Текст книги "Юрий Звенигородский. Великий князь Московский"
Автор книги: Константин Ковалев-Случевский
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)
И не случайно.
Он имел доблесть, он владел наследственным правом на власть, он был воином и полководцем, он получил богатство после походов и возможность выпускать монеты (кстати, брат Василий, по причине Булгарского похода, вероятнее всего, именно ему обязан за возможность выпускать и свои деньги), он не проигрывал сражений и побеждал врагов.
Да и «еэдец» так уж напоминает любимого русскими святого – одноименного Юрию – Георгия!
И если история – это собрание мифов, то такой миф о всаднике-копьеносце и монете-копейке – один из самых интересных на Руси.
Юрьев день и Шемякин суд.
Гипотеза 21
Яко же Ярослав судил,
такоже и сынове его установите.
Русская Правда
Из древнерусской рукописи «Суды Соломона» XIV века:
«После смерти отца открыли сыновья его этот клад в присутствии людей. И оказалось в верхнем сосуде полно золота, в среднем полно костей, а в нижнем полно земли. Стали ссориться эти братья… И пошли на суд к Соломону. И рассудил их Соломон: что есть золота – то старшему, что скота и слуг – то среднему, судя по костям; а что виноградников, нив и хлеба – то меньшему. И сказал им: “Отец ваш был умный человек и разделил вас при жизни”».
* * *
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день» – выражение известное и старинное, пришедшее к нам из глубины русского Средневековья. Осенью, перед самой зимой, зависимые крестьяне (то есть – обычные «христиане») имели право, если не имели долгов, уйти к другому хозяину. Святой Георгий считался покровителем земледельцев. Так жизнь устраивалась и продолжалась.
Отменил традицию Иван Грозный (хотя о времени отмены все еще спорят). Потому и скептическое выражение появилось после XVI века, включая словечко «объегорить» (от имени Егор – Юрий).
То, что третий сын Дмитрия Донского родился в осенний Юрьев день, также символично. Все, что он сделал в своей жизни или сумел завоевать, запланировать, построить, привести в порядок и одухотворить, было позднее «затерто» его соперниками, умалено врагами, оклеветано завистниками.
Но он сделал настолько много, что осталось с лихвой, чтобы мы могли по достоинству это оценить.
Так же не повезло и его сыну – Дмитрию Шемяке. Победителей, как говорят, не судят. А значит, судят проигравших.
Дмитрий Шемяка проиграл в борьбе за Московскую власть, имея на нее все права. А потому был не только убит (отравлен), но и «осужден» в сознании людей (с помощью официальной пропаганды того времени) на то, чтобы нести бремя «злодея».
Так появилась известная русская поговорка о «Шемякином суде».
Что это такое? Нечто вроде самосуда. Русского варианта «суда Линча». То есть суд не по праву, а по «понятиям».
Однако само выражение со столетиями трансформировалось в совершенно другое, лубочное, народное понимание «Шемякина суда». В сказках и сказаниях вдруг появился некий образ судьи, который выносит вполне справедливое решение, хотя и несколько необычное. Притчевая основа таких текстов восходит, по мнению некоторых специалистов, вообще к древнеиндийской мифологии. Однако почему тогда это связывалось с именем Галичского князя и Угличского сидельца Дмитрия Шемяки – сына Юрия Звенигородского?!
Официальная историография еще с тех времен сильно осуждала Шемяку за то, что он якобы ослепил князя Василия Васильевича (прозванного потому Темным). То есть князь совершил самосуд, да еще какой!
Однако официальная пропаганда совершенно затемнила таким образом то, что первым среди враждующих сторон совершил целый ряд ослеплений не Дмитрий Шемяка, а сам Василий Темный, еще будучи зрячим. Это ведь он ослепил брата Дмитрия и сына Юрия Звенигородского – Василия (прозванного по этой же причине Косым) да еще нескольких известных бояр. Да и Шемяка, как выясняется, не участвовал в таком жутком деле!
Выходит, мы должны были употреблять скорее выражение «Васильев суд» или «Темный суд». Но этого власть никак не могла допустить. Ведь тогда могли сказать еще и так – «великокняжеский суд»!
Выражением «Шемякин суд» как раз и пытались указать на то, что он совсем НЕ великокняжеский.
А был ли тот самый Шемяка тем самым прототипом «судьи»?
