Текст книги "Последствия старых ошибок (СИ)"

Автор книги: Кристиан Бэд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)

У Локьё дёрнулся угол рта.

– Ударили тебя по правой щеке, подставь левую, – пробормотал он.

– Да, – сказал мастер Эним. – Ведь ты и заставил слабого ударить тебя.

– А если ударивший сильнее? – спросил я.

Мастер снова улыбнулся.

– Слабее всегда тот, кто ударил. Кто не выдержал и ударил.

– Значит, Энрек всё–таки поступил правильно? – спросил я тихо.

– Нет. Он пытался противопоставить зверю силу. А сила в нас – от зверя.

– Но что он мог? Дать вашугу сожрать себя? И что тогда?

– Тогда многого не было бы. Иная судьба. Иная ветка. Но сохранилось бы равновесие взаимодействий. А теперь события захлестнуло петлёй. Вы отсюда ушли – и вот вы здесь. Но уйдёте теперь – и больше не произойдёт ничего. Так будет лучше.

– А Энрек?

– Кто он тебе?

Я растерялся. Друг? Да с чего бы. Временный напарник? Человек, с которым тебя перепутал некий сановный мерзавец?

– Никто, наверное.

– Это хорошо, – сказал мастер Эним. – Тогда у него есть очень маленький шанс. Пусть остается здесь до тех пор, пока морок не сойдёт весь. Тогда он ещё раз попробует выбрать. По праву проходящего мимо, если ты просишь за него.

Мастер помедлил и внимательно посмотрел на меня чёрными, как космос глазами.

– Ты просишь?

История тридцать третья. «Человек в белом»

1. Тэрра, Алдиваар – родовое поместье эрцогов Дома Нарьяграат

«Я не понимаю, зачем пишу. Ленивые тела и кривые души дороже теперяшним малого креста света. Они не желают больше учиться у книг. Время записанных истин прошло. Теперь время головидео и Сети, а ловцы душ используют звуки и образы, в которых нет больше смысла. Ведь только слово несло смысл. И в начале мира людей – было СЛОВО. А, значит, наши начала теперь – разные».

Рогард, поэт и философ поэт эпохи Исхода

Никогда не читайте перед сном философских трактатов!

Агескел захлопнул книгу, перекопированную со старинных плёнок, якобы уничтоженных, как и прочее наследие философской мысли Уходящих.

Одни Беспамятные знают, зачем он взялся перебирать этот хлам! Яд и скверна могут излиться в мозг откуда угодно, стоит только ослабить волю.

Но недаром во все века жгли именно книги. Телепосты – глупы и мимолётны, они застревают в подсознании разрозненными образами, подсаживая потребителя на определённую линейку эмоций. Однако мыслей образы не генерируют и не вызывают в памяти устойчивых мысленных блоков.

Другое дело – книги. Сколько не подсыпай глупости в печатные депы, даже случайно сталкиваясь между собой, слова могут возбуждать идеи.

Слава Беспамятным – уметь читать не значит уметь мыслить. Но и глупые вереницы несвязных идей способны разрушать цивилизации почитающих книги. Книги и идеи – смесь никчемная и взрывоопасная, так как свободомыслие, прежде всего свобода блужданий в словесных образах мира.

Агескел прикрыл глаза и прошёлся бдительным внутренним оком по расслабившемуся телу. «Спать», – приказал он себе, и Гипрос, бог сна, набросил на его сознание тёмное покрывало. Но тут же чья–то рука сдёрнула невесомую пелену.

Слабый, но навязчивый свет коснулся лица и Агескел открыл глаза. Светильники разгорались. Что за самоуправство? Или – технический сбой? Он приподнялся и замер.

В кресле напротив сидел человек.

Он был среднего роста, русоволос, небрит. На руках и лице – виднелись следы ожогов.

Это был прикованный в синем подвале нежданный гость!

Первой мыслью Агескела было – сон. Второй – наведённое пограничное состояние.

Он незаметно ущипнул себя за руку.

Гость улыбнулся, и мурашки побежали по телу аке, такой жуткой была эта добрая, отеческая улыбка.

– Здравствуй, мальчик, – сказал Гость глухо, но очень явственно, как говорят все, обученные психическому воздействию. – Здравствуй там, где мир твой.

