Текст книги "Вечная месть"

Автор книги: Крейг Расселл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА 8
Одиннадцать дней после первого убийства: понедельник, 29 августа 2005 г.

09.30. Нойштадт, Гамбург

Корнелиус Тамм сидел и размышлял, насколько велика пропасть между ним и сидящим перед ним юношей. Парень явно достаточно молод, чтобы годиться ему в сыновья. И даже без особой натяжки во внуки. Однако разница в возрасте никоим образом не мешала молодому человеку, представившемуся как Ронни, и обладавшему прилизанными гелем волосами, уродливыми ушами и дурацкой козлиной бородкой, обращаться к Корнелиусу на ты. Парень явно считал, что они коллеги. Или что его должность главного продюсера позволяет ему обращаться ко всем без лишних формальностей.

– Корнелиус Тамм… Корнелиус Тамм… – Последние минут десять Ронни рассуждал о карьере Корнелиуса, и постоянное использование им глаголов в прошедшем времени наводило на мрачные мысли. А теперь он как попугай повторял имя Корнелиуса, глядя на него через стол, будто смотрел на какой-то сувенир, который вызывает определенные ностальгические воспоминания, но в общем не имеет реальной ценности. – Скажи-ка мне, Корнелиус… – Мальчишка с большими идеями и большущими ушами растянул губы в фальшивой улыбке над козлиной бородкой. – Уж прости, что спрашиваю, но коль уж ты хочешь сделать компактный диск лучших хитов, то почему не выпустишь его под уже существующей маркой? Это было бы куда проще с точки зрения авторских прав и тому подобного.

– Я бы не стал называть это моей существующей маркой. Я не записывал у них ничего уже много лет. Сейчас я по большей части занят концертной деятельностью. Это куда лучше… Я сыт по горло сотрудничеством с…

– Я заметил, ты продаешь компакт-диски через свой сайт. Ну и как продажи? Заработал что-нибудь?

– Нормально заработал. – Корнелиусу совершенно не нравился внешний вид юнца. Обладавший дурацкой бородкой Ронни был коротышкой, и одно его здоровенное ухо – правое – торчало заметно больше, чем другое. В рекордно короткий срок Ронни ухитрился изначальную легкую неприязнь, возникшую у Корнелиуса при встрече, превратить в жгучую ненависть.

– Думаю, их покупают в основном дедки… Не то чтобы это плохо. Мой старик был большим твоим поклонником, да и всей этой протестной лабуды шестидесятых вообще.

Корнелиус потратил немало часов, сочиняя текст для презентации, где обосновывал, почему он считает, что компакт-диск его лучших хитов будут покупать не только давние поклонники его творчества, но и представители нового поколения недовольной молодежи. Документ лежал перед Ронни на столе. Нераскрытым.

– Сейчас полным-полно певцов твоего возраста. Только, боюсь, они больше не пользуются спросом. А те, кто держит марку, – это которые попытались идти в ногу со временем и сочинять на актуальные темы. Как Рейнхард Мэй. Но, честно говоря, люди теперь не очень-то хотят слушать политизированную музыку. – Ронни пожал плечами. – Мне очень жаль, Корнелиус, но я не думаю, что мы друг другу подходим… Я имею в виду, наша марка и твой стиль.

Корнелиус смотрел на улыбку Ронни и чувствовал, как ярость разгорается все сильнее. Дело было не в том, что улыбка эта была неискренней и равнодушной, а в том, что Ронни хотел, чтобы Корнелиус видел, что она неискренняя и равнодушная. Он взял свои бумаги и улыбнулся в ответ.

– Ну что ж, Ронни, я огорчен. – Корнелиус направился к выходу. – В общем-то понятно, что у тебя хороший музыкальный слух. Особенно правым ухом.

10.30. Университетский клинический комплекс, Гамбург-Эппендорф

Было ясно, что профессор фон Хален намерен присутствовать при беседе, как ответственный взрослый присутствует при допросе детей полицией. И только когда Фабель спросил прямо, нельзя ли ему поговорить наедине с Алоизом Кальбергом и Элизабет Марксен, двумя учеными, работавшими непосредственно с Гюнтером Грибелем, фон Хален неохотно уступил свой кабинет.

