Текст книги "Вечная месть"

Автор книги: Крейг Расселл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

– Все хорошо. Даже более чем. На работе все отлично. Меня повысили. Но дело не в этом… – Она помолчала. – Знаете, я действительно вам очень благодарна за все, что вы для меня сделали, и хотела еще раз сказать вам спасибо.

– Да не за что! – улыбнулся Фабель. – Ты уже меня благодарила. Неоднократно. Я рад, что у тебя все идет хорошо.

Ее лицо стало серьезным.

– У меня не просто все хорошо, герр Фабель. У меня теперь совершенно новая жизнь. Хорошая жизнь. Никто не знает о… Ну, о моем прошлом. И этим я обязана вам.

– Нет, Соня. Этим ты обязана себе. Ты отлично потрудилась, чтобы добиться того, что теперь имеешь.

Повисла неловкая пауза, а потом они немного поболтали о Сониной работе.

– Мне надо возвращаться к подругам. Сегодня у Биргит день рождения, и мы празднуем. Было очень приятно снова вас увидеть! – Соня, улыбнувшись, протянула руку.

– Был рад тебя повидать, Соня. И я рад, что у тебя все наладилось.

Они обменялись рукопожатием, однако Соня не спешила уходить. Она продолжала улыбаться, но явно была не уверена в своих дальнейших действиях. Затем все же достала из сумочки блокнотик, что-то нацарапала на листочке, вырвала его и протянула Фабелю:

– Это мой телефон. На всякий случай, вдруг окажетесь поблизости…

Фабель посмотрел на листок.

– Соня… Я…

– Все в порядке. – Она улыбнулась. – Просто возьмите на всякий случай.

Они распрощались, и Фабель провожал ее взглядом, когда она шла обратно к подругам. Она двигалась на своих длинных изящных ногах с кошачьей грацией, которую он отлично помнил. Соня вернулась к своим спутницам, они обменялись шуточками и расхохотались, и тут Соня обернулась и посмотрела на Фабеля, на мгновение встретившись с ним взглядом. А потом вернулась к предсказуемому веселью корпоративной вечеринки.

Фабель теребил в руках листок с написанным на нем большими цифрами номером телефона.

Соня Брюн.

Фабель познакомился с ней, когда занимался одним делом, во время расследования которого погиб очень храбрый полицейский, работавший под прикрытием, – Ганс Клюгманн. В интересах расследования Клюгманн стал любовником Сони Брюн, жизнерадостной молодой девушки, втянутой в порноиндустрию и проституцию. Клюгманн явно был к Соне неравнодушен и старался спасти ее от деградации и саморазрушения. После убийства Клюгманна Фабель мысленно обещал погибшему коллеге закончить его работу и помочь Соне выскользнуть из лап воротил пресловутого гамбургского мира порока и коррупции.

Используя свои связи, он помог Соне найти маленькую съемную квартирку в другой части города и работу в магазине одежды. Разузнал подробно, какие курсы можно закончить, и вскоре Соня уже работала в транспортном отделе.

Были предприняты простые шаги, но они преобразовали ее жизнь в тот самый момент, когда она могла соскользнуть еще ниже, оплакивая своего любовника и одновременно ненавидя за ложь. Фабель был доволен, увидев, что у нее все хорошо, и испытал облегчение, осознав, что ей удалось порвать с прошлой жизнью.

В тот момент, когда Соня протянула ему листочек с телефоном, Фабель точно знал, что, как только она уйдет, он его порвет и бросит в пепельницу. Но вдруг поймал себя на том, что уже некоторое время таращится на этот листочек, размышляя, что ему с ним делать. Наконец он сложил листок пополам и убрал в бумажник.

Фабель уже допивал кофе, когда зазвонил мобильник. Он мысленно выругался, досадуя, что забыл его выключить. Фабель частенько думал, что отстал от времени и не успевает угнаться за прогрессом. Мобильники в ресторанах и барах были одним из многих проявлений жизни в двадцать первом веке, которые он считал недопустимыми. Пока он приканчивал в одиночестве ужин, его не покидало ощущение какой-то пустоты. Он знал, что это каким-то образом связано с Соней и ее новой жизнью. Встреча напомнила ему о Кристине Драйер. Может, она и впрямь вычистила место преступления просто для того, чтобы сохранить в целости свой тщательно выстроенный мирок упорядоченности и пунктуальности.