– Как же ты сюда проник, мерзавец? – пробормотал аке, озираясь и не желая вступать в разговор с будущим трупом.

– Я прохожу везде, где мать Вселенная прокладывает свои пути. А вот ты – заблудился, мальчик. Пора бы тебе домой…

Агескел не вслушивался. Он прикидывал расстояние до зоны действия экрана связи. До постели излучение не доходило немного, вредно спать под постоянным электромагнитным контуром.

Интересно, вооружен ли Незваный?

Русоволосый засмеялся и развел руками – беги, мол.

Агескел поднялся с достоинством и шагнул в зону звукового воздействия на экраны связи.

Оставалось щёлкнуть пальцами. Он помедлил, растягивая удовольствие и представляя пленника, поджаривающегося на медленном огне. Улыбнулся.

Гость тоже улыбнулся и сказал мягко:

– Посмотри, поджилки твои трясутся в ожидании моих мучений. Ты болен, Сейво, ты не способен более испытывать удовлетворение от настоящей жизни. Только смерть развлекает тебя.

Агескел вздрогнул, и щелчок прозвучал излишне нервно и громко.

Экран, однако, не зажёгся, чего и следовало ожидать. Незваный Гость хорошо подготовился.

– Кто ты? – сердито спросил Агескел, усаживаясь и сделав вид, что щёлкал, подзывая кресло.

– Я? – удивился русоволосый. – Для многих я – Путник. Но для тебя, аке – я твой Белый Гость. Ты же читал, что к живым иногда приходит человек в чёрном? А к мёртвым приходит человек В БЕЛОМ. Рядом с чёрной бездной лежит белая, ты разве не знал?

– Чушь, детские сказки, – отмахнулся аке. – Поспеши сам признаться, кто ты. Сейчас прибегут мои люди, и ты…

– Не прибегут, – шутя перебил Белый Гость. А ведь до того перебить младшего брата удавалось только старшему. – Я отпустил их. Все твои люди были рабами. В рабах – нет воли. Я дал её и они – ушли.

Аке смерил Гостя долгим недобрым взглядом:

– Если ты врёшь, ты всё равно укорачиваешь жизнь тех, о ком солгал! Подумай о них?

– Зачем мне врать?– пожал плечами Гость. – Я равнодушен к дрожанию бытия. К тебе я пришёл, только потому что таков Закон. Человеческий Закон, аке. Боги не решают за нас, кому жить, а кому умереть. Мать Вселенная принимает всех.

– Человеческий? Что ты несёшь, ублюдок? Что такое человеческий закон для сильных? Это прах под ногами!

– Ты читал Рогарда? – Гость кивнул на лежащую у кровати книгу. – Плохо читал.

Он покачал в сомнении головой, но продолжил:

– Люди издревле знали об этом. Ещё на Земле они обратили это знание в легенду о Первых богах, предложивших смертным даровать им всё, взяв на себя лишь заботу определять – добро нечто для людей или зло. И первые люди отказались. И были изгнаны из рая, где истина определена Богами. Мы сами решаем, аке. И я пришёл предупредить, что не боги накажут тебя, и не врагов тебе следует опасаться. Твоё собственно сознание поднимется портив тёмного твоего нутра. И твоя же рука схватит тебя за горло. Так есть и так было. Путь наш во Вселенной подобен спирали. И перед очередным витком всегда наступают смутные времена, когда нравственная истина ковром ложится, попираемая ногами людей. Но только сам человек является мерилом добра и зла в этом мире. И сама природа духа нашего восстаёт тогда против тёмных глубин души. И свет в нас временно побеждает. До нового витка. Иначе цивилизация – гибнет.

Гость встал.

– Прощай же, нам не о чем больше говорить.

– Нет уж, постой! – взорвался Агескел, ослеплённый внезапной злобой…

Но гостя уже не было, лишь светильники, угасали так же медленно, как были призваны из небытия.

– Свет! – крикнул аке.

Электроника комнаты не услышала его.

Он заметался в кромешной тьме, снова не понимая, сон вокруг или явь. Нашарил экран и ударил кулаком, в кровь разбив руку…

И автоматика сработала, наконец.

Свет разгорался лениво, нехотя.

Расправленная постель, раскрытая книга на столике, висящем в изголовье кровати…

Неужели сон, морок?