Оба ученых оказались моложе Грибеля, и в ходе допроса Фабелю стало ясно, что они относились к покойному коллеге с большим пиететом, чуть ли не с поклонением. Алоизу Кальбергу было лет сорок – сорок пять. Маленький, напоминающий птичку мужчина, привычно откидывающий голову назад, чтобы лучше видеть, вместо того чтобы поправить на носу старомодные очки с толстыми стеклами. Элизабет Марксен была как минимум лет на десять моложе – некрасивая, очень высокая женщина с недовольным выражением лица.

Фабель расспрашивал их о привычках покойного коллеги, о его личных качествах и личной жизни – обо всем, что могло бы придать персоне Грибеля хоть какой-то «объем». Но независимо оттого, сколько света на его личность направляли, никаких теней не появлялось, никаких глубинных подробностей не всплывало. Грибель никогда не вел ни с Кальбергом, ни с Марксен никаких разговоров, выходящих за рамки профессиональных интересов.

– А что можете сказать о его жене? – спросил Фабель.

– Она умерла примерно лет пять назад. Рак, – ответила Элизабет Марксен. – По-моему, она была учительницей. Он никогда о ней не говорил. Я видела ее примерно за год до смерти, на каком-то приеме. Спокойная, как и он… вроде бы не очень уютно себя чувствовала на светском мероприятии. Это был один из тех официальных приемов, на которых мы все обязаны присутствовать, и Грибель с женой большую часть времени простоял в каком-то углу, беседуя.

– Ее смерть стала для него сильным ударом? Не было ли заметных изменений в его поведении после этого? Не впал ли он в депрессию?

– С доктором Грибелем всегда было трудно что-либо понять. Внешне он ничего никогда не выказывал. Я только знаю, что он каждую неделю ходил к ней на могилу. Она похоронена возле Лурупа, откуда происходит ее семья. То ли на центральном кладбище Альтонер-Фолькспарк, то ли на кладбище Флоттбекер.

– Детей у них не было?

– Во всяком случае, он никогда о них не упоминал.

Фабель осмотрел кабинет фон Халена. В одном из шкафов со стеклянными дверцами он заметил пачку глянцевых брошюр, которые, надо думать, предназначались для потенциальных инвесторов и торговых партнеров.

– Какими исследованиями занимался доктор Грибель? – спросил Фабель. – Профессор фон Хален что-то объяснял, но я не очень понял.

– Эпигенетикой, – ответил Кальберг, и толстые линзы его очков сверкнули. – Это новое и весьма специфическое направление генетики. Исследует механизм включения и выключения генов и то, как это влияет на здоровье и продолжительность жизни.

– Я как-то слышал о генетической памяти. Что это такое?

– А!.. – Кальберг пришел в состояние, которое, по мнению Фабеля, было для него почти оживленным. – Это новейшая область исследований в эпигенетике. На самом деле все довольно просто. Появляется все больше доказательств того, что каждый из нас может стать жертвой заболеваний, которыми по идее болеть не должен. Которыми болели наши предки.

– Боюсь, для меня это совсем не просто.

– Ладно, я попробую объяснить по-другому… В принципе существуют две основные причины заболевания: генетическая предрасположенность, то есть наследственность, и еще есть другие причины: курение, загрязнение окружающей среды, диеты и так далее и тому подобное. Их всегда рассматривали как отдельные факторы, но недавние исследования показали, что мы можем наследовать и заболевания, вызванные внешними факторами.