Историки приводят цитату из некоего русского хронографа, где сказано: «…от сего убо времени (имеется в виду эпоха Юрия Звенигородского и междоусобных войн. – К. К.-С.) в велицей России на всякого судию и восхитника в укоризнах прозвася Шемякин суд».
Даже Н. М. Карамзин поддался этому поветрию и, следуя официальным трактовкам государевой власти, записал: «Не имея ни совести, ни правил чести, ни благоразумной системы государственной, Шемяка в краткое время своего владычества усилил привязанность москвитян к Василию и в самих гражданских делах, попирая ногами справедливость, древние уставы, здравый смысл, оставил навеки память своих беззаконий в народной пословице о суде Шемякине, доныне употребительной».
Вот и сегодня, когда кто-то стремится отметить пристрастность или несправедливость какого-то рассуждения, то употребляет выражение вроде «Это же Шемякин суд!». За этим стоит намек на некоторую нечестность или даже корысть.
Однако мнения по поводу происхождения этого словосочетания различны. Ведь Дмитрий Шемяка в XV веке не был «коварным обманщиком». Мы теперь знаем, что он действовал часто вполне по закону, значит – совершал праведный суд. Ведь и он имел некоторые права на великое княжение. И его отравили, да еще с каким сладострастием! При этом даже «забыли» похоронить в соборе Московского Кремля рядом с его братьями и отцом – князем Юрием!
Что это, как не образец того же «Шемякина суда»!
Впрочем, бытует и мнение, что выражение сие – лишь простое совпадение. В XVII веке появилась на Руси та самая «Повесть о неправедном судие Шемяке». Но был ли прототипом того Шемяки князь из века XV – неизвестно.
Во всяком случае, интересные рассуждения приводит С. Сытин – автор книги о Галиче (стольном граде удела самого Дмитрия Шемяки, оставленного ему Юрием Звенигородским в наследство), которая была издана в 1905 году. Вот что он пишет:
«Выражение происходит от того, что Шемяка творил суд и расправу, не обсуждая законных причин правой и виноватой стороны, а судил под влиянием разных слухов, собственного взгляда и состояния души.
Приводим образец народного понимания того времени о суде Шемяки, выраженного в сказке шутом Шемяки Уродком лично ему в присутствии гостей:
Не широкое море Хвалынское разливается,
О высокий берег разбивается,
В высокий горы ударяется, —
Моя сказка начинается.
В некотором царстве,
В тараканном государстве,
Жил был тиун Рядило,
Словно у нашего диакона
Топота кадило.
Кто за него умеючи берется,
Тот никогда не обожжется.
Рядило криво на лавке сидел,
Да о правде очень радел:
Виноватого прощал,
А правого без рубахи отпущал.
Сердечно готов был за нищего заступиться,
Когда было чем в кошеле его поживиться.
Вот к нему пришел богатый с бедным судиться,
Да невдогад видно было впредь поклониться.
Богатый говорил: “Помилуй, отец родной,
Рассуди мужика со мной.
Я ему лошадь, воз дров отвезти давал,
А он, проклятый, всю ее ободрал;
Дорога до лесу была не худа,
Так пожалел хомута.
А лукавый и взгороди ему указать
Дровни к лошадиному хвосту привязать,
А подворотни не выставлять;
Конь ретив был,
Хоть и на трех ногах ходил,
И так усердно чрез подворотню рванулся,
Что без хвоста домой вернулся”.
Богатый, проговоря ту речь, остановился
И в ноги судье повалился;
Бедняк же ничего не сказал.
А из-за плеча узелок показал.
Рядило взяток страх не любил,
А потому, как водится доброму судье, рассудил.
“Мужик, – сказал он, – кругом виноват,
И до тех пор у себя держать, поить и кормить —
Покуда новый хвост у коня отростит”.
Богатый такому суду крайне удивился,
Но с тиуном – не со своим братом:
шуметь пострашился.
А когда он из палаты, воя, ушел,
То судья в узле вместо алтына булыжник нашел.
“Зачем ты камень в плат завернул, —
Спросил он мужика, – да меня обманул?”
“Нет, я не обманывал, – мужик отвечал, —
А камень тебе с тем показал,
Что когда бы ты иначе рассудил,
То я бы тебе его в лоб пустил”.