Фабель ответил на звонок.

– Привет, Йен, это я. – Фабель узнал голос Вернера. – Тебе все же надо было последовать моему совету и продлить отпуск до следующих выходных…

22.00. Шпайхерштадт, Гамбург

Практически весь свет был погашен, кроме центральной лампы, которая светила вниз, как полная луна, освещая архитектурный макет, собранный на столе. Пауль Шайбе смотрел на макет. Всякий раз, как он любовался этим трехмерным воплощением собственного замысла, в его груди крыльями бабочки трепетала гордость. Его замысел, его воображение в материальной форме, пусть пока в миниатюре. Но скоро, очень скоро воплотится в крупном размере на лице города. Его проект KulturZentrumEins – Культурного Центра Один, – возвышающийся над Магдебурген-Хафен, станет центральным местом Заморского квартала. Его творение – и прямо в самом сердце нового Хафенсити! Оно будет великолепно сочетаться с новым концертным залом и зданием оперы и будет соперничать по элегантности со Штрандкай-Марина.

Строительство должно начаться в 2007 году, если проект получит одобрение сената и жюри по дизайну его выберет. Конечно, на рассмотрение были предложены и другие проекты, но Шайбе совершенно точно знал, что ни один из них не мог соперничать смелостью и новаторством с его проектом. На пресс-конференции он остроумно назвал проекты соперников «пешеходной идеей». Естественно, он имел в виду не назначение проекта, а приземленные устремления своих соперников.

Предварительная презентация прошла великолепно. Представителей прессы было полным-полно, а присутствие первого мэра Гамбурга, Ганса Шрайбера, как и курирующего вопросы охраны окружающей среды сенатора Мюллер-Фойта и других ключевых фигур городского сената, подчеркивало важность проекта. Ну а публичная презентация должна состояться через пару дней.

И вот теперь все гости ушли и Шайбе стоял в одиночестве, любуясь творением собственных рук. Уже скоро. Маховик уже запущен, и вот-вот его замысел обретет реальное воплощение. Через какие-то несколько лет он будет стоять на променаде у реки и смотреть на галереи искусств, театр, эстрадные площадки и концертный зал. И все, кто увидит его творение, будут поражены смелостью замысла и совершенной красотой проекта. Не одно здание и не случайный выбор отдельных строений. Каждое пространство, каждая форма органично связаны в соответствии с их архитектурой и функцией. Как отдельные, но жизненно важные органы, каждый элемент сочетается с другим, давая жизнь и энергию целому. И все сконструировано так, что практически не наносит ущерба окружающей среде.

Это будет триумф экологической архитектуры и конструирования. Но самое главное – это будет свидетельством радикализма Шайбе. Он плеснул себе в бокал щедрую порцию «Бароло».

– Так и думал, что найду тебя здесь, – прозвучал мужской голос из тени возле входной двери.

Шайбе, не оборачиваясь, вздохнул:

– А я думал, что ты ушел. Ну что стряслось? Это до завтра подождать не могло?

Раздался легкий шелестящий звук, и сложенный экземпляр «Гамбургер моргенпост» влетел в круг света и приземлился на макете. Шайбе схватил газету и наклонился к столу, проверяя, не пострадало ли что-нибудь.

– Бога ради, поосторожнее нельзя?!

– Взгляни на первую полосу… – Голос говорившего звучал ровно и спокойно, но мужчина так и не вышел из тени.

Шайбе развернул газету. На первой полосе красовалась большая цветная фотография «Аэробуса-800», совершавшего свой первый полет. Самолет засняли, когда он пролетал над Михелем – шпилем церкви Святого Михаила. Заголовок гласил, что сто пятьдесят гордых жителей Гамбурга смотрели, как пролетает самолет. Шайбе повернулся к тени и молча пожал плечами.