Фабель по-прежнему мало понял, и тогда в разговор вступила Элизабет Марксен:

– Мы думаем, что оторваны от нашего прошлого. Но выяснилось, что это не так. Есть на севере Швеции небольшой городок, называется Оверкаликс. Это процветающая коммуна с очень высоким качеством и уровнем жизни. Но при этом местные врачи обнаружили, что у жителей стали появляться проблемы со здоровьем, всегда считавшиеся связанными с недоеданием. Есть еще два фактора, делающие Оверкаликс показательным. Во-первых, он находится за Полярным кругом и всегда был относительно изолирован от Большой Земли, то есть нынешняя популяция там – выходцы из тех же семей, что жили там и сто, и двести лет назад. Во-вторых, Оверкаликс необычен своими церковными записями и записями актов гражданского состояния. Там записывают не только дату рождения и смерти, но также причину ухода из жизни, а также урожайный был год или неурожайный. Этот городок стал основным объектом крупного научного исследования, и ученые выявили, что лет сто – сто пятьдесят назад в этом городе, живущем сельским хозяйством, несколько раз был сильный голод. Многие умерли от недоедания, а из выживших основная масса страдала вызванными лишениями болезнями. Современные медицинские записи сравнили с записями столетней давности, и стало ясно: у выходцев из семей, переживших голод, в точности те же проблемы со здоровьем, хотя ни они, ни их родители не голодали. Это доказывает – все мы ошибались, считая, что передаем детям в целости и сохранности лишь те хромосомы и гены, с которыми родились. Но факты говорят: то, что мы пережили, и внешние факторы могут оказать прямое влияние на наших потомков.

– Потрясающе. И эта теория базируется только на исследованиях, проведенных в этом шведском городе?

– Сначала так и было. Но потом исследования расширили и нашли еще целый ряд подтверждений. Потомки переживших холокост оказались подверженными стрессовым и посттравматическим заболеваниям. На протяжении одного, двух, трех поколений они выказывают симптомы пост-травматического стресса от событий, пережитых не ими самими. Сначала эти результаты отвергли, посчитав следствием подробных рассказов родителей, дедушек и бабушек о прошлом, но потом выяснилось, что такие же показатели стрессового состояния, включая повышенный кортизол в слюне, обнаружились и у тех потомков, которые никогда не слышали рассказов от переживших холокост.

– Я по-прежнему не понимаю, как это работает, – признался Фабель. – Как это может передаваться от одного поколения к другому.

– Все зависит от пола. У мужчин механизм передачи заложен в сперме, у женщин он формируется в эмбриональной стадии развития.

Озадаченный Фабель молчал.

– Главным образом по наследству передаются результаты внешнего воздействия, которому мальчики подвергались в период, предшествующий половому созреванию, или в период полового созревания, а женские зародыши – внутри матки. Изначально «данные», за неимением лучшего определения, складываются в сперме, которая формируется в период полового созревания. Девочки рождаются с полным набором яйцеклеток, поэтому критический период для них – внутриутробный. То, что будущая мать переживает во время беременности, передается зародышу, который затем закладывает генетическую память в формирующиеся яйцеклетки.

– Поразительно. Именно это доктор Грибель и изучал? – спросил Фабель.

– По всему миру ведутся подобные исследования. Эпигенетика стала ведущей и постоянно расширяющейся областью научных изысканий. Вы наверняка помните, какие большие надежды возлагались на проект по изучению генома человека. Считалось, что мы сможем найти гены, отвечающие за заболевания, но вышло сплошное разочарование. Огромные средства, ресурсы и время были потрачены на этот проект только для того, чтобы в конечном итоге обнаружить – геном человека не так уж и сложен. А сложность во множестве возможных комбинаций и перестановок внутри самого генома. Эпигенетика может предоставить ключ, который мы ищем. Доктор Грибель был одним из тех, кто прокладывает дорогу к пониманию нами механизмов генетической передачи. И таких ученых в мире – единицы.

Фабель некоторое время молча переваривал услышанное. Его собеседники терпеливо ждали. Они словно понимали, что дилетанту нужно время на обработку информации. Фабелю полученные сведения показались удивительными, но совершенно бесполезными для расследования. Как мотив убийцы мог быть связан с работой Грибеля?

– Профессор фон Хален что-то говорил насчет любимых проектов доктора Грибеля, на которые профессор смотрел сквозь пальцы.

Кальберг и Марксен обменялись понимающими взглядами.

