Текст книги "Хранитель забытых тайн"
Автор книги: Кристи Филипс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)
ГЛАВА 30
27 ноября 1672 года
Люси врывается на кухню, щечки ее так и пылают от холода и предвкушения чего-то интересного.
– Вам письмо, мэм, – говорит она.
Миссис Уиллс отворачивается от плиты, а Эстер поднимает голову от корзинки, в которой она сортирует шиповник. Анна берет письмо и тут замечает, что руки служанки совсем замерзли: ледышки, да и только. Морозный воздух на улице, который окутывает ее с головы до ног, слегка пахнет кислым яблоком и сухими листьями, принося в полную чада и дыма кухню свежее дыхание зимы.
– Ты долго была на улице?
– Всего несколько минут, мэм, по крайней мере, мне так показалось.
Люси с нетерпением смотрит то на Анну, то на письмо.
– Вы что, не хотите его открыть? Оно от того джентльмена, который привез вас домой в своем экипаже.
Анна ломает печать и отворачивается, чтобы прочесть письмо без свидетелей.
Моя дорогая миссис Девлин!
Король сдержал свое обещание и в следующий вторник намеревается устроить бал. Весь вечер я буду иметь честь сопровождать вас. Разумеется, вам захочется взять с собой и своих дам. Мистер Мейтленд и мистер Кларк с удовольствием предложат им свои услуги.
С нетерпением жду вашего ответа.
Ваш смиреннейший и покорный слуга
Ральф Монтегю
Анна поднимает голову и видит устремленные на нее три пары горящих глаз.
– Мистер Монтегю сообщает, что король устраивает бал, – спокойно говорит она.
Пряча улыбку, она складывает письмо и отправляет его в карман.
– И это все? – разочарованно спрашивает Люси.
Даже Эстер, похоже, сгорает от любопытства.
Ладно, хватит их больше мучить.
– Вообще-то, – говорит Анна, – мистер Монтегю интересуется, не хотела бы и я пойти на этот бал. Как вы думаете, стоит?
– Ну конечно! – выпаливает Люси.
Эстер тоже кивает. Миссис Уиллс, похоже, сомневается, но другого от нее не дождешься.
– И еще он интересуется, не хотите ли и вы тоже пойти на этот бал.
Люси открывает рот и смотрит на Эстер.
– Мы? Ко двору?
– Да, вы.
Люси срывается с места и подбегает к Анне – волнение переполняет ее.
– Прошу вас, мэм, ведь вы ответите, что мы согласны, правда? Эстер, ну что ты молчишь? Ты же хочешь туда пойти!
– Что скажешь, Эстер?
Широко раскрытыми глазами Эстер смотрит на Анну, и щеки ее покрываются густым румянцем.
– Да, мэм, очень, мэм.
– Ну тогда я так и отвечу, что мы все будем очень рады.
Счастью Люси нет границ. Она бросается Анне на шею, потом бежит к Эстер и берет ее за руки.
– Мы пойдем на королевский бал! – кричит она, – Может быть, даже познакомимся с самим королем!
Мысль эта буквально потрясает Эстер.
– Но, мэм, – мрачно говорит она, – нам ведь совсем нечего надеть!
Люси падает на скамейку рядом с Эстер, радость ее мгновенно испаряется.
– Как же так! – восклицает она, – Я об этом и не подумала.
– Не волнуйтесь, – успокаивает их Анна. – Я же понимаю, что вам надо приодеться. Да и мне тоже, не идти же на королевский бал в этих старых обносках, верно?
Она разглаживает свою юбку с рюшами, надетую поверх нижней юбки из камчатного полотна.
– Говорят, что нынче «камвольную шерсть больше не носят», – прибавляет она, кого-то передразнивая, – Так что давайте-ка обе бегом к миссис Делакруа, пусть снимет с вас мерку, и про меня не забудьте сказать.
Девушки со всех ног бегут надевать плащи и перчатки; минуты не прошло, и до слуха Анны и миссис Уиллс доносится, как хлопает наружная дверь.