– Нет… ниже… Маленькая заметка почти в самом низу.

Шайбе отыскал ее. Смерть Ганса Йохима Хаузера удостоилась маленькой заметки мелким шрифтом: «Радикал 1970-х и ярый защитник окружающей среды найден убитым в своей квартире в Шанценфиртеле». Дальше следовали скудные подробности, оказавшиеся доступными прессе, и сведения о деятельности Хаузера. «Моргенпост» сочла нужным упомянуть о связи Хаузера с другими, более известными фигурами радикального левацкого движения, чтобы читателю было более понятно, кто он такой. Будто Хаузер существовал лишь как отражение их былой славы. После середины 1980-х о его деятельности мало что можно было сказать.

– Ганс мертв? – спросил Шайбе.

– Не просто мертв. Его убили. Тело нашли сегодня днем.

– Думаешь, это важно? – повернулся к говорившему Шайбе.

– Конечно, важно, идиот ты эдакий! – В голосе стоявшего в тени мужчины не было злости. Скорее раздражение, словно его невысокое мнение о собеседнике получило подтверждение. – Насильственная смерть одного из нас может быть случайностью, но мы должны убедиться, что тут нет никакой связи с… Ну, с нашей прошлой жизнью, скажем так.

– Полиции известно, кто это сделал? Тут сказано, кого-то задержали.

– Мои знакомые в Полицайпрезидиуме не сообщили подробностей, сказали лишь, что расследование еще на начальной стадии.

– Ты обеспокоен? – Шайбе, чуть подумав, перефразировал: – Мне стоит беспокоиться?

– Это может оказаться ерундой. Ганс был довольно неразборчивым в связях геем, как ты знаешь. А мирок этих педиков довольно-таки темный.

– Вот уж не знал, что ты гомофоб… Это ты от прессы тщательно скрываешь.

– Избавь меня от политкорректности. Давай просто надеяться, что смерть Ганса связана с его образом жизни. Случайность, в общем. – Мужчина в дверях помолчал, а когда заговорил вновь, то впервые его голос прозвучал не так уверенно. – Я связался с остальными.

– Ты разговаривал с остальными? – В тоне Шайбе звучали гнев и удивление одновременно. – Но мы же все договорились… Мы с тобой – наши с тобой пути пересеклись, – но остальных я не видел больше двадцати лет. Мы все договорились, что никогда не будем искать контактов друг с другом. – Шайбе окинул бешеным взглядом изящный хрупкий макет KulturZenterEins, словно желая убедиться, что он не растаял в воздухе, не испарился, пока они разговаривали. – Я не хочу иметь с ними ничего общего. Или с тобой. Ничего. Особенно сейчас…

– Слушай меня, ты, самовлюбленный мудак… Твой драгоценный проект ничего не стоит. Он сущее недоразумение… Всего лишь убогое воплощение твоего мещанского самомнения и буржуазной кичливости. Неужели ты действительно полагаешь, что кого-нибудь заинтересует это дерьмо, если вылезет наружу вся правда о тебе, о нас? И не забывай, в чем твои приоритеты. Ты по-прежнему связан. И по-прежнему получаешь приказы от меня.

Шайбе швырнул газету на пол и быстро отхлебнул большой глоток «Бароло». Потом презрительно фыркнул:

– Уж не хочешь ли ты сказать, что все еще веришь во всю эту чушь?

– Речь идет сейчас не об убеждениях, Пауль, а о выживании. Нашем выживании. Мы мало что сделали для «революции», верно? Но натворили достаточно, и если это выплывет на поверхность, то уничтожит нашу карьеру начисто.

Шайбе уставился в бокал и задумчиво взболтал остатки вина.

– «Революция»… Боже, действительно верили, что это путь вперед? Я хочу сказать, ты же видел, на что похожа Восточная Германия, когда рухнула Стена. Неужели это действительно то, за что мы боролись?

– Мы были молоды. Мы были другими.

– Мы были дураками.

– Идеалистами. Не знаю, как ты, но мы боролись с фашизмом. Против буржуазного самодовольства, того самого свирепого, жестокого капитализма, который сейчас, как мы видим, превращает всю Европу, весь мир в задворки Америки.

