Текст книги "Вечная месть"

Автор книги: Крейг Расселл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА 15
Двадцать седьмой день после первого убийства: среда, 14 сентября 2005 года

Дни слились, перетекая один в другой однообразной чередой. Фабелю удалось поспать пару часов в здании Полицайпрезидиума. Но то, что два убийства, пусть и совершенно разными способами, осуществил тот же человек, означало, что даже при наличии всех имеющихся ресурсов и сам Фабель, и его команда работали на износ. Они все устали. А когда ты устал, то не можешь работать с максимальной эффективностью. А они охотились за весьма эффективным убийцей.

Было утро, когда Фабель выкроил время на сон и душ, что, как он надеялся, должно было стимулировать его мыслительные процессы.

И вот раздраженный Фабель ехал домой в самом начале утреннего часа пик. В восемь он повернул ключ в замке своей квартиры. И тут же перед его мысленным взором предстала картинка дома Брандта. Фабель чуть ли не ожидал обнаружить у себя в квартире очередной скальп. Здесь находилось его убежище, надежное укрытие от жестокости и безумия других. Теперь уже больше нет. Окно тщательно отмыли, но Фабель готов был поклясться, что ощущает слабый запах крови. Утреннее солнце ярко светило над Альстером и било в выходящие на восток окна квартиры. Но его усталым глазам этот свет почему-то казался холодным и стерильным, как в морге.

Будильник зазвенел почти перед полуднем. Фабель обнаружил, что ему трудновато спать под городской шум, и, поднявшись, с огорчением понял, что давящая усталость никуда не делась. Он принял душ и решил перекусить, прежде чем вернуться в Полицайпрезидиум.

– На вашем столе посылка, шеф, – сообщила Анна, когда Фабель шел через помещение Комиссии по расследованию убийств к своему кабинету. – Доставили утром, когда вас не было. С учетом происшедшего ее внизу задержали и дважды пропустили через сканеры. Чисто.

– Спасибо.

Фабель вошел в кабинет и повесил куртку на спинку стула. Посылка оказалась большой. Открыв ее, он увидел толстое досье в синей обложке, перевязанное двумя резинками. Под одну из резинок была засунута кассета, а под другую – визитная карточка. Он достал карточку и долго на нее смотрел, будто никак не мог воспринять текст, хотя запись была четкой и разборчивой:

«Как обещала. Надеюсь, это поможет. С наилучшими пожеланиями, И. Фишманн».

Это написала женщина, с которой он разговаривал всего пару недель назад, и ему трудно было поверить, что прошло так мало времени, а этой женщины уже нет в живых.

Фабель вытащил кассету и снял резинки с досье. Ингрид Фишманн тщательнейшим образом собрала всю имевшуюся у нее информацию о «Восставших», а заодно и сведения о «Группе Баадер-Майнхоф» и прочих воинствующих и террористических бандах. Она сделала фотокопии и отсканировала статьи, фотографии, документы. Ни одного оригинала: она потратила время и силы, чтобы сделать для Фабеля копии всех наиболее важных бумаг. Только вот теперь он держал в руках все, что осталось от трудов Ингрид Фишманн: призраки тщательно оберегаемых ею оригиналов, исчезнувших во взрыве и пожаре.

Оказалось, не так-то просто отыскать в здании кассетный магнитофон, и еще добрых пятнадцать минут пришлось ждать, пока его доставят в кабинет. Ожидая, пока принесут магнитофон, Фабель листал материалы из досье. Оно было весьма объемным, и требовалось немало времени, чтобы подробно его изучить, но Фабель знал: ему придется этим заниматься. В этой куче сведений могла оказаться крошечная зацепка, едва заметная ниточка, которую он так отчаянно искал.

