Текст книги "Юрий Звенигородский. Великий князь Московский"

Автор книги: Константин Ковалев-Случевский

Исчезновение сына Юрия – Ивана, инока Игнатия.
Гипотеза 16

Инок наречется, понеже един беседует к Богу день и нощь.

Никон Черногорец, XI в.

Из книги «Физиолог. Слово и сказание о зверях и птицах» XIII века: «Ласточкино гнездо в пустыне на распутье. Когда ослепнет один из птенцов ее, она отправляется в пустыню, и приносит травы, и кладет их на они его. И он прозревает. Так и ты, человек, когда согрешишь, то обратись к молитве и прими покаяние».

* * *

В каждой книге бывает короткая глава.

Но данная – будет даже очень короткой.

Мы поговорим об «исчезнувшем» сыне князя Юрия Дмитриевича Звенигородского и Галичского. О котором почти ничего не известно.

Исчезнувшем не только из русской истории, но и в буквальном смысле – из жизни княжеской семьи.

Для начала отметим, что большинство биографических справок о князе Юрии, разбросанных то тут, то там в научных изданиях или в популярных энциклопедиях, включая тот же самый Интернет, утверждают, что у него и у княгини Смоленской Анастасии было всего три сына.

Перечисление их имен стандартно: два Дмитрия Юрьевича (Шемяка и Красный, Старший и Младший), а также Василий Юрьевич (Косой). Разнятся лишь даты их жизни. И если о годах кончины детей еще можно говорить с какой-то степенью точности, то даты их рождений, как правило, все время меняются.

Лишь редкие издания включают в перечень сыновей Юрия Звенигородского имя старшего – Ивана.

Если учесть, что Василий Юрьевич (Косой) родился в 1403 году и был крещен преподобным Саввой Сторожевским, то, очевидно, что Иван родился ранее (раз он был старшим), между 1400 и 1402 годами. То есть после женитьбы князя Юрия на Анастасии (1400) и до рождения Василия.

Наиболее вероятным можно считать год 1401-й. А значит, скорее всего, само появление его на свет произошло в Звенигороде, где жили тогда родители. И вполне вероятно, что крещен Иван был также старцем Саввой Сторожевским.

Можно предположить, что Иван был назван в честь своего прадеда – князя Ивана Ивановича Красного, а может, даже и в честь прапрадеда – Ивана Калиты. Исходя из этого, можно попробовать угадать день его рождения, вспомнив святых покровителей этих великих князей Московских.

Покровителем Ивана Ивановича Красного считался святой Иоанн Лествичник.

Князь родился 30 марта 1326 года (летопись: «родися великому князю Ивану сынъ Иоан, марта въ 30, на память Иоана Лествичника»). Хотя тогда же празднуется память двух других Иоаннов – Иоанна Иерусалимского и Иоанна Безмолвника. Но спустя три года после рождения сына Иван Калита возвел в Московском Кремле церковь как раз в честь Иоанна Лествичника.

С самим же князем Иваном Калитой еще проще. Его тезоименитым святым покровителем был, скорее всего, Иоанн Креститель, изображение которого присутствует на княжеских печатях.

Дни этих святых не совпадают.

Имеет ли отношение к одному из них день рождения (крещения) сына Юрия Дмитриевича – Ивана? Пока точного ответа мы не знаем.

* * *

Что делал и как жил старший сын Юрия? Было бы интересно знать об этом. Но нам известно только, что он все время сам отстранялся от активной общественной, политической и военной деятельности. И с раннего возраста стремился к монашеской жизни.

Историк А. А. Зимин по этому поводу отмечает, что Иван «вероятно, был склонен к религиозной экзальтации, психической неуравновешенности или просто болен». Но он рассуждал так еще в советское время, тогда стремление уйти в монастырь считалось разновидностью «религиозной экзальтации».

Когда Иван Юрьевич ушел в обитель и стал иноком – мы точно не знаем. Было ли это в Саввино-Сторожевском монастыре? А почему – нет?!

Известно лишь то, что Иван Юрьевич принял в монашестве имя Игнатия. Какого Игнатия и почему? Здесь мы можем себе позволить поразмышлять.

