Текст книги "Хранитель забытых тайн"
Автор книги: Кристи Филипс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)
ГЛАВА 22
Шестой герцог Норфолкский планирует в ближайшее время снести Эрандел-хаус: он уже так обветшал, что дальше некуда. Но все равно Теофил Равенскрофт считает, что для собраний Королевского общества это здание просто превосходно. Уж куда лучше, чем прежнее помещение в Грешэм-колледже, где проживает мистер Гук, что позволяет куратору Общества напускать на себя чрезвычайно важный вид и поглядывать на остальных свысока. Расположенный неподалеку от Мейпоула, между Стрэндом и Темзой, Эрандел-хаус выстроен довольно просто, без архитектурных излишеств, зато может похвастать чрезвычайно красивым, несколькими террасами спускающимся прямо к реке, садом, где в виде прекрасных статуй обитает множество древнегреческих и древнеримских богов. Двум прежним владельцам этой недвижимости отрубили головы за предательство, и в результате это место окуталось интригующей атмосферой ужаса и трагедии. Нынешний герцог, похоже, куда меньше своих предшественников заинтересован в том, чтобы противопоставлять себя короне, не желая за понюх табаку лишаться титула, превосходной коллекции античного искусства, а заодно и головы.
Равенскрофт любит бродить по сумеречным, пропахшим плесенью галереям и потайным комнаткам, наслаждаясь изящными произведениями искусства прошлого; несмотря на то, что заседания Королевского общества обычно проходят в нижнем зале (для проведения опытов, требующих дополнительного пространства из-за использования огнеопасных веществ или живых животных, они перемещаются в одну из галерей либо в трапезную), герцог ничего не имеет против того, чтобы члены почтенного Общества расхаживали по всему дому. Ради этого и ради щедрого дара герцога – библиотеки Эрандел-хауса – Равенскрофт и его товарищи готовы сквозь пальцы смотреть и на его католицизм, и на то, что лично Норфолку, в общем-то, было бы наплевать на естествознание, не предоставляй оно ему возможности устраивать расточительные и порой сумасбродные представления с пламенем, взрывами и кровью. Тут он не слишком отличается от многих других знатных членов Королевского общества. Эта общераспространенная склонность нередко приводит к тому, что их еженедельные собрания уходят в сторону от научных изысканий более тонкого характера, но без ежегодных взносов богатых членов, а также и щедрых подарков, перепадающих время от времени от них же, Общество давно прекратило бы свое существование.
– Дайте дорогу, Равенскрофт, – говорит доктор Линдсей, протискиваясь мимо него боком сквозь узкую дверь.
– Неужели вам мало места? Могли бы и обойти, – парирует Равенскрофт, приберегая слова «жирная свинья» до лучших времен.
Ведь здесь собрались одни, так сказать, джентльмены. Он оглядывает зал, где перед сколоченной из досок кафедрой расставлены стулья – штук двадцать, может, немного больше. Несмотря на то, что в Королевском обществе числится больше двухсот человек, заседания обычно посещает ядро беззаветно преданных науке членов, состоящее из двадцати-тридцати человек, большинство из которых и есть настоящие ученые, искатели истины. Исключения составляют придворные, сэр Уильям Бронкер, председатель, и сэр Роберт Морей, который оказывает ученым поддержку при дворе тем, что только с хорошей стороны освещает их деятельность перед королем (его величество также член Королевского общества и самый влиятельный его покровитель; он всегда с большой охотой дает обещания посещать заседания, а также финансировать проекты, но, увы, его обещания почти всегда остаются лишь таковыми).