Когда полицейский принес кассетник, Фабель закрыл дверь кабинета – хорошо известный всем, кто с ним работал, знак, что беспокоить шефа нельзя. Затем переключил мобильник в режим голосовой почты. Кассета, присланная Ингрид Фишманн, была не такой старой, как оригинал, и, судя по статическим помехам, раздавшимся, как только он нажал кнопку «Пуск», сразу стало ясно, что это скорее всего копия с копии. Фабель чуть увеличил звук, чтобы помехи не так мешали. Послышались щелчки и приглушенный звук передвигаемого микрофона. Затем раздался мужской голос:

– Меня зовут Ральф Фишманн. Мне тридцать девять лет, и я был шофером герра Торстена Видлера из «Видлер индастриз груп». Находясь на службе, я получил от террористов, похитивших герра Видлера, три пули: одну в бок и две в спину, – не знаю, за какие грехи я заслужил это. Но я также не понимаю, какой такой тяжкий грех совершил герр Видлер, что его оторвали от семьи. Прошло уже больше двух месяцев с того момента, как в меня стреляли. Сперва врачи лучились оптимизмом и говорили, что все заживет, как царапина. Что когда отек вокруг позвоночного столба спадет, все может измениться. Ну что ж, теперь отек спал, и они уже далеко не так оптимистичны. Я калека. Я больше никогда не смогу ходить. Я уже это знаю, как и врачи, хоть они и не признаются в этом. Я простой человек. Не дурак, но никогда не имел больших амбиций. Все, что я хотел, – это хорошо работать, обеспечивать семью и быть настолько хорошим человеком, насколько это в моих силах. Но почему-то то, как я жил, честно и скромно, кому-то не понравилось. Не понравилось настолько, что эти люди сочти необходимым всадить пули мне в позвоночник.

Я работал на герра Видлера три года. Он был хорошим человеком. Я говорю «был», потому что сильно сомневаюсь, что он до сих пор жив. Он был хорошим человеком и хорошим хозяином. Уроженец Кёльна, герр Видлер был дружелюбным и разумным… Он обращался со своими работниками как с равными. Если ты делал что-то не так, если что-то ему не нравилось, он просто говорил об этом. И так же мог купить тебе выпивку в пабе и расспросить о твоей семье. Он всегда интересовался, как поживают мои дети – дочка Ингрид и сын Хорст. Он знал, что моя Ингрид – большая умница, и обещал, что она далеко пойдет.

Я работал личным шофером герра Видлера. Каждый день возил его из дома на работу и обратно, на переговоры в Гамбург и вообще по всей Федеративной Республике. Если мы ехали через всю страну, в Штутгарт или Мюнхен например, во время утомительной езды по автобану он развлекал меня разговорами. Иногда он работал с документами на заднем сиденье, но, как правило, сидел рядом со мной впереди и разговаривал. Герр Видлер очень любил поговорить. Он мне очень нравился, и я считал его человеком, которого, не будь он моим шефом, я бы с радостью назвал другом. И мне хочется думать, что он так же относился ко мне.

В то утро, 14 ноября 1977 года, мы с ним ехали на машине. Я, как обычно, забрал герра Видлера от дома в Бланкенезе, где жила его семья. В отличие от других дней я не повез герра Видлера, как обычно, прямиком на работу. В то утро я заехал за ним позже, и мы сразу направились в Бремен, где у герра Видлера была назначена встреча с клиентом. И вот об этом я все время и размышляю после похищения. Я бы понял, если бы засада нас поджидала на обычном пути следования – к работе герра Видлера, а это на севере, – но нас поджидали на пути к центру города, где мы должны были выехать на магистраль А1 в направлении Бремена. Могу лишь сделать вывод, что у террористов был информатор в недрах компании герра Видлера или кто-то из банды следовал за нами от его дома, переговариваясь с остальными по рации.