Святым покровителем носителей такого имени часто считали патриарха Игнатия Константинопольского (IX век). В древности говорили так – имя Игнатий важно, так как бережет от «злых духов», делая его носителя незаметным. Имя пришло на Русь через Византию, а в переводе с латинского языка («игнатус») означало «незнаемый» или «неведомый».

Лучшего имени для инока не найти. Ведь и само понятие «инок» также означает «один», даже что-то вроде «иной», «незнаемый».

Видимо, очень стремился сын Юрия уйти от реальной жизни. И это ему удалось.

Скончался он в монастыре. Одни летописи утверждают, что это произошло в 1432 году, тогда же, когда ушел из жизни брат Юрия – Андрей Дмитриевич. Таким образом, в этом случае Иван-Игнатий не дожил чуть-чуть до великого княжения своего отца.

Некоторые же замечают, что ушел он из жизни гораздо позже. Даже дату указывают – 22 сентября 1441 года. Однако она странно совпадает со днем кончины другого сына Юрия – Дмитрия Красного, а потому, скорее, – ошибочна.

Во всяком случае, в Архангельском соборе Московского Кремля могилы князя Ивана или инока Игнатия нет. И где он точно похоронен (в каком монастыре), неизвестно.

Так исчез из поля зрения старший сын великого князя Московского, а значит, возможный, но не состоявшийся его наследник – Иван Юрьевич, в иноческом именовании – Игнатий.

Глава восьмая.
МЕЖДОУСОБНЫЕ ВОЙНЫ

Люди, господине, смиряй от лихого обычая.

Кирилл Белозерский – князю Василию Дмитриевичу

Жизненный путь князя Юрия Звенигородского и Галичского, как мы видим, не был усыпан розами и имел в некотором роде трагическую основу. Потенциальная сила, талант, разум, умение добиваться поставленных целей, энергия, целеустремленность и дар устроительства – все эти качества, которые были присущи сыну Дмитрия Донского, конечно же вызывали зависть, а потому сыграли для него не очень положительную роль.

Он созидал и изобретал, а ему говорили, что он тратит слишком много средств. Он покорял и завоевывал, а ему твердили – везунчик и обладатель многой корысти. Он создавал новые крепости и поднимал свои владения, претворяя в жизнь заветы своего отца, приглашая лучшего духовника Руси в свою отчину, а ему утверждали – хочет возвыситься, мечтает захватить власть, примеривается к великокняжескому трону, не почитает своего старшего брата.

Сильное боярское окружение, которое фактически держало власть в Москве и влияло на большинство решений и поступков Василия Дмитриевича, не приветствовало Юрия Звенигородского, а вместе с ним – старалось умалить все его главные заслуги. По их мнению, князь Юрий мог возвыситься до такой степени, что его авторитет вырастал в глазах всей Руси и становился слишком сильным. Вот почему уже в это время в кругах, стоящих рядом с Василием I, стала зарождаться идея – не отдавать великокняжеский престол Юрию. Приближенные усердно вкладывали ее в сознание старшего сына Дмитрия Донского. Не говоря уже о жене – Софье.

Единственным сдерживающим фактором продолжало оставаться мнение великой княгини Евдокии – вдовы Дмитрия Ивановича. Она никогда бы не позволила нарушить завещание мужа, а потому и оставалась гарантом того, что государственное устроение должно было соблюдаться так, как повелось исстари, как хотел ее покойный супруг. То есть – власть должна передаваться от старшего брата к следующему брату, и никак иначе. Именно так было записано в завещании ее мужа, и она была объявлена блюстителем такой передачи власти.

В этом случае преемником Василия становился Юрий. При жизни Евдокии никаких изменений в этой последовательности просто не могло бы произойти. Ее авторитета было бы достаточно, чтобы пресечь любые поползновения или разговоры на данную тему. Но жизнь Евдокии к тому времени уже подходила к закату, она была очень стара, вообще отошла от дел мирских, а в последние дни – постриглась в монахини, приняв имя Евфросиния. Ее влияние уменьшалось.

Однако идея передать престол собственному сыну, а не брату Юрию, все настойчивее витала в окружении Василия.

Начало серьезных родственных распрей

Добрые дела ординьские той тебе возпоминал, и то ся минуло…

Из письма Едигея – Василию I

«Повесть о Едигеевом нашествии», первая четверть XV века:

«Юный старцевъ да почитают и сами едини без искуснейших старцевъ всякого земльскаго правлений да не самониннують, ибо красота граду есть старечьство, понеже и Богомь почтено есть старечство».

