Текст книги "Вечная месть"

Автор книги: Крейг Расселл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Черт!

Шрайнер внезапно развил кипучую деятельность. Он не глядя сунул стаканчик Рейнхарду, плеснув кофе на его драгоценную форменную рубашку, рывком открыл дверцу машины и выскочил из салона.

– Эй, минутку! Стой! – крикнул он велосипедисту. Но тот, оглянувшись, лишь быстрее закрутил педали. Шрайнер запрыгнул в машину, захлопнул дверцу и ударил по газам. Машина рванула с места так резко, что на рубашку Рейнхарда вылилась очередная порция кофе.

19.40. Позельдорф, Гамбург

– Вот чего я не понимаю, – изрек Фабель, ставя перед Сюзанной тарелку макарон, – так это почему БКА снова заинтересовалось Грибелем. Вряд ли его исследования настолько важны в деле защиты национальных интересов.

– Говоришь, он был эпигенетиком? – Сюзанна сунула в рот слишком горячие макароны и, прежде чем продолжить, помахала рукой перед губами. – Чем именно он занимался?

Фабель выложил все, что знал, и то малое, что понял, о работе Грибеля.

– Ну а проблемы, вся эта фигня насчет наследственной памяти – по мне, так не больно-то научная.

– Не совсем так, – возразила Сюзанна. – Нам неизвестно, для чего предназначен довольно большой объем ДНК, передаваемый от одного поколения к другому. Когда геном человека расшифровали, обнаружилось, что более восьмидесяти девяти процентов нашей цепочки – это так называемая бесполезная ДНК… или, говоря научным языком, «некодирующая».

– И для чего, по-твоему, эта часть ДНК?

– А кто ее знает. Одни ученые считают, что это аккумулированная защита от ретровирусов. Ну, от всех болячек, с которыми мы сражались на протяжении всей нашей истории как биологического вида. Другие полагают, что у нее особые функции, которых мы пока не понимаем. Существует гипотеза, что благодаря ей мы наследуем инстинктивное поведение. Возможно, в ней хранится генетическая память. Так опыт предков передается потомкам.

– По мне, так это маловероятно.

– Конечно, я в этом не сильна, – пожала плечами Сюзанна, – но с проблемой сталкивалась. Есть мнение, что источник некоторых иррациональных страхов и фобий – генетическая память, хранящаяся в этой так называемой бесполезной ДНК. Страх высоты, например, закладывается в генетическую память, потому что кто-то из предков получил травму, свалившись с высоты либо увидев, как кто-то погиб, разбившись насмерть. Подобным образом мы приобретаем боязнь огня, к примеру, или клаустрофобию из-за полученной в результате собственного опыта травмы. Вполне возможно, что те фобии, у которых вроде бы нет прямой причины, могут быть унаследованы.

Фабель подумал о Марии и о ее боязни прикосновений, появившейся вследствие полученной травмы. Его дрожь пробила при мысли, что такого рода страхи могут передаваться из поколения в поколение.

– Но это ведь наверняка лишь домыслы? – спросил он.

– Не все можно объяснить обычной хромосомной наследственностью. Переносимость лактозы, например. По идее мы не должны обладать способностью пить молоко других биологических видов. Однако во всех культурах, где было распространено выращивание и разведение коров, коз, яков и подобных животных, развилась восприимчивость к их молоку. Каждому поколению не требовалось снова ее вырабатывать – однажды приобретенная, она просто передается из поколения в поколение. И это нельзя объяснить ни естественным отбором, ни передачей наследственной ДНК. Должен быть какой-то другой механизм наследственной передачи.

У Фабеля было выражение лица человека, столкнувшегося с чем-то непонятным.

– А как насчет памяти? По-твоему, она передается от одного поколения к другому?

– Честно говоря… не знаю. На мой взгляд, тут задействованы совершенно иные процессы. Память – неврологический феномен. Она связана с работой синапсов, клеток мозга и нервной системой. А наследственность через ДНК – генетический процесс. И я не очень понимаю, какой биомеханический механизм может быть задействован, чтобы впечатывать одно в другое.

– Но?..

