Текст книги "Последствия старых ошибок (СИ)"

Автор книги: Кристиан Бэд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

История восьмая. «Кто знает?»

1. Кьясна, община эйнитов

Черноволосого спорщика звали Авэль. Я бы сказал, что это – женское имя, если бы не видел подшитой к нему физиономии.

Мы разговорились в перерыве между занятиями. И он объяснил, о чём не стала говорить женщина–преподаватель. Да, логика моих рассуждений кажется безупречной, но существует слишком много доказательств того, что связь с колониями разорвала именно Земля. А это значит – достичь сегодня истины нам помешали какие–то неучтённые факты. Хотя, я, скорее всего, прав – если бы Земля не исчезла вдруг сама, Империя сама отринула бы её. Как слабейшего партнёра. Империя. Но не Экзотика. По крайней мере, так полагал мой новый знакомый.

– Я бы не сказал, – закончил он, – что ты ошибся, Агжей, просто на самом деле там произошло что–то более сложное. Но никто не знает, что именно. С нашей стороны – никто.

Глаза я открыл потому, что на меня смотрели. Обедать я не пошёл, прислонился в саду к рыхловатой душистой коре грока и… задремал.

Взгляд, пристальный и доброжелательный я ощутил так явно, что уже качнулся навстречу, а потом удосужился проморгаться – кому.

На крылечке дома Айяны стоял Тоо. Причём понятно было, что он уже прошёл мимо меня, поздоровался с матерью… Я так получил вчера по башке, что даже слышать стал хуже?

– Абэ, Тоо!

Он ответил радостно, но довольно сдержанно.

Я не дал ему изобразить достойную протокола встречу, сгрёб… Ну, звиняйте – манеры у меня такие.

Тоо попытался выскользнуть из моих медвежьих объятий. Я отпустил.

– Где шлялся, мерзавец? – спросил я по–имперски, чтобы он смог догадаться, что это шутка.

Он догадался и ответил в тон.

– Это стра–ашная тайна.

И заулыбался, наконец, не одними глазами.

– Я тут уже к дереву без тебя приник. Родню нашёл. Ощущаю себя натуральным дубом.

– Отчего так? – Тоо, продолжая улыбаться, кивнул мне на тропинку в глубину сада.

– Семь запретов цивилизации сводят меня с ума, – пожаловался я весело, раздвигая по ходу толстые листья юммы. Между листьев прячутся иногда кислые, но очень ароматные ягоды. – Я в погоне за истиной сгубил уже сегодня Землю, но особых успехов в науках пока не достиг.

Тоо задумался на секунду, почесал подбородок.

– Врать будешь? – развеселился я.

– Да есть у вас всё это, – отозвался он. – Только… На уровне каких–то непроговариваемых истин. Хартию прямого выбора у вас, почему–то, вымарали отовсюду, где достали. В ум не возьму сейчас, почему так? Да, – он увидел, ЧТО именно я тяну в рот, – юммы не переедай, галлюциноген.

Тоо был старше меня. По законам Содружества он вступил уже, наверное, в формальное совершеннолетие и, похоже, готовился принять совершеннолетие в общине. Знал он гораздо больше моих одногруппников.

– В последние годы перед колонизацией, на Земле активно шло обсуждение Хартии прямого выбора. Её суть была в добровольной политике самоограничения. До того на Земле абсолютизировался принцип потребления. Но в какой–то момент он исчерпал себя. Мир был разделен крупными монополиями так, что все сферы влияния определились жестко и надолго. Рост экономики захлебнулся, потому что росла она по экспоненте потребления. Покинув Землю, мы приняли Хартию. Принята она была, насколько я знаю, и на Земле. Вместе с ней были обозначены и семь запретов будущей, свободной от тупика потребления, цивилизации. Но если… – Тоо покачал головой. – Если я назову – ты вряд ли запомнишь.

– Запомню, – усмехнулся я. – Память у меня совершенно неиспорченна гуманитарными знаниями.

– Это – да, – фыркнул Тоо и тоже отправил в рот кисленькую ягодку. – Тогда и ты меня потом кое–чему научишь.

– Это чему вдруг? – заинтересовался я.

– Как управлять шлюпкой, – сказал он, отводя глаза.