– Ты хоть иногда сам себя слышишь? Ты же пародия на самого себя! И сдается мне, ты сам с большим энтузиазмом приветствовал этот самый капитализм. Да и я тоже… – Шайбе снова осмотрел макет. – По-своему, конечно. Впрочем, я не собираюсь вести с тобой политическую дискуссию. Главное в том, что это сущее безумие для нас – снова связаться друг с другом после стольких лет!

– Пока мы в точности не узнаем, что стоит за смертью Ганса Йохима, нам всем нужно быть осторожными. Может, остальные заметили что-то… необычное.

Шайбе резко повернулся:

– Ты серьезно думаешь, что нам может грозить опасность?

– А ты не понимаешь? – Собеседник Шайбе снова пришел в раздражение. – Даже если смерть Ганса Йохима не имеет никакого отношения к прошлому, это все равно убийство. А убийство означает, что полиция начнет всюду рыскать и разнюхивать. Копаться в прошлом Ганса Йохима, в нашем с ним общем прошлом. И это ставит нас всех под угрозу.

Шайбе некоторое время молчал. А когда заговорил, то весьма неуверенно, будто боялся прикасаться к тому, что давно осталось позади.

– Ты полагаешь… Это может быть как-то связано с тем, что произошло столько лет назад? Ну, с Францем?

– Просто сообщи мне, если заметишь что-то необычное. – Стоявший в тени мужчина проигнорировал вопрос Шайбе. – Я с тобой свяжусь. А пока наслаждайся своей игрушкой.

Шайбе услышал, как дверь конференц-зала захлопнулась. Он осушил бокал и снова уставился на макет, но вместо радикального воплощения будущего теперь видел лишь мешанину из белого картона и бальзы.

22.00. Мариенталь, Гамбург

Доктор Гюнтер Грибель безо всякого интереса взирал на Фабеля поверх очков, сидящих почти на самом кончике его длинного тонкого носа. Он взирал на Фабеля из кожаного кресла – одна его рука покоилась на лежащем на коленях учебнике, другая – на подлокотнике. Доктору Грибелю было около шестидесяти, его высокая фигура сохранила юношескую сухопарость, хотя с возрастом он и приобрел животик, отчего создавалось впечатление странного несоответствия в его телосложении. На нем была рубашка на кнопках, серый шерстяной кардиган и свободные серые брюки. И все это, как и кресло, и книга у него на коленях, было обильно заляпано брызгами крови.

Со стороны казалось, будто доктор Грибель так углубился в чтение лежащей на коленях книги, что не заметил, как кто-то перерезал ему горло острым как бритва лезвием, и не обратил внимания, когда ему затем надрезали кожу на лбу и дальше под волосами, прежде чем снять с черепа скальп. Узкое длинное лицо Грибеля под блестящим куполом обнаженного черепа было лишено всякого выражения, глаза – пустые. Немного крови попало на правую линзу очков, и она напоминала образец на стеклышке для микроскопа. Фабель смотрел, как кровь собирается в углу линзы в большую вязкую каплю, а потом падает на покрытый уже запекшейся кровью кардиган.

– Вдовец, – сообщил Вернер из-за спины Фабеля о семейном статусе покойника. – Жил здесь один, после того как шесть лет назад умерла жена. Судя по всему, какой-то ученый.

Фабель окинул взглядом комнату. Тут работала команда из четырех криминалистов во главе с Хольгером Браунером. Дом Грибеля представлял собой солидный, но не помпезный особняк вроде тех, что можно обнаружить в квартале Ноппс района Мариенталь: сочетание солидного гамбургского богатства с аскетизмом северогерманской лютеранской скромности. Комната была не просто обычным кабинетом – чувствовалось, что тут все оборудовано для постоянной работы. Помимо компьютера на столе и книг на стене, в дальнем углу стояли два дорогих микроскопа, явно профессиональных. Рядом с микроскопами еще какое-то оборудование – серьезные научные приборы, хотя Фабель понятия не имел, каково их предназначение.

