Текст книги "Ведомые (ЛП)"

Автор книги: Кристен Каллихен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Гнев сходит с ее лица, и Софи смотрит на меня полными боли и широко открытыми глазами.

– Нет, – поправляю себя я. – Я ненавидел их даже больше. Они создали памятник этому уродству. Этой... – мое горло сжимается, и приходится откашляться. – Боли.

– Мне жаль, – шепчет она. – Ты никогда не поймешь, как сильно.

– Я тебе верю. Знаю, что такое потеряться в работе. Мы все игнорировали важность самоконтроля до случившегося с Джаксом. Бывало, я просыпался и не помнил, в какой стране нахожусь. Потому что всё казалось размытым в веселье и вере в то дерьмо, которым кормили нас окружающие. Я понимаю ложь, которую ты рассказываешь себе, чтобы пережить тот день.

– Не могу передать словами.

– Болтушка, ты вращаешь горы в социальных медиа. Я ворочаю их для музыкального бизнеса. Костюмы, манеры, весь этот чертов фасад – часть арсенала. В той комнате ты увидела их во всей красе. – Мой палец касается капельки пива. – Я отреагировал на основе давнего гнева.

Когда она отвечает, ее голос тихий и нерешительный:

– Уверен, что это давний гнев, а не новый?

Я встречаюсь с ней взглядом и снова чувствую этот непривычный толчок прямо под ребрами. Боль, обида, угрызения совести, нежность – всё так запуталось, отчего сложно разобраться в собственных эмоциях. Мне хочется извиниться за то, что ранил ее. Хочется отослать ее куда подальше, чтобы больше не испытывать этого дискомфорта.

Она опасна, так как я не могу ее контролировать. И невероятно красива, будто расплавленное стекло, что так и манит вас к нему прикоснуться, хоть и знаете, что обожжетесь.

Но среди всего хаоса есть одна эмоция, которой не чувствую.

– Я не злюсь на тебя.

Когда девушка кивает, неуклюже дергая головой, я сую руку в карман и достаю несколько фунтов. Мои пальцы дрожат, когда роняю деньги на стол.

– Езжай в тур, – говорю ей. – Я не буду стоять у тебя на пути, а поприветствую тебя в качестве нового ценного достояния группы.

И затем сбегаю так же отчаянно, как несколько минут назад это сделала Джулс. Потому как я только что подписался на несколько месяцев ада и искушений.

Софи

Мы остаемся в Лондоне на наделю, так что я работаю с ребятами, прочесывая их социальные медиа и внося коррективы. Иными словами, добавляя себя администратором во все их социальные аккаунты и время от времени выступая от их лица.

Ну и делаю снимки. Всё время. Это не сложно с «Килл-Джоном» в роли предмета для съемки. Все ребята очень фотогеничны. Я часто задавалась вопросом славы. Редко встретишь известного человека, который еще и фотогеничен, даже если обладает классической красотой. Почему так? Делает ли их более привлекательными блеск славы? Или есть нечто внутри них, отчего глазу приятно смотреть, а слава становится легкой добычей?

В чем бы ни было дело, сглаживать некоторые мгновения съемки с «Килл-Джон» – настоящее удовольствие. Не то чтобы всё проходит совсем без споров.

Киллиан всё ещё довольно сильно злится. Он бросает на меня сердитые взгляды, когда я делаю фото того, как они с Джаксом смеются, пока работают над музыкой в арендованной на неделю студии.

– Не мешаю?

– Нет, – я делаю еще один снимок. – Фактически, если хочешь широко и мило улыбнуться и задержать это выражение на своем лице, я буду признательна даже еще больше.

– Господи. Ты безжалостна. Убирайся.

– Киллс, – говорит Джакс, вздыхая. – Просто уймись нафиг.

Он поворачивается ко мне и вываливает изо рта язык, сводя зрачки зеленых глаз к носу.

Я послушно делаю снимок.

– Отлично! – опуская камеру, сажусь на пол студии. – Послушай, никто из нас не в силах изменить свое прошлое. У нас всех есть лишь настоящее. Нравится тебе это или нет, вы два фронтмена группы, а значит, вдохновляете своим примером. Люди до смерти хотят увидеть вас с Джаксом снова счастливыми. Им нужна эта уверенность.

