Текст книги "Юрий Звенигородский. Великий князь Московский"

Автор книги: Константин Ковалев-Случевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 38 страниц)

А еще Звенигород был вполне пограничным городом. Некоторое время в XIV столетии он находился рядом с границей Черниговского и Московского княжеств, а до этого вообще принадлежал Черниговским князьям. Вот почему здесь могли быть «сторожи», обыкновенные пограничные отряды. Но от кого надо было обороняться? Ведь самый страшный враг – Орда – был на Востоке. С Запада угрожала Литва, но не до такой степени, чтобы приближаться так близко к Москве. Парадоксально, но русские князья оборонялись не только от внешних врагов, но еще и друг от друга. Иногда даже делали это в первую очередь, а уж потом – от татар, половцев или булгар.

* * *

В Звенигороде до сих пор стоят два главных каменных собора, символизирующие два важнейших, двунадесятых, православных праздника – Рождество и Успение Пресвятой Богородицы. Оба были связаны с великими победами Дмитрия Донского: с Куликовской битвой и на реке Воже. Но построенные в одном месте, они становились ключом к церковному календарю.

Рождественский храм начинал новый Церковный год (сентябрь – первый из двунадесятых праздников календаря), а Успенский его закрывал (август – последний из больших праздников годового цикла). Кто-то задумывался в Звенигороде об особом порядке времени, об ощущении гармонии и последовательного устройства Божьего мира, об окружении человеческого бытия и быта точной символикой, связанной с общерусскими традициями.

Кто это был? Мы уже знаем ответ.

В это же время складывается и другая традиция – поминовения павших воинов. Так, если схимонах Александр – Пересвет – погиб самым первым в битве на Куликовом поле (в поединке с ордынцем Челубеем), то другой схимонах – Андрей, он же Ослябя, возможно, уцелел в битве, и в том же 1398 году, по всей видимости, упоминался как участник посольства из Москвы в Константинополь (хотя есть версии, что это мог быть один из его родственников).

В память о погибших именно в те времена установили ежегодное поминовение, которое попало на субботу перед днем Димитрия Солунского – тезоименитого князю Дмитрию Донскому. Так появилась известная Димитриевская родительская суббота, день воспоминания об упокоенных православных князьях и воинах, на поле брани убиенных.

Очень важной также была традиция поминовения, связанная с празднованием Рождества Богородицы (в этот день состоялась победа в битве). Такой храм был в Старо-Симоновском монастыре, здесь как раз и похоронили (в разное время?) Пересвета и Ослябю.

Савва Сторожевский был духовно близок с вдовой Дмитрия Донского Евдокией, а Юрий – был одним из самых любимых ею сыновей. Богородице-Рождественский храм в Москве она построила в 1392—1393 годах. А Успенский собор в столице уже существовал. Звенигород повторил московское устроение, ведь он хотел быть второй Москвой, и не меньше. Так появился вослед за деревянным храмом Успения на Городке и деревянный храм Рождества на горе Сторожи.

Но вот дружина князя Юрия возвращается из похода на Булгарию. Появляются не только средства, но и новые мастера, умевшие возводить удивительные инженерные постройки на своей древней родине, обладающие секретами старинных технологий. Начинается строительство нового – каменного храма Успения на Городке, в годы, по нашему мнению, 1395—1396-й. И это не новая, а скорее хорошо забытая старая идея разных исследователей.

А что монастырь? Он уже основан или нет? Трудно сформулировать ответ на этот вопрос точно. Ведь мы опять вернемся к выяснению – что считать датой основания обители вообще. Факт начала строительства церкви? Факт благословения основателя на игуменство? Факт первой литургии? Или факт какого-то первого публичного извещения о таком основании?

По нашему предположению, с основанием Саввино-Сторожевского монастыря в 1395—1396 годах (то есть – чуть ранее общепринятой даты) началась большая «перестройка» в Звенигороде. Она не проходила без участия Троицкого игумена Саввы. Хотя окончательный переезд старца в новый монастырь в 1398 году также может оставаться и считаться датой основания обители (нет смысла отрицать эту дату!), ведь идея ее возникновения изначально связана была исключительно и только (!) с его именем, она стала инициативой двух людей: его самого и князя Юрия.