– Но инстинктивное поведение – труднообъяснимая штука, в особенности более абстрактные формы инстинкта, не имеющие никакого отношения к нашему происхождению как вида. Конечно, в психологии этот феномен объяснялся – в частности, Юнгом, попросту развивавшим эту теорию, – но лично меня больше интригуют довольно обыденные случаи.

– Например?

– Когда мы с тобой были на Зюльте, ты мне рассказывал, что когда впервые приехал на остров, у тебя возникло ощущение, будто ты на нем всю жизнь прожил. Это относительно распространенный психологический… феномен, скажем так. К примеру, некий фермер, сроду не покидавший Баварию, не говоря уж о Германии, наконец-то отправляется в отпуск за границу – например, в Испанию. Но когда наш недоверчивый турист-новичок, никогда прежде не интересовавшийся Испанией, приезжает в какой-то глухой городок в горах, у него вдруг возникает необъяснимое чувство узнавания. Он инстинктивно знает, как добраться до замка, как пройти в старый город, к реке, ну и так далее. А вернувшись домой, он начинает испытывать странную форму ностальгии.

– И часто такое встречается?

– Довольно-таки. Сейчас ведутся исследования этого феномена. Учти, речь не идет о банальном дежа-вю. Все эти люди обладают точными сведениями о местах, где никогда прежде не бывали.

– И что это такое? Своего рода доказательство реинкарнации?

– Многие так и считают. Нонсенс, конечно, но логика, полагаю, тебе понятна. Или ее отсутствие. Но некоторые крупные психологи и генетики считают, что это может быть проявлением наследственной или генетической памяти. Но, как я уже сказала, не вижу, как неврологический или психологический феномен памяти может быть передан или впечатан в физическую бимолекулярную структуру ДНК. Склоняюсь к мнению, что это явление – результат обрывочной информации, почерпнутой на протяжении жизни из прочитанного, увиденного в документальных передачах по телевизору и тому подобного. Все эти сведения откладываются в подсознании и собираются в единое целое, стоит человеку увидеть какой-то узнаваемый объект. Например, наш баварский фермер, выходя из автобуса, видит колокольню церкви. И у него возникает подспудное ощущение дежа-вю, чувство узнавания, потому что его подсознание сложило в единое целое беспорядочные обрывки информации.

– Но некоторые ученые вроде Гюнтера Грибеля считают, что это как-то связано с ДНК, которую мы носим.

– Да. Например, возможно, у нашего баварского фермера имеется отдаленный предок, некогда живший в этой части Испании, вот фермер и унаследовал от него память предков. Конечно, есть еще один феномен, с которым все мы сталкиваемся. Ощущение, что где-то встречал какого-то человека прежде, хотя видишь его впервые. И не просто облик кажется знакомым, но и все остальное, вплоть до особенностей характера. Или свойственная нам особенность мгновенно совершенно беспочвенно испытывать симпатию или неприязнь к кому-то. Сторонники теории реинкарнции любят повторять, что группа людей связана друг с другом во всех перерождениях и что мы узнаем таких людей сразу, как только встречаемся с ними снова в новой жизни.

Фабель сходил к холодильнику за очередной бутылкой пива.

– А как ученые объясняют этот феномен?

– Господи, Йен… Все зависит от точки зрения. Как психолог я могу перечислить с десяток физиологических факторов, стимулирующих ложное чувство узнавания. Но мне также известно, что есть некоторые совершенно дикие теории на этот счет. Дело в том, что все люди на планете – в некотором смысле родственники. И не важно, насколько далеко мы друг от друга географически – у всех у нас общий генетический предок. Сейчас население планеты составляет порядка шести с половиной миллиардов. Но три тысячи лет назад, во времена тех самых найденных в западном Китае мумий, о которых ты рассказывал, все население Земли составляло… около двухсот миллионов. Все мы лишь вариации на одну и ту же тему, повторяющуюся снова и снова. Более чем возможно, что одинаковые свойства повторяются у сходных личностных типов. Нам свойственно увязывать некоторые свойства с определенным типажом и оценивать окружающих по внешности. Мы говорим, что кто-то выглядит умным, или приветливым, или наглым, основываясь на их внешности и на нашем личном опыте общения с людьми такого же типа. Когда при первой встрече с человеком у нас возникает чувство, будто он нам знаком, это происходит потому, что мы собираем в одно целое картинку из образов других людей, имеющих внешнее и внутреннее сходство с этим человеком. – Сюзанна отпила глоток вина и пожала плечами. – И это никакая не реинкарнация, а случайное совпадение.

