Текст книги "Три (ЛП)"

Автор книги: Кристен Симмонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Кристен Симмонс
Три

Глава 1

Сон менялся. Я чувствовала это, даже не приходя в себя.

До сих пор он заключался в том, что нас с мамой, которую я держала за руку, тащило по нашей безлюдной улице ко все той же жестокой цели – дому, солдатам и крови. Постоянно к крови. Но теперь что-то изменилось. Стало непривычным. И это терзало меня изнутри, как загадка, ответ на которую я не могу понять.

Асфальт оставался все таким же растрескавшимся. Район, погруженный в настороженную тишину, выжидал, а на каждой приговоренной двери красовался плакат со Статутом, будто предупреждение о чуме. Сверху с одной стороны в другую раскинулось плоское небо, и вдруг я оказалась одна.

А потом рядом со мной, там, где должна была стоять мама, появился Чейз.

Не повзрослевший Чейз, а мальчик, которого я повстречала много лет назад: лохматые черные волосы и любознательный, дерзкий взгляд восьмилетнего сорванца в белых носках, торчавших из-под джинсов, из которых он уже вырос. Он стрелой помчался по переулку, и я, хихикая, побежала следом.

Он оказался быстрым. Каждый раз, когда я его догоняла, он умудрялся увернуться и мои пальцы оказывались в нескольких дюймах от его раздувающейся футболки. Его смех наполнял меня чем-то теплым и забытым, и некоторое время вокруг не существовало ничего, кроме радости.

Но небо начало наливаться синим, и беспечность, с которой он пнул камень, послав его вперед по центру дороги, внезапно встревожила меня. Он был слишком мал, чтобы знать, что происходит. Что это место больше не безопасно. Я настойчиво схватила его за руку.

– Комендантский час, – сказала я. – Пора домой.

Но он сопротивлялся.

Я попыталась потянуть его за собой, но безуспешно. Его маленькая ладошка выскальзывала из моих пальцев. Угасающий свет усиливал мой страх.

Они приближались. Их шаги отдавались у меня в груди.

Опустилась темнота, угольно-черная и такая же плотная. Я больше не различала домов, остался только невинный ребенок рядом со мной да разрушенная дорога, на которой мы стояли.

К нам подошел солдат в аккуратно отглаженной форме. Его стройная гибкая фигура казалась знакомой даже на расстоянии. Золотистые волосы блестели в безлунной ночи, словно нимб.

Я знала, к чему это идет, но мое сердце все равно колотилось где-то в животе. Я старалась оттолкнуть мальчика себе за спину, чтобы укрыть его от человека, который убил мою маму.

– Ты его не тронешь, – сказала я Такеру Моррису, но с моих губ не сорвалось ни единого звука. Тем не менее крик, раздавшийся в моем сознании, кажется,

только придал Такеру скорости, и внезапно он оказался близко, всего в трех футах от нас, нацелив ствол прямо мне между глаз.

Я крикнула мальчику, чтобы он убегал, но прежде, чем успела повернуться и сделать то же самое, мой взгляд упал на лицо мужчины.

Это был не Такер. Передо мной стоял другой солдат, с бледной кожей и давно мертвыми глазами. В его груди зияла дыра, из которой сочилась кровь. Тот самый, которого мы убили в Чикаго во время побега из больницы.

Харпер.

Я задохнулась, споткнулась и упала на спину, так что больше ничто не прикрывало мальчика позади меня от пистолета.

Харпер выстрелил, и звуковая волна встряхнула мир и взломала асфальт. Когда все кончилось, маленький мальчик остался лежать без движения, в его грудной клетке была пробита дыра размером с кулак.

Я резко проснулась, готовая к бою. Образ солдата, Харпера, которого Чейз застрелил, когда мы вытаскивали Ребекку из чикагского реабилитационного госпиталя, померк, но оставил после себя неприятный осадок. И я знала, что больше не засну.