* * *

В наши дни некоторые искусствоведы не случайно утверждают, что Андрей Рублев начал расписывать построенные каменные соборы или писать к ним иконостасы (в частности, для храма Успения на Городке) в середине 1390-х годов. Говорили даже о годе 1393-м (что, на наш взгляд, не совсем точно, так как средств для возведения церкви у князя Юрия еще не было). Это подтверждает наше мнение о появлении монастыря уже тогда. Похоже, что все работы по росписи и Успенского собора на Городке, и Рождественского – каменного храма – были в самом разгаре до 1405 года, когда инок Андрей Рублев с Феофаном Греком и Прохором с Городца начнут расписывать Благовещенский собор в Московском Кремле.

Строительство каменного Рождественского собора в Звенигороде в этом случае надо отнести если не к середине 1390-х (мы можем предположить, что строить два каменных храма одновременно было довольно сложно, хотя, во многом, сподручнее), то к последним годам XIV века. Но тогда, как мы уже говорили, странным кажется рассказ о возведении деревянного храма Рождества на горе Сторожи в 1398 году, когда впору уже было строить (или уже строился) новый из камня. Скорее всего, срубленная из дерева церковь поставлена была намного раньше, как мы уже и говорили – в начале 1390-х.

Вот и задачка – когда и что считать основанием Саввино-Сторожевского монастыря. В любом случае, речь идет о разнице в несколько лет, которая не может вызвать недоумения или непродуктивные споры.

Во всяком случае, монастырь был основан. И в XV век Звенигород вошел уже с новой обителью. И здесь стоит сказать несколько слов о разнообразных расхожих утверждениях, будто на западе от Москвы в виде монастыря возникла новая крепость, закрывшая собой это направление от незваных гостей или ворогов, в том числе и от Литвы.

Ставили себе князь Юрий или преподобный Савва такую задачу? Конечно же нет! Привычные утверждения, привнесенные в наше сознание из школьных учебников советской поры, когда вся история словно бы переводилась на материалистический язык, а действия духовных лиц расценивались лишь как поступки лиц светских, продолжают властвовать и поныне.

Монастыри того времени, включая и Саввино-Сторожевский, никак не могли «играть роль» защитных крепостей или тех же «сторож». Никто такой цели себе тогда не ставил. Это все равно что в битве выставить перед наступающим войском ряды невооруженных монахов (или даже вооружить их для пущей важности). Участие иноков в сражениях бывало, и мы об этом знаем. Но это было единичным случаем, абсолютным исключением из правил, и никогда – правилом!

Также и монастыри не были тогда крепостями с неприступными стенами, пушками или глубокими рвами по всему периметру. Очень характерной иллюстрацией этого может стать как раз Звенигород – в период его устроения игуменом Саввой и князем Юрием.

Духовный и светский подвижники возводили новый Кремль и новый монастырь на соседних холмах. Кремль строился по всем правилам боевой инженерии, фортификационного искусства. Он играл роль крепости, здесь располагались защитный воинский гарнизон, отряды дружинников. Его специально готовили к возможной длительной осаде, предусматривалось долгое снабжение цитадели водой и продовольствием.

Архитектура же монастыря отличалась кардинально! Это в XVI—XVII веках на Руси обители начнут обносить каменными стенами с бойницами (когда, кстати, это уже не будет большим препятствием для наступающих, обладавших мощным огнестрельным пушечным оружием). Скорее в угоду новой традиции. А в XIV – начале XV столетия внешний вид иноческого обитания был совершенно не сопоставим по укреплениям, например, с городским Кремлем.

Ограды, конечно, строили. Но не каменные и не высокие (известно буквально одна-две из камня, без укреплений). Это было лишь ограждением от постороннего человека, но не от воинского отряда. О башнях в монастырях вообще говорить не приходится, их наличие – домыслы будущих времен. Да и зачем они были нужны? У воинов-дозорных свои функции, а у монахов – свои. Разве что могла появиться высокая колокольня, но это никак не была «сторожевая башня». Необходимо добавить, что совсем не известны до этого времени (с XI века – появления монастырей на Руси) обители, имевшие крепостные валы и рвы у ограды. А ведь это и был главный признак настоящей крепости в те годы.

Стены монастыря указывали на защиту небесную и были лишь символическим Ограждением. Обитель исполняла роль Небесного Иерусалима, отгороженного и отрешенного от светского мира. Соединялись с обычной жизнью они через специальные деревянные ворота, которые, как правило, назывались «святыми вратами», строились с надвратной церковью, абсолютно не пригодной для военной обороны. Пушки и казармы на иноческой территории появились потом. В Саввино-Сторожевском монастыре – уже после Смутных времен, а особенно в период царствования Алексея Михайловича, когда здесь располагался отряд «стрельцов Саввы чудотворца».