– Разве у вас это запрещено?

– У нас это смешно и неразумно. Высший адепт управляет масками реальности, а не железяками. Но я очень хочу. Потому что…

Он не закончил. Но мне было и так понятно: потому что это умел Дьюп.

Я кивнул.

Тоо на секунду закрыл глаза и спросил вдруг:

– С осознанием или без?

– В смысле, – затормозил я.

– Я могу ввести информацию в твой мозг без осознания процесса. Быстро. Как будто ты знал это всегда.

– Во–от, – сказал я. – Вот за что наши ваших, как огня боятся. Разве так можно?

Тоо пожал плечами.

– Мы очень многое запоминаем напрямую совершенно без постороннего вмешательства. Подсознание активируется нечаянно, и событие ложится в память, словно живой активный слепок. Это не внушение, я просто могу активировать на пару минут работу твоего подсознания. Впечатлить, разбудить его. Это совершенно безопасно для нас обоих.

Я покачал головой:

– Нет уж, давай так. Я тебе верю, но я не…

– Но я не верю, – закончил с улыбкой Тоо. – И тут же сдался. – Давай. Я рассказываю – ты спрашиваешь, где непонятно.

– Да, – кивнул я с облегчением.

– Первый запрет связан с живой и «мёртвой» клеткой. Нельзя смешивать живое и мёртвое.

– Например? – не понял я.

– Нельзя трансплантировать живые клетки в электронную среду. И наоборот. До тех пор, пока мы не создадим путем конструирования из мертвых химических веществ живую клетку, этот запрет будет соблюдаться.

– Почему? Это было бы забавно? Искусственный электронный глаз, например? Я бы в полевых условиях не отказался.

– Электронный глаз должен питаться от какого–то элемента, его работа создает электромагнитное поле. Ты должен знать, чем опасна электромагнитная защита, которую используют военные. Она нарушает работу собственных клеток организма. Все вы – в группе генетического риска, по причине постоянного контакта с разночастотными полями. Мы уже погубили один раз геном человека. Пока не разбёрёмся, что несёт сочетание живого и мёртвого – это не должно использоваться.

– А удобно было бы, – вздохнул я с сожалением. – Дальше?

– Химия, вводимая в тело или соприкасающаяся с ним – должна соответствовать ему по биологической сложности.

– Объясняй.

– Химически очищенные – пища, одежда, помещения для жилья.

– В смысле?

– Обедненный химический состав нарушает химию человеческого тела. Рафинированные продукты питания, например, содержали когда–то всего одно химически очищенное вещество. Сахар – сахарозу, мука – крахмал.

– Чушь какая, – сказал я искренне.

– И, тем не менее, было время, когда этот принцип стал основным в питании людей. Все основные продукты были сведены ими к моновеществам – хлеб, масло, сахар. Я понимаю, что это даже звучит странно, но так было. И это пищевое однообразие разрушило иммунитет и обменные процессы в организмах людей. Это и послужило одной из главных причин генетических нарушений в то время. Так называемый участок «b» гена 47. Люди, по сути, изобрели новые болезни. Мы не знаем сейчас сахарного диабета и иммунодефицита, потому что химически однородный кристаллический сахар делают исключительно алайцы, распространяя его у нас, как наркотик.

– Забавно… – я рассмеялся натянуто. – Это два уже? А ещё.

– Может, хватит пока? Давай поговорим вечером? Сейчас ты постоянно думаешь о другом. Не осознаёшь, но думаешь.

– Так… меня же тетенька запрезирает.

– У вас эле Анасея?

– Угу.

– Тогда перерыв у вас уже закончился. Она отпускает не на час, а минут на сорок.

– Значит, мы считай, не поговорили? – дались же мне эти законы!

– Наговоримся ещё. Я вернулся на весь остаток месяца.

Весь. Слово перевернулось, как месяц рогами вниз – и я упал с него.

Твоё ли

лицо вчера целовал?

Быть может, солнце с восхода

К губам приникло?

Горит всё тело моё

И губы горят!

Не только Павича я вчера читал. Увидел на информационном стенде знакомую фамилию и не удержался. Кто был он, этот Рогард? Мальчишка, как я?