19.42. Шанценфиртель, Гамбург

Началась неравная гонка: патрульный полицейский «мерседес» против старого велосипеда. Но Шанценфиртель – это переплетение узких улочек, заставленных припаркованными машинами, так что Штефану Шрайнеру приходилось жать то на газ, то на тормоз, передвигаясь короткими рывками. И пока он в гонке за велосипедистом демонстрировал чудеса вождения, объезжая препятствия и закладывая виражи на поворотах, его напарник Петер Рейнхард пытался закрыть стаканчики с кофе и сунуть в специальную подставку.

– Может, все же соблаговолишь сказать, какого черта происходит?! – Рейнхард нашел бумажное полотенце и принялся промокать заляпанную рубашку.

– Этот велик… – Шрайнер не сводил глаз с преследуемой цели. – Он краденый.

Они въехали на заканчивающуюся тупиком улочку, тоже заставленную машинами так, что свернуть было некуда. Велосипедист явно сообразил, что полицейская машина оказалась в невыгодных условиях. Он внезапно остановился, вынудив Шрайнера резко ударить по тормозам. Но прежде чем полицейский успел выбраться из машины, велосипедист просочился между двумя припаркованными автомобилями, выехал на тротуар и рванул в том направлении, откуда приехал. Шрайнер моментально включил заднюю передачу и, развернувшись на сиденье, чтобы видеть дорогу, поехал задним ходом настолько быстро, насколько позволяла ширина улицы.

– Что? – недоверчиво переспросил Рейнхард. – Моя рубашка залита кофе из-за какого-то краденого велика?!

– Не какого-то! – Шрайнер замолчал, выводя «мерседес» задним ходом на Липманнштрассе. И снова рванул за велосипедистом так, что аж колеса заскрежетали. – Этот велик украли у Ганса Йохима Хаузера. И хмырь на нем – возможный убийца.

Велосипедист утратил преимущество, которым обладал на узких, заставленных автомобилями улочках, где патрульной машине было трудно развить скорость, и снова забрался на тротуар. Рейнхард наклонился вперед, начисто забыв о заляпанной рубашке.

– Ну так давай возьмем ублюдка!

Шрайнер мог точно сказать, что преследуемый отлично знает район. Велосипедист неожиданно свернул налево, на Эйффлерштрассе, двигаясь навстречу одностороннему движению, вынудив Шрайнера вновь ударить по тормозам, чтобы избежать столкновения со встречным «фольксвагеном». Шрайнер выскочил из машины и побежал по тротуару за велосипедистом. Рейнхард мчался за ним по пятам, а вслед им неслась отборная ругань водителя «фольксвагена». Велосипедист удалялся. Оглянувшись, он ухмыльнулся полицейским и вскинул кулак жестом победителя. Только радовался он недолго: не заметивший гонку по тротуару водитель припаркованной машины резко открыл дверцу, задев проезжавший велик, в результате чего тот влетел в стену дома. К тому моменту, когда упавший велосипедист, перевернувшись на спину, принялся потирать разбитое колено, оба полицейских его нагнали и встали над ним, взяв под прицел.

– Лежать! – рявкнул Рейнхард. – Руки за голову!

Велосипедист в точности выполнил приказ.

– Ладно, ладно… – Он покосился на нацеленный ему в голову пистолет. – Признаюсь, черт побери! Украл я этот долбаный велик!

21.10. Полицайпрезидиум, Гамбург

Фабелю было совершенно ясно, что сидящий в комнате для допросов бледнолицый светловолосый молодой парень не имеет никакого отношения к убийству Ганса Йохима Хаузера. Леонард Шулер смахивал на ослепленного светом фар зверька. Фабель прочел в криминальном досье парня, что он мелкий преступник, значит, попросту не тянет на роль убийцы Хаузера.