– И ты думаешь, мы сделаем несколько снимков в процессе пофиг чего, и всё станет лучше? – спрашивает Киллиан. Его тон высокомерен, но он явно сомневается.

– Ты мне скажи, – парирую я удар. – Ты находишься в этом бизнесе дольше меня. Не считаешь публичный образ важным?

С секунду парень просто смотрит на меня. Но затем смеется и улыбается. Когда он это делает, зрелище захватывает дух. Киллиан Джеймс очень сексуален. К счастью, у меня есть иммунитет к сексуальным мужчинам. Ну, к большинству из них.

– Ладно, – говорит Киллиан, разрушая мои размышления об озлобленных менеджерах. – Я был мудаком. Это важно, даже если мне это не по душе.

– Вот. Неужели было так тяжело? – спрашиваю я.

Он подается вперед, наклонив голову так, будто собирается рассказать секрет.

– Знаешь, на самом деле мне неловко вести себя с женщинами как засранец.

– Правда? – спрашиваю я, прикусив уголок губы, чтобы не улыбаться. – Но у тебя так хорошо получается.

Джакс смеется так сильно, что откидывает голову назад, прижимая свою Telecaster к животу. Боковым зрением я замечаю, как голова Габриэля поднимается и поворачивается в нашем направлении. Он сидит в соседней студии, разговаривая с Уипом, пока тот репетирует на барабанах.

Все студии соединяются стеклянными стенами, окружающими производственную рубку. Всё это время я осознавала его присутствие, но не думала, что он осознавал мое. Очевидно, Габриэль не слышит нас, но всё же заметил смех Джакса. Опять же, становится всё более и более очевидным тот факт, что Габриэль следит за всем и вся.

Киллиан тоже смеется, а затем подталкивает мою ступню своим ботинком.

– На тебя сложно продолжать злиться, Софи.

– Помни это, когда я следую за тобой по пятам, как за собачьей попкой.

Он снова смеется – такой глубокий рокочущий звук.

– Говоришь, как Либби.

– Ох-ох, – смеется Джакс, беря пиво. – Он только что сказал тебе наивысший комплимент по шкале его оценок. Берегись, скоро ты станешь предметом насмешек и шалостей, как и все мы.

Я притворяюсь, что в ужасе, но внутри меня наполняет нежное тепло. У меня есть много друзей и знакомых. Знакомство с новыми людьми никогда не было для меня проблемой; это не сложно, когда ты от природы болтушка. Но я никогда не становилась частью дружной, тесной семьи из друзей. Возможно, все эти парни тоже не примут меня по-настоящему. Время покажет. Но мне бы этого хотелось.

Странно осознать, что я одинока, несмотря на то, что на самом деле никогда не бываю одна. Но это так. Мне хочется, чтобы кто-то знал меня настоящую, а не блестящую оболочку, которую я показываю миру.

Я оставляю Киллиана и Джакса репетировать дальше и направляюсь к Райю, а затем – к Уипу. Когда заканчиваю с фото, загружаю их на компьютер и отбираю те, что хочу использовать сегодня в социальных медиа.

Время проходит быстро, а потом мы едем проверить место, где во вторник пройдет ночное шоу. Ребята взволнованы и энергичны. Клянусь, должно быть, они берут силу в музыке, так как чем больше говорят о ней, чем больше играют, тем кажутся более наполненными силой.

С другой стороны я? Я всё ещё чувствую последствия смены часовых поясов – с момента прибытия у меня плохой сон по ночам – и почти не обедаю. К слову, когда это мы пропустили ланч? Как я его пропустила?

Мой желудок рычит в знак протеста, и я пытаюсь игнорировать его, потому что никто ещё не готов уходить отсюда. Я делаю перерыв и сажусь на сцену, прислонившись к неподключенному амперу. У меня болит голова, и я бы с удовольствием вздремнула. Только обычно сонливость тоже как рукой снимает, как только захожу в свой номер.

Мой желудок снова урчит и, клянусь, начинает поедать самого себя, потому что внутренности сжимаются от боли. Я дергаю за молнию на чехле для камеры и матерюсь себе под нос. Ну вот, меня поглощает голод. Скоро начну рычать. А этим ребятам, кажется, нет, блин, никакого дела до того, что мы тут торчим уже несколько часов с тех пор, как ели в последний раз...