Мое дыхание успокоилось, и я стала различать звуки сна: глубокое дыхание и периодическое похрапывание. Твердый пол под спиной напомнил о том, что мы нашли убежище в заброшенном доме недалеко от пляжа, на котором спали предыдущие три ночи. Большая, почти полная луна заглядывала в лишившееся стекол окно и помогала глазам привыкнуть к темноте. Место Чейза рядом со мной оказалось пустым.

Я размотала пляжное полотенце, которым накрывала ноги. В комнате спали шестеро человек. Люди, которые так же, как и я, добрались до побережья в поисках убежища – единственного известного спасения для тех, кому удалось сбежать от притеснений ФБР, – только чтобы обнаружить, что оно уничтожено. Каким-то чудом нашлись следы, ведущие прочь от развалин. И наша небольшая команда пошла по ним на юг, оставив позади раненных во время нападения в Чикаго. Они ждали нас в небольшом магазинчике, за пределами радиуса удара, с мизерными запасами пищи и припасов, не имея никакой защиты, кроме нескольких здоровых человек.

Спустя несколько ударов сердца я окончательно стряхнула с себя сон и вспомнила, что Такера с нами не было. Три дня назад он уехал с перевозчиками, чтобы рассказать остальным ячейкам сопротивления о том, что случилось с убежищем. Они должны были выйти на связь, как только достигнут первого места, но до сих пор этого не сделали.

Как бы я ни желала, чтобы он ушел, теперь, когда он оказался далеко от меня, я не могла спокойно вздохнуть, несмотря на всю помощь, которую он оказал нам в последние несколько недель. По крайней мере, когда он был рядом, я могла за ним следить. А теперь у меня было такое чувство, словно я уронила нож с закрытыми глазами и мне оставалось только надеяться, что он не вонзится мне в ногу.

Кто-то забормотал во сне. Возможно, Джек, один из выживших членов чикагского сопротивления. Он так и не пришел в себя с тех пор, как Милиция Нравов разбомбила тоннели и мы все едва не оказались погребенными заживо. Его худое тело звездой раскинулось у входа в здание, а другой парень из Чикаго по кличке Крыса, очень низкий в противоположность высокому Джеку, лежал на боку сразу за ним. Шон заснул, прислонившись к старому дивану, свесив голову и положив руки на бедра ладонями вверх, как будто медитируя. На диванных подушках за его спиной свернулась калачиком Ребекка, держа в руках вместо юноши, который явно хотел бы там оказаться, металлические костыли.

Хотя ей следовало остаться в мини-маркете вместе с ранеными, Ребекка настояла на том, чтобы идти вперед. Ее телу сложно было поддерживать общий темп, но она не жаловалась. Это меня беспокоило. Она будто пыталась что-то доказать.

Еще двое, растянувшиеся в столовой, тоже были из чикагского сопротивления и не оставили надежду на то, что их семьям каким-то образом удалось пережить атаку на убежище, что они сумели сбежать и направились на юг.

Снаружи послышался хруст веток. Я тихо поднялась и стала пробираться мимо спящих к открытой двери. Воздух, свежий и застоявшийся одновременно, пах солью и плесенью. Из-за песчаных дюн раздавался шепот океана, плеск волн, шорох высокой травы между пляжем и этой старой прибрежной деревней, где мы устроили лагерь. Она называлась Дебор-как-то. Надпись «Добро пожаловать в...» много лет назад пала жертвой чьих-то упражнений в меткости, ее правая сторона была усеяна маленькими ржавыми дырочками.

Когда-то Дебор-как-то был шикарным местом. Ворота, которые не пускали бедноту, рухнули, но все еще были здесь: их свалили за сгоревшей будкой охраны. Во время Войны здесь бунтовали, как и в большинстве богатых поселений. От пустых пляжных домиков, раскрашенных, как пасхальные яйца, остались только руины: обугленные пальцы несущих балок, тянущиеся к небу, наполовину обрушившиеся фундаменты на старых сваях, стены, покрывшиеся слоем песка и соли, с кляпами из перекрещенных досок на месте окон. Где-то неподалеку стукнула ржавая сетчатая дверь.