– Если коммерческая выгода проекта не видна сразу, – сказал Кальберг, – то профессор фон Хален считает это диверсией. Дело в том, что доктор Грибель рассматривал проблему генетического наследования несколько шире. В частности, его интересовала возможность наследовать память предков. Не только на хромосомном уровне, а в буквальном смысле слова передача памяти от одного поколения к другому.

– Но это же наверняка невозможно!

– Вообще-то есть свидетельства обратного. Нам известно, что у крыс, например, опасности, с которой столкнулось одно поколение, следующее уже будет избегать. Мы просто не понимаем механизма передачи этой информации. Доктор Грибель часто говорил, что понятие «инстинкт» – самое ненаучное определение. Он заявлял, что мы делаем что-то «инстинктивно», потому что унаследовали память о необходимом для выживания поведении. Как новорожденный делает движения ножками, будто идет, буквально через несколько минут после рождения, хотя само умение ходить придет примерно через год. Это инстинкт, унаследованный нами из далекого генетического прошлого, когда мы жили в огромных саваннах и неподвижность грозила гибелью. Доктор Грибель был буквально захвачен этой темой. Одержим, можно сказать.

– А вы сами верите в наследственную память?

Кальберг кивнул:

– Я считаю это возможным. И даже весьма вероятным. Но, как я уже сказал, мы пока просто не понимаем механизма. Тут еще поле непаханое для исследований.

Элизабет Марксен холодно улыбнулась:

– И без доктора Грибеля эти исследования продвинутся еще не скоро.

– Выудил что-нибудь полезное? – спросил Вернер у Фабеля, когда тот позвонил ему по мобильнику со стоянки у института.

– Ничего. Работа Грибеля не имеет никакого отношения к его смерти, насколько я понимаю. А у тебя есть что-нибудь?

– Ну, вообще-то есть у Анны. Она тебе сама все расскажет, когда приедешь. А еще герр криминальдиректор ван Хайден желает видеть вас с Марией у него с докладом сегодня в три часа.

Фабель нахмурился:

– Он вызвал и Марию тоже?

– В особенности Марию.

11.45. Полицайпрезидиум, Гамбург

Анна Вольф постучала в дверь кабинета Фабеля и вошла, не дожидаясь разрешения. Фабелю всегда требовалось прилагать усилия, чтобы не замечать, насколько красива Анна. Сегодня ее кожа прямо сияла на льющемся в окно кабинета утреннем солнце, а помада подчеркивала полноту губ. Она выглядела молодой, свежей и энергичной, и Фабель поймал себя на том, что ее молодость и дерзкая красота вызывают у него чувство обиды.

– Ну, что у тебя?

– Я допросила Себастьяна Ланга, друга Хаузера… Того самого, который застукал Кристину Драйер за уборкой на месте преступления. Судя по всему, о совместном проживании у Ланга с Хаузером и речи не шло. По словам Ланга, их отношения уже сходили на нет из-за неразборчивости Хаузера в связях. Похоже, тот обожал случайные связи независимо от того, имелся у него постоянный партнер или нет. И он предпочитал молоденьких. Ланг не больно-то расположен говорить на эту тему. Думаю, он боится, что его ревность мы можем счесть возможным мотивом, но его алиби на время убийства выглядит железным.

Фабель некоторое время переваривал информацию.

– Значит, убийство все же может оказаться связанным с тем фактом, что Хаузер был гей. И в этом случае нам стоит тщательнее покопаться в сексуальных наклонностях Грибеля. Где Хаузер обычно находил случайных партнеров?

– Судя по всему, там же, где подобрал Ланга. В гей-клубе в Санкт-Паули. У него еще название такое странноватое… – Анна, нахмурившись, перелистала блокнот. – Ага, вот – «Пожарное депо».

Фабель кивнул:

– Слышал о таком. Вы с Паулем отправляйтесь туда и поспрашивайте.

Анна растерянно уставилась на Фабеля:

– Вы имеете в виду, мы с Хэнком?