* * *

Впервые великий князь Московский Василий Дмитриевич отметил письменно возможность передачи власти в Москве одному из своих наследников в 1406 году. В первом варианте своей духовной грамоты.

Почему он сделал это именно тогда? Ведь его жизни, кажется, ничего пока не угрожало. Но мы знаем, что на момент записи митрополита Киприана уже не было. Возможно, чуть ранее, по его совету, дабы святитель мог приложить к духовной грамоте и свою подпись, и свою митрополичью печать, князь решился продиктовать такой текст. Но митрополит только что скончался, и его подписи на грамоте нет.

Передача власти сыну «звучала» в духовной, правда, не в категоричной форме и с весьма расплывчатой формулировкой: «а даст Бог».

Хотя идея передачи власти сыну появилась в кругу Василия, но тогда еще никак не могла быть осуществлена. По причине исключительно «материальной», физической, можно даже сказать – физиологической.

Дело в том, что исторически в семье у Василия Дмитриевича рождались здоровые девочки, а мальчики, если и появлялись на свет, то по стечению обстоятельств были слабы и болезненны. Несколько его сыновей умерли еще в детском возрасте: Юрий, Даниил и Семен. Надежду свою Василий возложил на сына Ивана, родившегося в 1396 году. Но и тот позднее, в 1417 году, неожиданно для всех отдаст Богу душу, всего лишь спустя полгода после своей свадьбы!

Еще один сын – Василий – родился у великого князя лишь 10 марта 1415 года. Последняя надежда, ведь матери – Софье – стукнуло уже 44! Он-то и станет будущим наследником и великим князем Василием Васильевичем.

Роды были крайне тяжелыми. Софья Витовтовна лежала при смерти. Василий Дмитриевич даже вспомнил о преподобном Иакове Железноборовском, который как раз в это время пришел в Москву. Он просил тогда старца молиться о здравии жены. В итоге все прошло хорошо (подробнее об этом мы уже рассказывали в предыдущей главе книги «Заступники и покровители»).

Еще у великокняжеской четы будет четыре дочери. В 1393-м родилась Анна. Ее удачно и с большими надеждами на будущее выдали в 1407 году замуж за византийского наследника – цесаревича Иоанна Палеолога (того, который потом станет императором Византии и получит титул Иоанна VIII). Может быть, по этой причине – желанию породниться с великими православными монархами – Василий так стремился помочь Византии с обозом серебра, привезенного Юрием из Волжской Булгарии?!

Вполне вероятно, что идея Третьего Рима уже витала при Московском дворе. Но Анна «подвела». Скончалась в 1415 году еще до того, как Иоанн возглавил империю.

Другая дочь – Анастасия – стала женой князя Слуцкого Александра Владимировича Олелько, увы – не императора из Царьграда. Но прожила долгую жизнь (скончалась в 1470-м). Остальные – Мария и Василиса – вышли замуж за князей, но без особенных значительных последствий.

А в это время многие говорили, что великим князем Владимирским и Московским (после кончины Василия) может и должен стать Юрий Дмитриевич, как более умелый, энергичный и целеустремленный правитель. К тому же он создал крепкую семью, венчавшись с княгиней Смоленской Анастасией, и она уже родила ему двух здоровых сыновей, а в будущем подарит еще и третьего, и четвертого. Ну кто «стерпит» такое?!

После кончины вдовы Дмитрия Донского – Евдокии никто уже не мог играть роль арбитра между сыновьями в вопросах престолонаследия. Князь Юрий просто самим фактом своего существования становился крайне опасен для Москвы, ее властителя и окружавших его бояр.

Всё поменялось в один день, почти сразу после наступления нового, церковного 1408 года…

* * *

Неожиданно для всех довольно протяженная по тем меркам мирная жизнь Москвы и окрестных земель, длившаяся почти десятилетие, закончилась. В 1408 году на Русь из Орды пришел Едигей с большим войском и страшно разорил московские земли.

Он держал столицу в тяжелой голодной осаде, полностью сжег все ее предместья, не пощадил близлежащих городов, а также разграбил и привел в запустение Переяславль-Залесский, Ростов, Дмитров, Серпухов, Верею, Нижний Новгород и Городец.