– Держи.

Мне под нос суют упакованный сэндвич из Pret A Manger. Через секунду рядом со мной на сцену садится Габриэль.

Мне одновременно хочется схватить сэндвич и восхищаться лёгкостью его движений.

«Что просто нелепо, – молча ворчу я, вонзая зубы в пшеничный хлеб. – Пускать слюни на то, как движется этот мужчина. И что дальше? Начну писать стихи о его щетине?»

К сожалению, я могла бы. Правда.

Как только еда попадает ко мне в рот, я вздыхаю от облегчения.

– Спасибо, – бормочу во время пережевывания.

– Ничего такого.

Габриэль немного приподнимает плечо, пока наблюдает за стадионом.

Он принес мне яичный салат с аругала. Мой любимый. Я сжимаю сэндвич в руках, словно драгоценный подарок, и делаю еще один укус. И еще. Черт, какая же я голодная.

– Это нечто.

– Не болтай с полным ртом. – Он достает из сумки бутылку воды, покрытую капельками конденсата, и откручивает крышку перед тем, как передать ее мне. – Боже упаси, еще подавишься едой и не сможешь больше болтать.

Вода ледяная, и я чувствую, как она охлаждает меня изнутри. Сладостная влага.

– Откуда ты узнал, какой сэндвич мой любимый?

Он смотрит вдаль, но его подбородок слегка опускается.

– Моя задача – знать всё о своих людях.

Его людях. Его стаде.

– Не вижу, чтобы ты принес еду еще кому-то.

Он наконец-то поворачивается в мою сторону. Мерцающие голубые глаза искрятся язвительным весельем, кривая линия губ слегка изгибается. Как всегда у меня перехватывает дыхание. Изгиб углубляется.

– Никто не выглядит таким голодным, как ты, Дарлинг. И ради всех нас лучше накормить тебя.

Я подозреваю, что он назвал меня по фамилии в виде насмешки, но Габриэль всегда произносит мое имя, будто ласку. Я отмахиваюсь от этого чувства, передергивая плечами.

– Меня даже не волнует то, что ты говоришь оскорбления в мой адрес. Это правда. Я была готова съесть собственные руки.

– Нам бы этого не хотелось. – Его рука почти касается моей. – Ты нужна нам для работы.

Мой телефон звонит.

– Замри на этой мысли, – говорю, отвечая на телефон. – Желтый?

– Желтый? Вот как ты отвечаешь на звонки? Это твоя мама, к слову.

Я закатываю глаза.

– Да, мам, я узнала твой голос.

– Ну, с тобой никогда не знаешь наверняка, – отвечает она, глубоко вздыхая. – Ты очень давно звонила, могла и забыть.

Улыбаясь, я опускаю сэндвич.

– Мам, ты могла бы сделать чувство вины видом Олимпийского спорта.

– Я пытаюсь, мой ангельский пирожочек. А теперь расскажи о своей новой работе. Они с тобой милы? Тебе всё нравится?

Это не тот разговор, который мне хотелось бы вести рядом с Габриэлем и его супер острым слухом, не говоря уже о его явно веселом обращенном ко мне взгляде. Но не могу же я заявить об этом вслух.

– Конечно, все они мило ко мне относятся. В противном случае, я бы не осталась.

Не совсем правда. За последние годы я работала на многих дерьмовых работах с даже еще более дерьмовым начальством, но решила начать с чистого листа: не воспринимать ничего, что не приносит мне радость.

– И я рада этому, ма. Правда.

– Ну, тогда хорошо. А те ребята из группы? – ее голос становится ниже. – Они настолько же секси, как выглядят по телевизору?

Я рассказывала ей, чем занимаюсь, в своих смс. Но не ожидала, что мама знает о «Килл-Джон». Я фыркаю в трубку.

– Серьезно? Ты пытаешься травмировать меня на всю жизнь? Тебе не нужно спрашивать о секси рокерах.

Рядом со мной Габриэль фыркает и откусывает немного от моего сэндвича. Я краду его обратно, бросая на парня косой взгляд, пока мама продолжает говорить:

– Прошу, – тянет она. – Если бы я не любила секс, ты бы даже не появилась...

– Ла, ла, ла... Я тебя не слышу!

