Текст книги "Хранитель забытых тайн"
Автор книги: Кристи Филипс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)
Кристи Филипс
Хранитель забытых тайн
Памяти моего отца, Дона Филипса
Ни в Англии, ни во Франции, ни одна кончина не была оплакана столь горячо, как кончина принцессы Генриетты Анны. Смерть с той поры стала предметом для подражания.
Джон Уилмот, граф Рочестер
ОСНОВНЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕРСОНАЖИ КНИГИ (в порядке их появления)
Анна Девлин, врач
Лорд Арлингтон, государственный секретарь и королевский министр
Мадам Северен, постельничая Луизы де Керуаль
Луиза де Керуаль, любовница Карла Стюарта, короля Англии
Джереми Мейтленд, слуга лорда Арлингтона
Роджер Осборн, придворный
Миссис Уиллс, экономка Анны
Люси Харснетт, служанка Анны
Эстер Пинни, служанка Анны
Теофил Равенскрофт, естествоиспытатель
Томас Спратт, помощник Равенскрофта
Сэр Грэнвилл Хейнс, придворный
Ральф Монтегю, придворный и бывший посол во Франции
Сэр Томас Клиффорд, государственный казначей и королевский министр
Карл Стюарт, король Англии
Яков, герцог Йоркский, брат Карла Стюарта и наследник английского трона
Эдвард Стратерн, врач и анатом
Сэр Генри Рейнольдс, придворный
Джейн Констейбл, придворная дама покойной герцогини Йоркской
Сэр Хью Мей, аудитор департамента Королевских работ
Кольбер де Круасси, французский посланник в Англии
Роберт Гук, естествоиспытатель и городской архитектор
Доктор Томас Сайденхем, врач
ПРОЛОГ
29 июня 1670 года
Париж, дворец Сен-Клод – Париж, рю де Варенн, срочно.
Королевские доктора на ее выздоровление уже не надеются, как и все остальные, кто ухаживает за ней. Принцессе Генриетте Анне внезапно стало плохо, и она слегла в постель; некоторые поговаривают об отравлении. Хватаясь за живот, она бьется в судорогах, кричит и отчаянно плачет – смотреть на это очень больно. Почти все подозревают ее мужа, герцога Орлеанского, а также его любовника, шевалье де Лоррена, которого король Людовик всего две недели назад сослал в деревню. Но, несмотря на столь дурную репутацию брата, король ни за что не осудит его, каким бы страшным мучениям ни подвергалась сейчас его невестка.
Mors certa, hora incerta; и тем не менее все идет так, как и прежде. Придворные толкутся у дверей опочивальни Генриетты Анны, предаваясь пустой болтовне, словно сегодняшний вечер ничем не отличается от всех других. Этих пышно разодетых павлинов, похоже, нисколько не заботит, что уже скоро мы потеряем нашу принцессу, с ее искренним благочестием и юной красотой; впрочем, должен признаться, бесконечные клистиры и непрерывная рвота привели к тому, что красота ее быстро увяла. Французские придворные – их легко отличить от англичан, обилие кружев и густое облако духов выдает их немедленно – с трудом пытаются скрыть изумление: эта юная аристократка страдает столь неделикатно, что приходится постоянно держать у носа надушенный платок, чтобы не чувствовать зловония, всегда сопровождающего смерть. В великолепной спальне принцессы, хотя она и выходит окнами на дворцовые сады и набережную Сены, ощущается стойкий запах могильного склепа.
Представители Англии – лорд Арлингтон, сэр Генри Рейнольдс, Роджер Осборн, сэр Томас Клиффорд, сэр Грэнвилл Хейнс – сохраняют присутствие духа и выглядят не столь подавленно. Хотя и на их лицах я замечаю некую тревогу, которую нельзя приписать лишь одним благородным чувствам при виде страданий принцессы. Я почти уверен, что навещают они ее отнюдь не потому, что она возлюбленная сестра короля Карла и любимая невестка короля Людовика; мне кажется, они прибыли во Францию с какой-то тайной целью.
