волков, а те, похоже, не слишком торопились растерзать их в клочья – во всяком случае, вид у них был такой, словно у них и без этих девиц было полным-полно другой добычи.

Но в этом рисунке была одна деталь, которая сразу приковала к себе мое внимание – казалось, тут пытались что-то нарисовать, а после стерли ластиком, но следы карандаша еще можно было разглядеть, хоть и с трудом.

– Слушайте… Похоже, это замок! – пробормотала я, разглядывая рисунок на свет. Точно! Я оказалась права – Джим раскрасил ворота замка в черный цвет, воспользовавшись для этой цели специальным маркером. За стенами замка кто-то сидел, крутя рукоятку чего-то, сильно смахивающего, по-моему, на радиоприемник. Мне показалось, фигура принадлежит мужчине. Голову его окружали какие-то спиральки – присмотревшись, я поняла, что это такое… «электроволны», которые он излучал. И… да-да, ты не ослышался, он сидел, поскольку не мог встать, и на это у него была чертовски уважительная причина.

Обе ноги у него были сломаны. Такое впечатление, что кто-то намеренно проделал с ним этот фокус, а после бросил тут умирать. Принц, вспомнила я. Принц из той сказки, что когда-то рассказывал Джим. Ему не повезло – он упал с лошади. А его родной брат Оуэн убил его и присвоил его корону. На этом рисунке он уже умирал. Проклятье, как же его звали, этого принца? Черт… не помню.

За окном промелькнули бетонные стойки опор – первое предупреждение о том, что мы с сестрами вступили на вражескую территорию.

«Следующая станция – Дублин, железнодорожный вокзал, – объявил нараспев насморочный голос диспетчера. – Конечная станция – Дублин, железнодорожный вокзал. Благодарим вас за то, что вы воспользовались поездом нашей компании».

С таким же успехом он мог объявить, что поезд прибывает в тюрьму Дочас. Мы уже слышали, как ее черные ворота с лязганьем захлопнулись за нами.

Когда мы с сестрами были еще совсем маленькими, наша мама часто рассказывала нам на ночь сказку, особенно когда мы долго не могли угомониться перед сном. Сказка была все время одна и та же, правда, иной раз ее приходилось немного растянуть – случалось это, когда мы принимались дружно реветь, и мама лихорадочно придумывала счастливый конец, иначе нам потом до утра мерещились под кроватью какие-то чудища.

Чаще всего мы просили ее рассказать нашу любимую сказку, ту самую, в которой участвовали мы сами – сражались с опасными кровожадными страшилищами. А иначе неинтересно, согласен? Вначале мама робко пыталась уговорить нас удовлетвориться более бескровным вариантом сказки, в котором единороги весело и беспечно резвились на лужайке вместе с эльфами и прочей волшебной нечистью. Мы единодушно решили, что все это – полная чепуха. Наконец мама сдалась, и с тех пор каждый вечер мы слушали исключительно «страшилки».

– Жили-были однажды три храбрые девочки, совсем как вы, – обычно заводила мама, накрывая нас одеялами. Потом гасила свет, оставив только ночник возле кровати. – Дома у них не было, поэтому они построили себе маленькую хижину в ветвях дерева, в самой глубине волшебного леса. Эльфы и лесные звери встретили их с распростертыми объятиями, и с тех пор они все жили мирно и дружно, по-соседски. Только злобные тролли, предпочитавшие темноту и обычно весь день до ночи прятавшиеся среди скал, едва садилось солнце, выбирались оттуда и подстерегали трех красавиц. А значит, с заходом солнца сестрам приходилось зажигать в своей хижине свет и следить, чтобы он горел до утра.

Потом мама принималась рассказывать, как каждую ночь девочки взбирались на небо, прихватив с собой сачки для ловли бабочек, и начинали гоняться за звездами. И если им удавалось поймать хоть одну, та горела в их спальне до самого рассвета. Иной раз, наловив комет, они пряли пряжу и ткали из их хвостов одеяло. В конце концов тролли, убедившись, что в хижине девочек каждую ночь неизменно горит свет, махнули на них рукой и вообще перестали выходить на поверхность.