Нет, не крепость строил Савва Сторожевский в Звенигороде. Он возводил то, что пережило затем даже мощные бастионы Кремля на Городке и составило нынешнюю славу городу. Он обустраивал место свято. И оно не требовало высоких тынов или рвов. Оно основывалось на высоких помыслах и настоящей крепости Духа.

О духовной и хозяйственной жизни игумена Саввы в основанном им монастыре различные публикации двух прошедших веков рассказывают по-разному. «Тогда же с умножением братии, которая приходила к святому отвсюду, умножено и строение монастырское “святому зело о сем прилежащу”. Между тем преподобный Савва достиг глубокой старости, “никогда не изменив своего уставнаго правила, и, отвергшись однажды мира, о мирском и суетном уже более не заботился, тесный и скорбный путь предпочел пространному, возлюбил нищету и был образцем трудолюбия и смирения для братии”. Таким образом, много потрудившись на пользу обители и братии и изнурив плоть свою тяжелыми молитвенными подвигами и трудами, Преподобный почувствовал приближение смерти и, призвав братию, поучал их от божественных писаний, убеждал блюсти чистоту телесную, иметь братолюбие, украшаться смирением и подвизаться в посте и молитве».

Считается, что игумен предпочитал «безмолвие» (помните, ведь он был последователем исихазма?). Означает ли это, что он вообще ни с кем не общался? В другом издании о тогдашней монастырской жизни на горе Сторожи мы читаем следующее: «Новая церковь значительно украшена, глава на ней обита медными позлащенными листами; устроены братския келлии, и обитель обнесена деревянного оградою. До нашего времени сохранилась одна жалованная грамота князя Юрия Дмитриевича Саввину монастырю, писанная 1404 года мая 10-го. В этой грамоте сказано, что Юрий дал игумену Савве и его монастырю несколько сел и деревень с угодьями в своей отчине, что он освобождает от дани и пошлин всех, живущих на монастырских землях в его отчине, что монастырские люди не подлежат суду Звенигородских и Рузских наместников и волостелей, а судит их сам игумен Савва, или кому он прикажет, исключая случаев смертоубийства. Этой же грамотой дозволялось преподобному Савве держать свое монастырское клеймо для пятнания лошадей, и обители приданы борти и бортники. Потом еще при жизни самого преподобнаго Саввы воздвигнута каменная соборная церковь Рождества Богородицы на том самом месте и в том виде, в каком она находится доныне».

Как мы видим, деятельность игумена в Звенигородской обители была очень интенсивной и многообразной. Но тогда монастырь еще не имел большой собственности, как это было два с половиной столетия спустя. Савва Сторожевский придерживался заветов своего учителя Сергия Радонежского. Первым делом – подвиги духовные, а уже потом – дела мирские.

Не случайно именно в этом месте и в это время появился человек, имя которого сегодня стало одним из символов России – иконописец Андрей Рублев.

Инок Андрей Рублев и Русский Спас.
Гипотеза 9

Иконописцы в этом городе не имеют себе подобных на лице земли.

Из записок Павла Алеппского, XVII в.

Кинорежиссер Андрей Тарковский о своем фильме «Страсти по Андрею»: «Русские люди уверовали в свою силу, в свое окончательное освобождение. Вот эту веру, это предчувствие перемен выразил в своем творчестве Рублев. Он прозрел утро в самый темный час ночи. На мой взгляд, в этом и заключается высшее предназначение художника».

* * *

Иконописные лики инока Андрея Рублева удивляют всех. О них много говорят и спорят. Он редкий из русских иконописцев, который удостоился святости. Жизнь преподобного Андрея во многом остается для нас загадкой. И в особенности его молодость, первый период его творчества, который как бы скрыт от нашего внимания.

Однажды экспедиция по поиску исторических ценностей, отправленная в 1918—1919 годах в Звенигород, обнаружила находки, которые стали настоящей сенсацией, они по сей день будоражат умы ученых людей.