Весьма расторопная постельничая Генриетты Анны, мадам Северен, не отходит от больной и всегда готова прийти на помощь. Нынче ночью с мрачным видом тауэрского ворона она до утра просидела у постели принцессы, вздрагивая при каждом вздохе или движении своей госпожи. Смертельные страдания Генриетты Анны превратили мадам Северен в само воплощение отчаяния и скорби, по крайней мере, так это выглядит; и все же совсем недавно я случайно подслушал, как они ссорились, о чем расскажу подробнее при встрече. Служанки принцессы рангом пониже столь же печальны; тесной, испуганной кучкой они жмутся в углу, глаза их красны от слез – они знают, что сулит им смерть их благодетельницы и госпожи: не успеет ее тело остыть, как все они потеряют место.
Лишь одна дама, прелестная маленькая бретонка Луиза де Керуаль, кажется, нисколько не озабочена судьбой принцессы. Возможно, внимание, которое король Карл оказывал ей в Дувре, не прошло для нее даром. Де Керуаль не умна, зато привлекательна и крайне амбициозна. Она очень высокого мнения о своих достоинствах, но до меня дошли сплетни о разрыве ее связи с графом де Сольтом, насколько мне известно, совершенным негодяем и тупицей, и теперь она выглядит жалко. Даже если бы ей выпало стать фрейлиной королевы, приличной партии во Франции ей себе не найти.
Я должен пока прервать это послание. Продолжу позже.
Сейчас уже четвертый час ночи. Мадам Северен встала и велела послать за епископом – близок роковой конец. Но нет еще: принцесса, с усилием приподнявшись на локте, слабой рукой призывает ее обратно к постели и что-то хрипло шепчет ей па ухо. Мадам Северен выглядывает в полную народу соседнюю залу; глаза ее в пламени свеч сверкают необычайно ярко.
– Месье Осборн, – произносит она резким, изменившимся от горя голосом.
В толпе придворных это имя вызывает растерянное замешательство, сдержанный ропот протеста, даже негодования. Почему именно Роджер Осборн? Ведь этот англичанин никогда не был при дворе фаворитом. Друг короля Карла и Генриетты Анны, это так, но ведь к роялистскому делу он примкнул довольно поздно. Разве принцесса забыла о его парламентском прошлом, о поддержке, которую он оказывал Кромвелю? Возможно, дело тут в том, что сам Осборн забыл об этом достаточно скоро, стоило только Карлу вернуть себе трон.
Осборн выходит из толпы; это человек средних лет, в простой одежде серых тонов и в дешевом парике. На лбу большое бурое родимое пятно, зубчатые края которого наползают ему на правую бровь. У постели Генриетты Анны он опускается на колени и наклоняет голову, чтобы лучше слышать ее слабый, хриплый голос. По мере того как он слушает ее невнятное бормотание, глаза его округляются и голова начинает дрожать. Он явно не желает исполнять то, что она ему поручает, хотя отказом рискует быть обвиненным в измене. Генриетту Анну охватывает возбуждение. Мадам Северен подвигается ближе, она готова в любую секунду прекратить эту опасную беседу. Принцесса делает ей знак удалиться и только потом с усилием стаскивает с пальца тяжелый золотой перстень. Она кладет его в раскрытую ладонь Осборна. Тот смотрит на него так, словно прежде никогда не видывал подобной вещицы.
Он поднимает голову; на его лице выражение крайней тревоги. Принцесса делает горестный вздох и откидывается на спину; тело ее содрогается от боли. Мадам Северен призывает епископа, в комнате поднимается суматоха, придворные расступаются, давая ему пройти. Епископ устремляется к постели, но поздно: последний хрип принцессы достаточно громок, чтобы все или почти все поняли, что она испускает дух. Потрясенный вздох раздается по всей комнате, болтовня придворных смолкает. Перстень выпадает из руки Осборна и катится по полу, сверкая, как золотистый солнечный зайчик. Наконец он стукается о стенку, валится на бок и вертится на одном месте все быстрее и быстрее, и в наступившей тишине отчетливо слышен его металлический звон.
Принцесса Генриетта Анна, твой дорогой друг и мой ангел, ушла от нас. Солнце, освещавшее нашу с тобой жизнь, угасло, увы, слишком рано. Мне остается сказать только одно: letum non omnia finit. Смерть – это еще не конец.
Остаюсь твоим смиреннейшим и послушным, и пр. и пр.