Габриэль хихикает так тихо, что слышно только мне. Но для меня этот звук должен быть под запретом, так как посылает покалывание туда, где я в нем не нуждаюсь.

– На свет! – решительно заканчивает мама.

– Мам.

– Не скули, Софи. Это некрасиво.

Слышится щелчок, и затем в разговор врывается голос отца.

– Моя деточка не скулит.

– Видишь? Папа знает, – вставляю я, усмехаясь. Это наша с ними старая игра, и кого волнует, что мне двадцать пять лет; здорово продолжать вести себя как ребенок. Безопасность и комфорт.

Вот так, сижу на сцене, собираясь отправиться в тур по Европе с самой известной в мире группой. Но на несколько минут я могу быть просто Софи Дарлинг, единственной дочерью Джека и Маргарет Дарлинг.

– Ты ее испортишь, Джек, – говорит мама. – Я должна противостоять дурному влиянию дозой твердого реализма.

По сути, я – это моя мать, только моложе и с меняющими цвет волосами. Мне приходится прервать родителей до того, как они смогут продолжить это. Препираться они могут хоть вечность, а у меня тут обед с сексуальным и любознательным боссом – сама мысль об этом наполняет меня острым предвкушением.

– Послушайте, мой обеденный перерыв почти закончился. Давайте перезвоню вам завтра, когда мы остановимся на денек.

– Ладно, сладкая, – говорит папа. – Просто помни, мужчины любят тех женщин, которые играют жестко. Тех, которых сложно заполучить.

Мне не нужно бросать взгляд на Габриэля, чтобы знать, что он закатил глаза.

– И, тем не менее, у вас с мамой всё началось с секса на одну ночь...

– Черт побери, Маргарет. Ты слишком много ей рассказываешь.

Всё еще смеясь, мы прощаемся, и как только я кладу трубку, Габриэль начинает говорить:

– Ну, теперь твои слегка сумасшедшие словесные атаки становятся более понятными.

– Подсушивать невежливо, ты же знаешь...

– Мне пришлось бы закрыть уши, чтобы не слышать этого трещания. – Он смотрит на меня с ясно читаемым весельем в глазах. – Они болтают так же громко, как и ты.

– Разве правильно сказать не наоборот?

– Детали.

Я улыбаюсь, хоть и хотела бы сдержаться, и толкаю его плечо своим. И это подобно толканию плечом кирпичной стены.

Габриэль снова берет мой сэндвич, и так как я чувствую себя щедрой, то оставляю его ему, вместо этого принимаясь за вторую половину. Он приканчивает свой кусок за два укуса, затем вытирает рот салфеткой.

– У тебя милые родители, Болтушка.

Тепло наполняет мою грудь.

– Спасибо. Я по ним скучаю.

Он сочувствующе кивает.

– Не получается с ними часто видеться? Ты говорила раньше, что выживала на лапше быстрого приготовления...

– Я люблю своих родителей, – перебиваю я. – И вижусь с ними так часто, как могу. Но есть предел тому, что я могу у них взять. Они... немного слишком усердствуют, пытаясь присмотреть за мной.

Я поднимаю телефон и прокручиваю фото, пока не нахожу нужный снимок. Это мое давнее фото, на нем я широко и болезненно улыбаюсь, сидя между родителями на диване. Передаю мобильный Габриэлю.

Он долго разглядывает снимок.

– Ты немного похожа на них обоих.

– Да.

Мне это отлично известно. У меня темно-карие глаза мамы, наглая улыбка и курносый нос. От папы мне достались структура тела и волнистые русые волосы. Я опускаю взгляд на маму – ее карамельные окрашенные волосы ниспадают прямыми локонами. Мне тоже всегда хотелось такие волосы.

– Это мое фото на вечеринке в честь выпускного из колледжа.

Мужчина хмурит брови, ожидая услышать пояснения.

Я качаю головой и кривлю губы.

– Это была вечеринка с пивом в бочонках. И они оказались там единственными родителями.

От него исходит краткий шокированный смешок, а затем Габриэль сглатывает.

– Это объясняет твое кривое выражение лица.

– Ха. Это выражение того, кто строит планы долгой и мучительной смерти своих родителей.

Он издает веселый звук.

– Они всегда были такими – вникающими во всё-всё. Мама наполовину филиппинка, наполовину из норвежских американцев. Она обычно готовила мне пакеты с перекусами: яичные рулеты и копченную лосятину.