Такого опустошительного похода со стороны Орды Русь уже давно не знала. Как будто вовсе и не было Куликовской битвы, а недавнее пришествие Тохтамыша в 1382 году, в результате которого Москва была сожжена, уже не казалось в сравнении с данным более ужасным.

Москва не погибла совсем, откупившись 3 тысячами рублей. Это была малая часть компенсации за почти 12-летний молчаливый и достаточно демонстративный отказ платить дань.

Едигей предупреждал о «наказании» неоднократно. И свое обещание выполнил. Он добился уплаты ордынского выхода и пусть даже частично, но все же восстановил сюзеренитет ордынского хана над великим княжением на Руси.

Известно, что современники событий и ближайшие потомки воспринимали нашествие Едигея в 1408 году как реальное наказание свыше за новые грехи новых правителей. Ведь до этого довольно долгое время Москва была ограждена от подобных набегов. Даже Тимур повернул в другую сторону от Руси. А тут…

Появились различные варианты «Повести о нашествии Едигея» (такие, как в Сводах 1412 и 1479 годов, а также – в Тверском сборнике), в которых читаем, что в предшествующий набегу Едигея период княжения Василия I вся «земля Русская» сначала вполне благоденствовала и хранилась от вторжений «ограждением Пречистыя Богоматери». Так, как это случилось в 1395 году, при выносе Владимирской иконы и спасении Москвы от Тамерлана. Но что-то случилось, по мнению авторов «Повести», и великий князь вдруг стал пренебрегать советами «старцев», что, собственно, и привело к стенам столицы Едигея.

Примечателен факт, память о котором оставила свой след в истории того разорения Московской Руси. До сих пор трудно определить – был ли захвачен и опустошен Едигеем город Звенигород и вотчина Юрия Дмитриевича. Среди перечней разграбленных им городов Звенигород не упоминается. Похоже, ордынское войско обошло его стороной. Осталась нетронутой и возникшая недавно обитель Саввы Сторожевского. Да и далекий Галич был в стороне от разорений. Но почему?

То ли по причине очень мощных стен Звенигородской крепости-кремля и удачно отстроенных укреплений за эти годы, то ли по причине уважения к князю Юрию, которым он тогда пользовался на Руси. Или же в память о силе воина – сына Дмитрия Донского, сумевшего покорить города Булгар и Казань.

А может быть, Едигей уже знал или предполагал по донесениям из русского улуса, что Юрий невольно попал в оппозицию к брату Василию? То есть призывы покойного митрополита Киприана, начавшего составлять для Василия Дмитриевича летописные своды, где главной идеей стали необходимость дружбы с Литвой и полное недоверие к татарско-ордынским ханам, были, по мнению Едигея, не совсем близки князю Звенигородскому. А это значило, что ордынскому политику и стратегу вовсе не стоило ослаблять неожиданно возникающего «союзника», пусть даже пока не реального, но потенциального – в будущем.

Еще одно совпадение, которое можно отметить как примечательное. В год кончины старца Саввы – 1407-й – то есть буквально накануне своего похода на Русь в 1408-м, Едигей собрал ордынское войско и отправился с набегом на… Волжскую Булгарию. На ту самую Булгарию, которую с десятилетие назад разорил Тимур и обошел с дружиной князь Юрий Звенигородский и которая вряд ли успела оправиться после таких походов.

Возможно, что Едигей не только прекрасно знал и понимал стратегию и планы действий полководца Юрия Дмитриевича, но и даже изучал их. Не исключено, что ордынский правитель также уважал сына Дмитрия Донского как воина и полководца. Ведь тогда уже в Орде возникает идея героического эпоса (позднее названного именем Едигея – «Идите»), воспевающего богатырские достижения и военную удаль, о котором мы уже рассказывали (см. главу «Поход на Волжскую Булгарию»).

В 1390-е, когда Едигей только становился фактическим главой Золотой Орды, князь Звенигородский уже отправился «на булгар». У Едигея было множество врагов и проблем, которые приходилось решать буквально ежедневно и ежечасно. А тут еше и эти русские, которые двинулись в его улусы!