Аке взял томик Рогарда, выхватил глазами верхнюю фразу…

«Когда выпускаешь живущего в душе зверя, надеешься, что уж для тебя–то он не опасен?»

…и отшвырнул прочь!

Потом, вспомнив старинную примету сноходцев, снова поднял книгу. Текст не изменился. Те же буквы змеились по белизне бумаги.

Не сон.

Слуги всё ещё не отвечали на сигналы, и он оделся, тщательно, хоть нетерпение тянуло выскочить из спальни в халате.

Открыл дверь, коснувшись ладонью – автоматика всё ещё заедала.

Прямо у порога спальни лежали оба охранника. Лица их были умиротворены и спокойны. Агескел, не касаясь, ощутил, что охранники мертвы.

Дальнейший его путь в подвалы сопровождался трупами. Трупами шпионов и рабов, буквально усеявших коридор.

Наконец, он разблокировал дверь в «синий» подвал. Там тоже лежали на полу два раба с умиротворёнными лицами и закрытыми, словно во сне глазами. Больше в подвале не было никого.

2. Грана, правобережье Тарге

Зря я не пересел на обратном пути к Росу. Всю дорогу Келли пилил меня. Он решил, что шутку с антивеществом я задумал ещё на Гране, потому и велел ему лететь с нами.

Логика в доводах зампотеха была. Это только на словах легко переварить генератор антивещества так, чтобы он лопнул от перегрева. На деле же там столько предварительных расчетов, что только Келли с его золотыми руками мог прикинуть на глаз объем и вес, и…

Как я мог доказать ему теперь, что да, планировал использовать бродячий капитанский гений, но не обязательно таким способом?

Келли пространно объяснял мне, сколько стоит шлюпка, оснащённая реактором антивещества, сколько рапортов и объяснительных нам пришлось бы писать, если бы не подвернулся эрцог со своей посудиной. И что я ещё далеко не командующий крылом, чтобы планировать убытки в подобном объёме…

Он был прав. Нам вообще здорово повезло со шлюпками, потому что обычные десантные в игре с пиратами вряд ли имели бы такой успех. Но «Ворон» (читай «Персефону») велели освободить полностью, и чтобы перевести экипаж – легких шлюпок потребовался бы вагон и маленькая тележка. Нам и выделили пять штук этих монстров. И одного я вполне бы мог сегодня угробить.

Впрочем, мне и без нытья Келли было не весело. За время пути я несколько раз обращался мысленно к разговору с мастером Энимом. Да, я сказал «прошу», хотя сказать хотелось совсем другое. Почему я? Почему опять МНЕ нужно выбирать? Некому больше, что ли?

И выбирать мне всё время приходилось совершенно неважные для меня вещи. Если бы я мог выбрать хоть что–то стоящее…

Мы вернулись на Грану, и жизнь потекла своим чередом.

Черёд этот простой – когда солдаты долго находятся вне боя, армейская жизнь превращается в один сплошной анекдот.

Дерен проспал на следующее утро подъём. Рос поднялся ни свет ни заря, чтобы забрать по привычке Дарайю…

Эйнитка продолжала возиться с нами. Ей понравилось.

Понравилось даже то, что мы постоянно спорили и не верили вещам простым и привычным для неё. Она же полагала, что мы совершенно себя не понимаем. Не знаем истоков чувств, потребностей, желаний, болезней. Не знаем, как работает организм, что и как он просит. Поводящей это казалось забавным.

Разговор Эмора с собственным кишечником вообще вошёл в анналы, если это не очень смешно звучит.

В какое–то не предвещавшее ничего плохого утро, нам прочитали лекцию на тему, что с собственным организмом вполне возможно разговаривать. Если разговор с чужими почками и печенью требует определённых навыков – то здесь процесс более–менее доступен всем. Правда, к каждому органу нужен свой подход. С чем–то следует общаться в приказном порядке, с чем–то вежливо и ласково. Легче всего, как сказала Дарайя, неофитам удаётся диалог с кишечником. Говорить с ним нужно, как с маленьким ребёнком: ласково, немного опережая события и восхищаясь содеянным безмерно.

– Это вот так, что ли? – спросил Эмор. И проиллюстрировал. – Ах ты мой чемпион по производству …! Какая замечательная куча! Я первый раз вижу, чтобы кто–то так быстро и хорошо произвёл столько высококачественного продукта. И в такие сжатые сроки! Тебе, наверное, положена мировая премия за скорость. Это же достижение месяца!