– Яичные рулеты?

– Филиппинские спринг-ролы, в основном. Очень вкусные. Но добавь к ним копченной лосятины? И уже не очень, – я кривлюсь. – А еще и папа. Этот большой и чокнутый, наполовину шотландский американец, наполовину армянин, профессор социологии. Он обычно дразнил меня, называя уникальной малышкой и объясняя мою запутанную родословную умирающим от скуки друзьям, – я вздыхаю. – Так что общение с ними лучше дозировать.

– Тебя любили, – произносит он нежно. – Это замечательно.

– Так и есть. – Я обвожу взглядом огромный стадион, наблюдая, как дорожная команда пакует инструменты, пока «Килл-Джон» сворачиваются. – И это тоже было проблемой. Я не хотела, чтобы они узнали, что их дочь потерпела неудачу. Или что я не могу себя прокормить. Я не лгала, когда сказала, что стыдилась своей работы. Лишь в прошлом году я снова стала хотеть их увидеть, понимаешь?

Он медленно кивает, неодобрительно кривя губы.

– Теперь я не стыжусь. Рада, что мама почти поклонник «Килл-Джона».

– Может мне стоит отправить твоей маме подписанное фото группы? – в его глазах вспыхивают мерцающие огоньки.

– Боже, не поощряй ее. А то не успеешь моргнуть, как она окажется здесь, и ты сойдешь с ума.

– Звучит, как нечто очень стоящее.

– Я натравлю ее на тебя, – предупреждаю я. – Ты намного красивее всех парней. Она будет ходить за тобой по пятам, кормить и щипать за зад, когда ты не видишь.

– Она же замужем, – говорит он так, будто это важно.

– И у нее слабость к красивым мужчинам. Просто вообрази себе, – уверяю я.

Он корчит рожицу.

– Мужчины не бывают красивыми.

– Существует множество видов красоты, Солнышко, – я перечисляю их на пальцах. – Красивые девочки – такие милые и симпатичные. Красивые женщины, которые редко становятся проститутками с золотым сердцем, несмотря на то, что нам показывают в фильмах. Красивые мальчики – привлекательные, но в основном тебе просто хочется ущипнуть их за щечки. И красивые мужчины, – я многозначительно смотрю на него. – Знаешь, такой вид мужчин, который часто путают с известными по всему миру моделями...

Чертов ублюдок сует мне в рот сэндвич.

– Будь хорошей болтушкой и поешь.

Я сердито кусаю и медленно жую, мой многообещающий взгляд грозит возмездием. Но глубоко внутри моя кровь кажется шампанским, что течет по венам, пузырясь и шипя счастьем. Мне весело. Слишком, потому что не хочется, чтобы всё это заканчивалось.

Возможно, он чувствует то же самое, потому что удовольствие на лице Габриэля нарастает. Он сидит со мной в тишине, пока я не доедаю обед и не выпиваю всю воду. Когда заканчиваю, Габриэль передает мне салфетку и убирает мусор в пакет, который принес с собой. Всё так просто, аккуратно и молча. Ничего не могло бы привлечь внимание к этому его действию. Словно этот мужчина всегда заботился обо мне – здесь ничего такого, просто часть его работы.

И всё же это ложь. Габриэль Скотт может знать всё о каждом из его подчиненных, но для них он лишь неприступная тень в углу комнаты. Ему так нравится. Тот факт, что он заботится обо мне, вызывает тепло у меня в груди.

И до того, как парень успевает уйти, я наклоняюсь и нежно целую его в щеку. Он вздрагивает, но смотрит на меня из-под полуопущенных век, пока отстраняюсь.

– Спасибо за обед, Габриэль. Теперь мне значительно лучше.

Его взгляд перемещается к моим губам, и они приоткрываются, будто он облизал их. Глубоко вдохнув, он медленно выдыхает и кончиком большого пальца касается уголка моих губ. Прикосновение отдается напряжением в самом центре моего естества. Все интимные места моего тела сжимаются, распаляются и сладостно ноют.

– У тебя на лице остаток яйца, – у него хриплый голос с ноткой веселья. Габриэль на секунду зло усмехается мне, а его палец задерживается на мгновение, прежде чем он убирает его и быстро спрыгивает со сцены. – Возвращайся к работе, Дарлинг.