Фабель пару секунд не знал, что и сказать. Пауль Линдеманн был напарником Анны. И гибель Линдеманна задела Анну намного сильнее, чем остальных членов команды. А команду задело очень сильно. Так почему он это сказал? Неужели он взял в команду Хэнка Германа на место Пауля только потому, что тот напоминает ему погибшего? Спутать имена легко. Только вот Фабель никогда не путал.

– Господи, Анна, извини…

– Все в порядке, шеф… – ответила Анна. – Я тоже иногда забываю, что Пауля больше с нами нет. Мы с Хэнком сходим в этот гей-клуб и вообще пороемся в прошлом Хаузера.

Фабель, проводив Анну взглядом, направился к столу Марии, прямо напротив стола Вернера. Фабель отметил – на обоих столах идеальный порядок и чистота. Он поставил Марию в пару с Вернером именно потому, что у них был совершенно разный подход к делу и разные навыки. Они отлично дополняли друг друга. А ирония ситуации заключалась в том, что они оба педанты. Фабель снова подумал о том, как это он ухитрился в разговоре с Анной спутать Пауля с Хэнком. Он всегда считал, что чрезвычайно изобретателен при подборе членов команды. Может, не такой уж он и новатор, если подумать. Может, он, наоборот, сам того не желая, идет по проторенному пути.

– Нам пора к криминальдиректору ван Хайдену, – сообщил он Марии. – Ты не знаешь, из-за чего сыр-бор?

Самого Фабеля частенько вызывали к начальству, особенно в ходе расследования какого-нибудь громкого дела, но ван Хайден крайне редко вызывал вместе с Фабелем кого-то из младших офицеров.

– Понятия не имею, шеф, – пожала плечами Мария.

Для Фабеля начальник представлял собой образ «вечного полицейского»: с тех самых пор, как возникла сама концепция полиции, в любой стране, в любом полицейском участке имелся такой полицейский, как ван Хайден. И даже раньше. Фабель легко мог представить кого-то вроде ван Хайдена в роли средневекового городского стражника или деревенского шерифа.

Криминальдиректору ван Хайдену было около пятидесяти пяти. Он обладал не очень высоким ростом, но широкие плечи и чересчур прямая осанка, словно кол проглотил, создавали впечатление, будто он крупнее, чем есть на самом деле. Всегда хорошо одет, но без изюминки. Вот и сегодня на нем был отлично пошитый синий костюм и кипенно-белая рубашка с галстуком сливового цвета. И костюм, и рубашка, и галстук были дорогими, но почему-то даже самый дорогой костюм индивидуального пошива казался на ван Хайдене полицейским мундиром.

В кабинете, помимо ван Хайдена, Фабеля с Марией поджидали еще двое. Фабель узнал приземистого крепкого мужчину в деловом костюме. Маркус Ульрих из БКА [6]6
  Имеется в виду ведомство уголовной полиции Германии. Занимается расследованием серьезных преступлений и координацией действий правоохранительных органов, работает в сотрудничестве с полицией земель Германии.


[Закрыть]. БКА, Федеральное уголовное ведомство, работало по всей территории Германии. Фабелю с Ульрихом уже доводилось пересекаться во время расследования пары крупных дел, и сотрудник БКА произвел на Фабеля впечатление человека, с которым легко иметь дело, хотя и немного ревниво относящегося к своей сфере расследования. Второй мужчина был примерно одного роста с Ульрихом, но не такой крепко сбитый; маленькие умные голубые глазки сверкали за стеклами очков без оправы, а густые светлые волосы тщательно зачесаны назад, открывая широкий лоб.

– С герром Ульрихом вы уже, конечно, знакомы, – произнес ван Хайден. – Но позвольте вам представить герра Виктора Турченко. Герр Турченко – старший следователь украинской полиции.

У Фабеля пробежал неприятный холодок по спине, словно кто-то забыл закрыть дверь зимой. Он посмотрел на Марию. Ее лицо оставалось бесстрастным.

– Рад познакомиться с вами обоими, – сказал Турченко, поочередно пожимая руки Фабелю и Марии. Он широко улыбнулся, но его сильный акцент вызвал слишком много неприятных воспоминаний, и холодок пробрал Фабеля еще сильнее.