Один из исследователей заглянул в заброшенный сарай неподалеку от собора Успения, что на Городке. Разбросанные доски среди обычного хлама и мусора первоначально не привлекли его внимания. Однако он приподнял наиболее запачканную, что была сверху. Увиденное поразило знатока. На него смотрели глаза Спасителя, лик которого едва проглядывался из-под вековых наслоений и почернения.

Так были найдены остатки знаменитого Звенигородского чина, который позднее большинство специалистов отнесут к трудам великого русского иконописца. Почти без сомнений ученый мир заявит, что это работы Андрея Рублева.

Часто в научной и художественной литературе встречаются утверждения вроде такого: вот эти люди, жившие в одно время и в одном месте, наверняка знали друг друга и встречались лично. Вызывают улыбку подобного рода сентенции, хотя бы потому, что, к примеру, если в одной семье растут несколько детей или в одном доме живут несколько соседей, то они уже не просто «встречаются». Они, даже не желая того, – не могут не знать друг друга! А если говорить о Средневековой Руси и эпохе конца XIV столетия, то не стоит забывать, что тогда в стране жили не сотни миллионов человек, население исчислялось гораздо меньшими цифрами. Люди не просто «пересекались». В центральных городах или, скажем, монастырях все знали друг друга поименно! По этой причине частенько многие известные имена и фамилии не записывались в каких-либо текущих документах, а просто подразумевались (а потому до нас – увы – и не дошли). Ведь их должны были знать все!

Вот почему, когда мы говорим о великом иконописце – Андрее Рублеве, а потом (почему-то рассматривая его жизнь в отдельности) о князе Юрии Звенигородском и старце Савве Сторожевском, то замечания вроде – «они могли видеться и наверняка знали друг друга» – становятся совершенно неадекватными реальности и даже в некотором роде абсурдными.

Все было в значительной степени серьезнее. Этих людей связывало почти десятилетие совместных деяний, поисков, трудов, а также духовного и, можно даже сказать, творческого общения. Они не просто «знали» друг друга, а бок о бок, вместе создавали новый мир, новую духовную культуру, новые традиции, предлагали свежие концептуальные подходы к устроению мирской и церковной жизни.

Сегодня можно смело утверждать, что весь «звенигородский» период жизни и творчества преподобного Андрея Рублева был озарен уникальной возможностью совместной деятельности и духовного общения с чудотворцем Саввой Сторожевским, повлиявшим не только на создание фресок и икон этого периода, но и сформировавшим все дальнейшее творческое мировоззрение иконописца. Также связан он был и с тем, кого принято называть заказчиком, инициатором, вдохновителем, ктитором-вкладчиком. То есть – с покровителем Звенигородского устроительства – князем Юрием Дмитриевичем.

История сама доказывает столь простые истины. Нужно только внимательнее отнестись к датам событий, и тогда более точные и правильные ответы становятся яснее и ближе.

* * *

О жизни и хронологической последовательности раннего творчества Андрея Рублева существует устоявшееся мнение. Условной датой рождения иконописца считается 1360 год (иногда – 1370-й). Затем его имя всплывает в раннемосковской Троицкой летописи, в записи событий за год 1405-й: «Тое же весны почаша подписывати церковь каменную святое благовещенье на князя великого дворе … а мастеры бяху Феофан иконник гречин, да Прохор старец с Городца, да чернец Андрей Рублев». То была работа в Московском Кремле, расписывался Благовещенский собор – домовая церковь великого князя Василия Дмитриевича – старшего брата Юрия Звенигородского.

Считается, что упоминание наряду со знаменитым тогда на Руси Феофаном Греком характеризует инока Андрея уже признанным и авторитетным мастером.

Та же Троицкая летопись за 1408 год помечает, что 25 мая «начаша подписывати церковь каменную великую соборную святая Богородица иже во Владимире повелением князя Великого а мастеры Данило иконник да Андрей Рублев». Мы встречаем иконописца в граде Владимире за росписью Успенского собора.

Как мы видим, даже в эпоху зрелости мастер часто упоминается не первым в списке артели. Казалось, что при жизни это «молодчество» преследовало его долгие годы, согласно традиции сие означало, что он являлся в буквальном смысле младшим.

Свою знаменитую «Троицу» инок Андрей создаст в 1420-е, когда будет возведен Троицкий собор в Троицесергиевом монастыре. Не забудем главное – каменный храм этот будет построен не кем иным, а именно Юрием Звенигородским! Опять же вспомним при этом и имя Саввы Сторожевского, близко общавшегося с обоими, бывшего ученика Сергия и игумена той же Троицкой обители.