Было примерно половина одиннадцатого утра. Мы как раз собирались выехать на автобан, когда я заметил фургон «фольксваген», стоявший на месте, но под таким углом, будто он резко свернул. Мужчина в деловом костюме отчаянно махал руками над головой, а посреди дороги вроде бы лежало тело. Для меня все выглядело так, будто фургон сбил человека на дороге. Я съехал к обочине. Следовавший за нами автомобиль тоже остановился. Мы с герром Видлером побежали к сбитому человеку. Вышедшая из ехавшей за нами машины молодая пара направилась за нами. Приблизившись к лежащему, мы увидели, что он одет в синий комбинезон, и не смогли понять, мужчина это или женщина. Затем этот человек неожиданно вскочил, и мы увидели, что его лицо скрывает лыжная маска. Думаю, это был мужчина, но совсем невысокий. В руке у него оказался автомат. Мужчина в деловом костюме и дорогом пальто выхватил пистолет-пулемет и направил на нас. Мы все застыли – герр Видлер, я и молодая пара. Затем внезапно из «фольксвагена» выскочили еще двое в синих комбинезонах, лыжных масках и тоже с пистолетами-пулеметами. Помню, я подумал, что террорист, прикидывающийся бизнесменом, – единственный из них без маски, и постарался как следует рассмотреть и запомнить его лицо. Он это заметил и пришел в ярость – заорал на меня и на остальных, чтобы прекратили на него таращиться.

Двое в масках, выскочившие из «фольксвагена», подбежали, схватили герра Видлера и потащили к фургону, а остальные продолжали держать нас под прицелом. Я шагнул вперед, но человек в комбинезоне навел на меня автомат, так что я остановился и поднял руки вверх. Вот и все, что я сделал. Больше я не двигался, и время для того, чтобы попытаться что-то предпринять, ушло. Я не понимаю, зачем он в меня выстрелил. Мужчина в деловом костюме воскликнул, что я опять на него таращусь, и следующее, что я помню, – это выстрелы из его оружия. Помню, я подумал, что, должно быть, он стреляет холостыми, ведь он никак не мог промахнуться с такого расстояния, а я не почувствовал ни боли, ни удара – ничего. Затем я понял, что по боку и ноге что-то течет. Опустил глаза и увидел – кровь льется у меня из раны чуть выше бедра. Я повернулся и двинулся назад к машине. Я плохо соображал в тот момент. От шока, должно быть. Просто, помню, подумал, что нужно добраться до моей машины и сесть. А потом услышал еще два выстрела и понял, что мне попали в спину. Ноги вдруг перестали слушаться, и я лицом рухнул на асфальт. Я слышал, как кричит молодая женщина, затем скрежет шин, когда фургон уехал, увозя герра Видлера. Я этого не видел, поскольку лежал лицом вниз, но я знал, что происходит.

Молодая пара подбежала ко мне, а потом женщина кинулась к дороге, а юноша остался со мной. Странное было ощущение. Я лежал щекой на асфальте и, помнится, еще подумал, что он более теплый, чем я. Мне пришло в голову, что я предал герра Видлера, что мне следовало предпринять что-то. Я все равно умру, а так хотя бы умер не зря. А потом начал думать о моей жене Хельге, крошках Ингрид и Хорсте и о том, как они будут жить без меня. Именно тогда я разозлился и решил ни за что не умирать. Пока лежал там и ждал приезда «скорой», я всеми силами старался не потерять сознание, и потому вспоминал в мельчайших подробностях лицо мужчины, который был без маски. Я думал, что если возьмут его, то найдут и всех остальных.

Именно во всех этих деталях я и дал описание полицейскому художнику, заставляя его переделывать рисунок снова и снова. Когда он спросил, удалось ли ему передать общее сходство с террористом, я сказал «да», но добавил, что его работа еще не закончена. Сказал, что мы можем получить точное изображение человека, стрелявшего в меня. Так что мы без конца переделывали рисунок. И когда завершили работу, то получился не схематичный набросок, а портрет.

Я останусь прикованным к инвалидному креслу до смерти. Последние два месяца пытался понять, чего эти люди думают добиться жестокостью. Они сказали, что это революция, восстание. Но восстание против чего? Придет время, когда я сведу с ними счеты. Может быть, я уже умру к тому времени, но эта пленка и портрет стрелявшего в меня террориста, который я помог нарисовать, являются моим свидетельством.

Фабель выключил магнитофон. Теперь он понимал, почему Ингрид Фишманн так стремилась раскрыть правду. Голос на пленке заставил Фабеля почувствовать: он просто обязан найти людей, похитивших и убивших Торстена Видлера и обрекших Ральфа Фишманна на короткую и несчастную жизнь прикованного к инвалидному креслу калеки. Он и представить себе не мог, под каким моральным прессингом всегда находилась Ингрид как дочка Фишманна.