Но вот привлекающий основное внимание предмет сюда добавили совсем недавно. Поскольку на стенах из-за книг практически не осталось свободного места, убийца пришпилил скальп Грибеля к книжной полке, и кровь с него капала на деревянный пол. Грибель начал лысеть, так что скальп был не больно-то лохматый. Волосы были окрашены в тот же ярко-рыжий цвет, что и в случае Ганса Йохима Хаузера, но производил еще более тошнотворное впечатление.

– Когда его убили? – поинтересовался Фабель у Хольгера Браунера, не сводя глаз со скальпа.

– Ну, точный ответ тебе даст Меллер, но я бы сказал, этот труп совсем свеженький. Не больше двух часов. Веки и нижняя челюсть начали коченеть, однако суставы пальцев, которые коченеют следующими, пока полностью гнутся. Так что часа два или даже чуть меньше. И сходство с убийством в Шанценфиртеле очевидно… Я тут быстренько просмотрел записи Франка Грубера…

– Кто поднял тревогу? – повернулся Фабель к Вернеру.

– Друг. Судя по всему, еще один вдовец. Они обычно вместе проводили пятничные вечера. По очереди ходили друг к другу в гости. Когда он пришел, то обнаружил дверь нараспашку.

– Он, возможно, спугнул нашего парня. Никого не видел?

– Он ничего такого не говорил, хотя находился в жутком состоянии. Инженер за шестьдесят, на пенсии, и у него проблемы с сердцем. И еще эта вот находка, – Вернер кивком указал на изуродованное тело Грибеля, – ввергла его в шок. Там его доктор обихаживает, но думается мне, мы не скоро сможем вытрясти из него что-то путное.

Фабель некоторое время размышлял о том, что кто-то может прожить шестьдесят лет, ни разу не столкнувшись с подобным кошмаром. Эта мысль вызвала у него некоторое мрачное недоумение и немалую зависть, ведь сам он подобным похвастаться не мог.

В кабинет вошла Мария Клее. Она не сводила глаз с оскальпированного тела, и это напомнило Фабелю утреннюю сцену, когда она казалась чуть ли не загипнотизированной в ванной комнате Хаузера. Мария обычно весьма хладнокровно осматривала трупы убитых, но Фабель заметил некоторые изменения в ее поведении на месте преступления, особенно если имелись ножевые раны. Это возникло с момента ее возвращения на работу после ранения. Мария оторвала взгляд от трупа и повернулась к Фабелю.

– Патрульные обошли соседние дома, – сообщила она. – Никто не видел ничего необычного в течение дня, да и вечером тоже. Учитывая размеры домов и приличное расстояние между ними, это почему-то не удивляет.

– Класс! – буркнул Фабель. Досадно оказаться на месте преступления так быстро после убийства лишь для того, чтобы понаблюдать, как горячий след остывает.

– Ну, если тебя это утешит, теперь совершенно очевидно одно, – изрек Вернер. – Кристина Драйер сказала правду. Она все еще в кутузке, так что это точно не ее работа.

Фабель смотрел, как криминалисты приступают к медленной кропотливой работе по осмотру тела на предмет улик.

– Хилое это утешение, – мрачно заявил он. – По всему выходит, что у нас тут разгуливает охотник за скальпами…

ГЛАВА 4
Два дня после первого убийства: суббота, 20 августа 2005 года

10.00. Позельдорф, Гамбург

Фабель понял, что дело серьезное, как только услышал в телефонной трубке голос шефа, криминальдиректора Хорста ван Хайдена. Самого факта личного звонка начальника было достаточно, чтобы прозвучали тревожные колокола: раз ван Хайден, прервав субботний отдых, решил позвонить ему домой, значит, дело и впрямь очень серьезное. Фабель вернулся домой в три ночи и еще где-то с час лежал в темноте, пытаясь выкинуть из усталого мозга картину двух обезображенных голов. Звонок ван Хайдена вырвал его из глубокого сна, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и понять, что говорит ему шеф.

Похоже, ночной покойник, доктор Гюнтер Грибель, был одним из тех таинственных членов ученого братства, которые не стараются разжечь воображение публики или привлечь ее повышенное внимание, но могут полностью изменить жизнь человечества.