Я улыбаюсь наигранно весело, хотя мое тело буквально превратилось в сплошной горящий, дрожащий ком плоти.

– Да, дорогой.

Пара работников сцены поднимает головы, услышав, как я назвала великого Скотти дорогим, и смотрит на меня в ужасе. А это значит, что я единственная, кто замечает, как Габриэль спотыкается. Он быстро приходит в себя, но этого достаточно, чтобы я могла улыбаться до конца дня.

Глава 6

Габриэль

Время от времени я играю сам с собой в игру, откладывая удовольствие на потом. Если хочу чего-то по настоящему, то стараюсь отсрочить момент получения желаемого. Свою первую хорошую машину я ждал год, говоря себе, что не важно, есть у меня авто или нет; моя жизнь не стала бы лучше или хуже от покупки транспортного средства. Время от времени я разглядывал фото Астон Мартина DB9 и тем самым подкармливал свою потребность. Я позволил себе выбрать цвет – стальной серый с красными тормозными колодками – а затем, наконец, когда уже минул год, я купил ее. К тому времени мое возбуждение ослабло, а потребность в машине не была ощутима. Я победил собственное желание.

И так я поступаю по жизни с каждой несущественной потребностью: машины, дома, маленькая картина Сингера Серджента, которую так желал купить. И мне это было на руку. Когда ничего не желаешь, ничто не может тебя погубить. И я прекрасно понимаю, что эта игра берет начало в потере моей матери в раннем возрасте. Мне не нужно часами сидеть на диване для понимания того, что я использую контроль для самозащиты. И мне плевать на то, что обо мне говорят. Это работает, конец истории.

Я говорю себе это снова и снова, пока мечусь по своей гостиной. Вокруг меня молчаливый дом. Слишком тихо. Я могу слышать собственные мысли, но кто ж, черт возьми, хочет слушать самого себя в час ночи?

Мне стоит пойти спать, но я не могу уснуть. В буквальном смысле не могу. И в таком состоянии я нахожусь со времени прибытия в Лондон. Просыпаюсь по ночам и к утру оказываюсь выжат как лимон. Короче говоря, я в лишенном сна аду.

Клянусь, я еще раз разворачиваюсь и иду через комнату, как какой-то психически неуравновешенный персонаж романа Остин. Вот только я тут в одиночестве. В первом доме, который вообще себе купил. Восемь миллионов фунтов за то, чтобы обезопасить частный заповедник Челси. Я люблю каждый дюйм этого места, каждую половицу и старые штукатуреные стены. И всё же стоя посреди комнаты, за декор которой я заплатил дизайнеру, чувствую себя, будто в могиле.

Мне стоит позвонить кому-то из ребят. Кто-то точно не спит; они все ночные совы. Но я не хочу с ними разговаривать. Мне хочется совершенно иного.

– Черт, – я оттягиваю воротник. Кашемир отдается теплом на моей коже, но мне кажется, что он меня душит.

Она не будет спать. Я знаю. Чувствую это до мозга костей.

Так тихо, что звук моих шагов отдается эхом. Я беру телефон до того, как могу остановиться.

Не делай этого. Это занятие не приведет ни к чему хорошему. Она твой сотрудник.

Я опускаю телефон и обхожу комнату еще трижды до того, как мои ноги несут меня прямо к буфету, где лежит мобильный. Рука хватает эту чертову штуку.

Просто отпусти. Она увидит в этом слишком много.

– Черт. Черт. Черт.

Я сжимаю затылок, который так и ноет от напряжения и гнева.

У себя в голове слышу ее легкий смех. Вижу ее лицо и то, как слегка морщится переносица, когда девушка усмехается. Мой взгляд скользит по комнате с удобной мебелью, моими и парней снимками на стенах. Несмотря на дизайнера, я внес свое слово в каждую деталь. Этот дом – отражение меня в самом личном смысле. Что бы она сказала, увидев его? Нашла бы его холодным или гостеприимным?

И почему меня это вообще ебет?

– Потому что ты наконец сломался, приятель.

И говоришь с самим собой. Чудесно. Просто великолепно.