Нижняя ступень крыльца снова тихо скрипнула. Это был всего лишь Билли, который сгорбился так, что торчали острые локти и лопатки. Он сдирал кору с ветки и, кажется, не замечал моего присутствия.

Я недовольно скривила губы. Если дежурит Билли, значит скоро рассвет. Он сменил Чейза ночью. Но Чейза не было на месте. Полотенце, на котором он спал, валялось около окна, рядом с мусорным мешком, в котором лежали наши пожитки: две чашки, ржавый кухонный нож, зубная щетка и кусок веревки, найденный среди обломков.

Билли даже не шевельнулся, когда я на цыпочках пересекла крыльцо и села рядом.

– Спокойная ночь? – осторожно спросила я. Он дернул одним плечом. Красная лампочка приемника, который мы взяли в одном из грузовиков перевозчиков, мигала на ступеньке между его ботинками, заклеенными изолентой. Приемник был металлическим, размером с половину обувной коробки. Не такой удобный, как ручная рация, но достаточно мощный, чтобы держать связь с центральной частью континента.

По крайней мере мы так думали. Красная лампочка должна была поменяться на зеленую при входящем вызове, но пока что этого не произошло.

Я снова подняла глаза на Билли. С тех пор как мы нашли его на развалинах убежища, он вел себя очень тихо. Я знала: он цепляется за надежду, что Уоллис, бывший лидером сопротивления в Ноксвилле и – что намного важнее – его приемным отцом, находится среди выживших, которых мы преследуем. Но это было невозможно. Уоллис сгорел в гостинице «Веланд». Мы все видели, как она рухнула.

– У нас осталось немного тушенки, – предложила я. Мой собственный желудок сводило от голода. Порции становились все меньше. Билли поморщился и продолжил ковырять кору на ветке, как будто это было самое захватывающее занятие в мире.

Билли мог взломать компьютерную систему ММ. Палка не была и близко такой интересной.

– Хорошо. Один из парней нашел спагетти, ты...

– Я что, сказал, что хочу есть?

Кто-то из спящих возле двери зашевелился. Билли снова прижал подбородок к груди, пряча непокорные карие глаза за завесой грязных волос.

Молчание между нами становилось все напряженнее. Я знала, что значит потерять родителя. Но это же не мы убили его отца.

Не так, как мы убили Харпера.

Несмотря на приятную температуру воздуха, моя кожа покрылась мурашками.

– Как давно ушел Чейз? – спросила я.

Он снова пожал плечами. Разозлившись, я встала и, обойдя дом сбоку, направилась к пляжу в надежде на то, что Чейз ушел в ту сторону. С правой стороны травы было меньше, так что я решила идти там и поморщилась, когда пришлось вскарабкаться на дюну. Икры горели огнем. Мои ноги стали зоной боевых действий: фиолетовые и желтые синяки после взрыва в Чикаго, мозоли от ботинок и следы размером с монету на щиколотках и пятках, оставленные гравием, попавшим в носки. Но вся боль была забыта, как только я достигла вершины насыпи.

Черная поверхность океана отражала россыпь звезд, четких и ярких, не перекрываемых огнями города или базы. Линия, где вода встречалась с берегом, скрывалась в темноте, но рокот прибоя слышался непрерывно, как биение сердца.

Меня поглотила эта бескрайность. Прохладный свежий ветерок играл кончиками моих волос так рассеянно, как это делала мама во время разговора. Сильнее всего я скучала по ней именно в такие моменты: в тихих местах, когда вокруг не было ни души. Я закрыла глаза, и на мгновение все стало так, будто она вернулась.