Дмитрий Шемяка первым в России ввел в употребление пищали, которые, вероятно, заимствовал из Литвы. Можно представить ужас, наведенный на московские полчища действием этих адских орудий. “Аже не взвидех Божьяго света, пали лицом на землю; токмо храбрые ограждашеся знамением креста, чуя преставление света” – так говорит один современный летописец, описывая осаду Галича великим князем Василием Васильевичем Темным в 1450 году… Город Галич вошел в состав единодержавия московского и стал управляться великокняжескими боярами. Суд и расправа были в руках их, но перенос дела следовал в Москву, где учрежден был особый приказ под названием Галицкой четверти.
Взятие Галича достопамятно в истории нашего отечества тем, что этой битвой окончились кровавые и постыдные распри удельных междоусобий. Великий князь даровал мир галичанам. Он имущество князя Дмитрия Шемяки роздал в награду победителям».
Последнее утверждение как нельзя лучше характеризует то, что потом стали называть «Шемякиным судом». Но оно имеет отношение к Василию Темному, а не к Дмитрию! Это он взял да и раздал все имущество Шемяки. Хорош суд. Наследникам ничего не досталось.
Мы отсылаем читателей в раздел «Приложения», где помещена уже упомянутая нами коротенькая повесть о «Шемякином суде» XVII столетия,
А нам остается лишь в очередной раз убедиться, что крылатые выражения иногда становятся источником для самых неожиданных выводов.
О правителях богоизбранных и самозваных.
Гипотеза 22
Аща ли еже сам князь согрешит,
всем людям иже под ним сотворяет вред…
Послание Кирилла Белозерского князю Василию I
Из древнерусского «Сказания о Дракуле-воеводе» XV века:
«Однажды объявил Дракула по всей земле своей: пусть придут к нему все, кто стар, или немощен, или болен чем, или беден. И собралось к нему бесчисленное множество нищих и бродяг, ожидая от него щедрой милостыни. Он же велел собрать их всех в построенном для того хороме и велел принести им вдоволь еды и вина; они же пировали и веселились. Дракула же… спросил их: Хотите ли, чтобы сделал я вас счастливыми на этом свете, и ни в чем не будете нуждаться?” Они же… закричали разом: “Хотим, государь!” А Дракула приказал запереть хором и зажечь его, и сгорели все те люди. И сказал Дракула боярам своим: “Знайте, почему я сделал так: во-первых, пусть не докучают людям и не будет нищих в моей земле, а будут все богаты; во-вторых, я и их самих освободил; пусть не страдает никто из них на этом свете от нищеты или болезней“. Изготовили мастера для Дракулы железные бочки, а он наполнил их золотом и погрузил в реку. А мастеров тех велел казнить, чтобы никто не узнал о его коварстве, кроме тезки его – дьявола».
* * *
Здесь автору хотелось бы вкратце поднять одну важную проблему, без которой нам никак не ощутить и, может, даже не понять смысла всего, что произошло в насыщенной жизни князя Юрия Дмитриевича.
Неслучайно представители новой русской царской династии – Романовы – считали духовного отца Юрия – преподобного Савву Сторожевского – «покровителем царей богоизбранных». Что-то осталось в памяти людской за столетия, связанное с этим важным понятием – «богоизбранность». И оно отправляло во времена детей Дмитрия Донского.
Тогда ведь долго судили и рядили – кто имеет права на великокняжеский престол, а кто – не имеет. И неспроста. Имеющий права на власть оставался в числе богоизбранных. Тот же, кто делал не по праву, а по-своему, – мог даже расцениваться как самозваный.
Нет, речь не идет о «самозванцах», которых в будущие времена на Руси было предостаточно. Настоящий самозванец – это вообще посторонний, другой человек, «само-названный» не тот, за кого он хочет себя выдать.
Дети и потомки Дмитрия Донского не могли быть сами по себе буквальными самозванцами. Но они могли взять или получить самозваное правление. Одна из двух сторон превращалась из «Богом избранных» в избранных простым человеческим разумением и расчетом.
Итак, небесное право или право человеческое?
Какая из двух сторон в великокняжеской семье оказалась в русской истории на том или ином месте?
Думаю, что читатель уже догадывается о нашем мнении. И не напрасно.
Поразительно, ведь Юрий не предпринимал попыток сместить или как-то воздействовать на своего старшего брата. Неизвестны даже намеки на какие-либо покушения на его жизнь или конкретные претензии на власть в период жизни Василия I и почти весь период правления Василия II до кончины Юрия.
Как мы уже не раз говорили, главной отправной точкой для понимания всей правды той ситуации являлось завещание их отца – Дмитрия Донского.