– Он был генетиком, – объяснил ван Хайден. – Боюсь, наука не мой конек, Фабель, так что я не смогу вас просветить насчет того, чем конкретно занимался Грибель. Но, судя по всему, он работал в той области генетики, которая может принести огромную пользу. Конечно, доктор тщательно документировал свои исследования. И все же, по словам специалистов, смерть Грибеля означает, что целая область исследований – очень важных исследований – будет отброшена на десятилетие назад.

– А вы не знаете, какая именно область? – спросил Фабель. Он отлично понимал смысл слов шефа, что «наука не его конек». Ничто не было «коньком» криминальдиректора ван Хайдена, кроме простой полицейской работы, причем самой бюрократической ее части.

– Мне это сказали, но у меня в одно ухо влетело, из другого вылетело. Что-то там насчет генетической наследственности, что бы это ни означало. А вот что я точно знаю – пресса уже вовсю обсасывает это дело. Думаю, произошла утечка. Стало известно о деталях убийства. О скальпировании.

– Моя команда тут ни при чем, – решительно заявил Фабель. – Это я гарантирую.

– Ну, короче, откуда-то утечка произошла. – Судя по тону, заявление Фабеля начальника не очень убедило. – В любом случае я хочу, чтобы вы ускорили расследование. Совершенно очевидно, Грибель – большая потеря для научного сообщества, а это означает, что в ход пойдет тяжелая политическая артиллерия. А вдобавок и первая жертва обладала хоть небольшой, но все же заметной известностью в политике.

– Конечно, я рассматриваю это дело как приоритетное, – сказал Фабель, не скрывая раздражения тем, что ван Хайден счел необходимым его подстегивать. – И вовсе не из-за высокого положения жертв. Будь они распоследними бродягами, я бы все равно расследовал это дело в приоритетном порядке. Больше всего меня заботит, что мы, совершенно очевидно, имеем два убийства подряд, где нанесенные жертвам повреждения ясно указывают на психопата.

– Просто держите меня в курсе расследования, Фабель. – И ван Хайден повесил трубку.

Фабель предупредил Сюзанну, что будет работать как минимум полночи, так что она не приехала к нему. Они встретились за ленчем во «Фризенкеллер» неподалеку от главного городского сквера Гамбурга. Несмотря на то что Сюзанна являлась тем самым психологом, который должен был составить для Фабеля психологический профиль убийцы, дело они обсуждать не стали. У них как-то установилось негласное соглашение не смешивать работу и личную жизнь. Они поболтали о проведенных на Зюльте выходных, о грядущей поездке туда на день рождения Лекса и о предстоящих выборах.

После ленча Фабель направился в Полицайпрезидиум. Он вызвал свою команду на совещание, смешав всем планы на выходные. Хольгер Браунер и Франк Грубер пришли в зал совещаний буквально вслед за Фабелем. Он был доволен, что оба ведущих криминалиста сочли своим долгом прийти. Браунер принес два мешочка для хранения улик, и Фабель понадеялся, что на втором месте преступления все же нашли что-то стоящее.

Доску оборудовали быстро, прикрепив фотографии обеих жертв, прижизненные и посмертные. Мария набросала краткие биографии обоих. Хотя обе жертвы были примерно ровесниками, пока не нашли никаких свидетельств того, что их пути когда-либо пересекались.

– Совершенно очевидно, Ганс Йохим Хаузер в свое время пользовался некоторым общественным признанием. – Мария указала на одну из прикрепленных к доске фотографий.

Снимок был сделан в конце 1960-х. Юный, похожий на девушку Хаузер был раздет до пояса, и его длинные волнистые волосы доходили до плеч. Фотография явно задумывалась как случайный снимок, но было видно, что Хаузер позировал. Фабель понял, что юный нахальный Ганс Йохим этой фотографией хотел заявить: снимок сильно напоминал фотографию Густава Нагеля, гуру от экологии образца XIX века, которую Фабель видел в квартире Хаузера. Была какая-то жестокая ирония в контрасте между каскадом густых темных волос на фотографии молодого Хаузера и соседствующим с ней снимком мертвого оскальпированного пожилого Хаузера.