Позади кафедры висит большой и уже совсем обветшавший гобелен; он столь изорван и стар, что подробности пейзажа на нем с опушкой леса и замком разобрать почти невозможно, а также так изъеден плесенью и покрыт таким слоем пыли, что находиться рядом с ним, пожалуй, опасно если не для жизни, то для здоровья наверняка. Во время лекции на прошлой неделе, которую Равенскрофт посвятил экзотическим растениям Цейлона, он неожиданно стал чихать, и приступ был столь силен, что он ударился лицом в кафедру, и это вызвало дружный смех его слушателей. Он бросает на гобелен испепеляющий взгляд, но, как ни странно, холст почему-то не вспыхивает, скорей всего, потому что отсырел. Стулья заняты еще далеко не все, но Равенскрофт долго ломает голову, где ему сесть, держась пока позади и взвешивая свои ограниченные возможности.
Вот рядом с мистером Кридом пустует место, но он ни за что туда не сядет, потому что этот человек превратил его изобретение, названное Равенскрофтом «отокустикон», в предмет насмешек, он обозвал прибор стеклянной бутылкой с отбитым донышком – а ведь Крид, как и все остальные члены, тоже прикладывал узкий его конец к уху и с волнением слушал из окон галереи в Эрандел-хаусе, как, усиленные этим прибором, плещутся весла гребцов на далекой Темзе. И рядом с доктором Пеллом он ни в коем случае не сядет, потому что тот, когда Равенскрофт читал доклад о рыбьих плавниках, вступил с ним в совершенно бездарную полемику; с сэром Джоном Пинчем он тоже отказывается сидеть, потому что тот отрицает, что Равенскрофт был первым, кто подверг сомнению существование флогистона, гипотетического вещества, якобы составляющего один из важнейших элементов огня. Стулья заполняются довольно быстро, но как нелегко принять решение: мистер Аткинс – сволочь и подлец, мистер Джонс – сплетник и доносчик, а мистер Пипс – вообще грубое животное и понятия не имеет, что значит истинное естествознание, а думает только об уличных девках.
Мимо Равенскрофта, направляясь к своему месту, проходит мистер Одибрасс.
– Как славно вы нас повеселили на прошлой неделе, Равенскрофт. У вас, кажется, все еще светит фонарь на лбу.
Шут гороховый. Наконец-то Равенскрофт видит человека, которого не в чем упрекнуть; он проходит к стульям и садится рядом с ним.
– С возвращением, доктор Стратерн.
Молодой врач оборачивается; на лице его искренняя и теплая улыбка.
– Мистер Равенскрофт, мне очень приятно снова встретиться с вами.
– Как Лейден?
– О, было весьма интересно, мне там больше всего понравилось. Университет прекрасно укомплектован трупами.
– Превосходно, превосходно. Вы учились у доктора Вербрюгге?
– Не только учился, но был его главным помощником и ассистентом.
Равенскрофт также удостаивает его улыбкой, а ведь ее не часто увидишь на его вечно хмуром лице.
– О, это меня нисколько не удивляет, – говорит он.
Стратерн знаком с Равенскрофтом с тех еще пор, когда он вернулся в Лондон после окончания Кембриджа. Уже тогда Эдвард знал, что его интересы лежат не в области практической медицины, а в области анатомии. В последующие годы они вдвоем частенько отправлялись в Тауэр-док покупать на прибывающих в порт судах рыбу и других морских животных и несли их потом в лабораторию Равенскрофта для изучения. Эдвард препарировал, а вместе они зарисовывали их внешний вид, отдельные части их тел и рассматривали образцы их тканей через микроскоп. Однажды Равенскрофт необдуманно выложил деньги за мертвого дельфина, который оказался слишком тяжел, чтобы нести его до самого дома на Бишопс-гейт, и тогда они дотащили его до ближайшей кофейни, разрезали и принялись изучать прямо там. В другой раз они купили живого енота. Дикий зверь оказался столь очаровательным существом, что они не решились лишить его жизни, и Равенскрофт оставил его у себя дома в качестве домашнего животного, но тот, в конце концов, укусил его за палец и удрал. Хотя Равенскрофт гораздо старше, трудного нрава, не очень общителен и крайне обидчив даже тогда, когда, казалось бы, для этого нет никаких причин, Стратерн всегда ценил дружбу с ним, в основе которой лежали общие интересы и взаимное уважение. Равенскрофт обладает широчайшими познаниями в самых разных областях, он превосходно рисует, у него талант инженера, и никто не может сравниться с ним в беззаветной преданности чистой науке. И если он до сих пор не получил должного признания – а он его, несомненно, заслуживает, – то это скорее связано с его уникальной способностью кого угодно, даже совсем незнакомого человека, превращать в злейшего своего врага, а также с вечной и роковой его невезучестью.