– Никто не знает, кем он был, – покачал головой Тоо. – Рогарда причисляют к Уходящим только по времени жизни. Он был моложе основной массы бунтарей, и нет достоверных свидетельств, что ушёл он именно с ними.

Кто знает

Сойду я с ума

По тропинке,

Что ведёт к тебе?

Я бежал на занятия. И я думал о Влане. И чужие слова были в тот момент словно мои.

Первый этаж. Переступаешь через порог – перед тобой сидят и лежат на некрашеном деревянном полу. Ни блокнотов, ни тем более электронных блокнотов. Они учатся здесь думать. Обязательную программу знаний в них вбивали в государственной школе. В этом плане – мы равны.

Я рухнул на пол рядом с преподавательницей. Ученики называют её Ана, я и не знал, что полное имя Анасея.

– Ты всё ещё болеешь, милый? – спросила она меня вдруг ласково. – Та, что ты любишь, – живёт в тебе. Не терзай её дом понапрасну. Пусть ей будет тепло у тебя внутри. Те, кто любит, они навсегда двое. В каждом из них – двое, понимаешь? Каждый из них – живёт за двоих, и двое решают своё будущее в каждом.

Она была права…

Семь запретов цивилизации…

Я записал их по памяти после занятий. Может, ещё кому–нибудь пригодится? Хотя, кому? Один раз мы на этом уже прокололись, значит, проколемся теперь на другом. И всё–таки, мне кажется, эта запись ещё пригодится.

Генетика человека не есть исключительно физическая цепочка материальных факторов. Она складывается под влиянием уникальных геокомических условий и психических излучений групп людей. Нельзя сводить многообразие развития к физико–химическим процессам. Но не нужно и умалять значения простейшей химии и движений тела на его геном.

1. Нельзя не учитывать влияния психофизических факторов на изменения генома. Генетические нарушения могут быть следствием травмы или сильного испуга, массовых общественных настроений, войн и депрессивных процессов в экономике.

2. Нельзя нарушать живые поля человеческого тела разночастотными помехами искусственных полей. Нельзя вводить в живое тело работающие искусственные механизмы так же, как нельзя помещать живые клетки в специально созданные устройства.

3. Нельзя нарушать химию человеческого тела с помощью воды, пищи и предметов быта. Человек не способен без вреда для потомства питаться искусственной и искусственномодифицированной пищей, носить химически синтезированную одежду и соприкасаться с такими же предметами жилища.

4. Нельзя превышать допустимую плотность человеческих поселений. Это приводит к депрессиям и физическому вырождению потомства.

5. Нельзя утилизовать вблизи человеческих поселений продукты жизнедеятельности не способные к разложению в природе.

6. Нельзя поощрять интрадукцию.

Инвазивные* виды растений и животных, переносимые людьми с планеты на планету, создают серьёзную угрозу для аборигенных видов. Инвазивные психические программы нарушают деятельность мозга на гормональном уровне. Позже эти нарушения закрепляются в генах.

(Инвазивными, называют виды живых организмов, которые в результате интродукции (заселения новых видов, привезённых из других уголков земли, в места где они ранее не обитали) начинают активно захватывать новые территории, вытесняя коренных обитателей).

Что такое инвазивные программы? Несвойственные человеку виды воздействия на мозг. Пример. В канальном головидеовещании должно присутствовать только то, что навязывается человеку, как некий культурный смысл. Спонтанные потребности должны быть ограничены физическими местами их проявлений. Человек должен затратить определенные усилия для получения исключительно удовольствия – развлекательных программ, еды со сниженным индексом потребления.

Все области развлечения должны контролироваться государством.

7. Нельзя водить в широкую практику новые знания, не учитывая их взаимовлияния и использование в смежных областях. Любая новая теория, продукция, изобретение могут быть использованы в смежной области, как оружие, яд или средство психического воздействия на человека.

История девятая. Сплошная нейрофизиология

1. Кьясна, община эйнитов

– Нейрофизиология? Это то, где я вообще ни слова не понял?

– Ничего, постепенно начнёшь понимать. Это важно. Хотя, самое важное, что есть в освоенном пространстве – не та информация, которая идёт по дополнительным каналам.

– По сети? – спросил я.

– Про сеть вообще забудь.