ГЛАВА 1
Лондон, 4 ноября 1672 года
Из своего дома на Портсмутской улице она выходит, держа в руке деревянный чемоданчик с гладкой ручкой из слоновой кости и с потускневшими медными заклепками. Сейчас начало ноября, день клонится к вечеру. На улице пусто и холодно, и земля в этот пасмурный день покрыта слоистыми пятнами инея; с каждым шагом ее деревянные башмаки ступают на тонкий лед застывших луж и с треском проваливаются в грязь. В самом конце Берч-лейн она поддергивает чемоданчик, перехватывая его крепче, – он довольно тяжел, а она слишком хрупка; в висках стучит, и не покидающая ее тупая боль становится еще сильнее. К своему полному смятению, она уже знает, что малейшее беспокойство лишь усиливает эту изматывающую боль: неожиданное движение, резкий звук, даже быстрый промельк птичьего крыла, пойманный боковым зрением. Тогда она опускает чемоданчик на землю, расцепляет поцарапанные металлические защелки и, перебрав аккуратно уложенные в нем пузырьки и склянки, находит то, что ей сейчас нужно. Однако уже поздно, и ей надо поторопиться. Она встает и отправляется дальше. Улочки, по которым она идет, почти совсем пусты, на пути ей попадается всего несколько прохожих, которые, как и она сама, похоже, хотели бы поскорей добраться до своей цели. А ее цель – узенький переулок неподалеку от Ковент-Гардена, где стоит некогда великолепный дом, в котором есть ветхая комнатка под самой крышей. Когда она переходит Миддлбери-стрит, облачка белоснежного пара, вырывающиеся у нее изо рта при дыхании, еще долго висят в воздухе.
Дойдя до Стрэнда, она останавливается: вся улица кишит людьми, лошадьми, овцами и хрюкающими, покрытыми коркой грязи свиньями, которые роются в сточной канаве. Осенний вечер короток, и до темноты, перед тем как отправиться домой, надо успеть собрать товар, и продавцы в магазинчиках и уличные торговцы оживленно бегают и суетятся. По воздуху стелется голубоватый угольный дым из каминов и печей, насыщенный ароматами жареного мяса и лука. А снизу, из узкой, проходящей прямо посередине улицы сточной канавы, где копаются в отбросах свиньи, поднимается вездесущий запах разложения и гнили. Утренняя гроза смыла часть нечистот, но эти канавы в Лондоне всегда грязны. Меж обглоданных костей и кусков отбросов и падали зеркальным блеском сверкают пятна дождевой воды, но в них не отражается ничего, кроме затянутого тучами серого неба.
Она откидывает капюшон плаща; длинные темные локоны буйных ее волос рассыпаются по плечам. Она смотрит на толкотню куда-то спешащих людей, на прозрачные и яркие магазинные витрины, в которых отражается свет окутанных туманным ореолом медных уличных фонарей на фоне темнеющего неба, и ей порой кажется, что счастье в этом мире существует, что оно совсем близко, что еще немного – и оно придет и к ней тоже. Канун Дня всех святых [3]3
День всех святых – 1 ноября.
[Закрыть]только что прошел. Это ее любимое время, по крайней мере, так было когда-то. Этот час прохладных осенних сумерек, перед тем как на землю опустится первая ноябрьская ночь, всегда был полон для нее особого очарования. Когда она была моложе, ей казалось, что именно это состояние сопутствует любви или хотя бы надежде встретить ее. Теперь же он для нее почти ничего не значит, кроме пустой и бесплодной жажды чего-то.
– Миссис Девлин, – выделяется из шума уличной толпы чей-то голос, – Миссис Девлин! Это вы?
– Да, – отвечает она, узнав невысокую краснощекую женщину в хлопчатобумажном капоре и переднике из плотной ткани, которая проталкивается к ней сквозь толпу.
Она помнит, что эта женщина – жена секретаря морского ведомства, что она с мужем живет на Сент-Джилс, неподалеку от того места, где висит знак «Топор и наковальня», что мать этой женщины страдала апоплексией а потом еще и лихорадкой. Еще через мгновение она даже вспоминает, как ее зовут.
– Миссис Андерхилл, – кивает она.
– Мы не отблагодарили вас, как следует, миссис Девлин, – говорит миссис Андерхилл, и ее возбужденное лицо еще более румянится. – Мы ведь так и не смогли заплатить вам.