Эдвард не знает, что тут первично, невезучесть ли причина его мрачного взгляда на мир, или наоборот. Мистер Гук сегодня отсутствует, и, как следствие, мистер Равенскрофт пребывает в добром настроении, думает он. По крайней мере, до тех пор, пока его сосед не замечает мистера Джонса, который сидит прямо перед ним и каждые несколько секунд отчаянно скребет ногтями голову. Равенскрофт демонстративно отодвигает свой стул на целый фут назад и предлагает Эдварду сделать то же самое.
Мистер Генри Ольденбург, секретарь Королевского общества, занимает свое место на подиуме. Его неповоротливость и немецкий акцент дают неверное представление об этом человеке, наделенном острым умом и превосходно владеющем всеми европейскими языками. Именно благодаря неустанным трудам и усердию мистера Ольденбурга Общество получает информацию о новых открытиях, о результатах научных наблюдений, о деятельности естествоиспытателей в других странах; он же рассылает по всему миру такую же информацию об успехах членов Общества.
– Доброе утро, джентльмены, – начинает мистер Ольденбург, – приветствую всех вас на еженедельном заседании Лондонского Королевского общества развития естественных наук. Сегодня я собираюсь прочесть перед вами отчет об эксперименте, предпринятом нашим глубокоуважаемым коллегой, достопочтенным мистером Робертом Бойлем. Далее я предложу вашему вниманию резюме новой книга нашего коллеги доктора Томаса Уиллиса. И наконец, я оглашу перед вами послание нашему Обществу месье Дениса из Парижа. Когда я закончу, доктор Пелл любезно расскажет нам о том, как продвигаются его опыты с переливанием крови; затем мистер Слингсби выступит с докладом, подкрепленным математическими и философскими выкладками, об опытах по увеличению веса тела с помощью дыхания.
Тут слышится покашливание мистер Сметуика, что привлекает внимание секретаря.
– Ах да, – спохватывается мистер Ольденбург, – Мистер Сметуик прочтет нам доклад о происхождении и повадках колчестерских устриц.
Мистер Ольденбург начинает, как и обещал, с сообщения мистера Бойля об изменении атмосферного давления на тело, помещенное в воду, затем переходит к резюме на книгу доктора Уиллиса, посвященную патологии мозга и порождающим ее болезням. Наконец он берет в руку письмо, присланное из Парижа месье Денисом.
– «Глубокоуважаемые господа, – читает секретарь, – в настоящее время по распоряжению короля Людовика мы проводим эксперименты, каковые могут принести человечеству немало пользы. Нами было обнаружено удивительное вещество, которое способно, если приложить его к любой ране, мгновенно останавливать кровотечение, тем самым позволяя при ранениях тела обходиться без перевязок. Первоначально мы ставили опыты на собаках и только потом попробовали на людях, и все наши эксперименты, как в первом, так и во втором случае, увенчались полным успехом».
Равенскрофт толкает Эдварда локтем.
– Как вы думаете, здесь есть хоть какая-нибудь доля правды?
– Не знаю. Могу только сказать, что эта чудодейственная эссенция сегодня утром очень бы мне пригодилась.
Мистер Джонс снова отчаянно чешет голову.
– Боюсь, у него в парике блохи, – шепчет Равенскрофт.