– Все еще никаких следов. Со вчерашнего утра, – громко сказала я, надеясь, что она меня слышит. Я не знала, возможно ли такое. Я только знала, что очень хотела бы услышать ее ответ, еще один разочек. Я вдавила пятки в песок.

– Никаких вестей от наших людей в мини-маркете. Чейз думает, что их радио могло сесть. Оно еле дышало еще перед нашим уходом. – Я вздохнула. – И никаких вестей от команды, которую мы послали внутрь страны.

Каждый из нас, тех, кто отправился на поиски выживших, нес радио по очереди, отчаянно желая услышать новости от других ячеек сопротивления. Никто не решался сказать правду: что нашу команду могли схватить; что шансы на то, что кто-нибудь сумел выбраться из убежища, очень малы; что наши друзья, наши семьи погибли.

– Полагаю, ты не можешь сказать нам, выжил ли кто-нибудь, – произнесла я. – Наверное, это было бы нечестно.

Я открыла глаза и подняла лицо к небу в поисках каких-нибудь признаков ракет, которые уничтожили наше прибежище. Но звезды хранили молчание.

До Войны шум был таким привычным, что я его даже не замечала. Машины, огни, гул холодильника. Люди. Повсюду были люди: гуляли по улице, говорили по телефону, ходили к друзьям. Когда Акт о Реформации установил, что во время комендантского часа электроэнергию будут отключать, ночи стали тихими. Такими тихими, что можно было услышать, как воры вламываются в дома в двух кварталах от нас, услышать сирены и солдат, которые приехали их арестовать. Такими тихими, что слышно было стук собственного сердца и каждый скрип пола, пока ты прятался под кроватью в надежде, что они не придут и за тобой тоже.

Я больше не боялась тишины. Я радовалась ей, потому что она придавала сил, обостряла восприятие. Но иногда, как сейчас, я бы отдала все что угодно, лишь бы вернуть шум. Крикнуть во всю мощь легких: «Я еще здесь, вы меня не победили!» Рассказать всем, кто еще может спокойно спать, потому что их убедили в том, что ММ наше единственное спасение или, по меньшей мере, необходимое зло, – рассказать о произошедшем со мной и о том, что сделали с моей мамой.

Шорох песка за моей спиной выдернул меня из задумчивости. Я обернулась к дереву, стоявшему слева от меня, и стала всматриваться в темноту, сжимая в кармане вилку, которую чуть раньше подобрала на улице.

– Кто здесь? – окликнула я.

Из-под навеса покрытых росой листьев выступил знакомый силуэт.

– Я не хотел мешать.

Меня охватило облегчение, и одновременно я почувствовала, как горят щеки. Мне следовало убедиться, что никто не слушает, прежде чем говорить с самой собой.

Я уперла кулаки в бедра:

– Ты следишь за мной, Чейз Дженнингс?

Он засмеялся:

– Никогда.

Песок скрипел под приближающимися шагами Чейза, и на мгновение ночная тьма за его спиной дрогнула, так что он снова оказался на развалинах убежища, голыми руками разгребая кучи сломанного дерева и покореженного металла. Разбитый, как и само убежище, потому что его дядя пропал, потому что погибла последняя надежда на пристанище для нас. Но видение растаяло так же быстро, как появилось, оставив в горле комок и на лбу пот.

Я встряхнулась.

Я не могла ясно различить Чейза, пока он тоже не оказался на вершине насыпи на расстоянии вытянутой руки от меня. Черные волосы отрастали так быстро, что уже задевали уши, а его челюсть покрылась щетиной из-за невозможности побриться. На нем была только белая футболка, которая будто светилась в лучах луны, и заляпанные сажей джинсы с драными коленками и обтрепавшимся низом, прикрывавшим голые ступни. В одной руке висели ботинки, связанные шнурками.