– Не беспокойтесь, пожалуйста, вы мне ничего не должны.
– Вы так добры, – говорит жена секретаря и, наклонив голову, делает небольшой реверанс, – Я всем говорю, что ваша микстура просто превосходна. Благодаря этому лекарству моей матери в последние ее дни было намного лучше.
Она вспоминает мать миссис Андерхилл. К тому времени, когда ее вызвали, пожилая женщина уже походила на тень: она была так слаба, что не говорила ни слова и едва двигалась. Прошло более года с тех пор, но Анна хорошо помнит, как она поддерживала изнуренное тело бедной женщины, словно это было всего несколько минут назад.
– Мне очень жаль, что я не смогла спасти ее.
– Она прожила долгую жизнь, миссис Девлин. И ее жизнь была уже не в ваших руках, а в руках Божьих.
В словах миссис Андерхилл слышится мягкий упрек.
– Конечно, – отвечает она, на мгновение закрывая глаза.
Голова ее болит все сильнее.
– Вы хорошо себя чувствуете? – спрашивает миссис Андерхилл.
Анна заглядывает в зеленые глаза жены секретаря. Они чисты, они сверкают молодостью. Пожаловаться ей на головные боли и бессонницу? Миссис Андерхилл наверняка поймет ее.
– Спасибо, хорошо, – отвечает она.
– Смешно, не правда ли, – улыбается миссис Андерхилл: мысль о том, что врач может заболеть, поразила ее, а теперь у нее будто гора свалилась с плеч, – Я спрашиваю о здоровье – и у кого, у доктора! А у вас тут целая куча всяких лекарств. – Она кивает на деревянный чемоданчик. – Думаю, уж кто-кто, а вы-то знаете, как избавиться от любой болезни.
Она смотрит куда-то мимо нее, на другую сторону улицы, где разложил свой товар уличный торговец.
– Извините меня, я уж пойду, мне надо торопиться. Сегодня пятница, а я обещала мужу приготовить на ужин устриц.
И они расходятся в разные стороны. Когда со Стрэнда она поворачивает на Ковент-Гарден, порыв холодного ветра бросает ей в лицо волну сажи и копоти. Небо еще больше потемнело, и от покоя, охватившего было ее на мгновение, не осталось и следа. В черепной коробке словно прорастает, расправляя лепестки и пуская корни, куст железных цветов. Головная боль не оставляет ее ни на секунду, изводя часами, сутками. Деревянный чемоданчик больно стукает по ноге. Она не раз уже подумывала, чтобы купить другой, поменьше размерами и не такой тяжелый, но так и не удосужилась это сделать. Она никогда себе в этом не признается, но в глубине души верит, что этот чемоданчик сам по себе обладает целительной силой. Предрассудок, конечно, она это понимает, предрассудок, не подтвержденный никакими фактами; на самом деле у нее более чем достаточно оснований утверждать как раз обратное. Мальчик, к которому она теперь направляется, семнадцатилетний подмастерье, больной оспой, скорей всего, умрет, не дождавшись утра. Много дней она следовала предписаниям доктора Сайденхема, давая больному лекарства холодные и жидкие, тогда как все другие доктора в таких случаях предписывают горячие и сухие. Новая метода этого терапевта, казалось, дала слабую надежду на выздоровление, но ей-то понятно, что только чудо может теперь спасти ее пациента, а она уже давно перестала верить в чудеса. Она может лишь облегчить страдания мальчика, это самое большее. Облегчить страдания. Ее этому учили, но ей этого кажется мало. Как бы ей бы хотелось хоть один раз приложить ладонь к лихорадочной щеке больного и почувствовать, что она прохладна, убаюкать умирающего от дизентерии ребенка и прекратить его смертельные судороги, дать больному лекарство, которое действительно лечит, а не приглушает симптомы болезни. Действительно лечить и вылечивать, своими руками, своим знанием, своим состраданием. Даже какое-нибудь маленькое чудо, думает она, искупило бы все ее ошибки.