– Гюнтер Грибель же, в свою очередь, наоборот, старался избегать гласности, – продолжила Мария, перейдя к другой половине доски. – Все его знакомые, с которыми мы говорили, включая начальника – с ним я разговаривала по телефону, – в один голос заявили, что он ненавидел фотографироваться для прессы или на всяких университетских мероприятиях. Так что можно сделать вывод: вряд ли мотивом для убийцы послужила зависть к славе Хаузера.

– А нет никаких подтверждений, что Грибель тоже мог быть геем? – спросил Хэнк Герман. – Знаю, он вдовец, но поскольку первый убитый был открытым гомосексуалистом, я просто подумал, что тут может быть сексуальная подоплека или мотивы гомофобии.

– Мы не нашли абсолютно никаких подтверждений тому, – ответила Мария. – Но мы еще проверяем прошлое обеих жертв. К тому же если Грибель был скрытым гомосексуалистом, то он наверняка держал это в тайне и мы, возможно, так ничего и не найдем.

– И все же ты в чем-то прав, Хэнк… В этом направлении тоже нужно как следует покопать. – Фабель счел нужным поощрить инициативу нового члена команды. Он подошел к доске, встал рядом с Марией и принялся внимательно рассматривать фотографии жертв, как сделанные при жизни, так и посмертные. Единственная прижизненная фотография Грибеля была моментальным групповым снимком. Доктор стоял между двумя коллегами в белых халатах, и его принужденная поза и напряженное выражение лица говорили о том, что ему не нравится фотографироваться. Фабель разглядывал зернистое изображение человека с узким длинным лицом с очками на кончике, что он видел уже без скальпа. Почему Грибель так не любил фотографироваться? Ход мыслей Фабеля нарушил голос Хольгера Браунера:

– Думаю, нам стоит поговорить о найденных уликах. Точнее, об их отсутствии. Именно поэтому мы с герром Грубером и пришли. Думаю, вам это будет интересно.

– Надеюсь, говоря об отсутствии улик, ты имеешь в виду первое убийство? Где Кристина Драйер уничтожила все, что можно?

– В том-то и фишка, – хмыкнул Браунер. – Это относится к обоим. Такое впечатление, что убийца отлично знает, как заметать следы и избавляться от улик… кроме тех, которые специально оставляет для нас.

– И какие же это улики? – спросил Фабель.

Браунер положил оба мешочка для хранения вещдоков на стол.

– Как ты сказал, Кристина Драйер уничтожила все улики на первом месте преступления, кроме единственного рыжего волоса. – Он двинул мешочек по столу. – Но я сильно подозреваю, что ей особенно нечего было уничтожать. На втором месте преступления мы тоже ничего не нашли, хотя нам известно, что убийство было совсем недавно совершено и никто там не появлялся. Практически невозможно находиться в каком-то помещении и не оставить никаких следов своего присутствия. Тем не менее он – или она – предпринимает определенные усилия, чтобы следов не оставлять. А ведь при этом надо знать, как этого добиться.

– И наш парень знает?

– Похоже, да. Мы нашли одну-единственную улику, которую не можем привязать к месту преступления или жертве. – Браунер двинул по столу второй мешочек. – И это… еще один волос.

– Но это же хорошо, – заметила Мария. – Если волосы идентичны, значит, у нас есть улика, которая связывает два убийства. И образец ДНК. Похоже, убийца совершил ошибку.

– О, эти волосы совпадают, да еще как! – сказал Браунер. – Только видишь ли, Мария, второй волос в точности такой же длины, как и первый. И ни на одном нет фолликулы. Эти волосы не просто принадлежали одному человеку, они и срезаны были одновременно.

– Класс! – усмехнулся Фабель. – У нас есть подпись…

– Это не все… – продолжил Франк Грубер, заместитель Браунера. – Эти волосы действительно были срезаны с одной головы и в одно время. Только вот сделано это от двадцати до сорока лет назад.