Хорошо известно, что Андрей Рублев расписал также соборы Звенигорода и создал к ним иконостасы, включая знаменитый Звенигородский чин со Спасом. А когда же это происходило? И почему так мало об этом упоминается в летописных документах?

Думаю, что читатель понимает, к чему мы клоним. Да, Звенигородский период жизни Рублева весьма загадочен. Память о мятежном князе Юрии Звенигородском, как мы помним, уничтожалась (подробнее об этом далее в книге), а значит, уходила в небытие и вся информация о тех, кто так или иначе мог быть с ним связан, пусть даже временно.

А мы попробуем восстановить историческую картину с помощью последних, самых интересных выводов известных исследователей творчества Андрея Рублева, а также историков, искусствоведов, архитекторов, археологов и даже богословов. И картина эта оказывается поразительной.

В окончательной редакции Жития Андрея Рублева нынешнего времени мы читаем следующее: «Услышал князь Юрий Звенигородский об иконах Андреева письма и восхотел у себя в Звенигороде собор Святого Успения украсить благодатными образами. И пришел преподобный Андрей, сей чудный смиренный старец, и поклонился князю, и, по благословению святого Саввы игумена, написал Деисус для соборной церкви и другие многие иконы. И в сем Деисусе красоту совершенную явил в образе Спасове и иных. Таковых же образов не бывало до того времени».

Иногда считается, что соборы в Звенигороде Андрей Рублев мог расписать в начале 1400-х годов, и даже в 1410-х. Это мнение строится на том, что они были построены в 1400—1407 годах, и не ранее. А даты строительства предположительно берутся в связи с окончанием Булгарского похода князя Юрия, то есть почему-то после 1399 года, когда, собственно, у князя для этого появились средства.

Но мы-то уже знаем, что этот поход состоялся в 1395 году. Не дает ли нам это утверждение возможность совершенно по-другому взглянуть и на работу Андрея Рублева в Звенигороде? Конечно да!

Мы замечаем в этом случае не просто некоторые иные даты или иную вероятность происходивших событий, но и большой, плодотворный период в жизни иконописца, который можно теперь совершенно определенно называть «звенигородским».

Если ранее говорилось лишь о «приглашении» Рублева в удел князя Юрия, лишь о его возможном «участии» в росписях, то теперь становится ясным, что на самом деле это было не просто приглашение, а важная и весьма продолжительная часть его жизни, ранняя в его творчестве, и, возможно, сформировавшая инока как личность, а также повлиявшая на всю его дальнейшую деятельность.

Вольно или невольно, преподобный Андрей Рублев принял участие в осуществлении идеи Звенигородской Руси. Князь Юрий и старец Савва привлекали для строительства и благоустроения лучших людей своего времени, от булгарских мастеров до новых зодчих. То, что они заметили еще не совсем признанного Андрея Рублева и помогли ему раскрыться, в полном смысле этого слова – еще раз подтверждает учительский ум, прозорливость и даже простую жизненную мудрость настоятеля монастыря на Сторожи, а заодно и государственный потенциал правителя Звенигорода.

Спорить о том – Рублев ли писал фрески и иконостасы в Звенигороде или нет – бессмысленно уже хотя бы потому, что еще до появления искусствоведов Нового времени, поддерживающих диспут, в XVIII веке существовали приходно-расходные книги Саввино-Сторожевского монастыря, в записях которых мы находим следующее: «Куплено к деланию иконостаса Рублева клею пуд…» Без всяких споров тогда было ясно, что поновляемый иконостас (для этого, видимо, и был нужен клей) всеми признавался как «рублевский».

Еще в 1918 году в Звенигороде работал «Реставрационный Подотдел Всероссийской Коллегии по делам Музеев и охране памятников искусства и старины». Исследовали и фрески. Их отнесли к рубежу XIV—XV столетий и к школе Андрея Рублева и Даниила Черного.

Считается, что знаменитая икона Андрея Рублева с изображением Троицы была вдохновлена Сергием Радонежским. Предполагается также, что иконописец мог знать его лично. И еще потому, что написана она была для Троицкого храма в Сергиевом монастыре, где покоились мощи преподобного. Иногда также приоритет благословения на написание иконы отдается даже митрополиту Киприану или игумену Троицы Никону Радонежскому. То есть именно они определили иноку Андрею писать Живоначальную Троицу. Но давайте внимательнее отнесемся к историческим фактам.