– Заканчивает свое письмо месье Денис тем, что предлагает прислать нам немного этой эссенции, чтобы мы сами могли убедиться в ее пользе. Я пошлю заявку нашему куратору, мистеру Гуку. Он, как и некоторые другие, в последнее время испытывает острую нехватку времени, – нахмурясь, заканчивает Ольденбург и кладет письмо в сторону. – Доктор Пелл, прошу теперь вас, расскажите нам, как проходят ваши эксперименты с переливанием крови.
Пелл встает и обращается к аудитории.
– У меня есть человек, который за двадцать шиллингов согласился, чтобы я перелил в его кровеносную систему некоторое количество овечьей крови. Опыт будет проделан в следующую субботу.
– Доктор Пелл, что вы предполагаете обнаружить этим опытом? – интересуется доктор Аткинс.
– У этого человека, будущего подопытного, совершенно буйный нрав, и я полагаю, что после переливания нрав его несколько смирится.
– А я не верю, что овечья кровь произведет какое– либо действие, поскольку овца по сравнению с человеком стоит на низшей ступени развития и у нее нет души, – подает голос мистер Сметуик.
– И все же, – высказывает предположение мистер Крид, – таким способом человеку можно передать кротость овцы и ее смиренный нрав, то есть я хочу сказать, это не исключено.
– Я слышал историю про доктора Кайюса, того самого, который перестроил Кайюс-колледж, – прибавляет сэр Роберт Морей, – а именно, когда он был очень стар, то питался только молоком кормилицы; так вот, сначала он употреблял молоко одной злой и капризной женщины и сам стал злым и капризным, но потом ему посоветовали пить молоко женщины доброго нрава и смирной, и он сразу подобрел и присмирел.
– Но ведь это не кровь, а еда, – говорит доктор Джонс.
– Однако всем нам известно, что кровь и темперамент человека тесно связаны, мы ведь говорим «у него горячая кровь», «у нее холодная кровь», – говорит доктор Линдсей.
– Возможно, характер и темперамент зависит от крови только у мужчин, – говорит мистер Слингсби.
– А что будет с овцой, доктор Пелл? – спрашивает мистер Аткинс. – А что, если случится наоборот, то есть не кроткий нрав овцы подействует на человека, а его буйный нрав перейдет к бедному животному?
– Я не собираюсь переливать кровь человека в овцу, – раздраженно отвечает доктор Пелл.
– А что, если ваш подопытный умрет? – продолжает наступать Аткинс.
– Я не собираюсь его убивать! Я собираюсь всего-навсего перелить в его жилы двенадцать унций овечьей крови, примерно столько, сколько перекачивается за одну минуту. Он человек крепкого здоровья. Хотя и несколько ненормальный… зато он сможет сообщить нам об изменениях, если таковые произойдут, которые он почувствует в своем организме.
– Много он нам сможет поведать, если вдруг начнет блеять, как овца, – замечает мистер Одибрасс.
– Джентльмены, прошу вас… – пытается успокоить коллег Ольденбург.
– Послушайте, Джонс, сколько можно, вы что, не могли оставить свой проклятый парик где-нибудь в прихожей? – говорит Равенскрофт.
– Черт побери! – Мистер Джонс срывает с головы свой парик, – Я же говорил мастеру, что в нем полно вшей. Я потребовал вычесать его как следует гребнем, но он все равно кишит этими паразитами.
В зале воцаряется полная тишина. Все уставились на коротко стриженную голову Джонса и копну завитых волос, которую он держит в руке. Все, кроме Равенскрофта.
– Гребень, – бормочет он как бы про себя, но достаточно громко, чтобы слышал Эдвард. – Ну да, конечно гребень!
Он встает со своего места и, похоже, собирается уходить.
– Доброй ночи, доктор Стратерн. Приятно было снова встретиться с вами.
– Вы уходите?
По заведенному обычаю члены Общества после заседания всегда перемещаются в кофейню «Голова турка» на Чансери-лейн.