Фабель прислонился к стене у двери комнаты. Вести допрос он поручил Анне и Хэнку.

– Не слышал я ничего ни о каком убийстве, – заявил Шулер. Его глаза метались от одного полицейского к другому, он словно искал подтверждения, что ему верят. – Ну то есть я слышал, что этого Хаузера грохнули, но, до того как меня взяли, я знать не знал, что это от его дома я угнал велик.

– Ну что ж, – улыбнулась Анна. – Плохая новость для тебя в том, что ты единственный подозреваемый на данный момент. Герр Хаузер прикрепил свой велосипед на цепочку, когда приехал домой примерно в десять вечера, а уборщица обнаружила несчастного уже без волос в девять утра. Таким образом, нам известен один человек, точно находившийся около него в этот временной промежуток. Ты.

– Да не был я около него! – возразил Шулер. – Ноги моей не было в квартире. Я просто увидел велик и спер.

– Во сколько точно это было? – спросил Хэнк.

– Где-то около одиннадцати – половины двенадцатого. Я пил с друзьями, ну и, наверное, малость перебрал. Шел по улице и увидел велик. Вот и подумал: за каким… мне идти пешком, если могу доехать? Это же просто шутка. Ну схохмил я. Велик был на цепочке, но я сумел открыть замок.

– Чем? Судя по тому, что нам удалось выяснить, герр Хаузер очень дорожил своим велосипедом, и я могу предположить, замок у него довольно надежный.

– У меня с собой была отвертка… – Шулер помолчал. – Ну и кусачки.

– То есть ты обычно ходишь выпить с друзьями с полными карманами инструментов? – Хэнк выложил на стол пластиковый пакет для хранения улик. – Все это было при тебе во время ареста… Отвертка, кусачки, полотно ножовки и – что самое интересное – две пары одноразовых латексных хирургических перчаток. Я никак не могу сообразить, то ли ты дежурный столяр, то ли работающий в ночную смену хирург.

Шулер снова посмотрел на Хэнка, потом на Анну, словно надеясь получить от них подсказку, как себя вести.

– Слушай, Леонард, – продолжил Хэнк. – У тебя три судимости за проникновение в чужое жилище и одна – за кражу машины. Вот почему ты ударился в бега, когда полицейская машина пыталась тебя догнать. Не из-за того, что ехал на краденом велосипеде, – ты мог спокойно заявить, что нашел его где-нибудь. Ты присматривал квартиру для взлома, как и в ту ночь, когда украл велик. И мне с трудом верится, что тебе не пришло в голову пошуршать по окрестностям, прикидывая, нет ли еще чего, что можно спереть.

– Да говорю же… Я и близко не подходил к квартире Хаузера. Слегка ужрался, ну и тиснул велик. Господи ты Боже мой, вы что, и впрямь думаете, я бы стал на нем рассекать, если бы грохнул хозяина?

– Верно замечено… – Фабель оторвался от стенки, взял стул и сел рядом с Шулером. Наклонившись поближе к молодому человеку, он спокойно, со взвешенной угрозой продолжил: – Я хочу, чтобы ты меня внимательно выслушал, Леонард, и четко понял, о чем я говорю. Я охочусь за людьми. И в этом конкретном случае я охочусь за весьма специфическим человеком. Как и я, он тоже охотник за другими людьми. Разница в том, что он подкрадывается к ним, хватает и делает с ними вот это…

Фабель, взглянув на Анну, нетерпеливо прищелкнул пальцами. Та протянула ему досье с фотографиями, сделанными на месте преступления. Фабель вынул один снимок и сунул Шулеру под самый нос. Так близко, что молодой воришка вынужден был отодвинуться. Когда Шулер посмотрел на фото, его передернуло от отвращения. Фабель отодвинул фотографию и показал следующую:

– Видишь, что делает этот парень? Вот кто меня интересует, Леонард. Вот кого я ищу. Ты же лишь жалкий кусок дерьма у меня под ногами. – Фабель откинулся на спинку стула. – Я считаю, что всегда надо обрисовать перспективу в таких делах. И просто хочу, чтобы ты это понял. Ты ведь понимаешь, а, Леонард?