– Да я и забыл уже…

В эйнитском храме почти не было связи с остальным миром. Ни видеоэкранов, ни сетевых вводов. Даже пищу варили на огне, а по вечерам в домах раскладывали «солнечные шары», наполненные светящимся инертным газом и зажигали свечи. Эйниты старались максимально развести мир внутренней энергии живого и придуманные человеком костыли. Это я уже усвоил.

Хотя жёстких ограничений не существовало. Информационные «блага» цивилизации формально не находились под запретом. Их просто сторонились… С меня, например, в первый же день сняли форму и средства защиты. Но браслет общей связи я оставил, и никто мне ничего не сказал. Другое дело, что я браслетом почти не пользовался здесь. Обходился. Но какие тогда каналы – дополнительные?

– Основной канал получения информации – непосредственное её восприятие из единого информационного поля. Тебе это должно быть знакомо. Ты способен действовать по интуиции. А дополнительную информацию мы получаем путём наблюдения и сопоставления фактов реальности.

– Я не понимаю, – сказал я честно.

– Иди на лекцию. Позже я найду время поговорить с тобой, и мы вернёмся к этому.

Айяна отпустила меня жестом.

Вышло так, что ей пришлось возиться со мной гораздо больше, чем она планировала. Сначала она настояла, чтобы меня допустили к обучению самоконтролю и философии вместе со старшими учениками, потом ей пришлось взять на себя функции моего наставника: тот, кого выделили поначалу, слишком болезненно относился к общению со мной.

На лекции мы тоже сидели или лежали на полу. Никто ничего не записывал. Знания должны быть восприняты, считается здесь. Сначала нам рассказывали о чём–то. Потом просили подтвердить собственными наблюдениями. Потом продемонстрировать опытным путём. И, наконец, каждый индивидуально должен был обсудить эту тему со своим наставником, один на один. А потом… Потом нам снова предлагали послушать и обсудить ту же лекцию.

Я лежал, подперев голову кулаками.

По–экзотиански я понимал уже не так плохо. Но на лекциях количество незнакомых слов зашкаливало, и я с трудом улавливал, о чём вообще речь.

– Человек состоит из нескольких несовместимых ипостасей – физической и духовных. Каждая из них развивается и эволюционирует. Они подталкивают и стимулируют друг друга. Но преимущественно наше развитие двойственно. Животная душа, опирающаяся на физическое тело, в процессе эволюции развивает мышление. И на основе этого она получает ИНФОРМАЦИЮ о мире. Вторая ипостась человека, или его собственно духовное, полностью состоит из информации. Дух наш – это наработанная вселенной информация о нас. Информация первична. Мы доказали это, изучая мутации людей. В мутациях виноваты не гены, как это считалось раньше. В генах только закрепляется искажённый признак. Мутация – это нарушение организмом восприятия информации об устройстве мироздания и своего места в нём. Информационный сбой…

Я глубоко вздохнул. Ощущение собственного кретинизма меня очень напрягало последний месяц. Даже в руках медиков Локьё я не ощущал себя таким бревном. Там, по крайней мере, было несколько небезынтересных встреч и разговоров.

– …ключ связи мышления и изначальной ИНФОРМАЦИИ лежит в развитии чувственного восприятия… Физическое тело не имеет общей сигнальной системы…

Я не выдержал, наконец. Нет, я не сказал то, что уже два часа вертелось на языке: мол, отпустите меня и всё такое. Я тупо уснул.

Когда меня потрясли за плечо, и мелодичный почти детский голос сообщил, что пора вставать – я решил, что и это мне снится. Но нет, это как раз стучалась в сон явь.

Девочка была на вид лет 18–19–ти, разноглазая, кудрявая и нескладная, как лосёнок. Но всё равно очень симпатичная. Я уже осознал, где именно уснул, но зальчик опустел, а за окном висело синевато–красное, закатное солнце. Солнце называлось Ареда. 12–й класс безопасности, один из самых благоприятных для нас, двуногих.

Я сел.

– А где все?

– А разбрелись уже. А я подумала, что надо разбудить тебя: у спящих на закате – голова заболит. А бабушка так говорила…

– Забавно, – сказал я, и, поддаваясь её аканью, спросил. – А почему раньше никто не разбудил?

Девушка–лосёнок хихикнула.

– А зачем?