– Да-да, я должен немедленно уйти, – говорит Равенскрофт, словно неожиданно пораженный какой-то мыслью.
И не успевает хоть кто-нибудь произнести слово, как он покидает заседание.
ГЛАВА 23
18 ноября 1672 года
Уайтхолл – рю де Варенн
Двор английского короля столь же развращен и также не может жить без удовольствий, как и французский, но ни один придворный не способен перещеголять в этом самого короля. Нынешнее вечернее развлечение во дворце Святого Иакова, принадлежащем герцогу Йоркскому, собрало поистине сливки придворного общества: присутствовали сам король и герцог, конечно, а также их верные псы, лорд Арлингтон, сэр Томас Клиффорд и сэр Генри Рейнольдс, ну и так далее. Таким образом, я оказался в компании пошлейших остряков, развратников, половина которых заражена сифилисом, грубых и неотесанных представителей рода человеческого, так называемых лордов и леди, явившихся посмотреть на представление, которое приготовили им лицедеи королевской труппы. Пока у них, временно, конечно, своих подмостков нет, поскольку театр на Друри-лейн в декабре сгорел дотла. Все без исключения придворные успели вылакать по бутылке, а то и по две французского вина и набить брюхо жареными жаворонками, конфетами и засахаренными фруктами и теперь развалились на разбросанных по полу и по диванам подушках. Некоторые совсем распоясались, похоже, они принимают диваны за собственные кровати.
Частная сцена в резиденции герцога Йоркского невелика размерами, что с лихвой искупается пышным убранством: бархатным занавесом, позолоченными деревянными деталями интерьера, золотыми канделябрами рампы. Задник искусно исполнен лучшими придворными художниками. Но самое большое преимущество этого театра состоит в том, что сюда пускают только ближайших друзей короля и герцога. Никакого простонародья, никаких воняющих потом толп, никаких проституток в партере.
Вот на сцену прыгает господин Киллигрю в наряде для верховой езды и нетерпеливо зовет свою лошадь. Госпожа Говард, актриса, чьи главные достоинства щедро представлены публике благодаря низкому расположению лифа, обращается к нему с вопросом: «Куда это вы так спешите, сэр?»
«В преисподнюю, – храбро отвечает он. – Надо срочно вывести оттуда Оливера Кромвеля: пусть присмотрит, как идут дела в Англии, поскольку преемник его очень занят – с утра до вечера дрючит всех подряд».
Зрители, включая и самого короля, веселятся от души. Людовик никогда бы не позволил, чтобы шутовством и насмешками унижали достоинство его короны, но душа Карла Стюарта так же пуста, как и его казна. Потом дьявола-Кромвеля прогоняют обратно в ад, где ему и должно находиться, и на сцену выходит мистер Уичерли с непристойными стишками, в которых упоминаются придворные обоего пола; эти куплеты очень смешны, и, слушая их, зрители животики надрывают от смеха. Далее возвращается госпожа Говард и исполняет разухабистую сценку, в которой она играет некую юную девицу, француженку (догадайтесь сами, кто это); она плачет и клянется, что никогда больше не станет иметь никаких сношений с прославленным и грозным врагом девства и целомудрия, монархом Великой Британии.
Больше всех здесь смеется герцог Йоркский, хотя он, пожалуй, не менее грозный враг добродетели, чем его безнравственный брат. Теперь, когда его жена, герцогиня Анна, умерла (поговаривают, от сифилиса, которым он же ее и наградил, хотя есть и другие мнения о причинах ее смерти, например, от ожирения, поскольку она была толста, как беременная корова) и пока король и его министры пререкаются, кого теперь выбрать ему в жены, он без церемоний пользуется всеми ее приближенными дамами; наследник трона желает взять в супруги только католичку, но ходят темные слухи, что страна такого безобразия не потерпит. Могу сказать только одно: принцесса, которая согласится обрести свой дом в этом вертепе, очень скоро об этом пожалеет.