– Не думаю, что это разумно, брать их с собой ко двору, – говорит миссис Уиллс, нарезая лук с удвоенной энергией. – Нехорошее это место. Познакомиться с королем, как же! Неужели вы рискнете позволить им приблизиться к нему?
Анна улыбается.
– Ничего с ними не случится, обещаю вам. Это всего лишь один вечер. И посмотрите, впервые за несколько недель у Эстер счастливое лицо.
– На вашем лице я не видела улыбки еще дольше, – замечает миссис Уиллс, бросив на нее косой взгляд.
– Знаю. Вы уж меня простите. В последнее время общаться со мной было не просто.
– Да я не жалуюсь, боже упаси, просто говорю, что вы чересчур много работаете, пожалейте себя хоть. И пациенты, и больная мать, и девочки, обо всех надо заботиться, да еще чтобы на этом столе всегда была еда, а в печке уголь… Тянуть такое семейство – это и двоим нелегко, а вы одна, без мужа.
– Как же одна! А вы что же? Да без вас я просто пропала бы!
Ничего не ответив, миссис Уиллс продолжила свою схватку с луком.
– А что, я делаю что-то не так? – не отстает Анна.
Миссис Уиллс кладет нож и поворачивается.
– А вы думаете, мне не слышно, как вы там у себя наверху ходите всю ночь напролет, все пишете, пишете в своих книгах, будь они неладны? А утром спускаетесь вниз – на вас страшно смотреть.
– У меня просто бессонница.
– Просто бессонница? И это все?
Анна садится за кухонный стол. Она глубоко вздыхает и трет виски.
– У меня ужасно болела голова. Надо было, конечно, сказать вам, но мне казалось, что скоро пройдет.
– И давно у вас это?
– Уже несколько месяцев. С тех пор, как умер отец.
Миссис Уиллс внимательно смотрит ей прямо в лицо.
– У вашего отца тоже были сильные головные боли.
Анна удивленно поднимает голову. Они с отцом никогда ничего друг от друга не скрывали.
– Он мне об этом не говорил.
– Он никому не говорил. Но ваша матушка знала, во всяком случае, когда была еще здорова. Я думаю, она просто чувствовала. И готовила для него особенный отвар. Из крапивы и ивовой коры, насколько я помню.
– И он помог?
– Не знаю. Ваш батюшка, прости господи, был старый упрямый осел. Он вообще не признавал своих болезней. А вы – точная копия своего отца.
– А что, это очень плохо?
– Послушайте, Анна…
Миссис Уиллс смотрит на нее с беспокойством.
– Я знаю вас с пеленок, вы, можно сказать, выросли у меня на руках. Поверьте мне, вам будет гораздо легче, если вы снова выйдете замуж. Честное слово, пора уже. Натаниэль любил вас, и он бы не хотел, чтобы вы всю жизнь оставались одна. Вы еще достаточно молоды.
– Разве?
Ах, если бы самой так чувствовать.
– Я не знаю, чего бы хотел Натаниэль. Но поговорим об этом после, а сейчас я… мне надо собираться и уходить.
И, провожаемая тяжелым взглядом экономки, она выходит.
Французский посланник Кольбер де Круасси имел странную привычку во время беседы внимательно разглядывать кончики собственных пальцев, словно в совершенстве отделанные ногти его интересуют больше, нежели человек, с которым он ведет беседу. «Понятно, тактика выжидания, – рассуждает про себя Монтегю, – а вдобавок еще и снобизм». Де Круасси ни на минуту не дает собеседнику забыть о том, что христианнейший монарх Людовик XIV – самый богатый и самый могущественный монарх в Европе, а кто такой Карл Стюарт? Просто бедный деревенский родственник, который управляет каким-то нищим захолустьем, и ничего больше. Такая позиция раздражала бы Монтегю меньше, если бы не была близка к истине.
– Мой король выражает некоторое сомнение в достоверности вашего утверждения, – фыркает де Круасси, – Вы сами должны признать, что трудно поверить, будто вам не известно местонахождение вашего же курьера.