И все, казалось бы, шло хорошо – но только до тех пор, пока самый злобный и отвратительный из всех обитавших в подземных пещерах троллей не поклялся, что похитит у сестер звезды, их единственное сокровище. У этого тролля не было имени, но даже волки боялись его – почуяв его присутствие, они пугливо поджимали хвосты и поскорее убирались в свои логова.

И вот однажды ночью девочки проснулись оттого, что все тролли барабанили в дверь их хижины, пытаясь проникнуть внутрь.

– У нас остался только один-единственный выход, – сказала самая храбрая из сестер. – Мы должны спуститься на землю и сражаться с ними, несмотря на все опасности, которые подстерегают нас внизу. Ведь мы – сестры, которые привыкли спать под звездами!

Самая храбрая из трех сестер… Как тебе это нравится? Мама всегда питала склонность ко всему мелодраматическому. И начинался леденящий душу триллер, «звездами» которого были, как ты догадываешься, Ифе, Фиона и я сама, – мы отчаянно сражались с ведьмами, демонами и рыцарями Тьмы. И конечно, побеждали – вернув обратно одеяло, сотканное из лунного света и звезд, храбрые сестры жили долго и счастливо. А уходя, мама никогда не просила нас потушить ночник – и он горел в нашей спальне до утра, так что счет за электричество в результате получался просто астрономическим. Я ведь, кажется, уже рассказывала тебе, как она нас любила – наша мама?

Только то, что ожидало нас на вокзале на этот раз, мало походило на волшебную сказку.

Усевшись в пригородный поезд, идущий до Малахайда, мы вновь погрузились в мрачное молчание. Мимо окна проносились сонные пригороды с домиками, спускавшимися к самой воде. Наконец мы были на месте – оставалось только пройти по узким улочкам, где каждый домик, казалось, был сделан из пряничного теста.

Из нас троих самой храброй на этот раз оказалась я – потому что первая решилась позвонить в дверь дома номер один по Стрэнд-стрит, пока Фиона с Ифе робко топтались на крыльце. Почему-то мне на память пришел тот день, когда тетушка взяла меня с собой покупать сласти, – и я сразу почувствовала себя жутко старой.

За дверью послышались хорошо знакомые мне неторопливые размеренные шаги… потом кто-то резко повернул ручку. Внутри у меня все похолодело – это сочетание звуков я успела возненавидеть еще в Каслтаунбире, где мне приходилось слышать их каждую пятницу. И вот дверь распахнулась.

Она показалась мне еще красивее, чем прежде. Ее волосы за эти годы успели отрасти и теперь пышной волной спадали ей на плечи – и сами плечи, и лицо Мойры были покрыты ровным загаром. Белозубая улыбка казалась ослепительной – даже фальшивые зубы Джонно и то не так сияли, а платье, которое было на ней, казалось, нанесли баллончиком с краской, до такой степени оно облегало ее тело – как вторая кожа. Неужто где-то в доме спрятана машина времени, тихо изумилась я про себя. Мойра явно сумела повернуть время вспять… Джим еще не успел войти в нашу жизнь, мы все трое снова стали детьми, и наши родители были еще живы.

Да-да… догадываюсь, что ты хочешь сказать. Самое время прятать голову в песок, точно?

Не знаю уж, что за рак ее сжирал… не иначе рак кожи, потому что выглядела она так, словно весь день напролет просиживала в солярии. На носу у нее появилась россыпь веснушек. Какое-то время Мойра молча разглядывала нас, а потом улыбнулась такой слащавой улыбкой, что я невольно поежилась, поскольку ничего хорошего она нам не сулила. Я тут же пожалела, что не прихватила с собой нож.

– Ну, вот и вы, мои дорогие! – проворковала тетушка. «Ну и где она прячет наше одеяло из звездной пыли», – невольно подумалось мне. – Вы как раз к чаю.