«Троица» была написана после 1422 года. А Сергий Радонежский скончался в 1392-м. Не смущает ли временное «расстояние» более чем в 30 лет? Митрополит Киприан ушел из жизни в 1406 году. Разница в 16 лет. Что-то уж больно долго собирался писать икону Андрей Рублев. А может быть – влияние здесь было совсем другое?

Как известно, без благословения Саввы Сторожевского на строительство и роспись звенигородских храмов ничего не происходило (что подтверждает уже приведенная нами цитата из Жития Андрея Рублева – «и, по благословению святого Саввы игумена, написал Деисус для соборной церкви и другие многие иконы»). Можно не сомневаться, что игуменом Сторожевского монастыря было задумано и заранее благословлено строительство каменного Троицкого храма в Сергиевом монастыре, где он был когда-то настоятелем и где прошла большая часть всей его сознательной жизни (можно даже сказать – почти вся его сознательная жизнь).

Само же строительство было осуществлено духовным сыном старца Саввы – князем Юрием Звенигородским, уже после кончины преподобного. Именно в это время появляется икона Андрея Рублева. Однако написал он ее только что или гораздо ранее – сказать теперь невозможно. Но он приложил свои усилия к осуществлению замысла, скорее всего, именно Саввы Сторожевского.

Вряд ли кто-нибудь однозначно сегодня подтвердит это. Но не сказать об этом – просто нельзя. Как нельзя не заметить, что, возможно, и концептуальное влияние в создании иконы «Троица» на Андрея Рублева оказал именно преподобный Савва Сторожевский, который в гораздо большей степени – внутренне, духовно, на основе исихастских традиций – был последователем Сергия Радонежского. Он-то хорошо знал – что такое будущее разделение и конфликты между братьями-князьями. То есть старец был в большей степени погружен в идею Единения, о которой словно бы напоминает икона «Троица». Не сказать об этом – будет несправедливо по отношению к Звенигородскому чудотворцу и к исполнителю его идей – князю Юрию.

Еще при жизни преподобного Саввы Андрей Рублев создает Звенигородский чин и знаменитый лик «Спаса Звенигородского». «Фигуры Звенигородского чина покоряют редким сочетанием изящества и силы, мягкости и твердости, но больше всего своей безграничной добротой», – писал М. В. Алпатов.

Академик Игорь Грабарь одним из первых определил: «Их создателем мог быть только Рублев, только он владел искусством подчинять единой гармонирующей воле все эти холодные, розово-сиренево-голубые цвета, только он дерзал решать колористически задачи, бывшие под силу лишь венецианцам, да и то сто с лишним лет спустя…»

В Звенигороде, на территории Успенского собора был найден не только «Спас», но и еще две иконы – «Архангел Михаил» и «Апостол Павел». Опись Успенского храма 1698 года имеет сведения, по которым эти иконы в те времена располагались на его стенах, включая остальные из этого же Чина. То есть еще и образы Божией Матери, Иоанна Предтечи, архангела Гавриила, апостола Петра. Считалось, что они не подходят для обоих звенигородских соборов по размерам. Но эта точка зрения уже не поддерживается всеми специалистами.

«Русский Спас» (так его еще называют) настолько органичен, человечен и исполнен спокойного величия, что уже просто невозможно представить себе, что он может быть не только «Ликом», но и полноценным изображением Спасителя (ведь большая часть иконы уграчена). Сколько написано и сказано об этом образе, выразившем некий национальный тип лица, причем не просто светского, а глубоко одухотворенного, идеального, к которому можно стремиться.

Не часто бывало, чтобы иконы Древней Руси так откровенно передавали земное ощущение христианской веры. У Андрея Рублева канонический византийский образ превращается в близкого и домашнего Спаса, он как будто бы сразу узнаваем, хотя – из «иного» мира.

Среди цитат об этой иконе вдруг попалась и такая. Американский историк Джеймс Биллингтон предполагает, что великий рублевский «Спас» есть «первое и во многом запоминающееся изображение лица России». А ведь это говорит «человек издалека», представитель другой культуры.

И он близок к истине.