Из него вытекало следующее. Юрий не имел права при жизни Василия Дмитриевича даже претендовать на великое княжение. Это могло расцениваться как «отцепредательство», что было самым непростительным проступком для того времени.
Юрий не воевал против Василия при его жизни, потому что это была бы война против отца – Дмитрия Донского, чего он допустить не мог. Ведь он по духовной грамоте должен был «чтить и слушать своего брата старишего в… место своего отця». «Отцом» его в этот момент стал старший брат. В то самое время, когда Василий Дмитриевич получил в наследство великое княжество Московское, князья удельные были ему «молодшими», хотя вполне самостоятельными и сильными.
В понимании происходящего князь Юрий опирался на духовных старцев (Савва Сторожевский, Кирилл Белозерский, Галичские святые), а Василий – на официальных святителей, церковных иерархов.
Для Юрия важна была углубленная, монастырская традиция, для Василия – церковно-светская, литовско-византийских образцов.
Юрий представлял образец того, «как правили отцы» (потому и ссылался на летописи при спорных вопросах о власти), а Василий – того, как хотели бы управлять нынешние политики.
Юрию важно было само Русское государство, Василию – отношения Руси с Литвой.
Юрий призван был стать правителем Руси, а Василий – представителем Литвы на Руси (лишь позднее он и его сын станут более самостоятельными).
Что и куда «тянуло» братьев? Кого из них можно назвать более «передовым» или «отсталым» по отношению к истории? На ком была печать регресса, а на ком – прогресса? Все это крайне сложные вопросы. И ответы на них нельзя дать однозначно, они будут спорны.
Василий привел страну к междоусобице, но в этом обвиняют Юрия. Нас убеждают, что действия Василия были необходимы, потому что так утверждалась единая царская власть в Москве. Но Юрий не допустил бы, да и не допускал самой войны. И он, а это можно сказать теперь с полной очевидностью, будучи у власти, не только бы не довел страну до междоусобиц, но сумел бы укрепить ее намного быстрее, определеннее и тверже. Политикам с Запада и с Востока пришлось бы с ним считаться в полной мере. А вот этого как раз они и не хотели, не могли допустить.
«Проигрыш» Юрия означал победу внешнеполитических сил. Русь становилась мишенью большой политики – между Европой и Ордой. Василий был в этом смысле более податлив и удобен. Его жена Софья Витовтовна сумела переломить ход русской истории. Она доказала, что «властвующая баба на Руси» иногда может гораздо больше, нежели крепкий князь-воин, и это в большем объеме потом покажут нам времена XVIII века, приведшие на трон сразу трех женщин под-рад, управлявших Россией по-своему почти целое столетие.
* * *
Так кто был богоизбранным, а кто – самозваным? Юрий или старший брат Василий с племянником?
Автор предоставляет возможность читателям самим ответить на данный вопрос.
Добавлю лишь два штриха к портрету наших героев.
Первый связан с творчеством поэта А. С. Пушкина. Как известно, он написал «Житие Савы Игумена» (о Савве Сторожевском), где упомянул о князе Юрии Звенигородском. Вот этот текст:
«Потом некий христолюбивый князь, пришед к блаженному отцу Савве, умолил его построить храм на том месте и сумму, нужную на создание оного, дал святому. И святой прошение князя исполнил и построил храм честного и славного Рождества Пречистой Богоматери и обитель пречудесную и великую для душеспасительного пребывания в ней иноков».
Почему Пушкин не назвал князя Юрия по имени, употребив лишь фразу «некий христолюбивый князь»? Ведь в старых житийных источниках это имя было названо.
Вряд ли не обратил внимания. Скорее не хотел идти против официального мнения, уже тогда считавшего Юрия нарушителем династической царской линии. Однако образ особенного «витязя на распутье» для поэта не раз возникнет в его творчестве. Например, в «Руслане и Людмиле»…
Штрих второй – из древнерусской литературы.