Высокомерный тон посланника не производит на Монтегю большого впечатления: он прекрасно знает, что де Круасси – шпион и главная задача его при дворе Карла – подчинить политику Англии интересам Франции. И только бесплодность его усилий слегка облегчает чувство неприязни к нему и даже порой вызывает некоторую симпатию. Они сидят друг напротив друга в частных покоях посланника, расположившись на стульях с высокими резными спинками, сработанных из привезенного из Испании дерева. Монтегю они кажутся неудобными, а если вспомнить изысканную и комфортную мебель французского посольства, даже очень. Особняк де Круасси в Лондоне с великолепными комнатами и богато украшенными галереями – это маленький Лувр, он подавляет своим величием, и всякий здесь чувствует себя маленьким и ничтожным. У посланника целая армия лакеев и слуг, поваров, горничных и кучеров, но комнаты кажутся пустыми – обитатели стараются лишний раз не мозолить посетителям глаза. Для перевозки из Франции коллекции картин, гобеленов, ковров и мебели де Круасси понадобилось целых два корабля.
– Неужели вы думаете, что мы попадемся на удочку и поверим в нелепую историю о пропавшем курьере и утерянном золоте? – продолжает посланник. – Это уже смахивает на наглое вымогательство.
Он опускает глаза и разглядывает кончик собственного длинного носа – отвратительная манера, которая, по мнению Монтегю, свойственна исключительно французам. Будучи братом Жан-Батиста Кольбера, министра финансов Людовика XIV, Кольбер де Круасси так богат и могуществен, как только может быть позволено простому смертному, если он не король. Он привык к тому, чтобы у него все было самого лучшего качества, от подошв его туфель, сработанных из прекраснейшей импортированной из Италии кожи его личным сапожником, также импортированным из Италии, до венецианских кружев вокруг шеи. Все, что он носит, все, что ест и пьет, чем дышат его легкие (парфюмер и табачник также состоят у него в штате), буквально все привезено откуда-то из мест столь же далеких, сколь и прекрасных. Он принадлежит к той породе людей, которые всегда жалуются, что приходится тратить много денег на такие вещи, которых остальные не могут себе позволить, например, на то, что он должен ежедневно принимать у себя за столом по шестьдесят пять человек, или на то, что с него запрашивают очень высокую цену за покрытие позолотой его экипажа. Вот это особенно раздражает Монтегю, хотя, если бы он сам мог себе такое позволить, это его раздражало бы гораздо меньше. Он бы очень не прочь взять на себя не слишком приятную работу по выкачиванию денег из этого скряги французишки; ведь когда из одних рук передаешь деньги в другие, часть их всегда прилипает и к твоим пальцам. Нужно только убедить де Круасси в том, что его величеству королю Англии действительно позарез нужны денежки и что он, Монтегю, и есть тот человек, которому поручили задачу переправки их на Франции.
– От имени его величества я выражаю сожаление в том, что король Людовик все понял превратно.
Монтегю больше не посланник, но язык дипломатии он не забыл.
– Не следует забывать, что отношения между нашими странами всегда были таковы, что трудно даже представить малейшую рознь между ними. Роджер Осборн действительно пропал, а вместе с ним и все золото, которое он вез. Нам неизвестно, скрылся ли он с этими деньгами, или с ним произошло несчастье. Могу только уверить нас в том, в чем милорд Арлингтон уверил его величество: делается все, чтобы раскрыть тайну этого прискорбного происшествия. Тем временем, однако…
– Вашему королю нужны деньги.
– Как всегда.
Кольбер откидывается назад и лениво берет свой бокал; он как будто не совсем уверен, хочет ли он пить, словно это и не бургундское пятнадцатилетней выдержки с божественным ароматом, вино, которое тает на языке, как мед.
– А почему бы ему снова не созвать парламент и попросить денег у депутатов?
– Потому что он опасается, как бы они не потребовали взамен признать ошибочной и отозвать Декларацию о религиозной терпимости.
Посланник покачивает бокал, и его содержимое ходит по кругу, образуя воронку, а он всматривается в розовую жидкость, словно хочет увидеть сквозь нее будущее.
– В этой безбожной стране, похоже, обожают преследовать людей, исповедующих истинную веру.