Шулер молча кивнул. Возникла секундная пауза.

– А еще я хочу, чтобы ты понял следующее. – Фабель положил оба снимка на стол. Как и на всех фотографиях с места преступления, цвета на сделанных со вспышкой снимках были яркими и четкими. Мертвые глаза Ганса Йохима Хаузера и Гюнтера Грибеля смотрели в потолок. – Если ты не убедишь меня в ближайшие две минуты, что говоришь чистую правду, знаешь, что я сделаю?

– Нет… – Шулер пытался скрыть испуг. Безуспешно. – Нет… Что вы сделаете?

Фабель встал.

– Я тебя отпущу.

Шулер растерянно хихикнул, посмотрев на Анну и Хэнка. Оба сохраняли полную невозмутимость.

– Я позволю тебе уйти отсюда, – продолжил Фабель, – и позабочусь, чтобы как можно больше народу узнало, что ты главный свидетель по этому делу. Может, я даже позволю какой-нибудь наименее щепетильной из городских газет посчитать, что им удалось выманить у меня твое имя и адрес. Ну а потом… – Фабель жестоко усмехнулся. – А потом, Леонард, мальчик мой, тебе больше никогда не придется нас опасаться. Как уже сказал, я не охочусь на мелкую рыбешку вроде тебя, но могу использовать как приманку. – Фабель снова наклонился к Шулеру. – Ты не понимаешь этого человека. И ни малейшего представления не имеешь о том, как он мыслит. А я его знаю. Я преследовал многих похожих на него убийц. Очень многих. И должен тебе сказать, они смотрят на мир и ощущают его не так, как мы. Некоторые вообще не испытывают страха. Честно. Некоторые – вообще-то большинство – убивают, просто чтобы посмотреть, как кто-то умирает. И лишь немногие из них смакуют смерть так же, как мы смакуем хорошее вино или вкусную еду. Это значит, они любят продлевать удовольствие. Наслаждаться каждым мгновением. И поверь мне, Леонард… если мой приятель поверит, что ты можешь навести нас на него, что ты, возможно, его видел, а он тебя не заметил, он не задумываясь отловит тебя и убьет. Но он не просто убивает. Только представь, каково это – быть привязанным к стулу, когда он надрезает тебе скальп и срывает с твоей головы. И эта боль, этот ужас будут последним, что ты испытаешь в жизни. Вечное мгновение. О нет, Леонард, он не станет тебя просто убивать. Сначала он заберет тебя с собой в ад. – Фабель встал и указал рукой на дверь: – Так что, Леонард, хочешь, чтобы я тебя отпустил?..

Шулер решительно потряс головой:

– Я все вам расскажу. Все, что знаю. Только позаботьтесь, чтобы мое имя нигде не засветилось.

Фабель улыбнулся:

– Вот и молодец. – Направившись к дверям, он обратился к Анне и Хэнку: – Оставляю это на вас…

Вернувшись в кабинет, Фабель плеснул себе кофе. Усевшись за стол, он повесил куртку на спинку стула и посмотрел на часы – половина десятого. Иногда у Фабеля возникало чувство, что от работы никуда не скроешься, что она достанет его в любом месте и в любое время. Фабель злился на себя, что начал дома обсуждать с Сюзанной дело, пусть и связанное всего лишь с теориями Грибеля. Он сожалел, что прихватил домой переданные Ульрихом досье. Но что-то насчет второй жертвы постоянно беспокоило Фабеля, и он никак не мог понять, что именно. Как камешек в ботинке, который не можешь найти, но который постоянно мешает при ходьбе.

Фабель полез в стол и вынул из ящика большой альбом. Открыл и пролистал до страницы, на которой начал расписывать дело Гамбургского Парикмахера. Эту процедуру Фабель много раз проделывал прежде для многих дел. Эдакая извращенная вариация творческой деятельности, для которой непосредственно предназначался альбом. Фабель набрасывал здесь профили больных и извращенных разумов, смерти и боли. Он подумал о том, что сказал Шулеру. Это был полный блеф, конечно, но Фабеля обеспокоило, насколько правильными были слова, что он, Фабель, охотник на людей. Человек, которому все проще понимать ход мысли тех, за кем он охотится.