Знаменитая «Повесть о разорении Рязани Батыем», имевшая широкое распространение в старорусской книжности, оставила нам удивительные строки, которые можно выделить как самостоятельное произведение и озаглавить: «Образ идеального правителя Руси». Здесь мы замечаем развернутое народное представление о богоизбранном князе, относящееся непосредственно ко времени, о котором мы рассказываем. Вот оно:
Сии бо государи…
бяше родом христолюбивый,
братолюбивый,
лицем красны,
очима светлы,
взором грозны,
паче меры храбры,
сердцем лепсы,
к бояром ласковы,
к приеждим приветливы,
к церквам прилежны,
на пированье тщивы,
до осподарских потех охочи,
ратному делу вел ми искусны,
к братье своей и ко их посолником величавы,
мужествен ум имеяше,
в правде-истине пребываста,
чистоту душевную и телесную без порока соблюдаете…
И многи труды и победы по правой вере показаста,
а с погаными половци часто бьяшеся за святыа церкви
и православную веру, а отчину свою от супостат велми без лености храняша.
Кто из двух старших сыновей Дмитрия Донского более походит на данный образ?
Судите сами.
Ответ автора данной книги, по ее прочтении, думаю, вам уже понятен.
О Небесном Звенигороде.
Гипотеза 23
Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.
Николай Гумилев, 1921 г.
«Китежский летописец», конец XVIII столетия: «И увидел место то, необычайно прекрасное и многолюдное, И по умолению его жителей повелел благоверный князь Георгий Всеволодович строить на берегу озера того Светлояра город, именем Большой Китеж, ибо место то было необычайно прекрасно, а на другом берегу озера того была дубовая роща».
* * *
Конечно, заголовок, приведенный чуть выше, может вызвать некоторое недоумение. О чем это речь? И автор сразу же спешит заметить читателю: это лишь предварительные рассуждения, не более, но они имеют право служить основой для некоторой гипотезы.
Начнем объяснения с краткого резюме, которое поможет сразу представить суть проблемы.
«Небесный Звенигород» – это возможный вариант исторического русского мифа о спасшемся и невидимом граде (спасшемся от врагов, «злой Орды», язычников, иноверцев, грешников и т. п.). Город-«страдалец», город-рай, который мог стать первым по праву и по наследству, но не стал таковым по причине вражеских набегов, братоубийственной смуты и самозванства. Город, заложенный и отстроенный двойственным союзом «по уму и духу» (земным и небесным). «По уму» – светским лидером – Юрием Звенигородским, «по духу» – духовным лидером – Саввой Сторожевским. Земное воплощение варианта Святой Руси.
В Новое время (XX век) в сознании отдельных мыслителей русского религиозного возрождения данный миф преобразовался в идею Нового Звенигорода (Ремизов), всеобщего града будущего, русской «шамбалы» (Рерих). Этот Звенигород новых времен как будто бы можно и необходимо возродить и построить заново.
Вспомним еще раз и Маркелла Безбородого, который в Житии Саввы Сторожевского «повествует напоследок, когда мы достигли конца времен». Он пишет: «Близ Звенигорода есть место, называемое Сторожи… Савва пошел в названное место. И как небесный рай благовонными насажденный цветами обрел его, и очень возлюбил его, и припал к пречистой иконе Пресвятой Богородицы, которую носил с собой, с умилением сказал: “Владычица, посмотри на место это и сохрани его от врагов незримо”… И поселился на месте том, где воздвиг церковь деревянную во имя Пресвятой Богородицы, честного и славного ее Рождества. Себе же устроил маленькую келийцу, решив ее удобной для возделывания добродетели, и к страданиям большим, и к подвигам постным приступая, и теплейшим рачителем безмолвия показавшись… И повелел воздвигнуть церковь каменную, и искусно украсить ее, что и совершилось… И многие стекались к нему из городов и стран, рассуждая, что полезнее быть с ним и учиться добродетели… Они же словно сладкими водами поили свои души. Как говорил Давид, что некий сад, у истоков водных насажденный, взрастает и расцветает, и плод сладкий приносит во время свое», А теперь поговорим об этом подробнее.
Особенное внимание и почитание Звенигорода среди разных слоев населения России, а в особенности в русской образованной среде, всегда вызывали некоторое удивление. Городов на Руси много, были и такие, что связаны с большими и славными событиями нашей истории. Какие-то просто исчезли с современной карты страны, мы помним о них только по упоминаниям в летописях или документах. Главные святые места не забыты почитателями и по сей день, туристы, паломники, ученые и любители в миллионном исчислении круглогодично посещают те же памятники Золотого кольца России.