Тогда мог предполагать Едигей и самое невероятное: а вдруг дружины Юрия Звенигородского направятся после Булгарии в сторону ордынских земель? Ведь у них могло быть достаточно сил, раз они способны стали на такое военное предприятие, как захват главных булгарских городов-крепостей?! И ответить Едигею тогда было сложно. Ведь Орде приходилось в тот момент воевать с самой Литвой, рыцарями Тевтонского ордена и ханом Тохтамышем, которых Едигей, в конце концов, в 1399-м и разбил на реке Ворскле. Победа была не из легких, в итоге ему пришлось с очень ослабленным войском быстро уходить в свои края.

Но русская дружина, отягощенная богатой добычей, вернулась из Булгарии восвояси. Князь Юрий направил обозы обратно в свои уделы. С Ордой он не ссорился. Вот почему Едигей, воспринимая в 1407 году Волжскую Булгарию как неприятеля Золотой Орды, мог считать Звенигородско-Галичского князя, победившего тех же булгар, пусть и символически, но все-таки в некотором роде «союзником» в этой борьбе. Дружина Юрия настолько ослабила сопротивление этой страны, что Едигею вообще практически не пришлось воевать при появлении в здешних городах.

Кроме этого, когда Едигей совершил свой набег на Волжскую Булгарию, то не просто усмирил своего своенравного вассала, но и вновь обрел давнишнего соратника и союзника. А теперь вспомним, что в Звенигороде в это время (и уже в течение нескольких лет!) могло проживать довольно большое количество пленных из поволжских булгарских городов. О наличии таковых повествуют летописи. А для Едигея булгары теперь уже вовсе не были врагами. Покоренные им вновь, они продолжали быть частью Орды, как и ранее – союзниками. Зачем же с ними воевать и их разорять?!

Известно, что Едигей будто бы дал одно обещание, когда появился в городе Булгар. Оно было образно записано в тюркском эпосе XV века «Идиге» (так по-татарски произносится имя Едигея). В этом тексте, как мы помним, герой упоминает князя Юрия Звенигородского, нанесшего значительный урон булгарским землям во время похода по благословению старца Саввы Сторожевского. И якобы обещает убить его.

 
С бородою обросшим ртом,
Князя, что ворвался в наш дом
И четырнадцать городов
Истребил огнем и мечом,
И лопатами загребал
Множество золотых монет,
Я заставлю держать ответ:
Злато вернуть заставлю я,
И врага обезглавлю я.
 

На деле, как мы видим, все вышло наоборот. Получилось, что Едигей не стал выполнять свой замысел (если только желание «обезглавить врага» – это не позднейшая выдумка автора эпоса). Политика иногда из прежних врагов довольно быстро делает (пусть и на время) союзников.

Хотя своего заклятого врага хана Тохтамыша (заклятого же врага и для Руси) Едигей все-таки убил чуть ранее, в 1406 году. Так, руками ордынцев, русские добрались до того, кто жестоко отомстил им за победу на Куликовом поле. Один из сыновей Едигея (а у него было «70 сынов от 30 жен») обезглавил не Звенигородского князя, а хана – поджигателя Москвы, о чем также поведал эпос «Идиге»:

 
Голову Токтамыша храбрец
Из переметной достал сумы,
Бросил к ногам Идегея ее…
 

Во всяком случае, не стоит сбрасывать со счетов и эти, пусть и предположительные, аргументы в попытке понять – почему Едигей обошел Звенигород и Галич стороной.

Таким пришел на Русь 1408 год. Как ураган, Едигей с войском неожиданно пришел из Орды в московские земли…

Василий I сам был виноват в произошедшем. Ведь почти десять лет Москва находилась в мире с Золотой Ордой. Однако литовские родственники постоянно подталкивали Василия Дмитриевича к тому, чтобы каким-то образом «показать себя» восточному соседу. Тем более что в Орде уже давно происходила борьба между Тохтамышем и Тамерланом, крепкая держава, казалось, ослабевала. Воспользовавшись этим, Василий несколько необдуманно и слишком рано счел себя свободным от выплаты ордынской дани.

Возмущенный Едигей направил в Москву грамоту, в которой жаловался, что «прежде вы улусом были царевым, и страх держали, и пошлины платили, и послов царевых чтили, и купцов держали без истомы и без обиды», а вот нынче почти перестали это делать. И добавлял: ханских посланников вообще «на смех поднимают». Припомнил Едигей и то, что со времени появления Тамерлана Василий так и не побывал в Орде и даже не посылал туда детей, князей или бояр.