Говорил пилот очень эмоционально, не выпуская некоторых слов, которые я не дописываю сейчас. Мы веселились. Подерзить Дарайе хотелось многим.

И вдруг Эмор замолчал. Потом побледнел и хотел было сеть. Но так оказалось ещё хуже. Парень сморщился от смущения и, провожаемый дружным хохотом, шустро поскакал к периметру, где виднелась вереница маленьких пластиковых домиков.

Вот так тихо и мирно подошёл к концу второй месяц наших вынужденных каникул на Гране.

Колин сказал, что не уверен в чистоте систем корабля, который висел столько времени вблизи инфицированной Плайты. Мы ещё слишком мало знаем о вирусе. И потому придётся мне сидеть на грунте, пока с верфей не пришлют что–нибудь новое и подходящее.

Нас пару раз бросали десантом на Аннхелл и один раз на Прат. В остальное время мои парни вынашивали планы по поимке Агескела.

Я почти не участвовал. Что–то надломилось во мне в Цитадели. Там я ощутил вдруг, что тоже умру, что смертен.

Я просыпался иногда ночью и долго слушал, как бьётся сердце и дыхание поднимает рёбра. И понимал, что подошёл вплотную к какому–то иному пониманию себя.

А ещё думал о Вланке, о том, что скоро мы, так или иначе, станем ближе.

Впрочем, мрачен был я один.

Не знаю, что у нас за команда такая, но стоит ребятам заняться чем–то плотнее – сразу посыплются клички. Агескел получил в крёстники свинью. Как его только между собой не называли пилоты. Все эпитеты, опробованные на падальщиках, тут же доставались «милому брату».

И тут я привёз видео с чучелом гикаби. Ну и, сам понимаешь, кроме как «гикаби» Агескела теперь никто и не называл.

С очередным планом по поимке «гикарби» Неджел заявился ко мне утром пятьдесят шестого дня нашего вынужденного пребывания на Гране. Кажется, я на него всё–таки наорал.

Вышел на воздух, пытаясь успокоиться. Я не знал, вернее, знал, но не придал значения, что в палатке связи дежурил вчера Дерен. Плохо я его изучил. Очень плохо. И когда увидел спускающуюся шлюпку, даже не заподозрил, что именно Вальтер лапу свою мытую приложил. Спустя две недели комкрыла рассказал мне эту историю, как анекдот. Улыбаясь своей обычной улыбкой сейфа, ключей от которого никогда и не было.

А произошло вчера вот что. Комкрыла попросил ординарца связаться со мной на перспективу очередной боевой задачи. А ординарец был обычный хамоватый необстрелянный переросток, вроде Оби Лекуса. И что–то брякнул, выходящее за рамки стандартного запроса, дежурящему в связной палатке Дерену. Дерен же, имея внешность милую и безобидную, умел огрызаться, словно прыгающая яанская гадюка. И парень от него получил так, что не просто потерял дар речи, а ещё и отшатнулся от экрана, запнулся о собственную ногу и упал под пульт.

После чего комкрыла сам подошёл и поинтересовался, не изобрели ли мы на Гране новый вид бесконтактного оружия. Комкрыла был крестником Дерена. И они поговорили по–свойски, пока ждали меня.

Разговор вышел примерно такой.

– Ну, и как тебе капитан, Вальтер?

– Нормально.

– Что, совсем без претензий?

– Вроде бы без. Только грустный он какой–то. Такое чувство, что «удавился бы, да длины веревки не знает».

Дерен объяснил мне потом, что это – просто пословица. Однако ординарца фраза впечатлила сугубо. Минут через пятнадцать он уже рассказывал в общем зале, что этот псих капитан Пайел собирается повеситься на Гране. Только верёвки, способной выдержать его тяжеленную тушу найти не может: экспорт синтетики на Гране отсутствует, а натуральное волокно рвётся. Дежурный тут же пересказал байку по связи соседнему кораблю. Наши спецслужбы заинтересовались, и информация попала лично к Мерису. Он и доложил Колину.

Потому первой фразой свалившегося на меня с неба лендслера, который по привычке не сообщил о себе службе навигационного контроля Граны и обманул родную систему экстренного оповещения, было:

– Сбрендили таки.