Но вот на сцену выбегает лорд Рочестер и объявляет, что сейчас он прочтет пролог собственного сочинения к пьесе одного автора; он сообщает, что пьеса называется «Императрица Марокко» и что она невыразимо скучна, исключение составляет только та ее часть, которую написал он. Рочестер – любимец короля, поскольку он хорош собой и довольно остроумен, но он частенько берет на себя смелость говорить правду и издеваться над королевскими шлюшками, и эти мстительные дамы, желая его погубить, плетут против него интриги и составляют бесконечные заговоры. Но зря они беспокоятся: Рочестер сам себе злейший враг. Он всюду хвастает, что за последние пять лет ни разу не бывал трезвым более чем два часа кряду, и оскорбляет короля по любому поводу и когда ему только вздумается. Сегодня он, как и всегда, сильно под мухой, его изящное платье измято, парик съехал набок, в руке бокал, из которого плещется кроваво-красное вино.
Тем не менее, когда этот клоун открывает рот и начинает декламировать, все собравшиеся послушно ему внимают.
– Кто может в век порочный сей отречься от сатиры? Все, что кипит в душе, поведаю я миру. О том, кто сводничал, кто встал на скользкий путь измены, я расскажу сейчас вам с этой сцены. О, если ты хоть в чем велик, тебя в тюрьму тотчас засадят. В министры жулика возьмут и по головке гладят. А сучку грязную, достойную лишь хлева, посадят рядом с бедною английской королевой.
Когда он заканчивает, никто не смеется, все смотрят на короля. Изгонит ли в очередной раз его величество Рочестера со двора, отправит ли в ссылку в Аддербери, где у того поместье? Но тут подает голос сэр Генри Рейнольдс.
– Рочестер, – пищит он, – за что вы так браните наш век? Наш добрый, развратный и пьяный век, в котором всякий хотел бы жить.
Король весело гогочет, за ним смеются все остальные. Рочестер временно помилован, но на этот вечер комедия кончена. Большинство зрителей валяются в разных позах и градусе подпития. Те, кто недобрал и не заснул, опять принимаются за вино и сладости или, разбившись на парочки, тайком расползаются по темным комнаткам дворца, а кое-кто предпочитает и свежий воздух в укромных уголках Сент-Джеймского парка.
Сэр Генри Рейнольдс покидает театр и бросается следом за одной из приближенных к королеве дам; он идет за ней по галерее, ведущей в дворцовый сад и в парк. Странно, что выбор его падает на нее, ведь все знают, что у того дурной вкус и слабость к простолюдинкам, которую он оправдывает теорией о том, что с простолюдинками иметь дело гораздо дешевле и безопасней, чем со знатными дамами.
Но эта маленькая слабость вполне простительна.
Юная дама охотно ведет его за собой; тихонько смеясь, она шагает через сад несколько впереди него, он же пыхтит и отдувается сзади; наконец они входят в парк. Здесь совершенно пустынно, и он сразу теряет ее из виду. Но может, она с самого начала задумала избавиться от него таким способом?
– Каролина, дорогая, – скулит он. – Голубка моя, ну не будьте так застенчивы, я сгораю от любви.
Он делает несколько шагов в темноту, но внезапно застывает на месте как вкопанный.
– Что вы здесь делаете? – слышится его голос – Вас мне не нужно!
– Если бы в мире была справедливость, – говорю я, – обрубки вашего трупа давно бы уже висели на пиках Лондонского моста.
Когда я в первый раз всаживаю нож ему в грудь, лицо его с вытаращенными глазами выглядит почти комичным, будто он сейчас щелкнет пальцами и потребует принести бокал вина или трубку. Но после второго удара, которым я выпускаю из него кишки, он издает глубокий, как бы нерешительный стон, так что на всякий случай приходится перерезать ему глотку, чтобы ненароком не обеспокоить леди Каролину и других находящихся в парке придворных.
Ведь после того как я уложил его на землю, мне предстоит еще немало работы.