Она отвлекается от невеселых мыслей и видит, что уже почти наступила ночь. В конце переулка останавливается какой-то экипаж. Плешивый кучер натягивает вожжи, спина его все еще изогнута дугой, будто осадил лошадей он всего мгновение назад. Она замедляет шаг. Что-то в этом экипаже ее беспокоит, хотя явных причин для тревоги, кажется, нет, это всего лишь обычная наемная карета. Со скрипом открывается дверь, и на улицу выходит мужчина. Одет он прилично, как человек с положением в обществе, но осанкой и движениями тучного тела скорее похож на трактирного буяна. Взгляд его открыт, в нем ощущается одновременно и некая интимность, и угроза, словно этот человек хорошо ее знает и имеет основания быть ею недовольным.
Она стоит достаточно близко, и, обращаясь к ней, ему не требуется повышать голос.
– Миссис Анна Девлин, дочь доктора Брискоу? – спрашивает он.
Вопрос звучит резко и неприятно, подтверждая первое впечатление: это наряженное в дорогие одежды грубое животное. Она берет себя в руки, правая рука исчезает в кармане юбки, где у нее спрятан нож, оружие, которым она умеет обращаться с необыкновенной ловкостью и мастерством. Но пальцы ее не успевают дотянуться до рукоятки – кто-то хватает ее сзади. У негодяя оказался сообщник: крепкая рука его обвивает ее талию и поднимает на воздух с такой быстротой и легкостью, что у нее не хватает времени даже подумать о странности происходящего. Первый мужчина вырывает у нее чемоданчик с лекарствами и сует его в дверцу кареты, а другой вслед за ним втаскивает в карету и Анну. Задыхаясь, она падает на жесткое сиденье спиной к кучеру. Увидев прямо перед собой молча сидящего человека, она на мгновение теряет дар речи.
– Миссис Девлин, – произносит он.
Приветствие его звучит как приговор.
Она глядит на него с опаской. Перед ней сам лорд Арлингтон, первый министр государства, который пользуется неограниченным доверием Карла Стюарта, самый влиятельный человек в Англии, после короля, разумеется. Прежде, насколько она помнит, его завитой парик был не столь сер, зато черная повязка, закрывающая на носу шрам, который он получил в сражении на стороне Карла I, и его внушительный и важный вид все те же.
– Вы захватили с собой чемоданчик с лекарствами вашего отца, – сухо говорит он, – Очень мило.
Когда-то Арлингтон и ее отец были друзьями, но это было давно, много лет назад, с тех пор многое переменилось.
Тростью с золотым набалдашником он стучит в потолок кареты, и экипаж трогается с места.
– Куда вы меня везете? – спрашивает Анна.
– В Ньюгейт [4]4
Ньюгейт – тюрьма в Лондоне, существовавшая примерно с 1200 по 1900 год, известная тем, что в ней сидели самые знаменитые в Британской истории преступники, а также ужасными условиями, в которых содержались узники.
[Закрыть], – отвечает он, откидываясь назад. – Вы арестованы.
ГЛАВА 2
Трясясь, скрипя и раскачиваясь, карета катит по разбитым лондонским мостовым. Стараясь удержаться, Анна вцепилась в сиденье, липкое от вина, видимо пролитого пассажиром, сидевшим здесь до нее. Как и все наемные кареты, она провоняла пивом, человеческим потом и табачным дымом. По углам, тускло освещая мрачную внутренность кареты и распространяя отвратительный запах свиного жира, чадят две маленькие свечки. Эти запахи в сочетании с немыслимой, грозящей переломать все кости тряской, давно уже укрепили в ней убежденность, что по улицам Лондона лучше всего передвигаться пешком.