Самым аргументированным в грамоте Едигея стало обвинение великого князя Василия в том, что он, посылая в Орду жалобные грамоты, просто-напросто лгал, утверждая, будто платить ему нечем, а сам «брал с двух сох по рублю», а потом неизвестно куда все это девал.

Этого было достаточно, чтобы напасть на Москву. Поход Едигея был очень удачен.

В эпосе «Идиге» повествователь описывает своего героя в самых торжественных эпитетах:

 
Я возглавил отважных людей,
Я вершины достиг золотой,
Воедино собрал народ,
Слил его я с Белой Ордой.
Отмечал я тех, кто храбрей,
Возвеличил богатырей.
Тех, кто бился, себя не щадя,
Тех, кто ведал дело войны,
Я поставил по праву вождя…
 

С таким правителем Орду могли ждать и другие великие победы. А для земли Московской неосмотрительность обернулась очередной жестокой трагедией.

* * *

В тот год, когда княгиня Софья родила наследника, вдруг «погоре град Москва». Тогда же, в 1415-м, летом, июня седьмого дня жители столицы лицезрели пугавшее их явление – «изгибе солнце и скрылуча свои от земля в 4 час дни… и звезды явишася яко в нощи». Почти полное солнечное затмение. Знамение не с чем было сопоставить, разве что с рождением младенца.

А тут как на грех случились настоящие беды – моры по всей Русской земле. В 1417 году вымирали крупнейшие города – Тверь, Новгород, Псков, подмосковный Дмитров да и сама столица. Именно тогда скончались сразу три сына-наследника князя Владимира Храброго. Это было для семьи, постоянно претендовавшей на свою долю от большого московского пирога, настоящей и уже совершенно непреодолимой трагедией.

Скончался в тот же год от мора и сын Василия I – Иван, «зело превозжеланный ему». Настоящая трагедия для семьи, где наследники не выживали. Не по этим ли всем причинам Василий Дмитриевич создает новый текст своего завещания?! Ведь главного фигуранта старой духовной грамоты не стало. Надо было отметить это юридически, записав новый передел всех удельных земель. Он диктует вторую духовную грамоту, где опять совершенно не упоминается князь Юрий (как будто его не существует). И уже гораздо смелее называет своего только что родившегося сына – Василия Васильевича – наследником великокняжеского престола. Подпись великого князя заверил по-гречески митрополит Фотий.

Но и это не стало тогда поводом для того, чтобы Юрий Звенигородский и Галичский предпринял какие-то действия против брата. Он, как теперь становится ясно, не собирался этого делать и ни разу не покушался на его жизнь.

С. М. Соловьев пишет в своей «Истории России с древнейших времен»: «До нас дошли также договорные грамоты Василия Димитриевича с родными его братьями. В них нет отмен против прежних подобного же рода грамот. Для объяснения последующих событий нужно заметить, что князья Андрей и Петр Димитриевичи обязываются в случае смерти Василия блюсти великое княжение и под сыном его, тогда как в договорной грамоте Юрия этого условия не находится».

Василий предпринимал различные попытки уговорить братьев на поддержку изменения сути завещания Дмитрия Донского. Более слабые по положению – они были на его стороне. Но не Юрий, который стоял на своем.

Князя Звенигородского неожиданно поддержал самый младший брат – Константин. Тот самый, что родился за несколько дней до кончины Дмитрия Донского и не был наделен имуществом и уделами в тексте его духовной грамоты.

В первом своем завещании Василий Дмитриевич не мог не отдать кое-что и ему (после конечно же своего сына): «А брата своего и сына, князя Константина, благословляю, даю ему в удел Тошню да Устюжну по душевной грамоте отца нашего, великого князя». Но затем, при составлении второго варианта завещания, Василий (в 1419 году) заставляет братьев принять старейшинство их юного племянника (которому на тот момент было четыре года).

И тут вдруг Константин выразил свой протест, поддержав Юрия Дмитриевича.

В отместку Василий отнимет у него удел (вновь нарушив завещание Дмитрия Донского), и Константину придется бежать в Новгород. Но ненадолго. Властолюбивый князь Московский умел убеждать. Деваться было некуда, и младший брат временно согласится с мнением старшего.