– Его величество сделал все от него зависящее, чтобы гарантировать свободу вероисповедания.
– Этого недостаточно. Мой король требует больших доказательств добросовестности его величества.
– Чего же вы еще от него хотите? Он принял Декларацию, он объявил войну Голландии…
Скептический взгляд де Круасси заставляет его замолчать.
– Вы прекрасно знаете, что он не выполнил всех своих обещаний.
Даже здесь, вдалеке от двора, посланник не осмеливается открыто называть соглашение, которое он имеет в виду, но он не примет никаких уверток.
– Его величество считает, что еще не настало время, – говорит Монтегю, – Английских католиков пока очень мало.
– Так всегда и будет, если он сам не предпримет энергичные шаги, чтобы изменить эту ситуацию.
– И он это сделает.
Монтегю не упускает удобной возможности перевести разговор в необходимое русло.
– Ему просто нужна поддержка. Лучший способ повлиять на его величество, – делает он свой ход, – суметь повлиять на тех, кто находится рядом с ним.
– Уже целых шесть лет, как я об этом только и слышу, и что? Страдает только мой кошелек и моя добрая воля!
Сделав обиженное лицо, посланник ерзает на стуле. Слава богу, наконец-то наружная невозмутимость де Круасси дает трещину. Еще бы, тут замешаны женщины, и это нисколько не удивляет Монтегю.
– Я потратил тысячи, нет, десятки тысяч на подкуп королевских любовниц, и что я получил взамен? Шиш с маслом! – раздраженно говорит посланник, – Меня уже тошнит от этой бабьей дипломатии. Две недели назад я подарил графине Каслмейн браслет с драгоценными каменьями, а она взамен только рассмеялась мне в лицо.
– Графиня больше не имеет доступа к королевскому… уху.
– Как можно довести до конца важное дело, – продолжает де Круасси, – когда ваш король столь непостоянен? У нас во Франции у короля Людовика только одна Maîtresse-en-titre, и от нее зависит все. Подумайте, как это упрощает дело: хочешь, чтобы король предпринял шаг государственной важности, отправляйся либо к его брату, либо к любовнице – вот ясная и разумная система управления государством. Вот ваша мадемуазель де Керуаль теперь заболела, и его величество обязательно станет искать ей замену. А зная Карла Стюарта, можно не сомневаться, что это может быть кто угодно: актриска какая-нибудь или белошвейка, а то, не дай бог, служанка, которая приносит ему в постель шоколад. Ну почему нам всякий раз надо иметь дело с женщинами столь низкого происхождения?
– Как раз по этой причине столь важно продолжать поддерживать статус мадемуазель де Керуаль как главной возлюбленной его величества, – говорит Монтегю. – Она знатная дама, и король продолжает уделять ей огромное внимание. Все убеждены в том, что сейчас он влюблен в нее более чем когда-либо прежде.
– Но ей следует помнить, кто ее истинные друзья! Она совсем не прислушивается к пожеланиям короля Людовика. Погодите, мадемуазель еще жестоко пожалеет о том, что пренебрегала указаниями собственного короля, если Карл потеряет к ней расположение. У нее тогда совсем не останется друзей.
– Согласен, мадемуазель оказалась не столь покладиста, как мы рассчитывали вначале. У нее есть большой друг в лице мадам Северен, которая наточила свои зубки еще при дворе французского короля и теперь при каждом удобном случае здесь их показывает. И пока она находится рядом с мадемуазель, бедной девочкой не так-то легко управлять. Но я случайно узнал, о чем страстно мечтает мадемуазель, и только король Франции может дать ей это.
– И что же это такое?
– Сущий пустяк, скамеечка, на которой она могла бы сидеть в присутствии французской королевы.
Посланник иронически фыркает.
– Для этого надо быть не просто дворянкой, а по крайней мере графиней.
– Совершенно верно.
Де Круасси качает головой.
– Спаси нас, Господи. Представляю, что скажет на это король. Вы знаете, как он пылко относится к проблеме сохранения чистоты французской аристократии.