Есть ли у Звенигорода какая-то особая роль, или, как это принято говорить на современном языке, – особая «аура»? Оказывается – более чем…
В непростой истории Древней Руси почти ни на один год не прекращались войны, моры или стихийные бедствия, а ордынское иго «притормозило» развитие государства на несколько столетий. Именно эти тяжкие испытания стали основой для появления в народном представлении о мире своеобразного поверья, легенды о городе, где никогда не было или не будет всех этих трудностей, бед и злоключений. Причем такой город мог существовать как в реальности, так и в воображении, по-современному – в виртуальном пространстве.
Для верующего человека, христианина, образом такого города-прибежища был в первую очередь Небесный Град Иерусалим – место будущей жизни человека, которая ожидает его после завершения мирского пути. Для человека, не вполне расставшегося с некоторыми языческими представлениями о природе, таким центром стал символ возрождающегося из пепла града Китежа – скрытого или скрывающегося от посторонних глаз, спасенного и спасаемого от врагов, не сдающегося завоевателям, исчезающего из видимого земного пространства, опускающегося на дно священного озера, но при этом чудом сохраняющегося и заодно сохраняющего всех своих обитателей.
Поиски такого города на земле были чаянием многих поколений мечтателей. И если его нельзя было найти, то вполне можно было попробовать создать и построить в реальности.
В некотором роде прообразами таких Небесных Градов становились, например, строящиеся монастыри – обители, куда некоторые люди уходили от мирских забот, отказываясь от участия в мирских «злодеяниях». Здесь они с вновь обретенными иноческими именами создавали новый уклад жизни (для XIV столетия – как мы помним – уклад внутренний, самоуглубленный, медитативный, исихастский).
Созданная во времена Сергия Радонежского – Московская, а затем его учениками и последователями – Северная Фиваида новых обителей многократно увеличивала тогда среди русских людей ощущение уверенности и защиты от жизненных напастей. Именно в те годы и появляется, по нашему мнению, в русской духовной среде едва зримая, необычная и в ясном виде вообще не сформулированная идея Небесного Града в центре Русской земли.
Есть все основания предполагать, что затеянное князем Юрием Дмитриевичем вместе со старцем Саввой Сторожевским активное и невиданное доселе одновременное строительство вблизи Москвы, в Звенигороде, соседствующих города («Городка») и обители было воплощением этой условной концепции в реальности. Что и стало основанием для появления в дальнейшем некоего представления о Звенигородском крае как одном из символов Небесного Града.
Вот почему, несмотря на уже известное нам старание великокняжеских московских летописцев замалчивать и «стирать» из документов историю Звенигорода и всего, что было связано с деятельностью князя Юрия Дмитриевича, место это необычайно высоко почиталось в течение столетий и привлекало множество паломников (повторим еще раз, что в настоящее время только в год Саввино-Сторожевский монастырь посещает до 300—500 тысяч паломников, и по этому исчислению он держит третье место после таких духовных центров, как Троицесергиева лавра и Серафимо-Дивеевская обитель).
После XVI века монастырь в Звенигороде стал одним из главных духовных центров правящего рода Романовых (царь Алексей Михайлович вообще построил здесь свой дворец – дабы править прямо в монастыре!), а уже в конце XIX – начале XX столетия место это возродило почитание Града Небесного в русской культурной среде.
Среди деятелей Нового времени, XX века, последовательно развивавших эти убеждения, следует выделить писателя Алексея Ремизова, создавшего еще до отъезда в эмиграцию символическую книгу «Звенигород Окликанный». А также – художника и философа Николая Рериха, выдвинувшего концепцию построения нового Звенигорода – некоего центра мировой духовности, концепцию, которую по сию пору упорно осуществляют его последователи. В частности, возводя в наши дни в горах на российском Алтае, в предгорьях Тибета город с таким же названием – Звенигород.
* * *
Вспомним и о следующем. Звенигород представлялся именно как Русский Иерусалим, в XX веке заменивший собой русский же град Китеж. Позднее появлялись идеи Нового Иерусалима – но в виде копии, даже – монастыря-копии (например, в городе Воскресенске под Москвой), то есть простого повтора Старого Иерусалима. Во времена жития старца Саввы и его учителя – Сергия Радонежского еще не стремились к построению точной копии Небесного Града так, как это делал патриарх Никон в XVII веке. В период духовного возрождения Руси последователи Сергия Радонежского хотели строить будущее сами, по-новому, они изобретали, искали – и не только в устроении монашеской жизни, но и в архитектуре, миниатюре, летописании, духовном пении и иконописи. Именно Савва Сторожевский и князь Юрий стояли у истоков появления первых идеальных образцов раннемосковских каменных храмов, а также иконотворчества Андрея Рублева.