И снова Фабель поймал себя на мысли о том, как же так вышло, что он оказался вот тут, среди крови и мерзости. Он полностью погрузился в эту жизнь. И этот путь обозначен четкими осторожными шагами. Первый – убийство Ханны Дорн, его любимой девушки, во время учебы в университете. На самом деле Фабель знал ее не очень долго и не очень хорошо, но она была значительной фигурой в его мире. Убийца избрал Ханну своей жертвой совершенно случайно. Фабель тогда был растерян и сражен горем, и как только закончил университет, тут же пошел служить в полицию Гамбурга. Затем последовало вооруженное ограбление банка. Фабель – пацифист Фабель, выбравший альтернативную службу и водивший карету «скорой помощи» в родном Нордене вместо службы в армии, – был вынужден сделать то, что поклялся себе никогда не делать. Он отнял у человека жизнь. А потом, во время службы в Комиссии по расследованию убийств, каждое новое дело преобразовывало его в кого-то, кем он и думать не думал становиться.

Иногда Фабелю казалось, будто он живет чужой жизнью, будто взял чужое пальто в раздевалке. Совсем не это он для себя когда-то планировал.

Он посмотрел на альбом, но пару мгновений ничего не видел, пытаясь заглянуть в другую жизнь. Но на сей раз не в мысли очередного убийцы или в жизнь очередной жертвы, а в ту жизнь, которая могла бы, должна была стать его. Может, Фабель и сам стал жертвой убийства. Он полез в карман куртки и достал бумажник. Вынул оттуда клочок бумажки с телефоном Сони Брюн, визитку Роланда Бартца и положил перед собой на стол. Новая жизнь. Он может взять телефон, сделать пару звонков и все изменить. Интересно, как это – жить мелкими заботами? Не выбирать – жизнь или смерть? Фабель некоторое время смотрел на телефон на столе, вообразив, что это портал в новую жизнь. Потом вздохнул, убрал клочок бумажки с номером и визитку обратно в бумажник и снова вернулся к альбому.

Две жертвы за одни сутки. Никаких надежных зацепок и практически никакой ощутимой связи между жертвами. Один – любитель быть на виду, другой – чуть ли не отшельник. Единственное общее, что удалось обнаружить Фабелю, за исключением политического радикализма в юности обеих жертв, – это то, что оба жили как бы в отблеске. Хаузер хотел показать себя эдаким гуру защиты окружающей среды и значительной фигурой левых, но стал лишь сноской в чужих биографиях. Грибель, казалось, существовал лишь в своей работе и для работы, даже при жизни супруги.

Чуть раньше Фабель записал на страничку имя Кристины Драйер, отметил маркером и соединил с именем Хаузера. Сейчас он ее имя перечеркнул. Он также связал имя Себастьяна Ланга с Хаузером. Фабель не допрашивал Ланга сам, но Анна заверила, что у того железное алиби. Вопросительный знак обозначал пожилого человека, которого, по словам Анны, видели вместе с Хаузером в «Пожарном депо». Мог это быть Грибель? Четких прижизненных фотографий ученого совсем мало, а посмертный снимок оскальпированной жертвы мало подходит для идентификации. Фабель пометил для себя приказать Анне сходить с рисованным портретом Грибеля в «Пожарное депо» и проверить, не опознает ли его кто-нибудь из персонала.

В дверь постучали, и вошла Анна Вольф, как всегда без приглашения. За ней следовал Хэнк Герман.

– Спасибо, что помогли расколоть Шулера, – произнесла Анна таким тоном, что Фабель не понял, искренне она говорит или нет, и уселась напротив. – Его потом было трудно заткнуть, настолько он перепугался.

– Сказал что-нибудь полезное?