– Герр Турченко приехал к нам в связи с расследованием, которое ведет на Украине, – продолжил ван Хайден, как только все расселись, – и попросил нас организовать эту встречу. В частности, герр Турченко хочет поговорить конкретно с вами, фрау Клее.

– О! – Тон Марии прямо-таки сочился недоверием.

– Именно так, фрау Клее. Насколько мне известно, вы работали над одним делом – точнее, над двумя, которые непосредственно связаны с моим. – Турченко достал из кейса фотографию и протянул Марии. И теплая улыбка на его лице сменилась мрачным выражением. – И у меня есть имя. Имя, которое вы пытаетесь узнать, насколько я понимаю.

Мария посмотрела на снимок. Девочка-подросток. Примерно лет семнадцати. Снимок был слегка зернистым, и Мария подумала, что скорее всего это часть фотографии. Девушка на фото улыбалась кому-то или чему-то позади фотокамеры. Чему-то далекому. Может, подумалось Марии, она смотрит на запад.

– Как ее звали? – бесстрастно спросила Мария. – Я имею в виду: как ее настоящее имя?

Турченко вздохнул:

– Магда Савицкая. Восемнадцать лет. Из пригорода Львова, это Западная Украина.

– Магда Савицкая… – повторила Мария, передавая снимок Фабелю. – Ольга без фамилии.

– Она из той же части Украины, что и я, – продолжил Турченко. – Из вполне благополучной семьи. Мы считаем, что Магда стала жертвой мерзавца, работавшего на торговцев живым товаром. Она принесла домой письмо, в котором ей обещали обучение в колледже парикмахеров в Польше, а после окончания ей гарантировали работу в салоне тут, в Германии. Мы проверили адрес, указанный как адрес колледжа в Варшаве. Естественно, такого не существует. Не было ни колледжа в Польше, ни работы в Германии.

– Вы проделали долгий путь в поисках этой девочки. – Фабель протянул снимок украинцу обратно.

Турченко взял фотографию и некоторое время смотрел на нее, прежде чем вновь заговорить.

– Эта девушка – одна из многих. Каждый год тысячи таких девушек похищают или обманом втягивают в сексуальное рабство. Магда Савицкая ничем среди них не выделялась. Но она чья-то дочь, чья-то сестра… – Он снова взглянул на фото. – Насколько мне известно, ее убийцу вы арестовали?

– Совершенно верно. Дело закрыто, – ответила Мария и переглянулась с Фабелем. – Она работала проституткой тут, в Гамбурге, и один из клиентов ее убил. У нас уже есть его признательные показания. Но спасибо вам зато, что сообщили нам ее настоящее имя.

– Герр Турченко приехал сюда не для того, чтобы найти ее убийцу, – заговорил федерал Ульрих. – По его словам, визит связан с другим делом.

– Меня интересует организованная преступная группировка, которая привезла сюда Магду и принудила к проституции, – пояснил Турченко. – В частности, я хочу взять того, кто эту группировку возглавляет. И это привело меня к другому делу, которое вы вели… – Турченко вытащил из кейса второе фото и протянул Марии.

– Черт подери! – с неожиданной ненавистью рявкнула Мария. Едва взглянув на фото, она протянула его Фабелю. Ей незачем было рассматривать лицо на фотографии. Оно и так постоянно преследовало ее как во сне, так и наяву. Это было то же лицо, что и на снимке, который она постоянно носила с собой в сумке. – Я так и знала! Так и знала, что этот сукин сын имеет отношение к «Фермерскому рынку»! Долбаные украинцы!

Турченко, коротко рассмеявшись, пожал плечами:

– Смею вас заверить, фрау Клее, мы не все одинаковые.

Фабель смотрел на фотографию Василя Витренко…

– Я знаю, что мы потревожили старые раны… – начал было Ульрих.

– Вы явно не те слова подобрали, герр Ульрих, – перебил его Фабель.

– Извините… Я не хотел…

Мария отмахнулась от извинений Ульриха.