Я не понял. Он объяснять не стал. Вместо этого буркнул:

– Пошли на закат посмотрим.

Мы спустились с к Тарге, и там Колин рассказал мне, какая информация прошла по спецслужбам. Рассказал, уже воздерживаясь от лишних эмоций и непечатных слов.

– Талантливо, – сказал я. – Дерен вчера дежурил. Позвать?

– Сам разберёшься.

– Новости есть?

– По кораблю?

– По кораблю я знаю. По дому Нарья.

– Тихо там. Нехорошая такая тишина. Есть одна информация, опять же по линии комкрыла… – Колин помедлил, не очень, видимо, желая меня особенно просвещать, но продолжил. – Шпион союза Борге побывал у Агескела в подвалах и сумел бежать. Как ему удалось вырваться – молчит. То ли умом тронулся, то ли видел что–то, в чём даже своим признаться не может. Вроде тебя, в истории с Плайтой… – он посмотрел мне в глаза, и я едва не задохнулся, ощутив его вырвавшееся таки раздражение.

Если бы Дьюп не отвёл глаз, я бы не выдержал. Но он отвернулся.

Еще минуты две я кашлял и хватал губами воздух.

– Колин, я…

– Знаю, – отрезал он.

Мне стало муторно и противно. Но рассказать я ему не мог ничего.

– Ты меня сам такого воспитал, – огрызнулся я.

– Воспитаешь тебя, – усмехнулся он криво.

– Ты, кстати, знаешь меня лучше, чем я сам. С чего ты взял, что я могу повеситься? Чушь же несусветная.

– Чушь. Но только вирус – это вирус.

– Были такие случаи?

– Не было. Но мы не знаем ничего про его информационную природу. Все наши меры безопасности могут оказать недостаточными, Анджей. Я сомневаюсь, что нам удалось справиться с вирусами так просто. И у меня есть основания, для сомнений.

Сказать было нечего, и я взглянул на солнце. Оно уже приготовилось купаться. Я кивнул Дьюпу:

– Смотри.

Он повернулся, вглядываясь в небо. Я знал ещё по северному крылу, что он любит смотреть на заходящее солнце.

– Как ты думаешь, а боги всё–таки есть или это только сказки? – спросил я.

Дьюп долго не отвечал. Я уже перестал ждать, когда услышал вдруг:

– А разум есть?

– Разум? – удивился я. – А причём тут разум?

– Жизнь была бы лишена смысла, если бы в нас не было разума. Значит, если есть душа, есть и бог.

«И свечение фосфора никогда не заменит опала.

Если ты, как и я,

Однажды

Глядел уходившему в спину.

Я глядел ему в спину,

Однажды.

Всегда.

И я буду глядеть ему в спину.

Вот такие простые стихи, – Колин говорил отстранённо, подчиняясь медленному стеканию заката. – И сборничек этот маленький так и назывался «Уходившему».

Я не догоню и не спрошу его,

Потому что – не догоню.

Потому что

Не я догоню его

Потому, что

Он меня не догонит.

Первый сборничек разошелся довольно большим тиражом. Если хочешь, я поищу в нашей родовой библиотеке. Он должен быть там, отец не возьмёт чужой книги.

– Трудно вот так с отцом? – спросил я осторожно.

– С отцом всегда трудно. Ты – его полный антагонист, его «уходящий», иначе ты – никто.

– Маму только жалко, – сказал я, вспомнив своего отца.

Колин не ответил. Он просто положил мне на плечо свою широченную горячую ладонь.

Сколько мы видели с ним в космосе самых разных закатов. Но вот здесь, у реки, впервые смотрели вместе, как солнце уходит не за тяжёлый бок Граны, а падает в воду. И бурный Тарге кипит.

– Скажи, а это правда, что сильный человек обязательно добрый? – спросил я.

– Это ты сам для себя решай. Чаще добрый. Не потому что слабина у него такая специфическая, но хотя бы для того, чтобы не порвать кого–нибудь под горячую руку.

И тогда я решился.

– Скажи, ты же нас здесь не просто так держишь? Как приманку?

– Да, – сказал Колин, не отрывая глаз от реки. – Но я не знаю, на что ОН клюнет и как. Если мы вернём вас в космос – станет только опаснее. Там сложнее будет за тобой следить.