Опять меня преследует это странное чувство… мне почему-то не хочется рассказывать тебе, что было дальше.

Потому что ты ведь и сам можешь догадаться, не так ли? Знаешь, что самое непонятное в том времени, которое мы провели в этом доме? То, как на удивление цивилизованно, я бы даже сказала, приятно все это начиналось. Нет, конечно, тетушка Мойра была в ярости – мы почувствовали это уже в тот момент, когда расселись вокруг массивного, из красного дерева стола, который помнили с детства.

– Рак кости, – небрежно бросила Мойра, кивнув, словно представилась, ей-богу. – Это означает, что в один прекрасный день я просто перестану существовать. Но не стоит так переживать. Как только меня не станет, вы сможете забрать все доказательства ваших… действий – они лежат вот тут, в этом шкафу. – Она указала на стоявший в углу дубовый комод. Единственным украшением его был знакомый нам портрет Имона де Валера. Пластмассовые статуэтки святых, судя по всему, она с собой не прихватила. В доме пахло пылью, горем и воспоминаниями. Здесь не жили… здесь просто ждали. Со стены на нас укоризненно взирал пластмассовый Иисус, полосатые бумажные обои напомнили мне те, что лет пятьдесят назад можно было увидеть в доме чьей-нибудь покойной прабабушки. Кроме стола и комода, в комнате больше не было никакой мебели – только стулья, которые выглядели так, словно их расставили заранее.

– Что за доказательства? – невозмутимо осведомилась Фиона, изо всех сил стараясь делать вид, что ей нисколечко не страшно. – Мы видели только зажигалку, так что…

– Как, неужели не помните? – насмешливо протянула тетушка. Судя по ее цветущему виду, как-то слабо верилось, что дни ее сочтены. Потянувшись, она отперла один из ящиков комода и вернулась, держа в руках нечто, смахивающее на коробки, куда после прополки сложили сорняки. Тогда-то я и обратила внимание на ее ожерелье. На первый взгляд оно было то ли из железа, то ли из черненого серебра. Только вместо подвесок его украшали не драгоценные камни, а ключи. Сунув нам под нос одну из коробок, наполненную какой-то сухой грязью, она продолжала: – Полиции так и не удалось это найти. А я… я смогла! Правда, не сразу. Я отправилась туда сразу же, как Брианна из супермаркета сказала мне, что мой Джим накануне заезжал к ним – купил бутылку шабли и поехал на пляж. – Мойра уставилась на меня тяжелым взглядом. Я держалась, сколько могла, но потом все-таки отвела глаза в сторону. – Беда в том, что он в рот не брал шабли, терпеть его не мог. Вот мне и показалось это странным, понимаете? Вообще говоря, ощущение надвигающейся беды впервые появилось у меня еще до того, как я узнала, что он… – Мойра задохнулась. Я догадалась, что ей стоило немалых усилий заставить себя выговорить слово «мертв». – Вот так-то. Ладно… Как бы там ни было, мне пришлось уйти, когда появилась Брона со своей шайкой, поскольку они прихватили с собой собак. Но потом я вернулась. И мне посчастливилось… Я раскопала настоящие сокровища. Даже после того, как эти тупые полицейские затоптали все в грязь. Сокровище, да… И притом не одно. Тут у меня целая коллекция. Хотите посмотреть?

Внутри коробки обнаружилась пустая пачка из-под сигарет, которую у меня на глазах выбросил Джим. А в другой – пуговица… Мне показалось, она оторвалась от куртки Ифе. Там было кое-что еще, но я уже не стала смотреть – одного этого было вполне достаточно, чтобы обвинить нас в убийстве. Тетушка Мойра, окинув нас торжествующим взглядом, убрала свои сокровища обратно в комод, заперла ящик, после чего положила перед нами исписанный лист бумаги.

– А теперь, когда вы все здесь, ознакомьтесь с правилами, принятыми в этом доме.