– Я знала, что к торговле женщинами в Гамбурге причастны украинцы. И подозревала, что где-то за всем этим стоит Витренко.

– Мы проделали весьма неплохую работу… – продолжил Ульрих. – Под «мы» я имею в виду отдел по борьбе с организованной преступностью полиции Гамбурга и БКА. Нам удалось сорвать операцию Витренко в Гамбурге. И конечно, главным образом вы и ваша команда заставили Витренко бежать. Однако есть кое-что, до чего мы не добрались. И мы полагаем, что Витренко сейчас восстанавливает в Германии свою сеть.

– Витренко все еще в Германии… – Мария буквально побелела.

– Не обязательно, – возразил Турченко. – Как вам известно, Витренко большой мастер по созданию сложной цепочки, которая отделяет его от непосредственной активной деятельности, но при этом члены команды очень преданы лично ему. И вполне возможно, что он управляет ими на расстоянии. Он совершенно точно не в Гамбурге, и вообще запросто может всем руководить из какой-либо другой страны. Не исключено даже, что он вернулся в Украину. Однако да, я готов поспорить, что скорее всего он где-то в Германии. И я приехал сюда, чтобы его отыскать.

Мария казалась озадаченной.

– Но мы взяли большинство его подручных, так называемое верхнее звено. Так на кого же он опирается, воссоздавая свою сеть?

– Как и прежде, привлекает бывших спецназовцев. Лучших, каких только может найти. И как прежде, все они преданы лично ему. Но он обновил как себя, так и свою сеть. Очередная реинкарнация Василя Витренко, помимо всего прочего, еще более призрачна, чем предыдущая. – Ульрих указал на фото в руке Фабеля. – Насколько нам известно, теперь он, возможно, даже выглядит иначе. Никак нельзя исключать, что он сделал себе новое лицо. Обрел новое лицо и новую жизнь где-то в другом месте.

– Так чем мы можем помочь? – Фабель совершенно не пылал энтузиазмом. Ему казалось, что его окружают призраки, вызванные невольным упоминанием имени Пауля Линдеманна буквально перед этой встречей. Некогда с упоением изучавший историю Фабель теперь начинал тихо ненавидеть прошлое и способы, какими это прошлое возвращается к нему.

Ответил ему ван Хайден, до этого момента практически не принимавший участия в беседе:

– Вообще-то оказать существенную помощь может старший комиссар Клее. Фрау Клее, насколько мне известно, вы вели… ну, скажем так, углубленное расследование смерти этой девушки. Нам нужно знать все, что вы смогли накопать на данный момент.

– Я же приказал тебе бросить это дело, Мария, – резко произнес Фабель. – Почему ты ослушалась меня?

– Да я всего лишь немножко кое-кого поспрашивала… – И, повернувшись в ван Хайдену, Мария рассказала о встрече с Надей и о том, что та сообщила ей о «Фермерском рынке». – И это в общем-то все, что мне удалось накопать. Просто складывалось впечатление, что никто не занимается торговцами живым товаром.

Маркус Ульрих, подойдя к Марии, выложил перед ней на стол, как карты из колоды, несколько больших фотографий. На них была Мария, разговаривающая на улице с проститутками, она же – беседующая в клубе с барменами и официантками. Последнюю фотографию Ульрих выложил поверх прочих, как козырь.

– Знаете эту девушку? Это Надя?

Мария вскочила:

– Вы что, вели за мной наблюдение?!

Ульрих цинично рассмеялся:

– Поверьте, фрау Клее, вы не настолько важная персона, чтобы устраивать за вами слежку. Но мы действительно ведем давно начатую, очень сложную и очень дорогую операцию по слежке за деятельностью этой украинской банды. А в последнее время ее было трудновато вести так, чтобы вы то тут, то там не попадали в кадр. Так все же, фрау Клее, вам знакома эта девушка?

Мария села на место и кивнула, не глядя на Ульриха.