– Разумеется, но истинная вера стоит больше, чем какой-то титул. И посудите сами: получив титул, она получит при дворе больше веса, больше влияния. У его величества будет больше причин прислушиваться, когда она станет шептать ему на ухо то, что желает донести до его уха ваш король. Мадемуазель все еще считает себя служанкой принцессы Генриетты Анны и верит, что продолжает дело принцессы, направленное на сближение Англии и Франции.
Сам Монтегю не вполне уверен, что это правда; мадемуазель де Керуаль не испытывает особой склонности заниматься тем, что не приносит лично ей никакой выгоды. Но его слова звучат довольно убедительно, а Монтегю прекрасно понимает, что французский посланник не станет санкционировать перевод золота, пока не будет возможности доложить своему королю, что дело двигается вперед.
Де Круасси вздыхает. Это уже почти готовность к сдаче: упорная осада Монтегю увенчалась полным успехом, и остается только обсудить вопрос о том, сколько и когда.
– Так значит, новым курьером будете вы?
Монтегю кивает.
– Я пользуюсь доверием как лорда Арлингтона, так и короля.
– А Клиффорд?
– Сэр Томас? Переубедить его будет не трудно.
Посланник ставит бокал на место и кисло смотрит на Монтегю.
– И сколько на этот раз потребуется его величеству… и остальным? – спрашивает он, хмуря брови.
Монтегю подносит к губам свой бокал, делает маленький глоток и секунду молчит, наслаждаясь моментом своего полного торжества. По жилам его бежит приятное тепло, в душу нисходит спокойная ясность. Сколько? А действительно, сколько? По мере того как он держит паузу, разглядывая лицо де Круасси, цифра растет, и растет, и растет…
ГЛАВА 31
28 ноября 1672 года
На мосту Флит-бридж стоят двое ученых и сверху наблюдают, как на грязном берегу реки рабочие копают траншею.
– Так говорите, третий фильтр надо установить здесь? – спрашивает Роберт Гук.
Вопрос его звучит скорее как издевка.
Равенскрофт кивает, на этот раз воздерживаясь от резкого ответа: «Да, здесь, сколько раз можно повторять одно и то же?»
Он уже целое утро имеет удовольствие находиться в обществе городского архитектора, показывая ему то одну строительную площадку на Флит-дич, то другую, и грубые манеры мистера Гука с самого начала раздражают его. Есть люди, которые не умеют соблюдать элементарных правил приличия, казалось бы, свойственных их положению. Гук ставит перед ним один вопрос за другим, стараясь уличить Равенскрофта в погрешностях, ошибках и промахах и тем самым дискредитировать его проект.
Встреча с королем до сих пор стоит перед глазами Равенскрофта, это было как чудесный сон, в котором его величество предстал перед ним, как некий сказочный колосс во всем величии своего высокого роста. Король внимательно изучил чертежи Равенскрофта и сказал, что ни один проект по благоустройству Лондона не приходился ему столь по вкусу; ведь еще по своем возвращении в Лондон в 1660 году Карл Стюарт заявил, что вонь и смрад этого города можно почуять носом, даже находясь от него за несколько миль. В эту минуту ученый почувствовал, что жизнь его не потрачена даром. Все, что он изучал прежде, каждый эксперимент, который он когда-либо ставил, каждое прежнее его изобретение – все это было лишь приготовлением к этой работе. Проект очистки и реконструкции Флит-дич требует денег, рабочей силы и материалов в таких количествах, что трудно себе представить, но у него есть поддержка и подпись короля, и этого достаточно, чтобы обеспечить работу всем необходимым. На лесном складе вовсю идет распиловка лесоматериалов, которые бесперебойно доставляются на строительные площадки, и бригады рабочих уже приступили к работе. Есть только одна загвоздка: проекту должны дать оценку и доложить о ней королю мистер Рен и мистер Гук.
– Первый будет расположен прямо под мостом Холборн, следующий сразу за Флит-лейн. Когда воды реки достигнут последнего фильтра, они будут полностью очищены от крупной грязи, останутся только мельчайшие частички мусора: вода станет чистой на всем протяжении отсюда до Блэкфрайерса.