– Ты думаешь, кровавый эрцог не успокоится?

– Это не в его стиле. Я не могу понять, чем вызвано затишье в доме Нарья, но оно так или иначе скоро закончится.

История тридцать четвертая. «Приманка»

1. Грана, правобережье Тарге

– Победить человека может только его собственный гнев.

– Ещё одна боргелианская пословица?

Дерен кивнул. Он стоял, как положено, и взирал на меня вежливо, но без намёка на раскаяние.

За тонким пластиком палатки бушевала гроза. У меня грозы не получалось.

– Ты меня слушаешь вообще? – спросил я резче, чем хотелось бы.

– Да, господин капитан.

– Я тебя уже полчаса воспитываю! Хоть бы притворился, что понял. Тебя учить – только портить…

Дерен опять кивнул.

– Портить, да?! – рассердился я.

– Да, господин капитан, – в глазах Дерена застыло терпеливое сочувствие.

Вывел он меня, всё–таки. Мальчишка, а держится лучше иного ветерана. Это какие же нервы надо иметь, чтобы смотреть на звереющее начальство, как на больную простудой мышь… Что он там про гнев говорил? Я выровнял дыхание и отодвинул эмоции.

– Почему ты так решил?

– Меня учили, что человек рождается с определённым знанием. Сразу. Потом он якобы учится, но только тому, что само по себе дремлет в нём. Остальное знание свободно разлито вокруг: бери – не хочу.

Я вздохнул. Дерен мне в плане воспитания оказался явно не по зубам. Не понятно, кто из нас сейчас кого воспитывал.

– Ну, тогда давай сам выводы делай, – сдался я. – Что думаешь о своем поведении?

– Я думаю, господин капитан, что это была случайность, совпадение. Но я буду внимательнее следить за тем, что говорю.

– Хорошо хоть так, – согласился я без особого восторга. – С вами, гадами, и вправду иной раз повеситься хочется.

– Когда ждёшь долго, но не имеешь привычки ждать – бывает и хочется, – согласился Дерен.

– Ну и что делать?

– Учиться ждать.

– Легко сказать…

– Есть специальные упражнения. Вы у Дарайи спросите. Я рассказать могу, но там есть особенности восприятия и нервной системы.

– Дерен, скажи, у вас совершеннолетие, когда наступает?

– После сорока, в среднем.

– А тебя как из гнезда выпустили?

– Я взрослый уже родился. Так бывает.

– Что значит, «взрослый родился»?

– Душа взрослая. Сама помнит много непроявленного ещё для меня. Я – не знаю, она – знает.

– Трудно так?

– Бывает, – он вздохнул, наконец, и черты лица стали мягче. – Но мне нельзя помочь. А посоветовать – ещё труднее. Она всё равно знает лучше. И моя жизнь не зависит от моей личной воли. Я, господин капитан, не мог подсознательно сделать глупость. Вот сознательно – да. А разговор с генералом Абэлисом не был запланирован нами. Он произошёл спонтанно. И говорил я – не думая. Значит, так было нужно, чтобы прозвучало именно это. Возможно, вам не следовало находиться здесь неосознанной приманкой.

– Ты это откуда знаешь? Про приманку? – насторожился я.

– Просто знаю. Знание – вне меня. Нужно уметь взять. Но мне бы вы не поверили.

– Ты меня запутал. Получается, что разговор ты всё–таки планировал?

– Нет, – терпеливо пояснил пилот. – Нити сошлись сами. Не я планировал его, как человек, а моя душа, как часть нитей мироздания. Я не умею этого делать сознательно.

– Везёт мне на… – я не понимал, злиться или радоваться, что имею в лице Дерена такое вот «сокровище». – Но мир раньше был проще и яснее.

– Ерунда, – не согласился пилот. – Если вы не чувствуете натяжения нитей и не понимаете, как действует извечный закон – жить ещё труднее. Вам кажется тогда, что жизнь полна несправедливостей: кто–то незаслуженно богат или облачён властью, кто–то умирает от голода. Жизнь вслепую, только лишь по законам логики – жутко несправедливая штука.

– И ты меня учишь, мальчишка? – усмехнулся я. (Кто бы рассуждал в 25 лет о справедливости жизни).