Действительно – зачем? Что спал, что слушал… Я душераздирающе зевнул и вышел в теплый молочный вечер.

Было ещё душновато, но чувствовалось, что жара вот–вот спадёт. Шелковистая трава под голыми пальцами снова заставила улыбаться. На территории храма почти все ходили босиком. Ну и я разулся. И словно стал моложе лет на десять, а может и больше.

В прихрамовом саду никого из молодых я не увидел. Наверное, на пляж все ушли. Можно бы и мне. Купанием я, правда, не очень увлекался, не до конца зажившие ранки намокнув чесались, и для меня контакт с Бризо даром не прошёл. И, тем не менее, мой организм как–то справился, хоть и заживало непривычно долго, а вот алайцу досталось по полной.

Были в купании и другие неприятные моменты. Хотя бы то, что посмотреть на меня сбегались девушки со всего города. И история моя их интриговала, никто не знал, кто я и откуда, и шрамов – как полосок на трири (это такой зверёк здешний, вроде кошки). Раньше я бы позволил какой–нибудь девушке себя завести. Сейчас… Сейчас только смотрел на них, а вспоминал другую.

Блин, ведь солнце уже садится! Малую пора купать!

Я резко развернулся и двинул в глубину сада к дому Айяны. Меня поселили сначала в общем доме, куда уходит жить от родителей повзрослевшая молодёжь. Но вчера Айяна выяснила, что по ночам мне снится совсем не то, чтобы ей хотелось, и взяла меня в дом.

Сны мне и, правда, приходили здесь странные: я постоянно куда–то бежал, опаздывал, вокруг гибли люди, и я не успевал ничего сделать снова и снова… Просыпался в поту и снова проваливался в такой же бред.

По заведенному в храме порядку, полагалось рассказывать своему наставнику всё, даже сны. Я и рассказал по глупости. И Айяна тем же вечером вошла в нашу спальню, где кроме меня спали прямо на полу, но не без удобства, ещё восемь парней, крепко взяла за руку и повела в дом. Обсуждать она свои намерения со мной не собиралась, хотя к мужской компании я был более привычен. А вот в доме мне приходилось спать последний раз лет в 19, когда приезжал на каникулы после первого года обучения (если не считать дом фермера в Белой долине). Но – кто бы меня спрашивал?

Тоо тоже спал в доме. Сначала нас обоих отправили мыться, хоть мы и были ещё мокрые – оба пришли с пляжа. Потом… Потом Айяна расчесывала волосы Тоо и разговаривала с ним перед сном. И вдруг подошла с этим же ко мне. Сказать, что у меня шерсть дыбом встала – это вообще ничего не сказать. Но что я мог сделать?

Она усадила меня на стул и стала расчесывать, а потом – просто гладить по голове! Я еле дождался, пока уложит в постель, накроет почти невесомым – здесь по ночам тепло – одеялом.

Напоследок она что–то сказала мне. Не по–экзотиански. Или не совсем по–экзотиански. В общем, ничего я не понял. Но более противоречивых ощущений давно не испытывал.

Хотел поговорить с Тоо, но тот уже спал. И у меня все мышцы словно налились свинцом, а потом стали растворяться в воздухе. И я уснул.

В общем, сегодня я тупо боялся того, что будет вечером. Но малую нужно было искупать. И отказать себе в этом удовольствии я тоже не мог.

Росла Пуговица стремительно. Я прекрасно помнил, как она выглядела при рождении и, вернувшись на Къясну, просто растерялся, увидев совсем другое существо: белокожее, толстенькое, нахальное и довольно бодрое. Конечно, большую часть суток девочка спала, она была слабее обычных детей, но во время бодрствования проявляла удивительную активность для такого беспомощного существа. Головенку, правда, держала плохо, видела, наверное, тоже плохо, но прилагала к этим занятиям фантастическое усердие. И любопытная была – жуть.

Я шел, улыбаясь заранее. Айяна сказала, что ещё через пару недель можно будет купать Пуговицу прямо в озере. Здесь так и делают обычно, но моя родилась слишком рано и Проводящая решила перестраховаться.