Сильный порыв ветра раздувает их плащи, словно паруса корабля, сбивает на сторону галстуки. Мучитель Равенскрофта молчит и лишь продолжает смотреть вниз, на людей, копошащихся на берегу, его блекло-голубые, водянистые глаза непроницаемы, тонкие безжалостные губы крепко сжаты, кажется, сунь между ними лезвие ножа, все равно он их не разожмет. Внешне мистер Гук – человек весьма непривлекательный: низенького роста, сгорбленный, цвет лица – как застывшая овсяная каша, щеки пронизаны сеткой тоненьких красных капилляров, которые на холодном ветру становятся еще ярче. И несмотря на более чем скромную внешность, этот человек отнюдь не страдает от недостатка гордыни и высокомерия. Манера складывать обе руки за спиной, задирать голову вверх и сощурясь глядеть на небо, наклонять голову поочередно то вправо, то влево просто невыносима. Можно подумать, что он стоит перед огромной аудиторией, которая восторженно ждет от него каких-то научных откровений. Что он вообразил о себе: что, всматриваясь в зловещие низкие тучи, он сможет точно определить, когда из них посыплется дождь, снег или снежная крупа?
– В такое время года нелепо затевать строительство, – объявляет наконец он.
– Король изъявил желание, чтобы все было закончено как можно скорее. Он выражает разочарование тем, что проект, связанный с этим каналом, до сих пор не достиг своей цели, – прибавляет, не удержавшись, Равенскрофт.
– Небольшие трудности, с которыми мы столкнулись, мы легко преодолеем, когда начнем будущей весной, разумно проводить работы при хорошей погоде.
– Неужели вы приостановили все свои строительные работы, мистер Гук?
– Нет, конечно нет.
– Тогда я не вижу причины, зачем приостанавливать этот проект.
Водянистые глаза Гука вдруг разгораются гневом. Он резко разворачивается и шагает по мосту, через каждые несколько шагов наклоняясь и бросая взгляд на реку. Потом идет обратно к Равенскрофту и твердо смотрит ему в глаза.
– У вас ничего не выйдет, – заявляет он. – Я считаю, что более нелепого проекта, чем этот, я в жизни не видел, и о своем мнении немедленно доложу королю.
Надо было сразу понять, что с таким самомнением Гук ни за что не позволит кому бы то ни было одержать успех там, где он сам не добился ничего.
– Если бы вы внимательно смотрели на чертежи, сэр, – выпаливает Равенскрофт, не в силах удержать сарказм, – вы бы лучше поняли принцип, заложенный в мой проект. Этот принцип прост, изящен и эффективен, и его величество понял это с первого взгляда.
– Я понимаю, конечно, его величество мудрейший из людей, тут и спорить не о чем; однако здесь есть одно «но», мистер Равенскрофт: он не архитектор. Я просмотрел наши чертежи и диаграммы, и вот что я вам скажу: ваш проект никуда не годится. Эти ваши конструкции просто не выдержат напора воды. Как только всерьез польют зимние дожди, боюсь, от них ничего не останется: все будет сломано и раздавлено.
– Флит уже тридцать лет не выступала из берегов.
– Тем больше оснований прислушаться к голосу разума. Несмотря на то, что вас поддерживает король, городским архитектором остаюсь я, и если ваш проект провалится, мне ох как не поздоровится.
Равенскрофт раскрывает рот, он хочет сказать, что, если дело дойдет до провала (но этого, разумеется, никогда не будет), всю ответственность он готов взять на себя, как вдруг к ним подбегает один из рабочих, стаскивает с головы шерстяную шапку и, шаркая ногой, быстро кланяется.
– Простите, если я вам помешал, джентльмены, но у нас там одна загвоздка, – говорит он, протягивая руку в сторону берега.
Равенскрофт смотрит, куда он указывает, и видит, что люди прекратили копать и столпились вокруг чего-то такого, что издалека выглядит как куча грязной одежды.
– Без констебля, джентльмены, тут не обойтись.