– Я не принадлежу себе, господин капитан. Я – капля на пластике. Смотрите…

По покрытию палатки шуршал дождь, дождинки сливались и, словно маленькие реки, текли по плексигласу окна.

– Где я, среди них? – улыбнулся Дерен. – Но потому мне и не больно. Внутри – не больно. Для таких, как я, – есть только физическая боль. Но и её можно перетерпеть или пережечь рецепторы. Когда ты готов внутренне принять всю боль, и открыт ей – физические рецепторы просто выгорают. Ты уже ничего не чувствуешь.

Я смотрел на пилота, и мне казалось вдруг, что говорит со мной не он, а кто–то гораздо старше и мудрее. Может, он прав, и так тоже бывает, кто знает?

– Ладно, иди, – сдался я. – Нет, стой! Если мы приманка, то… что нам делать?

2. Тайэ, Цитадель

Зверь был великолепен – мощный, осанистый, с дымчатой блестящей шкурой и холодными, умными глазами. Вблизи он показался даже массивнее, чем на голо, а страшные клыки виднелись и при сомкнутых челюстях. Хайбор.

Зверь смотрел на Энрихе с ленивым достоинством: вали, мол, отсюда чужак, не до тебя мне. Значит, сезон спаривания ещё не начался, и самки поблизости нет. Повезло. Сезоны на Тайэ подвижны, звери создают семьи не по календарю, а чуя грядущую оттепель.

Они выдохнули оба, попятились и двинулись по своим делам – хайбор досыпать, Энрихе – восстанавливать физическую форму. Лыжи и купание в проруби – что может быть лучше?

Иннеркрайт плохо помнил, что с ним случилось на Геде. Вернее, помнил, как отстреливался до полного истощения зарядной батареи, а потом поднялся во весь рост готовый голыми руками рвать и… И шепот отца: «…риго титэми. Энимэ та…» И нахальную морду капитана Пайела: «Наши пилоты классом выше…» Порвать бы в клочья любую самодовольную… Но уже не подняться вот так. Словно бы просто не хватает длины туловища, чтобы встать над ними всеми и…

Энрихе затошнило, и он едва успел наклониться, чтобы не испортить комбинезон. Вырвало желчью. Желудок уже с утра самоочистился пару раз самым радикальным способом.

Он достал фляжку с белковым коктейлем и заставил себя выпить немного. Тошнило его регулярно, но вне Цитадели – всё–таки меньше.

Пора бы и в помещение. Кружочек мимо вот этого выступа – и в койку. Дневной сон иннеркрайт сам себе прописал – врачебного досмотра в классическом понимании этого слова на Тайэ почти и не было.

Он довольно удачно скатился – слабость исчезла внезапно, как и подступила. На снегу впереди что–то краснело. Остатки трапезы хайбора, однако. Всё, самое вкусное, гад сожрал, но залег недалеко от добычи, экономный. Вот отчего он болтается так близко к жилью: жалко недоеденного харпика. Харпики жирные, вполне съедобные и для людей. Энрихе ощутил слабый запах крови и проглотил образовавшуюся вдруг слюну. В желудке заурчало. Да, что это с ним! Объеденная тушка крупного, со среднего поросёнка, грызуна возбуждала совсем иные позывы, чем питательный, витаминизированный коктейль.

– Опять ездил? – сердито бросил ему у ворот маленький мастер. – Гон скоро у зверя будет.

– Я не далеко, – отмахнулся Энрихе, стараясь не встречаться с тайанцем глазами.

Мастер Эним покачал головой.

Перед входом во внутренние помещения младшие ученики затеяли потасовку. Хохотали, кидались снежками, наскакивали друг на друга. Точно скоро оттепель, дети её нутром чувствуют.

Энрихе вдохнул всей грудью промороженный, сухой воздух и уловил в нём неожиданную влагу. Вот как, значит, пахнет здесь весна…

Лёгкие его раскрылись, в висках зазвенело мелодично и настойчиво.

Маленький мастер смотрел на него, поджав губы и покачивая чёрной, без единой ниточки седины, непокрытой головой.

Из–за ратуши вывернули Игор и Кейси. Кейси тащил округлую плоскую доску, обшитую кожей. Кататься пошли.

