Текст книги "Боярин Осетровский (СИ)"

Автор книги: Константин Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Глава 24

Как я представлял себе этого переговорщика? Как-то смутно. Ну… такой тип, в темном костюме, который сидит, развалившись, и через губу цедит: «Если наши требования не будут выполнены – мы пришлем тебе ее палец». Вообще-то, конечно, такое озвучивают по телефону, но на Руси сейчас телефонная связь не очень развита. Дальше в моей голове всплыли письма из букв, вырезанных из газет, отрывки из каких-то просмотренных фильмов, с переговорщиками и выкриками из-за угла, мем «Я не буду…!»…

А потом я увидел «переговорщика» и все мои невнятные мысли рухнули.

Сообщение от похитителей Диты принес ребенок.

Ну, не совсем маленький, конечно. На вид этому пацану было лет двенадцать-тринадцать, ну четырнадцать – от силы. Маленький, тощий, в простеньком грязном кафтане и меховом колпаке не по размеру, он сидел, съежившись, на лавке, затравленно оглядывая окруживших его людей.

– Это кто? – спросил я, усаживаясь на стул, который пододвинул ко мне кто-то из слуг.

– Называет себя Оськой-Драником, говорит, в прачечной, что на Москве-реке, работает. Мол, подошел к нему на улице незнакомый человек, дал копейку и велел заучить, что «боярину Осетровскому» рассказать.

– И что он велел рассказать? – я бросил быстрый взгляд на пацана.

Не нравился он мне. Вроде и ничего такого – обычный мальчишка, каких десятки на Москве бегает, и которые за копейку – большие деньги по нынешним временам – готовы выполнить не такое уж и сложное задание.

– Велел сказать, – пацанчик шмыгнул носом, вытер его кулаком, и зачастил, – Если боярин Осетровский хочет свою ведьму увидеть, то пусть вернет то, что украл, тогда и мы ему ее вернем. Если согласен – пусть возьмет украденное, отнесет к Москворецким воротам, там подойдет к берегу. У берега лодка будет стоять. В лодку с берега спустить на веревке и уходить, не оглядываясь. Если все сделаешь, как велено – вернут тебе твою ведьму. А если нет – сожгут ее и пепел с горелыми костями тебе на двор подкинут. Лодка будет ждать до вечера завтрашнего дня. Если до заката украденное не вернется – значит, ведьму больше не увидишь. И еще велели добавить, что без ведьмы краденое тебе все равно не нужно.

Пацан выпалил все это, перевел дух и добавил:

– Вот.

Так. Это нужно обдумать. Сначала я знатно ох… это… удивился, когда услышал, что у меня ведьму украли. Да, ведьма у меня есть и я испугался, что, кроме Диты еще и Настя пропала. Но нет – вон она сидит, тоже крайне удивленная. Значит, похитители почему-то принимают Диту за мою природную ведьму. И, значит, краденое, о котором речь идет – это Изумрудный Венец. Он действительно мне без ведьмы бесполезен. И, значит, похитители – это… Да ничего это не значит! Амулет, позволяющий чужие Источники искать – вещь очень ценная, любому боярскому роду нужная, а о том, что она у меня уже, похоже, последняя собака на Москве знает.

Это первое. И второе…

Не нравится мне этот пацан. Вот хоть что хотите со мной делайте – не нравится. Что-то в нем не так, что-то, что не вызывает в нем доверия… А что – понять не могу.

– Клава, – тихо шепнул я. Названная сестренка наклонилась к моему плечу из-за спины.

– Ты его проверила?

– Да, – так же тихо произнесла она, – Он не под Повелением. Я Повелела ему говорить правду – повторил все точь-в-точь.

Точь-в-точь? Хм. Еще мой учитель покойный, дьяк Алексей, царствие ему небесное, говаривал, что если человек свои показания в точности повторяет – значит, врет. Но врать под Повелением…

Я еще раз посмотрел на пацана. Интересненько… Испуганный, а уши навострил и явно пытался подслушать, что мне там Клава шепчет. Увидел, что я на него смотрю – и быстренько опять испуганным прикинулся. Не боится он. Притворяется. А это, согласитесь – неестественно для просто мальчишки. И да, я понял, что меня царапнуло изначально – он повторял слова незнакомца, в том числе – те, что про ведьму, а на лице – никакого удивления. Как будто он ведьм каждый день встречает, или как будто знает, о какой ведьме речь идет.

Я встал и, постукивая посохом, подошел к этому мутному поцыку. Наклонился к нему:

– Кем, говоришь, работаешь?

– На прачечных… На Москве… Белье в реке полощу…

Я протянул руку, взял его ладонь и перевернул. Пацан дернулся, как будто хотел выдернуть ее из моих пальцев, но чего уж там – поздно. Руки у него были грязные, да, но совершенно не похожие на руки того, кто постоянно в холодной воде полощется. И вот эта характерная реакция, реакция того, кто понял, что спалился…

Сам я, понятное дело, этого не видел, но знал, что сейчас мои глаза наливаются темнотой Повеления:

– Отвечай правду – кем ты работаешь?

– На прачечных. На Москве. Белье в реке… помогаю полоскать.

– Кукарекни.

– Чт… Кукареку!

Поздно. Я выпрямился:

– На него не действует Повеление.