Сидящий напротив лорд Арлингтон выглядит вполне в своей тарелке: он, видимо, привык к неудобствам путешествий в грохочущем экипаже или просто нечувствителен к ним. Отец однажды сказал ей, что одним из самых удачливых придворных этот человек стал потому, что обладал прирожденным даром при любых обстоятельствах сохранять естественное и приятное выражение лица. Всякий, кто имел с ним дело, всегда слишком поздно понимал, что для него не существует таких понятий, как дружба и верность, если это не сулит ему личной выгоды или не дает ему в руки еще большей власти. Даже теперь, когда Арлингтону вот-вот исполнится пятьдесят пять лет, когда щеки его совсем обвисли, лицо его сохраняет веселое, даже ребячливое и вместе с тем вкрадчивое выражение; самая заметная в нем черта – проходящая по переносице черная узенькая повязка. «Интересно, – думает Анна, – каково королю видеть это постоянное напоминание об услугах, оказанных Арлингтоном короне?» Должно быть, на него оно производит впечатление, судя по тому, как высоко Арлингтон взлетел за двадцать четыре года, от посыльного лорда Дигби до поста первого министра государства. Но если не говорить об этой несколько показной претенциозности, Арлингтон отнюдь не фат. О нем говорят как об обаятельнейшем, любезнейшем человеке, увлекательном и интересном собеседнике, вдобавок владеющем многими языками, но все при этом знают, что он невероятно жесток, что за его внешней утонченностью, беспечностью и видимым безразличием таится самая грубая продажность. Его парижский наряд – плащ из парчи, множество кружев на манжетах – лишь намекает на тенденции моды того времени; в отличие от более молодых придворных щеголей, с их глубоко продуманной напускной небрежностью и стильным беспорядком в костюме, Арлингтон одевается с кастильской строгостью, которую он приобрел за годы, проведенные в качестве английского посланника в Испании. Руки его, обтянутые надушенными перчатками, покоятся на золотом набалдашнике трости, другим концом упирающейся в пол между его ног. Неровные линии высохшей грязи окаймляют его башмаки на высоких каблуках; несколько пятен аналогичного происхождения попали и на бледные шелковые чулки. Анна подмечает это с удивлением: оказывается, время от времени Арлингтон, как и все прочие люди, принужден ходить по улицам пешком. А также, по всей видимости, чтобы скрыть от постороннего глаза свои делишки, иногда разъезжать в обычной наемной карете. Хотя два разодетых в пух и прах головореза, стоящие снаружи на подножках кареты, вцепившись в нее, точно пиявки, должны привлекать к себе внимание посторонних.
– По какому обвинению меня арестовали? – спрашивает она.
– Странный вопрос, – отвечает Арлингтон. – За ведение врачебной практики без патента, конечно.
– Вы, наверное, шутите.
Кривая улыбка на мгновение сдвигает его обвисшие щеки.
– Вы так думаете?
Пожав плечами, он вкратце описывает ей ее незавидное положение: она его пленница, два его личных телохранителя караулят ее снаружи, а карета медленно, но верно продвигается по направлению к Ньюгейтской тюрьме, где ее ждет отвратительная камера, из которой она больше не выйдет никогда.
– Женщина, которая занимается врачебной практикой, не имея патента Корпорации врачей [5]5
Корпорация врачей Лондона (с 1674 года Королевская корпорация врачей Лондона) – первое медицинское учреждение в Англии, созданное королевским указом в 1518 году, во время правления Генриха VIII.
[Закрыть]… Это преступление, милая моя, у нас в стране оно наказывается штрафом, тюрьмой или тем и другим.
– Мой покойный муж был врачом, я его вдова и по закону имею право принять его профессию.
– Я вижу, вы уже подготовились к защите перед судом. Звучит убедительно, но я не думаю, что право вдовы продолжать ремесло покойного мужа распространяется на медицинскую практику. Вдова там или не вдова, любое лицо, практикующее искусство врачевания, должно иметь патент.
– В Лондоне сотни врачей работают без лицензии, и вам это хорошо известно. Я полагаю, первый министр не собирается лично препровождать каждого из них в тюрьму.
– Нет, конечно. Но вы – дело особого рода, миссис Девлин. Вы – единственный ребенок великого доктора Брискоу, возможно, лучшего королевского врача из всех когда-либо живших.
«Он это серьезно?» – думает Анна.
Арлингтон легко прочитывает выражение ее лица.
– Вы что, полагаете, я тут шутки с вами шучу?
– Странно слышать, что вы хвалите моего отца, ведь именно вы освободили его от обязанностей при дворе.
– Причиной его отставки был не я, а его собственное упрямство и непомерная гордыня. Он и сейчас был бы жив, если бы оставался верным своему кругу и не таскался со своей помощью по трущобам и нищим лачугам. Лично я чуть не обезумел от горя, когда узнал о его смерти.
– Интересно, почему это я не верю ни одному вашему слову?
– Хотите верьте, хотите нет, но мы с вашим отцом когда-то были друзьями. И я всегда буду об этом помнить.
Он помолчал, будто о чем-то задумавшись.