В 1422 году князь Юрий похоронит свою супругу – Анастасию. А на Руси начнется такой страшный голод, что в городах будут употреблять в пищу собак, кошек и павших лошадей. Летописи коротко отметили: «и люди людей ядоша».

Что-то не совсем ладилось у Василия Дмитриевича.

* * *

Великий князь Московский скончался 27 февраля 1425 года. Возможно, от эпидемии оспы, которая разгорелась в Москве. Погребение состоялось в Архангельском соборе, у южной стены храма, рядом с отцом – Дмитрием Донским. Нынче на его надгробии мы можем прочитать: «В лето 6933 февраля 27 преставис(я) благоверный князь великий Василей Дмитреевич».

Он ушел из жизни, успев составить еще один, третий вариант завещания. Предположительное время написание документа – март 1423 года. Внизу грамоты также есть подпись митрополита Фотия на греческом языке.

К грамоте подвешена печать из желтого воска – Василия Дмитриевича. Датировка произведена была по списку XV века, где на обороте листа сохранились две важные надписи, первая: «список з грамоты, что поймал Олексеи з собою в Литву, коли с митрополитом поехал с Фотеем на середохрестье» и вторая: «список с тое грамоты, что пошла к великому князю к Витовту с Олексеем в лето 30 первое, з середохрестья». Средокрестьем назывался день середины Великого поста (среда четвертой Крестопоклонной недели поста). Но даже это обстоятельство не замедлило решительных действий митрополита.

В грамоте все было сформулировано четко. Великокняжеская власть переходила к сыну – Василию. Он был еще в возрасте десяти лет, а потому требовался опекун-покровитель. Им могла бы стать мать – Софья Витовтовна. Но для Руси нужен был авторитет посерьезнее.

Выбор Василия пал на все еще могущественного великого князя Литовского Витовта. Да и кто мог предполагать иное?!

Даже невзирая на то, что он фактически уже не имел никакого отношения к православию.

В духовной грамоте написано так: «А приказываю сына своего, князя Василья, и свою княгиню, и свои дети своему брату и тестю, великому князю Витовту, как ми рекл, на бозе и на нем, как ся имет печаловати, и своей братье молодшей, князю Ондрею Дмитриевичю, и князю Петру Дмитриевичю, и князю Семену Володимеровичю, и князю Ярославу Володимеровичю, и их братье, по их докончанью, как миркли».

О родном брате – князе Юрии Дмитриевиче Звенигородском и Галичском – ни слова!

И снова зададим один и тот же вопрос: почему Василий не хотел передать престол Юрию?

Попробуем в очередной раз кратко на него ответить.

Во-первых, из-за влияния Литвы (князя Витовта), которая была против Юрия («литовская» и «смоленская» партии). Из этого вытекали остальные причины.

Во-вторых, из-за его ревности к брату, возникшей еще со времен ордынского плена, и особого выделения Юрия в роду Донского.

В третьих, из-за влияния на него митрополита Киприана.

И в четвертых, из-за влияния супруги – Софьи Витовтовны, которая, кроме имевшихся у нее «политических» убеждений, была просто-напросто еще и очень самовластной женщиной.

Но русская история не была бы таковой, если бы не сохранилась еще одна версия событий, связанная с завещанием Василия I, по которой будто бы он оставил великое княжение… брату – Юрию Дмитриевичу! И будто бы вдова – Софья Витовтовна – успела эту духовную грамоту (связанную с именем Юрия) уничтожить, а старую – приберечь и потом всем показать. Эту странную легенду, собственно, породил пребывавший век спустя в России австрийский посол Сигизмунд Герберштейн. Вот что он отметил в своих «Записках о Московии»: «Василий Дмитриевич не любил своего единственного сына Василия, так как подозревал в прелюбодеянии свою жену, от которой тот родился, поэтому, умирая, оставил великое княжение Московское не сыну, а брату своему, Юрию, но большинство бояр примкнуло все же к сыну».

Естественно, что подтверждение этим словам найти трудно, если вообще возможно. Хотя с легкой руки Герберштейна мы становимся свидетелями еще более серьезных намерений и действий так называемой «литовской партии», которая ради достижения своих целей, как видим, не постояла бы ни перед чем.

Впрочем, пусть данное утверждение остается на совести иностранца, исправно умевшего собирать всевозможные слухи, некоторые из которых, правда, почему-то оказывались вовсе и не слухами.