Исследователь творчества Андрея Рублева – В. А. Плугин – уже давно попытался реконструировать текст, который мог бы быть на изображении Звенигородского «Спаса» (обычно на таких иконах Спаситель держал раскрытое Писание с текстом). Вот он:

«Не на лица судите, сынове человечестии, но праведный суд судите.

Им же судом судите, осудится вам, в ню же меру мерите, отмерится вам».

Вот как это подтверждается: «Тот евангельский текст, который присваивается Звенигородскому Спасу, восстановлен по чтению на такой точной копии Звенигородского чина, какой является облачный деисус Никольского Единоверческого монастыря. Идентичная надпись и на другой копии – среднике чина Покровского собора на Рогожском кладбище. Если прибавить сюда тексты на иконах Христа из Макарьевской мастерской и на Преображенском кладбище, а также на прориси деисуса, опубликованной В.П. Гурьяновым, и рисунки “Спаса” собрания Тюлина, то увидим, что композиции, так или иначе повторяющие Звенигородский чин, все дают один и тот же вариант надписи. Разновременность и разнохарактерность повторений дают основание для вывода, что воспроизводимый ими евангельский текст принадлежит оригиналу, т. е. рублевскому деисусу звенигородского типа».

Удивителен сам текст. Как он совпадал с теми начинаниями, которые затеяли в Звенигороде князь Юрий и преподобный Савва Сторожевский! Особенно в связи с новыми формами мирского управления, о которых они думали, и мирскими судами, о которых говорилось даже в специальной грамоте Юрия 1404 года.

Перекликается эта запись и с поучениями старца Саввы к князю Юрию Звенигородскому, которые оставил нам Маркелл Безбородый – о «милостивом» правлении.

Не правда ли, все как будто в одном «узле»? Его только нужно развязать. Не спеша и со вниманием.

Примечательно, что прямо у стен Саввино-Сторожевского монастыря в старину добывали важнейшую земляную краску, без которой трудно себе представить росписи храмов. Звенигородскую краску знали все иконописцы Древней Руси и называли ее «чернило земляное».

Иногда для чернения применялась древесная сажа. Но в стенной живописи очень важны были эти чернила из земли. Источником их, например, в XVII веке была река Разварня (Разводил, Сторожка).

В расходной книге Оружейного приказа находим запись: «И в нынешнем 1668 году мая в 20 день, по указу великого государя, послан в Звенигород в Саввинский монастырь московский кормовой иконописец Сижор (возможно, Сидор. – К. К.-С.) Ростовцев, а велено ему взять к нашему иконописному стенному письму чернил земляных из реки Разварни 20 пудов».

В самом Саввином монастыре есть знаменитая Трапезная, с куполом, повторяющим Грановитую палату Московского Кремля. Видимо, она была расписана в похожем стиле. Знаменитый иконописец Симон Ушаков со своими мастерами использовал земляное чернило в стенных росписях Грановитой палаты в 1684 году («На стенное письмо в Грановитой палате, по росписи Симона Ушакова с товарищами, надобно чернил копченых 300 кувшинов, чернил земляных 2 воза»).

Есть и такие свидетельства: «А по сказке иконописца Степана Рязанца с товарищами, надобно изготовить к стенному письму в Архангельском соборе чернил земляных из реки Разварни 20 пудов».

Собственно это «чернило земляное» является минеральной, естественной, натуральной краской. По сути – это глинистый сланец с большим содержанием углерода. Но без него – причем в масштабах «пудов» – росписям не бывать.

Использовал ли его Андрей Рублев для своих фресок? Вероятнее всего.

* * *

Князь Юрий Звенигородский и старец Савва Сторожевский поставили имя Андрея Рублева в первый ряд лучших иконописцев. После Звенигорода в 1405 году он не случайно расписывает Благовещенский собор Московского Кремля, став третьим (!) по значимости и списку среди лучших иконописцев Руси. Но скоро он уже будет первым.

Всю жизнь Андрей Рублев считался иноком Спасо-Андроникова монастыря. Под конец дней своих он распишет здесь Спасский собор. Недавно, как считается, в нем было обнаружено точное место могилы иконописца и найдены мощи его наставников. В связи с этим сохранилась миниатюра из лицевого (иллюстрированного) Жития преподобного Сергия Радонежского, где инок Андрей Рублев пишет Спаса. Его окружают разные люди, включая игумена обители. Но справа на рисунке мы замечаем фигуру князя. Надо сказать, что даже в миниатюрах те или иные участники событий не изображались случайно.