И я тут же позабыла образы, туманившие мое сознание. Забыла, как я проснулась и что мне снилось. Что-то шевельнулось у меня внутри, увеличиваясь с каждым мгновением, пока его темные поблескивающие глаза удерживали мой взгляд.

– Привет, – сказал он.

Я улыбнулась:

– Привет.

За последние три дня мы мало оставались наедине, а когда это происходило, Чейз был поглощен поисками. Он был за миллионы миль от меня.

Но сейчас он не казался таким далеким.

Я прикоснулась к поясу его джинсов, зацепилась пальцем за шлевку и притянула его ближе.

Его ботинки с глухим звуком упали на песок. Кончики пальцев рук поднялись к моему лицу и очертили мои скулы. Такая загрубевшая кожа и такие нежные прикосновения. Его ладони скользнули по моей шее и спине вниз, а затем обняли за талию и притянули к себе.

Я задержала дыхание, каждой клеточкой ощущая, как его бедра прижимаются к моему животу, как плавным движением опускаются его плечи под моими ладонями, когда он наклоняет свое лицо ко мне. Я выгнулась навстречу, преодолевая последнее расстояние между нами, так что больше не было его и меня. Мы стали одним целым. Один силуэт в темноте. Одно дыхание.

Его губы пробежались по моим, от одного уголка к другому, словно запоминая их форму, сначала невинно, но потом настойчивее, пока мир вокруг не исчез. Глаза Чейза закрылись, а его объятие стало сильнее и крепче, как будто он хотел вобрать меня в себя.

Мои руки скользнули под подол его футболки и коснулись выступающей кожи, отмечающей шрам на пояснице. Он напрягся, как всегда, когда вспоминал вещи, которых не хотел помнить.

Набежавшее на луну облако спрятало его лицо. Временами мне казалось, будто прошлое тянет Чейза в одну сторону, а я – в другую.

Иногда прошлое побеждало.

Я дотянулась до места, где сильные мышцы его шеи переходили в плечи, и поцеловала его там. Это всегда отвлекало его. Чейз хрипло выдохнул.

– Ты соленый. – Я постаралась, чтобы мой голос звучал твердо, чтобы ему было за что удержаться. – Тебе надо принять ванну.

Его мышцы немного расслабились.

– Возможно, тебе стоит принять ее вместе со мной. – Я почувствовала, как он усмехнулся мне в шею. – Чтобы удостовериться, что я ничего не пропустил.

У меня в животе запорхали бабочки.

– Возможно, я так и сделаю.

Он замер. Я захихикала. Но при мысли о нас, вместе, у меня пересохло во рту.

– Что ты тут делаешь? – спросила я через минуту.

Чейз выпрямился, и я положила щеку ему на грудь.

– Не спалось. – Он помолчал. – Слишком многое на уме.

Я услышала, как он вздохнул и поскреб свою небритую челюсть. Мои пальцы сплелись в замок за его спиной.

– Ты можешь рассказать мне, – попыталась я.

Он отстранился, хоть я и попробовала его удержать. Было ясно, что ему нужно пространство. Без Чейза мне стало холодно впервые с тех пор, как я пришла на пляж. Воздух вокруг нас изменился и теперь казался холодным и сырым.

В последовавшей тишине вернулся мой сон: раскинувшийся на земле маленький Чейз, истекающий кровью. Меня укололо чувство тревоги. Хотелось бы мне прочитать его мысли; тогда я знала бы, что сказать, чтобы помочь ему и не ощущать такую беспомощность.

– Он никогда бы не пошел с нами, тот солдат. Не знаю, как его звали.

Слова вырвались из него с такой силой, что я подпрыгнула.

– Ты имеешь в виду Харпера.

Он бросил на меня вопросительный взгляд?