Да, я ни на миг не забывал, что Айяна – прежде всего Проводящая эйи, а уж потом мать Тоо и всё такое прочее. И от этого мне тоже было не по себе. Хотя это – еще, куда ни шло. А вот пытки, страшнее этого садистского глажения по голове, я, честно говоря, раньше не знал.

Когда шёл по тропинке к дому, что–то меня насторожило. Будь я сейчас при исполнении – предположил бы засаду.

Пришлось свернуть в кусты чйайра, обходя дом с тыла. Заодно сорвал две–три ягодки: вяжут, гадины, но юмму я уже всю сожрал. Нет, особого беспокойства «гости» у меня не вызывали, кустами я пошёл так, на всякий случай. Ну точно. И возле дверей стоял боец, и у распахнутого окна детской – второй. Видно, что ребятки с оружием. Но – чьи они? Знаков отличия было не разглядеть в полутьме, и я осторожно двинулся ближе. Разглядел. Тот, боец, что у дверей, стоял, умник, прямо под шаром, заполненным светящимся газом. Спецон. Ну и кто же у нас в гостях?

Я скользнул в траву и возник за спиной у того бойца, что рос возле окошка. Подождал, пока он повернётся. Улыбнулся ему ласково и перекинул босые ноги через невысокий подоконник.

Точно, Мерис. Дьюп бы не стал выставлять охрану так близко к дому. И я бы уже не стал.

– Доброго вечера, генерал, – поздоровался я.

– Через дверь–то было никак? – поморщился Мерис.

Он стоял возле деревянной кроватки и разглядывал малую. Та сосредоточенно пинала сбитое одеяльце. Проснулась. Сейчас будет час–полтора развлекаться.

Рядом, скрестив руки на груди, наблюдала за генералом Айяна.

– Вообще–то я добрый и ласковый, что никого автоматически не «снял»… Ты зачем их под свет поставил? Расцвели два дурака и маячат. Ординарцы что ли?

– Ну так переставь, сходи! – дернулся Мерис и я, пожав плечами, вылез в окно и переставил. Вернулся. Он всё так же зависал над кроваткой.

– У нас с кадрами плохо?

– А когда было хорошо?

– Попроси у Келли сотни две. Он обойдётся пока без десанта. Пилотов только не бери.

– Жалко твоих. Я ординарцев менять не успеваю.

– Вот и не надо будет менять. Мои после Белой долины – в хорошей форме. Чего принёсся–то?

Я вымыл руки и взял малую. Она тут же закрутила светленькой головёнкой.

– Хочешь подержать? – весело спросил я Мериса, взиравшего на меня теперь с лёгким испугом: малая была как раз в две моих ладони.

– Как назвали? – спросил он, не делая попытки взять девочку. Но я решил настоять на своём и сунул кроху ему.

– Иди, Пуговица, к дяде! Никак не назвали. Тебя ждём.

Вес был взят. Держал малую Мерис, как мину с не выкрученным «разрядником». Меня это здорово развлекало. Айяну – нет. Но хоть не возражала, и то – ладно.

И тут случилось то, чего я собственно и ждал. Проснувшись, девочка обычно думала какое–то время, а потом радовала окружающих чем–нибудь мокрым и теплым.

Громко смеяться было нельзя, чтобы не напугать ребенка. А как не смеяться? Морда у Мериса стала презабавная, по рукаву побежала тонкая струйка…

– С боевым крещением, генерал! – сказал я, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. – Снимай с неё рубашку, сейчас мы её переоденем.

Малая была в длинной распашонке, по причине влажной летней жары.

Нет, похоже, задачу я генералу поставил невыполнимую. Это надо было записывать на видео, как он забегал по комнате с девочкой, не понимая, что он теперь должен с ней делать и как.

Я веселился, Айяна терпеливо делала вид, что её здесь нету. А потом и совсем вышла.

Я принципиально не собирался помогать Мерису. Показал, куда можно положить малую и всучил чистую распашонку.

Пуговица не любила лежать на мокром и начала сердито морщить нос и насупливать светлые бровки.

– Давай–давай, – сказал я. – А то сейчас разорётся.

Мерис озадаченно топтался вокруг деревянного комода, где лежала девочка. У меня чесался язык. Очень хотелось сказать что–нибудь вроде «Слева, слева заходи!» Но я кусал губу, трясся от смеха и молчал.