Он раскрыл досье и поискал сделанный художником рисунок, упомянутый Фишманном. Фабель нашел этот портрет, и у него волосы на загривке встали дыбом. Ральф Фишманн был прав: он заставил полицейского художника выйти далеко за рамки изображения фоторобота подозреваемого, которые они обычно рисуют.

Фабель уставился на очень даже реальное лицо очень даже реального человека. И это лицо он знал.

– Теперь мне все понятно, сукин ты сын, – произнес Фабель, обращаясь к человеку на портрете. – Теперь я знаю, почему ты никогда не хотел фотографироваться. У остальных лица были спрятаны, а ты был единственным, чью физиономию видели.

Фабель бросил портрет молодого Гюнтера Грибеля на стол, встал и рывком распахнул дверь кабинета.

13.20. Полицайпрезидиум, Гамбург

Вернер собрал всю команду в главном конференц-зале. Фабель попросил его устроить совещание, чтобы поделиться со всеми тем, что он накопал на Гюнтера Грибеля. Теперь было совершенно ясно, что все жертвы были членами террористической группировки Рыжего Франца Мюльхауса «Восставшие». И было более чем вероятно, что все они причастны к похищению и убийству Торстена Видлера. Фабель не сомневался: мотивом для всех этих убийств послужило именно это. Но человек, имевший самый серьезный мотив осуществить эти убийства – Ингрид Фишманн, – уже убита. Она упоминала о брате. Фабель решил озадачить кого-нибудь поисками этого брата и выяснением, где он находился во время каждого убийства.

Однако замыслам Фабеля не суждено было осуществиться.

Большинство сотрудников убойного отдела, как и сам Фабель, последние дни сильно недосыпали, но он видел: что-то словно смыло с них усталость. Они сидели вокруг стола вишневого дерева, а мертвые оскальпированные лица Хаузера, Грибеля, Шулера и Шайбе смотрели на них с доски. Найти фотографию последней жертвы, Беаты Брандт, еще не успели, но Вернер написал ее имя рядом с другими фотографиями. Местечко, подготовленное для нее среди мертвецов, было как свежевырытая, но пока пустая могила. По центру, над рядом жертв, орлиным взором озирал комнату Рыжий Франц Мюльхаус со старой полицейской фотографии.

– Что у вас? – Фабель уселся за стол поближе к двери и потер глаза ладонями, словно стараясь стереть усталость.

Анна Вольф встала.

– Ну, для начала, нам сообщили о заявлении о пропаже человека. Пропал некто Корнелиус Тамм.

– Певец? – удивился Фабель.

– Он самый. Боюсь, представитель не моего поколения. Нам сообщили, потому что Тамм – сверстник остальных жертв. Он исчез три дня назад после выступления в Альтоне. Его фургон тоже не найден.

– Кто ведет дело? – спросил Фабель.

– Я отправила туда команду. – Мария Клее явно устала так же сильно, как Фабель. – Это прикомандированные к нам сотрудники. Сказала, что скорее всего им предстоит искать очередную жертву.

– Ты в порядке? – спросил Фабель. – Выглядишь жутко.

– Нормально… Просто голова болит.

– Что у нас еще? – повернулся Фабель к Анне.

– Мы пытались сообразить, с чего все это началось, – улыбнулась Анна. – Не восстал ли из могилы предположительно вот уже двадцать лет как покойный Рыжий Франц Мюльхаус? Ну, может, и восстал. Я просмотрела все досье, что у нас есть на Мюльхауса, а также прессу тех времен. – Анна замолчала и пролистала лежащие перед ней на столе бумаги. – Может, Рыжий Франц вернулся, чтобы отомстить за себя. В виде собственного сына. На железнодорожной платформе в Норденхаме Мюльхаус был не один. С ним были его любовница Микаэла Швенн и их десятилетний сын. И мальчик все видел. Видел, как погибли его отец и мать.

Фабель внутренне вздрогнул, но сказал:

– Это вовсе не значит, что сын жаждет мести.