– Жаль, что вы не родились мужчиной. Вы бы могли занять при дворе его место.
– У меня нет никакого желания быть при дворе.
Он насмешливо фыркнул и усмехнулся.
– Вы все так же хотите лечить бедных?
– Бедным тоже нужна врачебная помощь, как и богатым. Я считаю, что у меня достойное призвание.
Арлингтон качает головой.
– Упряма и горда – ну точная копия отца.
Он смотрит на нее испытующе.
– Скажите-ка лучше вот что: он хорошо обучил вас своему делу?
Почему министр интересуется этим? Все это так странно. Сначала грубо и бесцеремонно похитил ее, как негодяй похищает богатую наследницу, чтобы насильно жениться, потом сообщил, что она арестована, а теперь… Неужели Арлингтон собирается беседовать с ней о ее образовании?
– Зачем это вам, ведь вы везете меня в тюрьму.
– Отнеситесь к моим словам серьезно, юная леди. В вашем положении я бы не стал и пытаться обсуждать свое будущее.
– Похоже, у меня осталось так мало будущего, что нечего и обсуждать.
– Остроумием можете забавлять своих друзей, но зарубите себе на носу, здесь это не пройдет, миссис Девлин. Женщина должна вести себя скромней. Это особенно относится к вам, раз уж вы берете на себя смелость исполнять мужские роли.
– Интересно, с каких это пор медицина стала компетенцией исключительно мужчин? Книгой рецептов своей матери я пользуюсь не реже, чем рекомендациями «Лондонской фармакопеи» [6]6
«Лондонская фармакопея» – медицинский справочник того времени, которым широко пользовались врачи и аптекари.
[Закрыть], и не раз имела возможность убедиться в том, что книга моей матери куда лучше. А скромность я поберегу для тюрьмы.
Она выдерживает пристальный взгляд Арлингтона, как бы нарочно вызывая его осуществить свою угрозу…впрочем, она уже начинает подозревать, что тот не станет этого делать. Есть еще одна, пока скрытая пружина разыгрываемого перед ней сложного спектакля, который не имеет никакого отношения ни к законам, ни к патентам, ни к тюрьме, надо только набраться терпения, и рано или поздно он все ей расскажет. Карету немилосердно трясет. Анна с трудом переносит головную боль, она переместилась теперь в какие-то дальние закоулки мозга и, похоже, никогда больше не оставит ее в покое. Всякий раз, когда карета подпрыгивает – а это, принимая во внимание состояние лондонских улиц, случается то и дело, – острейшая боль, как молния, пронизывает ей череп. Стараясь ни о чем не думать, она останавливает взгляд на своем деревянном чемоданчике. Там лежит нужное для нее лекарство, которое она сама составляла из трав, кореньев и цветочной вытяжки, а также самого важного компонента: эссенции, полученной путем перегонки сока красного мака.
– Вам нехорошо?
Арлингтон не утратил способности остро чуять слабость другого человека.
– Спасибо, я прекрасно себя чувствую.
Глаза его испытующе изучают ее. Она по лицу его видит, как он складывает свои наблюдения вместе, чтобы подвести итог: болезненная бледность, впалые щеки, темные пятна под глазами.
– Может быть, вам нужно какое-то лекарство?
Впрочем, Арлингтон и не ждет от нее ответа.
– Я слышал… кстати, прошу заметить, все слышать и все знать – это моя работа… я слышал, вы частенько покупаете в аптеках маковый сироп.
– Не только я одна.
Папавер сомниферум, или опиумный мак, в лекарствах используется по-разному. Чаще всего из него делают сироп: цветы и коробочки кипятят и в полученный отвар добавляют сахар. Меньше используют сам опиум, вещество, полученное при высушивании сока, выделяемого незрелой коробочкой мака, но нынче и он становится все более популярным. Несколько лет назад доктор Сайденхем создал препарат из опиума, растворенного в вине, который он окрестил латинским словом «лауданум», образованным от глагола «лаударе», то есть «восхвалять», поскольку считал его самым эффективным из всех существующих лекарств. Лауданум был занесен в «Лондонскую фармакопею» и стал продаваться во многих городских аптеках. Именно опиумный мак, либо в виде сиропа, либо в виде лауданума, способен сейчас прекратить ее мучения.