Строительство и обустройство князем и преподобным Звенигорода и Сторожевского монастыря было одним из образцов устроения Новой, Небесной жизни на Руси вообще. И, похоже, – то была одна из наиболее удачных попыток, раз символ Небесного Звенигорода и по сей день считается уникальным и неповторимым, сакральным, как будто предощущением будущего и, наконец, в некотором роде – единственным из оставшихся в сознании народа от той эпохи.
Сакральное пространство Русской Палестины имело во времена Саввы Сторожевского духовные, а не материальные очертания. Два Иерусалима уже были известны истории: один – исторический, «старый», другой – возведенный византийским императором Константином, «новый». Еще в 355 году он освятил «предреченный пророками Новый Иерусалим, храм Спасителя», когда «старый», ветхий, настоящий – библейский, следуя замечанию Евсевия – биографа императора, – «был обращен в крайнее запустение и понес наказание».
Третий Иерусалим, еще почти за столетие до времен, когда появилась и расцвела на Руси идея Третьего Рима, стал возрастать на берегу Москвы-реки вокруг горы Сторожи, там, где пускала свои корни уникальная Звенигородская цивилизация, не сумевшая развернуться в полную силу и расцвести из-за вполне обычных земных обстоятельств.
Идея Русской Палестины уже давно появилась в русском народном сознании и в особенности в проявившейся и развивающейся «сергианской» монашеской среде, из которой вышел инок Савва. Сама Русь становилась в сознании людей прообразом Палестины, а понятия родины и отечества воспринимались не только как земные или территориальные, но не в меньшей, а даже в большей степени – как духовные. Потому и бытовала в народе поговорка – «в наших Палестинах», что по сути и означало – «у нас дома, на родине». Это ощущение неразрывной связи далекой, святой и обетованной земли с душевной и духовной жизнью русского человека очень просто и красиво выразил в своих стихах поэт П.А. Вяземский:
Светлый край Палестины!..
С детства родственной мне…
Понятным становится и столь близкое соседство Саввино-Сторожевского монастыря с построенной позднее Ново-Иерусалимской обителью (между ними всего лишь около 15 верст, вовсе не далеко даже для старого времени – расстояние полудневного перехода небыстрым шагом). Патриарх Никон воплотил свои мечты и построил свое «чаяние» рядышком, соблюдая при этом практически одинаковое расстояние и от стольной Москвы. Никон таким образом «соседился» или, можно сказать, «присоседивался» не только к царю Алексею Михайловичу, фактически сделавшему Саввину обитель домом своего подмосковного обитания и «собственным государевым богомольем», но также и к сакральному Звенигороду,
Идея у патриарха Никона была другая – он стремился к новым образцам церковной традиции, переделывал саму Русскую церковь «под греков» (кстати, то же самое делал митрополит Киприан при жизни Саввы Чудотворца). А наследники традиций Саввино-Сторожевской обители еще жили по-прежнему, сохраняли облик святой Старой Руси, пусть даже изрядно потрепанной временем и тяжкими испытаниями.
Отсюда становится понятным и такое парадоксальное явление: взбунтовавшиеся против церковных реформ старообрядцы долгое время очень ценили и уважали звенигородскую братию, несмотря на то, что монастырь был в прямом подчинении у самого царя, поддавшегося, по их мнению, «научениям искусителя» Никона. Известен факт, что один из самых известных и разыскиваемых раскольников-«боголюбцев» (противников Никона) протопоп Романово-Борисоглебского собора Лазарь долгое время скрывался у игумена Никанора в Саввино-Сторожевском монастыре, в то самое время, когда по всей стране гонцы рассылали грамоты о его немедленной поимке. То есть скрывался он, что называется, под «самым носом» у государя и патриарха, и прятал его не кто иной, как лично настоятель обители!
Не стоит забывать и о том, что именно в эти же времена из среды монастырской братии выдвинулся старец Александр Мезенец – главный авторитет и знаток исконного крюкового пения, того самого пения, которое сохраняется с особым тщанием и сегодня в среде старообрядчества по всему миру. Здесь, за монастырскими стенами, умели ценить и понимать древнее наследие. Эта любовь к правде и старине – даже на грани риска и умаления собственной безопасности – еще раз показывает основные отличия в духовной жизни двух соседских обителей в XVII веке: Ново-Иерусалимской и Саввино-Сторожевской.