Софи

Моя комната такая милая, я все еще наполовину уверена, что сплю. Кремово-белые панельные стены, ковры из сизаля на полу, кровать с четырьмя резными столбиками. А есть даже викторианская ванная с золотистыми ножками напротив кровати. Это и правда романтично. Своего рода мечта – купаться в ванной, соблазнительно высунув ножку, пока мой мужчина полулежит на кровати, наблюдая, а затем не может более терпеть этой пытки и забирается ко мне в ванную. Мы устроили бы бардак на полу, разбрызгав воду и смеясь во время секса.

Прекрасный образ.

Вот только я тут одна в темноте, лежу под хрустящим бельем, абсолютно проснувшись и глядя на огни, что отбрасывают на потолок проезжающие мимо отеля автомобили. Мне стоило бы поспать, но перепад времени крадет у меня сон на удивление жестоко. Я так возбуждена, мое тело гудит от потребности встать с постели. Плохая идея. Мне нужен сон.

Я так сильно сосредотачиваюсь на попытке уснуть, что меня пугает звук телефона. Шаря в темноте, нахожу его на прикроватной тумбочке. Даже не уверена, от кого ожидала получить сообщение в два ночи. Но, конечно, не рассматривала его в роли отправителя.

Солнышко: Если ты сейчас не спишь, то будет еще сложнее перестроиться на другой часовой пояс.

Я тут же пытаюсь сдержать нелепую усмешку, будто он может видеть меня по телефону.

Я: Если ты так переживаешь о моем сне, то тебе не следовало писать мне посреди ночи.

Он тут же отвечает.

Солнышко: Шансы разбудить тебя были малы. Я знал, что ты не спишь.

Я: О? Так ты экстрасенс?

Солнышко: Нет. Просто тоже не сплю. И вспомнил о твоей неспособности успокоиться.

Я: Ошибочка! Я могу успокоиться!!!!!

Солнышко: Именно это и подтверждает твоё чрезмерное использование восклицательных знаков.

Я смеюсь в темной комнате, подтягивая колени к груди. Мое сердце начинает биться быстрее. Хихикаю, как школьница. И разве это не хреново?

Он твердо дал мне понять, что мое место среди сотрудников, а затем принес тот сэндвич. Я даже не уверена, что он мне доверяет, и все же Габриэль пишет мне посреди ночи. Возможно, ему одиноко. Или, быть может, он хочет с кем-то перепихнуться. Он не похож на знакомых мне ранее мужчин, так что не могу быть уверена. Но не могу притвориться, что мне не нравится с ним флиртовать, даже если, в конце концов, это ни к чему не приведет.

Я: Твой сарказм пахнет кровью погибших интернов и душами потерянных записей сотрудников.

Солнышко: Ошибочка. Это я ем на завтрак. Держись, Дарлинг.

Я смеюсь, хотя он меня не слышит. Почти могу представить его выражение лица, всегда серьезное, но с этим намеком на морщинки в уголках глаз и полных губ. Эта крошечная улыбка, которую большинство людей даже не заметили. Мир восхищается Габриэлем Скоттом, но он до чертиков много работает, притворяясь, что это не так. Вот как много я уже знаю.

Я: Ох... уже стал ко мне так нежно обращаться?

Солнышко: Это твоя фамилия.

Я: Удобное оправдание.

Солнышко: Законное.

Я: Меня никто никогда не называл по фамилии. Может, мне стоит звать тебя твоей? Ну, Скотти, как зовут тебя все остальные?

Солнышко: Нет.

Я лишь дразню его, так как не хочу называть парня Скотти. Для меня это не его имя. А скорее какого-то незнакомца. Но энергия и сила его ответа вызывает у меня вопрос о том, почему он не хочет, чтобы я использовала это имя, тогда как всё его окружение зовет Габриэля именно так. Большой палец слегка дрожит, пока набираю ответ, принимая более серьезный тон, так как, ну правда, какого хрена я флиртую с главным боссом?

Я: Ну, ты меня поймал. Я, блин, не могу уснуть. Мне придется жить с последствиями.

Внизу экрана моего телефона пляшут маленькие точечки. Они исчезают, затем снова появляются. Интересно, какого черта он пытается написать и стирает текст.

Я почти решаю написать Габриэлю, просто чтобы подтолкнуть его зад к тому, что он там пытается сказать, когда наконец появляется сообщение. И я ахаю. И задыхаюсь. Мое сердце останавливается, а затем снова колотится. Я ничего не вижу. Вот оно, ясное, как день.