– По словам присутствовавших там бойцов спецназа, последним словом умирающего Мюльхауса было «предатели». Эти убийства не немотивированные атаки какого-то психа, шеф. Это месть. Кровная месть.

Анна снова замолчала. В уголках ее полных алых губ затаилась улыбка.

– Ладно… – вздохнул Фабель. – Выкладывай. У тебя же явно что-то убойное в заначке.

Ее улыбка стала шире. Он указала на черно-белую фотографию Мюльхауса на доске:

– Забавно, как иногда некоторые картинки становятся иконами. Как мы автоматически ассоциируем изображение с человеком, а человека – с временем и местом… с идеей…

Фабель нетерпеливо поморщился, и Анна продолжила:

– Я помню, какое испытала потрясение, когда увидела фотографию Ульрики Майнхоф, сделанную до того, как она стала растрепанной террористкой в джинсах. Снимок, где она с мужем на скачках. Она была в обычном скромном платье немецкой домохозяйки шестидесятых. До того как ударилась в радикализм. Это навело меня на одну мысль, и я поискала другие фотографии Мюльхауса. Как вам известно, их очень мало. То фото, что висит тут, для нас привычное, использовали на плакатах «Разыскивается» в восьмидесятых. Оно черно-белое, но, как вы видите, волосы Мюльхауса очень-очень темные. Черные. Но потом я вспомнила фотографию Андреаса Баадера, когда его арестовали в семьдесят втором. Там его темные волосы покрашены в пепельно-русый.

Анна взяла большой глянцевый снимок и прикрепила рядом с полицейской фотографией. На сей раз снимок был цветным. Молодой Франц Мюльхаус без его знаменитой козлиной бородки. Но больше всего выделялась одна деталь. Волосы. На полицейском разыскном снимке волосы Мюльхауса были плотно зачесаны назад над широкими светлыми бровями, а на этой фотографии они спадали на лоб и обрамляли лицо густыми спутанными кудрями. И были они рыжими. Роскошного рыжего цвета, отливающего золотом.

– Прозвище Рыжий Франц, или Красный Франц, он получил вовсе не из-за политических взглядов. А из-за волос. – Анна ткнула пальцем в черно-белое фото и посмотрела прямо на Фабеля. – Видите? Все время, что находился в бегах, он прятал свою заметную шевелюру, перекрасившись в черный. Федералы получили информацию, что Мюльхаус перекрасил волосы, и соответственно изменили картинку. Но это не все… По всей видимости, сын Мюльхауса унаследовал от отца этот весьма примечательный цвет волос. И когда они скрывались все вместе, волосы сыну Мюльхаус тоже перекрасил.

Когда Анна замолчала, повисла небольшая пауза. А затем Вернер озвучил то, о чем они все подумали:

– Черт! Эта хрень со скальпами и краской… – Он повернулся в Фабелю: – Вот ты и получил твой символизм.

– Что известно о судьбе сына? – спросил Фабель Анну.

– Социальные службы не дадут нам его дело без ордера. Я уже над этим работаю.

Фабель смотрел на фотографию юного Мюльхауса. На снимке ему было лет девятнадцать-двадцать. Снимок явно любительский, сделанный на природе солнечным днем давно ушедшего лета. Мюльхаус широко улыбался, прищурив на солнце светлые глаза. Беззаботная счастливая юность. Ничто на этом лице не указывало на будущую тягу к убийствам и насилию. В точности как Анна описывала фотографию Ульрики Майнхоф. Фабеля всегда поражали фотографии вроде этой. У всех есть прошлое. И все некогда были другими.

Внимание Фабеля переключилось на шевелюру, сверкающую на солнце красным и золотым. Такую шевелюру он уже видел. Причем буквально несколько часов назад.

– Анна… – Он отвернулся от доски.

– Шеф?

– В первую очередь копни прошлое Беаты Брандт. Мне нужно знать, какие у нее были отношения, если они были вообще, с Францем Мюльхаусом. – Фабель повернулся к Вернеру: – И мне надо, чтобы ты проверил тот адрес, который нам дал Франц Брандт. Думаю, следует еще разок потолковать с ним.