Мерис наконец решился, расстегнул застёжку на пузе и попробовал вытащить из короткого рукава маленькую ручку. Малая набычилась и …взвревела, как сирена радиационной опасности. Мерис отскочил от неё, а я, подвывая от сдерживаемого смеха, подхватил крошку на руки и закружился по комнате. Она это дело любила и тут же смолкла. Я стащил мокрую распашонку и набросил сухую.

– Всё, Пуговица, попалась. Напугала дядю, да? На, держи, – я отдал кроху Мерису. Начнёт вертеть головой и чмокать – значит, есть захотела. А пока – знакомься, давай.

И я тоже выскочил из комнаты. И так скулы уже заболели.

Только привалившись спиной к двери, я расхохотался, наконец. Ну, Мерис влип. Неужели и у меня был такой же глупый вид?

Надо было готовить воду для купания, и я, просмеявшись, пошел на кухню. Травяной отвар уже стоял на столе, а воду полагалось тащить мне. Вода грелась в баках на улице. Блага цивилизации здесь тоже имелись, но Айяна сразу сообразила бы, откуда я взял воду.

И я пошёл на улицу. И увидел, как на свободной от деревьев лужайке перед домом нахально снижается малая «капитанская» шлюпка, «двоечка», мигая знакомой мне россыпью маячков. Дьюп! Вот почему я не сразу понял, кто у нас в гостях. И этот был рядом. Я побежал навстречу, от переполнявшей меня радости перемахивая через клумбы. Что у нас за праздник сегодня? Кто–то хороший родился или кто–то плохой – помер?

Колин был один. Даже без пилота.

Мы не виделись с неделю. После того, как я покинул «Леденящий», эрцог велел мне сразу лететь на Къясну, и я первый раз в жизни послушался доброго совета. Потому, наверное, больше никуда по дороге и не влип. Послушался я, правда, из своих соображений. Совсем не хотелось допроса на тему, что я всё–таки натворил на корабле Локьё.

– Мальчишка, – сказал Дьюп и улыбнулся чуть–чуть, оценивая мой одомашненный вид.

– А что за столпотворение, на ночь глядя?

– Просто летел мимо.

– Мимо?!

Къясна вращалась вокруг солнца, находящегося глубоко в экзотианском тылу. Этот сектор, у нас он шёл просто под номером, называли здесь Система Дождей. Возможно, потому, что климат на многих планетах был теплый и влажный. Особенно на Джанге – столичном мире сектора.

Но Колин не стал конкретизировать и пошёл в дом.

Я обогнал его, махнув через очередную клумбу. В этом не было уже особой необходимости, но прыгать мне понравилось. Тело, соскучившись по нагрузкам, вело себя как застоявшаяся лошадь. Оно сказало мне «и–го–го» – и поскакало галопом. Ну и я тоже поскакал.

– Вижу, что отдохнул, – кивнул Колин, которого я подождал на крыльце. – Что они с тобой делают?

– Ничего, – удивился я. И понял: что–то таки делают. Я переменился внутренне за эти неполные два месяца на Къясне. Стал гораздо спокойнее и больше походил теперь на человека своего возраста. Значит, я опять не просёк, что происходит. Но, по крайней мере, боли или дискомфорта это мне не причиняло.

– Ну вот и ладно, – сказал Дьюп на невысказанное мной, и провел рукой по моей давно не стриженой голове. – Я вижу, что в тебе что–то изменилось. Надеюсь, это к лучшему.

Ординарец Мериса, которого я отогнал от «фонаря» – даже не подошёл к нам. Но Дьюп и так опознал его. А может, просто знал, что Мерис уже здесь.

– Где Виллим?

– С Пуговицей возится.

– С Пуговицей? – переспросил лендслер. И добавил по–экзотиански. – Ла майи–эль? (Маленькая, как пуговица»).

Я фыркнул. А он прошёл на половину Айяны, где она не только спала, но и работала, потому мы с Тоо без спроса туда не заходили. И Дьюп просто так не пошёл бы. Значит, между этими двоими всё–таки что–то есть… Я ещё раз фыркнул и поскакал за водой.

Принёс. Поставил немного воды на плиту, работающую на природном газе, чтобы кипяток был на всякий случай. Достал из шкафчика полотенца и пеленки. Вроде всё.