– Что там у вас такое? – спрашивает Равенскрофт.
– Кто-то утоп.
– Если вас тошнит, то сделайте это вон там, подальше от трупа, – говорит Стратерн Хеймишу.
Ассистент отшатывается от анатомического стола, делает два быстрых шага и наклоняется над стоящим на полу ведром.
– Простите меня, – говорит Хеймиш, опустив голову и держа руки на коленях, пока позывы к рвоте не прекращаются.
Наконец он выпрямляется и вытирает губы, лицо и мокрые глаза галстуком. Желания возвращаться к столу на лице его не наблюдается.
– И как можно привыкнуть к этому запаху?
– Практика, – отвечает Эдвард, – Впрочем, на этот раз действительно тяжеловат, даже для меня.
По его прикидкам мертвое тело пролежало в воде уже недели две. Оно пропиталось влагой, раздулось от выделяющихся после смерти внутренних газов и все покрылось отвратительно пахнущим скользким илом, лежащим на дне реки Флит. Только благодаря одежде труп еще сохраняет человеческие очертания. Зловоние, которое он издает, поистине неописуемо: гниющее мясо в сочетании с запахом самой мерзкой и грязной уборной.
– Вопрос теперь в том, с чего начать: помыть или сперва снять одежду?
– По мне, так лучше всего вынести его на улицу и окатить из шланга.
Хеймиш подвигается ближе, зажимая нос галстуком.
– Поглядим-ка сначала, что можно сделать с ним здесь.
Стратерн берет из стоящей рядом кадки с водой губку, выжимает из нее воду и начинает вытирать грязь с глаз и щек трупа. Но полностью очистить лицо он не успевает, вдруг прекращает работу и вполголоса почти бессознательно произносит проклятье.
– Что такое? – настораживается Хеймиш.
Это поразительно: через две недели после смерти, все распухшее и измятое, человеческое лицо все-таки можно узнать. А уж это лицо особенно. Пятно на лбу Осборна до сих пор остается таким же ярко-красным, каким оно было при жизни.
– Я знаю этого человека, – произносит Стратерн.
Она вырвалась, как только смогла, сообщает Анна, входя в переднюю анатомического театра и извиняясь за опоздание: от общества мадемуазель избавиться не так– то просто.
– Мне кажется, она вбила себе в голову, что постоянное присутствие рядом врача делает ее интереснее. Это примерно как держать при себе какую-нибудь экзотическую собачку, – усмехаясь, говорит она Эдварду.
Она бодра и полна энергии, вероятно, так на нее подействовал зимний холод.
– Вы написали, что обнаружили нечто любопытное… Но чем вы так озабочены? Я не очень сильно опоздала? Или…
Тут ей в голову приходит тревожная мысль.
– Или входить в анатомический театр женщинам не положено?
– Я не слыхал о существовании такого правила, хотя уверен, что это место женщины не посещают. Но в любом случае добро пожаловать. Сегодня здесь только я и доктор Хеймиш, который в данный момент моется. Вы не очень опоздали, но я должен сказать, что в письме я сообщил вам далеко не все. Не хотите ли надеть халат, прежде чем мы войдем внутрь? А плащ вы можете оставить здесь.
– Спасибо.
Грациозным движением она быстро развязывает шнурок на шее. Он поражен живостью и проворством ее пальцев, застегивающих легкий хлопчатобумажный халат, который он дал ей, чтобы она не испачкала платья. Он уже видел раз, как эти же быстрые, изящные пальчики отрезали у человека ногу; этот противоречивый образ столь глубоко занимает его мысли, что, когда они проходят в помещение театра, он чуть не забывает предложить ей свой надушенный платок. Покачав головой, она отказывается – в конце концов, она же опытный врач, – но зловоние накатывает на нее внезапно и накрывает с головой, как морская волна. От неожиданности она спотыкается и быстро подносит к носу предложенный им квадратный кусочек ткани.
– Вам не станет плохо? – спрашивает он.