– Надя… Фамилии не знаю. Она мне помогла. Ну, насколько сумела. Она была близка с Ольгой… – Мария тут же сама себя поправила: – С Магдой…

– Как видите, фрау Клее, – подхватил эстафету ван Хайден, – кто-то все же занимается этими торговцами живым товаром. И эта операция, которую мы ведем при помощи специалистов из БКА и в тесном сотрудничестве с украинскими коллегами, находится под жестким контролем. Это крупномасштабная акция, цель которой – найти и арестовать того самого человека, который вас тяжело ранил. А вы нам все сорвали.

– Более того, – Ульрих ткнул пальцем в фотографию, на которой Мария была заснята с Надей, – ваше вмешательство скорее всего стоило этой девушке жизни. У нас нет возможности выяснить, что с ней произошло. Она исчезла из нашего поля зрения. Сразу же после разговора с вами.

– Должна сказать, я передала все мои материалы по так называемому делу Ольги без фамилии в отдел по борьбе с организованной преступностью, – заявила Мария, – а также сообщила туда о своих подозрениях, что к этому делу причастна сеть торговцев живым товаром, пусть и не имеющих непосредственного отношения к смерти Ольги. То есть Магды. И думается мне, с вашей стороны было бы мудро поставить меня тогда в известность, что они у вас в активной разработке. Тогда…

– Старший комиссар Клее, – перебил ее ван Хайден, – ваш непосредственный начальник приказал вам передать все материалы другому подразделению и больше не заниматься этим делом. Ваше вмешательство, возможно, стоило жизни молодой женщине и сильно усложнило нам работу по обнаружению и аресту Василя Витренко.

Лицо Марии стало непроницаемым, она молчала.

– При всем нашем уважении к коллегам, должен заметить, что единственные, кому почти удалось захватить Витренко, – это фрау Клее и я, – сказал Фабель. – И фрау Клее едва не поплатилась при этом жизнью. Я признаю, что с ее стороны было нарушением продолжать расследование в одиночку, но считаю, что она, как профессионал, заслуживает несколько большего уважения, чем ей тут сейчас выказывают.

Ван Хайден нахмурился, но Турченко заговорил прежде, чем криминальдиректор успел открыть рот:

– Я читал в досье о том, что произошло той ночью. И отлично сознаю, какое огромное мужество проявила фрау Клее, вы сами и те два несчастных погибших офицера. Мой долг – поймать полковника Витренко, и я благодарен вам за все то, что вы уже сделали. Мне стыдно, что моя страна породила такое чудовище, и я обещаю сделать все возможное, чтобы Василь Витренко попал в руки правосудия. Я в Гамбурге, фигурально выражаясь, пролетом, следую по его следам. И буду весьма признателен, если смогу задать вам еще вопросы, которые у меня возникнут за время пребывания здесь.

Фабель внимательно посмотрел на украинца. Тот скорее казался интеллектуалом, чем детективом, и его спокойные уверенные манеры, а также безукоризненный, хоть и слишком книжный и с сильным акцентом немецкий, вызывали доверие.

– Конечно, поможем чем сумеем, – ответил Фабель.

– А пока суд да дело, – Ульрих обратился прямо к Марии, – буду весьма признателен, если вы напишете подробный рапорт о вашей беседе с пропавшей проституткой и обо всем, что еще вам удалось выяснить.

Фабель с Марией направились к выходу.

– Пока вы не ушли, герр Фабель… – Ван Хайден подался вперед, поставив локти на стол. – Как обстоят дела с двумя убийствами со скальпированием?

– Нам известно, что женщина, обнаруженная на первом месте преступления, не имеет отношения к убийству. Криминалисты пытаются выяснить, кому принадлежат два волоса, оставленные преступником вместо подписи. Существует вероятность – на данный момент именно лишь вероятность, – что обеих жертв объединяет то, что оба были гомосексуалистами. В данный момент мы проверяем эту версию. Больше никаких крепких зацепок у нас пока нет.

Разочарованное выражение лица ван Хайдена ясно показывало, что иного он и не ожидал.

– Держите меня в курсе, Фабель.

Фабель с Марией не перемолвились ни единым словом, пока не вышли из кабины лифта.