У меня засосало под ложечкой. Неужели мы никогда не произносили его имени? Я по сто раз в день слышала его в своей голове, снова и снова, будто мне на спину раз за разом опускалась плеть. Но мы с Чейзом ни разу не сказали его вслух. Мы вообще не говорили о том, что произошло в Чикаго. Но я хотела. Нам нужно было поговорить. Мы не могли притворяться, будто этого никогда не было.

Он отшатнулся на шаг назад.

– Солдата звали Харпером, – быстро сказала я. – Того, в реабилитационном центре Чикаго. Того, которого мы... ну, сам знаешь.

Застрелили.

Он изменился в лице. Изменилась вся его поза. Он стал выглядеть измученным и изломанным, каким я не видела его с тех пор, как он рассказал мне о том, как умерла моя мама. Этого напоминания оказалось достаточно, чтобы меня пронзила боль.

– Его звали Харпер?

– Я... видела его именной значок.

Я непроизвольно обняла себя руками, но сделала усилие и опустила их по бокам.

Чейз отступил к дому, в котором мы устроили лагерь, но когда я последовала за ним, поднял руку. Нечто близкое к панике распирало мою грудь. Казалось, что песок пополз у меня из-под ног.

– Чейз, я...

Он обернулся. На лице мелькнула вымученная улыбка, но быстро исчезла.

– Нам надо двигаться дальше. Если сегодня опять будет дождь, у нас больше не останется шансов отыскать выживших.

– Подожди...

– Он мой дядя, – настаивал Чейз, словно я каким-то образом намекнула, что нам следует прекратить поиски. Я расправила плечи.

– Он взял меня к себе после смерти мамы и папы, – объяснил Чейз. Как будто я не знала. Как будто не присутствовала при том, как дядя приехал забрать его после аварии, в которой погибли его родители. – Он единственная семья, что у меня осталась, Эмбер.

Его слова были словно пощечина.

– А как же я?

– Он мой дядя, – повторил Чейз. Как будто это все объясняло.

– Он бросил тебя, когда тебе было шестнадцать, – сказала я. – В охваченном войной городе. Он научил тебя драться и угонять машины, а потом бросил.

Слова повисли между нами. Я моментально пожалела, что не могу забрать их обратно. Мы даже не знали, был ли дядя Джесс в убежище, жив ли он вообще. Несмотря на то, что он сделал, Чейз любил его, и не дело ругать его воспоминания.

– Это не его вина, – ответил Чейз, глядя на воду. – Он сделал то, что был должен.

Ко мне вернулось другое воспоминание: холм, возвышающийся над серой каменной базой, кисловатые завитки дыма, спиралями поднимающиеся в небо, пистолет у меня в руке.

«Я чертовски хороший солдат. И делаю то, что нужно сделать».

Костяшки моих пальцев побелели, ногти впились в ладони. Такер Моррис произнес эти слова, когда признался в убийстве моей мамы. Чейз не должен их использовать, он совсем не такой, как Такер. Он знает: есть вещи, которые нельзя оправдать.

Но в то же время я понимала, почему Чейз старается оправдать дядю. Если он перестанет, то разочарование и обида затянут его, как зыбучие пески. И поэтому он не останавливался. Он едва спал. Он рвался вперед. Как будто мог бежать вечно.

Я сглотнула комок, стоявший в горле.

– Ты тоже сделал то, что был должен.

В густом предрассветном воздухе скапливался туман, и в умирающем свете звезд я различала тени у Чейза под глазами, влажный ворот его футболки и сжатые кулаки в карманах.

Я нерешительно дотронулась до его плеча и на секунду успела ощутить, как шевельнулись его твердые мускулы, а потом он отстранился.

– Нам пора идти, – сказал он, избегая моего взгляда. – Мы должны выйти пораньше.

Моя рука упала и повисла у бедра.

Я хотела сказать: «Вернись ко мне». Но Чейз был тем убегавшим мальчиком из моего сна, и как бы я ни старалась удержать его, он ускользал от меня.

– Хорошо, – сказала я. – Пойдем будить остальных.