– А еще я слышал, – продолжает Арлингтон, – и особенно от людей, которые побывали в Константинополе, что от удовольствия, доставляемого маком, отказаться очень непросто, даже если человек всего только раз наслаждался им. Неужели и у вас есть тайный порок? Прошу вас, не скрывайте от меня ничего. В наш буйный, развратный веку каждого найдется свой тайный порок, все мои знакомые имеют как минимум один, и большинство из них не считают нужным скрывать это.
– А я думаю, что опиум можно применять не только в той области, на которую вы сейчас изволили намекнуть.
Ей хотелось сослаться на доктора Сайденхема, известного и почитаемого медика, имеющего свои взгляды на этот предмет, но, увы, он известен как антироялист, и его политические пристрастия и передовые взгляды на искусство врачевания не способствуют его добрым отношениям с Корпорацией врачей. Ее отец дружил с ним, и многие считали это признаком его нелояльности к королю. И хотя сам он так не считал, сейчас лучше поостеречься и при Арлингтоне имя доктора Сайденхема не упоминать. Поэтому она решается высказать лишь собственные соображения по этому поводу.
– Я, например, считаю, что он очень полезен при кишечных коликах и чахотке.
– Да уж, рассказывайте, миссис Девлин, рассказывайте…
Арлингтон вздыхает, и некоторое время внимательно разглядывает пол кареты.
– Я могу, конечно, пожалеть об этом, но так уж и быть… Позвольте предложить вам альтернативу Ньюгейту, – говорит он – Мне потребуются ваша помощь в Уайтхолле [7]7
Уайтхолл был основной резиденцией английских королей в Лондоне с 1530 по 1698 год, когда он сгорел. На момент пожара во дворце насчитывалось свыше полутора тысяч помещений, что делало его самым большим во всей Европе, если не в мире. В состав дворца входили дворы для игры в мяч и теннис, для петушиных боев и рыцарских турниров. В 1611 году в Уайтхолле состоялась премьера шекспировской «Бури». Единственное, что осталось от комплекса, – миниатюрный Банкетный дом с плафоном кисти Рубенса.
[Закрыть].
– Вы просите меня об услуге?
– Ну что вы, вовсе нет. Я предлагаю вам отсрочку, и к тому же, если вы не справитесь, очень непродолжительную.
– И что вы от меня хотите?
– Не торопитесь, моя девочка. Сначала вы должны принять решение: Уайтхолл или Ньюгейт.
Насколько она его поняла, от тюрьмы ее отделяет лишь один неверный шаг, даже если она согласится. Значит ли это, что на всю оставшуюся жизнь она превратится в марионетку Арлингтона? Избавиться от него можно будет только в том случае, если он попадет в опалу и лишится власти, а для человека, который близко стоит к королю, такая возможность существует всегда, но на это нельзя рассчитывать. Она подавляет желание прижать кончики пальцев к пульсирующим вискам. Боль, как и смерть, уравнивает всех, боль делает ее отчаянной и безрассудной.
– Уж лучше Ньюгейт, чем всю жизнь быть игрушкой ваших капризов.
Любезное выражение сразу исчезает с лица Арлингтона.
– Значит, вы предпочитаете тюрьму? – сердито наклонился он к ней, – Может, напомнить вам, что я человек занятой, что у меня голова забита важнейшими государственными делами? Поэтому я могу упустить некоторые мелкие подробности и не сообщить, скажем, что посадят вас на долгие месяцы, а может быть, и годы. Говорят, после смерти вашего отца вашей матушке стало хуже, что она совсем лишилась рассудка, что она уходит из дома и бродит по улицам совершенно безумная. Кто позаботится о ней, кто даст ей средства к существованию, если не вы? Она кончит тем, что попадет в Бедлам [8]8
Бедлам – название дома для умалишенных (ранее больница Святой Марии Вифлеемской) в Лондоне.
[Закрыть]. Ваш выбор ужасен, на это способна только такая упрямая, эгоистичная девица, как вы.
Он откидывается на спинку сиденья, торжествующе задрав кверху подбородок. Карета вздрагивает и со скрипом останавливается. Арлингтон резко отдергивает кожаную занавеску: за окошком виден скромный фасад Ньюгейтской тюрьмы с ее несокрушимыми стенами из камня и железа.