Она снова качает головой, и они подходят к анатомическому столу. Он уже успел набросить кусок ткани на мужские половые органы мертвеца, чего никогда не стал бы делать, будь рядом с ним коллега-мужчина. Он не совсем уверен, что сделал это, щадя скромность миссис Девлин или даже свою собственную, но все-таки чувствует удовлетворение оттого, что не забыл об этой предосторожности. Взгляд ее сразу же привлекает грудь мертвеца, на которой видны колотые раны и еще три нацарапанные на коже странные отметины: какой-то знак вроде трезубца, перевернутая буква «S», и небольшой кружок. Она вопросительно смотрит на Стратерна.
– Его зовут Роджер Осборн, – сообщает он. – Очевидно, что его убили. Его тело нашли во Флит-дич сегодня утром.
– Ничего не понимаю. Вы писали, что столкнулись с одной интересной особенностью анатомии…
– Простите меня, прошу вас. Я боялся, что вы не придете, если я сообщу вам правду. И я еще не совсем готов изложить свои подозрения в письменном виде.
– Какие подозрения?
– Неделю назад я делал вскрытие сэра Генри Рейнольдса. На теле его я обнаружил раны, очень похожие на эти, а на груди такие же точно отметины.
Из ящика небольшого письменного стола Стратерн вынимает листок бумаги и протягивает его Анне. Прищурясь, она смотрит на три значка, скопированных Стратерном с тела убитого сэра Генри: значок в виде трезубца, буква «X», заключенная в квадрат, и крест.
– Как видите сами, символы не вполне совпадают, но в том и в другом случае они расположены в одной и той же части тела.
Он осторожно поднимает руку Осборна. Она вся распухла и напоминает наполненную водой перчатку… на которой осталось только три пальца.
– Видите, у Осборна отрезано два пальца. У сэра Генри не хватает трех.
– Вы хотите сказать, что сэра Генри и этого… Осборна убил один и тот же человек?
– Да.
– Но убийцу сэра Генри повесили в Тибурне всего два дня назад.
– Повесить-то повесили, но я, например, не считаю, что это он убил сэра Генри. Я уверен, что убийца все еще среди нас.
– Но зачем вы рассказываете мне все это? Какое это ко мне имеет отношение?
– Миссис Девлин, сэр Генри и Роджер Осборн хорошо знали друг друга. А также и вашего отца. Я знаю, что говорю, я встречал их всех вместе в Париже всего лишь два года назад.
Кривая улыбка, словно судорога, искажает ее губы.
– Вы думаете, что этот человек убил и моего отца?
– Я считаю, что это вполне вероятно.
Требуется мгновение, чтобы до нее дошел смысл этих слов. Дыхание Анны учащается – слова Стратерна потрясли ее. Она прижимает носовой платок к лицу.
– Я хочу выйти, – говорит она и поворачивается к двери.
– Конечно, – бормочет Стратерн, внутренне проклиная себя за свою толстокожесть, – Да-да, давайте скорей уйдем отсюда.
В прихожей он усаживает миссис Девлин на стул и садится рядом.
– Я понимаю, об этом нелегко говорить, но прежде, чем я расскажу кому-нибудь о своих подозрениях, я хочу знать, не было ли на теле вашего отца чего-либо подобного.
– Не могу сказать. К похоронам его тело готовил могильщик нашей церкви. Я была просто не в состоянии.
– Простите. Я понимаю, разумеется. Но этот могильщик, не говорил ли он вам о чем-нибудь необычном?
– Нет, но я и сама не спрашивала. Причина смерти отца была очевидна – его закололи кинжалом.
– В грудь?
– Да.
– Это правда, что он был убит неподалеку от Флит-лейн?
– Да. В тот вечер он пошел к больному, это был благотворительный визит. Вероятно, он возвращался домой, когда на него напали. Его тело на следующее утро нашел ночной сторож, и он же вместе с констеблем доставил его домой. Они сказали, что отец был ограблен, но даже после долгих розысков свидетелей преступления мы так и не нашли. И узнать чего-либо еще не смогли.
– Ваш отец когда-нибудь рассказывал, почему он покинул двор?
– Нет, совершенно точно. Лично мне кажется, что он поссорился с лордом Арлингтоном.