В этот момент мобильник Фабеля зазвонил. Это был Франк Грубер, возглавлявший команду криминалистов в доме Беаты Брандт.

– Надо думать, вы нашли очередной волосок? – спросил Фабель.

– Нашли, – ответил Грубер. – Наш парень становится поэтичным. Он положил его на подушку рядом с телом жертвы. Но это не все. Мы осмотрели весь дом, чтобы проверить, не прокололся ли убийца, когда проник в дом.

– И?..

– И нашли кое-какие следы в ящике стола в комнате ее сына. Такое впечатление, что там хранилась куча взрывчатки.

14.10. Аймсбюттель, Гамбург

Пока они мчались через Гамбург по тому адресу, что Франц Брандт дал Вернеру, для Фабеля все встало на свои места.

Брандт хладнокровен, очень хладнокровен. Когда Фабель расспрашивал его, тот спросил, почему убийца красит волосы в рыжий цвет. Он уже знал ответ, но прикинулся, что пребывает в глубоком горе, чтобы скрыть свои намерения. Он расспрашивал следователя, пытаясь выяснить, что полиции известно о его мотивах. Он даже сидел под изображением другого Рыжего Франца, болотной мумии, и рассказывал, как его прозвали Рыжим Францем в университете.

Все сходится: тот же цвет волос, тот же выбор профессии, даже имя такое же. И возраст Брандта подходил. Фабель полагал, что Беата Брандт пожалела десятилетнего Франца, видевшего смерть отца и родной матери в перестрелке на платформе в Норденхаме. Может, Беатой двигало чувство вины. Однако предательство имело место, и она была в этом замешана. И несмотря на то что она растила Франца как родного сына, он подверг ее тому же ритуалу, как и прочих жертв.

Они добрались до кордона, установленного спецназом аж до конца улицы. Первым делом Фабель распорядился, чтобы подразделение спецназа заняло позиции. Он частенько размышлял, а есть ли действительно какая-то разница между террористом и серийным убийцей: и тот и другой убивают многих; и тот и другой действуют по абстрактному сценарию, зачастую совершенно непонятному для остальных. Брандт, однако, стер различия между ними. Преступлениям, совершенным им из мести, был присущ ритуальный символизм цветущего махровым цветом психоза, но при этом он хладнокровно подкладывал взрывные устройства любому, кто представлял для него угрозу. И когда Брандт позвонил Фабелю, чтобы сообщить, что тот сидит на бомбе, то воспользовался искажающими голос техническими средствами, на тот случай если Фабель узнает голос после их краткой встречи на стройке в Хафенсити.

По адресу, указанному Францем Брандтом, находился четырехэтажный многоквартирный дом с выходом прямо на улицу. Штурмовать квартиру внезапно не представлялось возможным.

– Пусть ваши люди блокируют черный ход, – приказал Фабель командиру спецназа. – Этот малый пока не догадывается, что мы его подозреваем, и у меня есть вполне законные основания допросить его еще раз в связи с гибелью его матери. Если, конечно, она была его родной матерью. Я с двумя моими людьми пойду к его дверям.

– Учитывая то, что вы мне рассказали об этом парне, сомневаюсь в правильности ваших действий, – возразил командир спецназа. – Он очень ловко управляется со взрывчаткой. Я связался с саперами, они уже в пути. Предлагаю дождаться их приезда, а потом мои парни вместе с саперами войдут в здание.

Фабель собрался было возразить, но командир спецназа его резко перебил:

– Вы с вашей командой можете идти за нами, но если будете настаивать, что пойдете одни, то можете в результате погибнуть.

Заявление спецназовца сразило Фабеля. Ему уже доводилось бывать в подобной ситуации, лицом к лицу с опасным противником, при схожих обстоятельствах. И тогда это стоило людям жизни.

– Ладно, – вздохнул он, – но этот малый нужен мне живым.

Лицо командира спецназа потемнело.

– Мы всегда к этому стремимся, герр гаупткомиссар. Но этот человек явно профессиональный террорист, а таких брать далеко не просто.