Солнышко: Не хочешь приехать?

Что. За. Черт?

Я застываю в шокированном состоянии на добрые несколько минут, потому что он успевает написать кучу неубедительных пояснений.

Солнышко: На чай.

Солнышко: Чтобы тебе легче было уснуть.

Солнышко: Я готовлю вкусный чай.

Он готовит чай? Габриэль у-меня-нет-времени-на-простых-смертных Скотт реально готовит чай? И пьет его? Не трахайте мне мозг, с таким же успехом меня можно назвать балериной.

Он продолжает писать.

Солнышко: Черт. Очевидно, что уснуть не удастся.

Солнышко: Игнорируй приглашение.

Я быстро набираю ответ, выручая беднягу из этой передряги.

Я: Где ты?

Я: Твой дом, в смысле. Где он?

Он молчит. Знаю, стоит там и хмурится на телефон. Вероятно, уже некоторое время. Я сдерживаю еще одну улыбку.

Солнышко: Через несколько кварталов. Могу отправить машину.

Я: Нет. Я пройдусь.

Солнышко: Ты не станешь. Я тебя встречу.

От моей усмешки уже болят щеки. Я выбираюсь из кровати и натягиваю джинсы.

Я: Ладно. Где?

Солнышко: Перед твоим отелем. Через десять минут.

– Это сумасшествие. Сумасшествие, – бормочу я, застегивая джинсы и роясь в чемодане в поисках лифчика и майки. Я не беспокоюсь о свете, как будто это могло бы стать причиной включения моего здравого смысла, и в результате я бы написала Габриэлю забыть обо всем. Потому что, вашу мать, что я творю?

Он и правда хочет приготовить мне чай?

Да. Знаю, хочет. Габриэль говорит то, что имеет в виду. Он приготовит мне чай. Но желает ли большего? Почему он вообще меня пригласил?

– Прекрати думать.

Разговаривать с собой это не к добру. Я надеваю свободную кремовую рубашку с длинным рукавом и натягиваю чаксы.

А затем оказываюсь в лобби до того, как вспоминаю, что не причесалась и не накрасилась.

– Усраться.

Ночной портье бросает на меня такой взгляд, будто я свихнулась, и я натянуто улыбаюсь ему перед тем, как поспешить мимо. В любом случае, нет времени возвращаться в номер, а то могу упустить Габриэля. Он может струсить, если придется подождать.

Мне нравится погода в Лондоне. Плевать, что я единственная в мире, кому она нравится. Прохладно и свежо, и влажность такая, чтобы мои волосы на кончиках закрутились. И черт подери, если на тротуаре нет подмерзшего слоя тумана. В два ночи буднего дня здесь еще и довольно тихо, улицы пустынны.

Моя рука так и чешется от желания сжать камеру. Эта потребность нарастает, когда Габриэль появляется из тени. Его руки засунуты в карманы темных слаксов. Серый кашемировый свитер обтягивает широкие плечи и большие бицепсы. Этот мужчина мог бы продавать лодки в пустыне лишь благодаря своему прекрасному виду.

Он направляется ко мне, слегка опустив подбородок и глядя на меня из-под слегка нахмуренных бровей.

Я почти проглатываю язык.

– Привет, Солнышко.

– Болтушка.

Он останавливается в нескольких футах, и мы глазеем друг на друга. Мое сердце бьётся как метроном. Он окидывает меня взглядом с ног до головы, а затем останавливается на лице. Не знаю, что сказать. Возьми меня прямо сейчас, – вероятно, не покатит. Или даже очень.

Его голос такой низкий и хриплый.

– Не знаю, почему я здесь.

Мне стоит обидеться. Но поскольку он буквально озвучивает мои мысли, не могу бросать в парня камни. Вместо этого я борюсь с улыбкой, тогда как он просто такой недовольный.

– Ты написал, пригласив выпить чая в два ночи, затем предложил забрать меня.

Его губы сжимаются.

– Я не... Я не очень общительный.

Нет, блин.

– И все же мы здесь.

Что-то вспыхивает в его глазах.

– Видимо, так. – Он не двигается. Еще один раздраженный звук вырывается из его горла. – Я, черт возьми, не могу уснуть.