У меня вдруг возникло стойкое ощущение дежавю… Казалось, время повернуло вспять и мы с сестрами снова оказались в монастырской школе. Подъем в шесть, потом приготовить ей завтрак, дать лекарства. После этого до полудня уборка, затем следовало подать ей ленч, снова дать обезболивающее – и только после этого мы имели право передохнуть. Если не считать того времени, когда будем готовить ей обед, вечера мы обязаны были посвятить походам в бакалейную лавку. А дальше следовало одно весьма своеобразное условие.

– Вы не имеете права выходить из дома вдвоем – только по очереди и поодиночке, – объявила тетя Мойра. Я обратила внимание, что она как будто полиняла, – во всяком случае, вид у нее был уже не такой сияющий, как раньше.

– Это почему? – взвилась я.

– Потому что я так сказала. – Она указала на висевший за дверью длинный желто-коричневый плащ. – Будете надевать его, когда соберетесь выйти за покупками. А на голову – платок. Все покупки вы будете делать в магазинчике на углу – и покупать станете только то, что указано в списке. Ничего кроме этого – вы меня поняли?

Я заглянула ей в глаза – и мне вспомнилось, как в свое время Фиона рассказывала, какой у нее был взгляд, когда она впервые увидела Джима. Безумный… кажется, так она тогда говорила. Исступленный. Я похолодела, догадавшись, что дни наши сочтены, если только нам не удастся достаточно быстро отсюда выбраться. Глядя на бледную улыбку Мойры, я лихорадочно старалась придумать, как отсюда сбежать.

Примерно две недели ничего не происходило. Фиона ходила за покупками, я стирала и убирала, Ифе готовила – в точности как в одной из тех нравоучительных книг, где говорилось, как положено вести себя ирландской девушке из приличной семьи.

А что же тетушка Мойра, спросишь ты?

По-моему, она была счастлива, как никогда в жизни… Да, могу поклясться, что так и было. Она наслаждалась, тыкая нас носом в наши ошибки, – видел бы ты, с каким видом она выговаривала нам, когда я, например, забывала протереть пол за сливным бачком в туалете или когда Ифе пересаливала суп. Я пытаюсь убедить себя, что это продолжалось всего пару недель. Да, пытаюсь… но я не настолько наивна или глупа, чтобы в это поверить. Потому что если бы ты видел, как тетка сияет, ты бы понял, о чем я говорю. Ты бы тоже наверняка догадался, что она что-то затевает…

Зная, что умирает, Мойра, похоже, решила прихватить с собой и нас – за компанию.

Никто и никогда не заглядывал в ее дом. Собственно говоря, единственный, кого я видела за все это время, был сухонький старичок-почтальон, который обычно подолгу слонялся снаружи, словно в надежде, что хозяйка сжалится и пригласит его на чай. Да, знаю, что ты скажешь, согласна, я должна была попытаться окликнуть его… Но кто мог сказать, чем бы это закончилось для нас? Даже думать об этом страшно… Впрочем, он никогда особенно не задерживался, а потом и вовсе пропал – наверное, Мойра его отвадила.

По вечерам Ифе спускалась вниз – она спала в полуподвале, где тетушка устроила комнату для гостей. Мы с Фионой спали в комнате наверху. Мне удалось обнаружить стопку старых тетрадок, которую оставил здесь кто-то из прежних жильцов. Когда я смахнула покрывавший их толстый слой пыли, то обнаружила на обложке дату их выпуска – 1941 год. Сейчас ты держишь в руках одну из них – впрочем, думаю, ты и сам уже догадался. Я даже стала вести своеобразный календарь, отмечая в нем дни с нашего отъезда из дома – мне плевать, даже если он попадется на глаза нашей дражайшей тетушке. Фиона постоянно жалуется на головную боль, но я стараюсь не слушать – я застукала ее, когда она таскала сигареты из кухонного шкафчика, и догадалась, что она не смогла удержаться и вновь стала курить.