Фабель, Мария, Вернер, Анна и Хэнк получили бронежилеты и последовали за командой спецназовцев. Четверо спецназовцев и сапер передвигались вдоль фасада дома, привычно пригнувшись и держась поближе к стене. Когда они вошли в здание, командир спецназа жестом приказал Фабелю и его команде оставаться в холле, а спецназовцы начали подниматься по ступенькам. Фабель поразился, как ловко движутся в полной выкладке, да еще и в бронежилетах, эти могучего телосложения мужчины.

Тишина давила на стоявшую в холле команду убойного отдела. Затем тишину резко сменил грохот вышибаемой двери – это спецназовцы ворвались в квартиру. Фабель со товарищи услышали крики спецназовцев, затем все стихло. Фабель жестом приказал своим следовать за ним по ступенькам до лестничной площадки ниже нужного этажа. Из недр квартиры вынырнул командир спецназа:

– Чисто. Но подождите, пока саперы все проверят.

Мимо них пробежал наверх еще один сапер в синем комбинезоне.

– Да черт с ним, – сказал Фабель. – Брандт понятия не имеет, что мы сели ему на хвост. К тому же это квартира его подружки. Не станет он тут бомбу подкладывать. Я поднимаюсь.

Он зашагал через две ступеньки и вошел в квартиру следом за сапером, отмахнувшись от возражений командира спецназа. Вернер, пожав плечами, последовал за боссом, а за ним – Мария, Анна и Хэнк.

Квартирка оказалась крошечной, и все в обстановке и дизайне указывало на то, что хозяйка – женщина. Фабель подумал, что Брандт проводил тут мало времени. Было также совершенно очевидно, что комнатой в доме матери молодой археолог тоже пользовался не часто, и у Фабеля мелькнула мысль, что у Брандта где-то есть еще жилье, норка, о которой им неизвестно. Болтаться тут особой необходимости не было. Маленькая квартирка кишела полицейскими, и Фабель моментально понял, что обыск ничего не даст, хотя у него и было желание вызвать криминалистов, как только скажут, что тут все чисто.

Зазвонил мобильник Марии. Среди царившего гвалта она не смогла расслышать звонившего и вышла в подъезд.

Этот был один из тех самых моментов, когда за мгновение в голове успевает промелькнуть тысяча мыслей и появляются решения многих проблем. А толчком стало то, что один из саперов вдруг поднял руку, стоя спиной к остальным полицейским, и рявкнул всего одно слово:

– Тихо!

И только тут Фабель это услышал. Пиканье. Второй сапер подошел к первому и снял шлем, прислушиваясь. Все повернулись одновременно, проследив за взглядом сапера.

Она стояла на плейере. На первый взгляд она казалась частью аудиооборудования: маленькая серая металлическая коробочка с мелькающим красным огоньком.

Фабель, загипнотизированный мерцанием в ритме пиканья красного огонька, подумал, какого дьявола он тут стоит, застыв на месте, а не бежит отсюда сломя голову.

И тут пиканье сменилось постоянным писком, красный огонек перестал мерцать и остался гореть.

14.20. Аймсбюттель, Гамбург

Когда Мария вернулась в квартиру, по-прежнему держа мобильник в руке, к ней повернулись лица, лишенные всяких красок.

– Я что-то пропустила? – поинтересовалась она.

– Не сказал бы, – хмыкнул Фабель. – Скорее кое-что пропустило нас.

Сапер стоял, держа в затянутой в черную перчатку руке серый металлический детонатор со свисающими проводками. Когда огонек стал гореть постоянно, он прыгнул и попросту выдрал детонатор.

– Терять было уже нечего, – пояснил он потом.

Его коллега осторожно снимал с полок плейер и усилитель.

– Есть, – сказал он, доставая из-за устройства маленький, завернутый в пластик серый пакет. – Все в порядке.

– Отличная работа! – сказал Фабель первому саперу. – Не среагируй вы так быстро…

Сапер покачал головой:

– Боюсь, благодарности я не заслужил. Действовал скорее рефлекторно, чем с умом. Я никак не успевал вовремя отсоединить детонатор. Это сама машинка не сработала. По какой-то причине не взорвалась. Могу предположить, что неполадки с детонатором. Вряд ли проводки были плохо подсоединены… Судя по тому, что мне известно о бомбе, заложенной под вашу машину, этот парень работает очень тщательно.