– Да, шеф, – ответил Хэнк. – Шулер признался, что обходил пешком район в поисках подходящих квартир и домов. По его словам, просто проводил ленивую рекогносцировку… Судя по всему, он работает главным образом в предрассветные часы, когда хозяева спят, но Шанценфиртель – район активной ночной жизни, и он подумал, что удастся найти пустые квартиры и в это время. Как бы то ни было, ему не повезло, а один домовладелец едва его не застукал, так что он решил повторить заход ночью. Уже по пути домой он заметил велик Хаузера и подумал: «Почему бы и нет?» Самое интересное, что, по его словам, он хотел проверить квартиру, просто на всякий случай, потому обогнул дом и зашел во внутренний дворик, куда выходят окна спальни, ванной комнаты и гостиной. Он говорит, что не рискнул войти, поскольку видел, что хозяин дома.

– Он видел Хаузера?

– Да, – кивнула Анна. – Живым и здоровым. Он сидел в гостиной и пил. Так что Шулер решил ограничиться великом.

– Но самое главное – Хаузер был не один, – добавил Хэнк. – У него был гость.

– О! – Фабель подался вперед. – Есть описание?

– Шулер говорит, гость Хаузера сидел спиной к окну, – ответила Анна. – Сам он стремился убраться, пока его не заметили, так что особенно не рассматривал обоих мужчин. Но, по его словам, один из них определенно Хаузер. Второго Шулер описал как мужчину помоложе, лет тридцати, худого и темноволосого.

– Это описание не подходит тому парню, который застукал Кристину Драйер за уборкой места преступления? – спросил Фабель.

– Себастьян Ланг? Вообще-то да, – кивнула Анна. – У меня есть фотография Ланга, которую я показывала, расспрашивая о Хаузере.

– Ланг добровольно дал тебе фотографию? – уточнил Фабель.

– Не совсем. – Анна с Хэнком переглянулись. – Я позаимствовала ее с места преступления. Технически это собственность покойного, а не Ланга.

Фабель решил проигнорировать это заявление.

– Шулеру фотографию показали?

– Да. Ответ был неуверенный, я бы так определила. Шулер говорит, возможно, это тот же парень. Масть та же и схожее телосложение. Но он недостаточно хорошо его рассмотрел, чтобы уверенно опознать. Тем не менее я думаю, нам следует нанести герру Лангу еще один визит. Хочу попристальнее взглянуть еще разок на его алиби.

– Думаю, на этот раз я пойду с вами, – заявил Фабель.

22.35. Аймсбюттель, Гамбург

Было уже половина одиннадцатого, когда Фабель, Анна и Хэнк постучали в дверь квартиры Себастьяна Ланга. Ланг жил на втором этаже впечатляющего дома на Оттербекаллее, всего в нескольких минутах ходьбы от квартиры Ганса Йохима Хаузера в Шанценфиртеле. Фабель до этого ни разу не видел Ланга. Высокий мужчина лет тридцати, очень худой, светлокожий, со светло-голубыми глазами, темноволосый. Его внешность вполне подходила под описание мужчины, которого видел Шулер в квартире Хаузера. Лицо Ланга обладало идеальными пропорциями, но это совершенство не придавало ему красоты, а делало женственным. «Красивенький мальчик», как описала его Мария. А еще в лице Ланга поражало полное отсутствие какого-либо выражения. И когда он, вздохнув, отошел в сторону, позволяя полисменам пройти, на маске, заменяющей ему лицо, его раздражение никак не отразилось.

Он провел Фабеля, Анну и Хэнка в гостиную. Квартира, как и ее обитатель, выглядела безукоризненно аккуратной. Складывалось впечатление, что Ланг старался как можно меньше оставлять следов в своей среде обитания. Было совершенно очевидно, что перед приходом Фабеля со товарищи он читал – книжка аккуратно лежала на кофейном столике. Фабель взял ее. История послевоенной Германии, открытая на главе о терроризме в Германии в 1970—1980-х годах.

– Вы студент-историк, герр Ланг? – поинтересовался Фабель.

Ланг забрал книжку из рук Фабеля, закрыл и поставил на пустое место слева от аккуратной книжной полки.

– Уже поздно, герр комиссар, а я не очень люблю, когда мне докучают дома, – сказал Ланг. – Не будете ли любезны сообщить, чем обязан вашему визиту?