Энрихе сторонился теперь одногодок. И Радогаст сторонился. Услышав о происшедшем от Игора, Кейси схватился было за разрядник. Он был воспитан в среде торговцев, где ответ на предательство различался лишь принципом действия оружия.

Но Игор сгрёб ксайского полукровку и держал, пока тот не остыл достаточно, чтобы уяснить, что разрядник чёрный вашуг оторвёт в случае чего вместе с рукой. Угроза не была пустой – Игор сильнее их троих, вместе взятых. Тогда Кейси плюнул и выскочил из рекреационной залы. А Радо с тех пор попадается им на глаза только в учебных комнатах.

Энрихе не держал зла на Радогаста. Но любые разговоры о происшедшем раздражали его, так как напоминали и о собственной глупости. Однако выдержки ему было не занимать, и он изобразил улыбку при виде Игора и Кейси.

– Хайбора видел? Вылинял он уже? – спросил тайанец.

Как он догадался?

– Видел, – осторожно ответил иннеркрайт. – Нажрался харпятины и спит возле туши.

– С полуострова скоро пойдут мускусные быки, то–то будет ему праздник, – улыбнулся Игор. – Весна! – и добавил вдруг. – Мастер говорил сегодня, что возьмёт тебя в первый день весны. Как только солнце встанет точно над Майской башней.

Энрихе заозирался недоумевающее: что за странный календарь?

– Во–он, – Игор махнул рукой в сторону шпиля у западной стены. – Когда солнце встанет точно над самым верхом – с того дня и считаем весну. Послезавтра по нашим расчетам. Готовься, мысли очищай. Мастер может и спросить что–то о твоём внутреннем «я». Но, раз он сказал – возьмёт, думаю, придираться не будет. Главное, чтобы ты был завтра утром в присутственном зале, и всё будет хорошо.

«Ну–ну, как у Радогаста», – подумал Энрихе.

И вместо радости подступила тоска. А ведь он хотел поучиться у мастера Зверя, очень хотел. Но губы его изогнулись в улыбке, идущей от ума – не от сердца.

3. Тэрра, Альдиивар – родовое поместье эрцогов Дома Нарьяграат

Больше всех от затянувшейся болезни Агескела пострадали медики. Оперируя его, они рисковали не жизнью пациента, но собственными головами.

Время, однако, лечит. И дурная желчь – тоже не может изливаться бесконечно. А пострадавшие от приступа ярости сосуды давно были заменены на новые. И в один прекрасный день Агескел отправился в любимые подвалы в любимом одиночестве.

Пока младший брат хворал, безопасностью родового замка занимался старший. Он не доверял даже подобиям людей, и подвалы заполонили механизмы всех мастей и предназначений.

Агескел морщился, проходя обезображенными железом и пластиком коридорами. Однако «разноцветные комнаты» брат не тронул, только запер синий подвал. Но Агескел и не любил его особенно. Его больше развлекали бордовый и красный.

В красном подвале аке уже хотел было вызвать наложницу, из тех новых, что недавно доставил алайский корабль. Нетронутые, но уже достаточно психически обработанные девицы… Аке развернул голо, чувствуя, как возбуждение начинает овладевать им.

«Совсем еще девчушки. Наверное, с каких–то забытых богом периферийных планет: глаза, побитые золотом мутаций, вытянутый костяк…»

Сознание жертв было затуманено: зрачки, словно подернуты пленкой, а на дне этих бездонных колодцев души – смертельный ужас.

Очень, хорошо! Как там, в древней книге: «Напои меня иссопом»?

– Тебе следовало сразу поговорить с этой разряженной обезьяной! – вырвал аке из полутранса голос брата.

Энсель вошёл, наряженный в парадный мундир. На лице – государственная гримаса. Но Агескел и без того отлично чувствовал – брат не в самом игривом настроении. Пришлось щёлкнуть пальцами, гася движущиеся по подвалу гибкие детские тела.

Притащился слуга с вином. Эрцог схватил бокал, и капли выплеснулись на кипенно белую рубашку, проступив кровавыми пятнами.

– Ты слышал, что говорит Симелин?

Симелин Эргот был главой дома зелёного «камня равновесия сердца» – Ильмариина. Зрелый, но безвольный, как червивое яблоко, сброшенное деревом раньше срока.

– Симелин полагает, по старости и недоумию, что связи были нарушены. Паутина стремится теперь к исходному натяжению…