Успел налюбоваться на ординарца на лужайке, пока пришла Айяна, следом за ней – Колин, а потом и несколько побледневший Мерис заглянул. Да так и застрял на пороге. Хотя мог бы и войти. Не такая уж маленькая кухня.

Айяна стала доводить до нужной температуры воду, а малявку передала Дьюпу. У того ни один мускул не дрогнул – взял и взял. Или раньше имел дело с полуголыми младенцами, или у него вообще нервы были гораздо глубже, чем у нас с Мерисом.

Купаться малая любила. Она зашлёпала по воде ножками и ручками.

Мерис предусмотрительно сделал шаг назад. От брызгов что ли спасался?

Колин опустил руку в воду и Айяна посторонилась, разрешая ему подержать малую. Я махнул Мерису – присоединяйся, мол. Но Мерис на провокацию не поддался.

И тут до меня дошло, что Дьюп делает что–то странное. Он придерживал левой рукой малую, а правой – несколько раз коснулся её лба, приговаривая что–то почти неслышно. О том, что Колин был сосредоточен – говорили капельки пота, блестевшие на его лице.

Я посмотрел на Айяну: она всё видела, но не реагировала. Значит, сговорились. Подошёл поближе. Пуговица была моя, и я должен был понимать всё, что происходит. Хватит мне проблем со своей персоной. Но перебивать не стал, спросил, когда Дьюп уже закончил.

– Что ты делал?

– Там, где я родился, так защищают младенцев от… – он помедлил. – Неоправданной крови. Вокруг твоей девочки – слишком много людей в форме. И ничего с этим уже не поделаешь.

Мерис, наконец, вошел в кухню. Похоже, он боялся именно обряда, или был против него.

Я положил на горячую крышку кастрюли полотенце, чтобы согреть его. Сейчас Айяна покормит малую, и она отвалится на боковую.

Мерис – гад всё–таки. На голую грудь Айяны он может смотреть, а на то, что делал Дьюп, якобы не может. Ладно, вдох – выдох и все успокоились.

Айяна унесла малышку, а мы перешли в гостиную. Я видел – все окна были распахнуты – как вернулся Тоо. Махнул ему, но он сразу ушёл к себе. Хотя, вряд ли он не заметил, как я ему семафорю.

Свет никто зажигать не собирался. На столе сиротливо лежал один единственный шар, заполненный светящимся газом, по стенам прыгали причудливые фигуры, когда кто–то из нас изменял позу. Белой тенью возникла Айяна и села на подоконник. Дьюп шумно вздохнул.

– Ну, а ты что скажешь, женщина? – спросил Мерис.

– Скажу, что я бы поспорила с человеком, писавшим это заключение. Да, к анализам и энографии придраться невозможно. И относительно физиологии процесса – он совершенно прав. Но. Либо у них плохие психотехники, либо – они кое о чём умолчали. Это не может не броситься в глаза человеку опытному. Возможно, вы и сами наблюдали, что некоторых ситуациях ваш мальчик действует так, словно ЗАРАНЕЕ не имеет выбора. Не может поступить иначе по каким–то важным для него причинам.

Я понял, что говорят опять обо мне. Только бы не погнали спать.

– Или словно бы в нём в определённые моменты срабатывает подсознательная программа, – продолжала Айяна. – Пока довольно трудно понять, что именно происходит. Рискну предположить, что ваши «друзья» пытались разобраться, но результата не получили. Или результат был, но остался им не понятен… Хотя, я думаю, они работали с ним и под гипнозом. Вряд ли так, как это делаем мы, потому, теоретически я могу ввести мальчика в глубокий транс и попытаться вытащить что–то непосредственно из подсознания. Как вариант. Но делать это я не советую. Возраст. Он и так слишком много перенёс. Ему нужен отдых, а не подобного рода эксперименты. Не оправданные ничем эксперименты. Могу вас заверить, если бы людям Локьё удалось узнать хоть что–то достаточно ценное или спорное, они просто не отпустили бы мальчика. И ты, – она посмотрела на Дьюпа. – Рисковал тоже неоправданно. Да, я могу подтвердить – с ним всё не так просто. Но я не буду вмешиваться. И вам не советую.