– Конечно, герр Ланг. Приношу извинения за столь позднее вторжение, но я подумал, что вы не откажетесь ответить на ряд вопросов, которые могут приблизить нас к пониманию того, что случилось с герром Хаузером.

Ланг вздохнул:

– Вы испытываете мое терпение, герр Фабель. Конечно, я хочу помочь поймать убийцу Ганса Йохима. Но когда толпа полицейских вваливается ко мне после десяти вечера, я смею предполагать, что их визит вызван чем-то большим, нежели желание задать пару вопросов.

– Верно… – кивнул Фабель. – Объявился свидетель. Он видел кого-то в доме герра Хаузера в ту ночь, когда тот был убит. Кого-то, похожего на вас.

– Но это невозможно. – И опять недовольство в тоне Ланга никак не отразилось на его лице. – То есть возможно, что кто-то, похожий на меня, там был. Но только не я.

– Ну, это нам еще предстоит выяснить, – заявила Анна.

– Господи, я же подробно вам рассказал, где был в ту ночь… – Ланг направился к бюро у двери и открыл ящик. Затем повернулся к офицерам, держа что-то в руках. – Вот корешок билета с выставки, где я был. Смотрите, на нем стоит дата. И вот… – Ланг отдал корешок Фабелю. В другой руке оказались ручка и блокнот. – Еще раз имена и телефоны людей, которые могут подтвердить – и подтвердят, – что были со мной в ту ночь.

– Вы пришли домой примерно в час – половине второго ночи, верно? – Фабель передал корешок билета Анне.

– Да. – Ланг с вывозом скрестил руки на груди. – Мы – я имею в виду мои друзья и я – затем пошли поесть. Я уже давал ей, – Ланг кивнул на Анну, – название ресторана и имя обслуживавшего нас официанта. Из ресторана мы ушли примерно без четверти час.

– И вы вернулись домой один?

– Да, один, герр Фабель. Так что на последующее время алиби предоставить не могу.

– Это уже не важно, герр Ланг, – ответил Фабель. – Все указывает на то, что герр Хаузер умер между десятью вечера и полуночью.

Фабелю показалось, что на невозмутимой физиономии Ланга что-то дрогнуло, словно уточнение времени гибели Хаузера делало его смерть более реальной.

– Ваши отношения с герром Хаузером не были моногамными?

– Нет. Во всяком случае, если речь идет о Гансе Йохиме.

– Вы не знаете, с кем еще у него были отношения?

Ланг на мгновение растерялся.

– Что вы имеете в виду? А! Понял… Нет. У Ганса Йохима было множество знакомых, но никого… ну, в общем, я был его единственным компаньоном.

– А о чем вы подумали, когда мы спросили насчет отношений? – поинтересовался Фабель.

– Да ни о чем. Я просто не понял, о чем идет речь: о личных или профессиональных связях. Или, в случае Ганса Йохима, политических. Дело в том, что он очень странно себя вел иногда. Как-то раз он слегка перебрал и долго убеждал меня никогда не связываться с неправильной группой лиц. Говорил о неверном выборе.

Фабель покосился на книжку, которую Ланг поставил на полку.

– А герр Хаузер, случайно, никогда не рассказывал вам о своем прошлом? Я имею в виду о тех временах, когда он был активистом, и все такое?

– Без конца, – устало ответил Ланг. – Постоянно разглагольствовал о том, что его поколение спасло Германию. И что они создали то общество, в котором мы сейчас живем. Похоже, он думал, что мое поколение, как он изволил выражаться, все испоганило.

– А рассказывал он что-либо о своей непосредственной деятельности? Или о своих товарищах?

– Как ни странно, нет. Единственный человек, о котором он упоминал, – Бертольд Мюллер-Фойт. Ну, сенатор от «зеленых». Ганс Йохим ненавидел его всеми фибрами. Он постоянно твердил, что Мюллер-Фойт думает, что однажды станет канцлером и вся возня «леди Макбет» с женой первого мэра Шрайбера связана именно с этим. Ганс Йохим говорил, что Мюллер-Фойт и Ганс Шрайбер слеплены из одного теста. Бессовестные оппортунисты. Он знал обоих еще в университете и презирал с тех времен. Особенно Мюллер-Фойта.