Второй сапер аккуратно уложил пакет взрывчатки в контейнер с толстыми стенками.

– Взрывчатки хватило бы, чтобы прикончить всех, кто находился в квартире, но здание бы не пострадало, разве что стекла полетели бы.

– Похоже, я и впрямь что-то пропустила, – заявила Мария.

– Кто звонил? – поинтересовался Фабель.

– О… Это Франк. В смысле Франк Грубер. Он вернулся после обработки места преступления в доме матери Брандта. Взял образцы волос из спальни Брандта, с расчески, и сделал анализ ДНК на предмет выявления сходства с его волосами и теми, которым много лет.

– И?..

– Общих маркеров достаточно, чтобы предположить очень близкое родство. Вероятно, отец и сын. Похоже, мы отыскали Рыжего Франца-младшего.

После того как побываешь в опасной ситуации, возникает чувство усталости. Всплеск адреналина словно высасывает всю энергию до капли. Мышцы вроде бы никакой нагрузки не получили, но были напряжены, как натянутые струны, и начали болеть. Тяжелая нервная апатия охватила тело и мозг. Шагая к машине, Фабель чувствовал себя как выжатый лимон.

Вернер взгромоздился на переднее пассажирское сиденье «БМВ» Фабеля. Оба мужчины некоторое время просто молча сидели.

– Старый я становлюсь для такого рода дерьма, – проговорил Вернер. – Я правда подумал, что нам всем конец. В жизни не был так напуган.

Фабель вздохнул:

– А я, к сожалению, был, Вернер. Уже в третий раз за время службы меня чуть не подорвали, и я сыт этим по горло. Все, чего я хотел, – это защищать других. Именно в этом для меня всегда и состоял смысл работы в полиции: вставать преградой между обычными мужчинами, женщинами, детьми и опасностью. Много лет назад, когда мы с Ренатой еще жили вместе, а Габи была совсем крошкой, мы провели отпуск в Соединенных Штатах. Помню, я увидел проезжавшую мимо машину Полицейского департамента Нью-Йорка. На ней было написано с одной стороны «Служить и защищать». И я тогда подумал, что нам бы следовало написать это на всех машинах полиции Гамбурга, ведь именно это я и делаю. Это то, кто я есть.

– Йен, – сказал Вернер, – день был чертовски долгим. Давай я поведу. Отвезу тебя домой.

– Что мы тут делаем, Вернер? Какой-то псих мстит людям, которые двадцать лет назад убивали других. Убийца, убивающий убийц. Ты должен признать: есть в этом определенная справедливость. Эти мерзавцы чуть нашу страну на клочки не разорвали. У меня до сих пор сидит в боку осколок пули, всаженной восемнадцатилетней девчонкой. И ради чего? Чего ради умер Франц Вебер? Чего ради я разнес выстрелом лицо молоденькой девчонке, которая по идее должна была думать лишь о парнях и о тряпках? Сейчас ей бы было тридцать восемь, Вернер, если бы я ее не убил. Если бы Свенссон не наложил на нее лапу, она бы сейчас водила своих детишек в школу. Ходила бы в тренажерный зал трижды в неделю, пытаясь сохранить талию. И возможно, время от времени думала бы о себе: «Ну не дура ли я была в юности?» У нее были бы дети, Вернер. Целое поколение семьи оказалось стертым, потому что я нажал на спусковой крючок.

– Но это наша работа, Йен, – сказал Вернер. – Не окажись ты тогда на месте вооруженного ограбления банка, погиб бы кто-то другой. Возможно, куда больше народу.

– Я хочу начать новую жизнь, Вернер. Жизнь подальше от всего этого. Я сказал ван Хайдену, что это дело – мое последнее. Все кончено. Я ухожу из полиции Гамбурга, как только этот ублюдок окажется за решеткой. Школьный друг предложил мне работу, и я соглашусь.