Тот, кто подпал под Повеление – не удивляется никаким, даже самым глупым и странным приказам. А вот тот, кто ИЗОБРАЖАЕТ, что подпал под Повеление… Значит, этот «помощник прачки» и «испуганный мальчишка» либо сын боярина, либо…

Пацан дернулся, но его тут же прижали к лавке старый охотник Нафаня и один из моих новых стрелков. Я дернул завязки на его вороте и резко оттянул одежду вниз, обнажая тощую грудь – и стараясь не думать о том, что я похож на какого-то насильника.

Ну вот. Что и требовалось доказать.

– На нем нет креста, – громко произнес я, – Это колдун.

Пацан злобно зашипел.

* * *

На Руси семнадцатого века крещение младенца и ношение креста – не вопрос свободного выбора свободной личности. Это в нашем мире можно рассуждать: «Нельзя принуждать ребенка к выбору религии! Вырастет – сам решит, кем ему быть!». Повторю – в нашем мире. Мире, где нет волшебства и нет тварей из-за Грани. Для которых некрещеный ребенок или человек, не носящий креста – все равно, что приглашение: «Свободная хата! Добро пожаловать!». Поэтому крест на младенца вешают сразу, еще на мокрого, никто из родителей в здравом уме не станет рисковать душой и здоровьем собственного ребенка.

Впрочем, в нашем мире есть антиваксеры.

* * *

– Посмотри, Викентий Георгиевич, на нем где-то амулет должен быть, который ему внешность меняет.

Это верно. Если он – колдун не природный, то к тому возрасту, на который он выглядит, этот «Мишка» не успел бы сотворить все то, что нужно для становления колдуном. И природные колдуны – вещь редкая…

– Есть еще Личные Слова… – задумчиво произнес я, рассматривая дергающегося «мальчика».

– Они редко бывают, – хмыкнул Нафаня.

Я тоже хмыкнул. За мной хмыкнул и Мурин. Редко, да… Впрочем, мне кажется, этот конкретный тип таким Словом все же не пользовался. Я протянул руку и сдернул с его тощей и грязной шеи амулет, висевший вместо креста – грубая поковка из темного железа, в виде паука с поджатыми лапами.

Едрит твою!

Я даже отпрыгнул, хорошо еще – мои стрелки оказались ребятами покрепче, а, может, встречались с чем-то подобным.

«Мальчик» затрясся, все сильнее и сильнее, уже даже можно сказать – не трясся, а вибрировал, расплылся в туманное облако и…

Кто-то из девочек, кажется, Настя, охнул – на месте испуганного мальчишки сидел и злобно щерился мужичок лет тридцати, не меньше. Мелкий, тощий, с грязными рыжими волосами, свисавшими сальными патлами, со свалявшимися сосульками рыжих усов.

– Клава, знаешь, кто это? – если это личный колдун Морозовых, то…

– Нет, не знаю.

Жаль. Хорошая была идея. С другой стороны – понятно, что колдунов никто с остальными боярами не знакомит. Нет, он мог, конечно, присутствовать при тех же Морозовых на какой-нибудь должности ключаря или конюха, но, либо это настолько мелкая должность, что Клава его не запомнила, либо те, кто этого колдуна ко мне подослал, знакомство с ним не светили.

– Ну, Мишка-Драник, рассказывай, кто ты такой и кому служишь.

– А не скажу! – прошипел колдун, – И что ты со мной сделаешь?

Да, согласен, проблемка… Повеление на него не действует, а пытать… Я, к примеру, просто не умею. Не настолько это простое дело, пытки, как кажется дилетантам, я, после года в Разбойном Приказе, это точно знаю.

– Жаль, что у нас нет своего палача… – задумчиво произнес я.

– Почему? – спокойно спросила Клава, – У нас есть палач.

* * *

Я смотрел на своего – своего! – штатного палача, и думал о том, кто у меня еще есть, о ком я не знаю. В моем тереме и без того развелось столько народу: слуги, стрелки, часовщик, Ржевский, та девочка, которую он притащил… кстати, где она?… теперь у меня еще и палач есть, оказывается. Надо дать Клаве задание, пусть хотя бы список составит, кто тут обитает вообще.

– Христофор сын Степанов, прозванием Паромщик. Раньше у нас в Приказе служил, – тихо пояснила мне Настя, – потом от старости уже не выдерживал, ушел. А я вот уговорила к тебе перейти.

Внешне этот последователь Харона походил… Ну вот на палача он точно не походил. Обычный такой типок, среднего роста, средней внешности, не здоровенный детина и добренький старикашка. Ну, за исключением того, что он и вправду стар, годов так хорошо за шестьдесят, и носит черную повязку через глаз, отчего несколько смахивает на Биг-Босса из Metal Gear.

– Вот этот, значит, ничего говорить не хочет…

И голос у моего палача Христофора был такой, средний, не громкий, не тихий, не добренький, сюсюкающий, не грубый, злобный.

– Ничего ты мне не сделаешь! Не боюсь я тебя и пыток я не боюсь! Я вообще ничего не боюсь!

– Ну, это ты зря… – все так же спокойно произнес палач, – Все чего-то боятся, одни того, другие другого… Но боятся – все. А вот чего боишься ТЫ – мы сейчас и узнаем.

Одноглазый поставил на пол брякнувшую чем-то сумку и поддел повязку, сдвигая ее в сторону. Блин. Даже я вздрогнул.

Под повязкой был глаз. Но не обычный – окруженный багровым кольцом шрамов, он походил на белый шар, далеко выпученный вперед. Почти как глаз у Грюма из «Гарри Поттера», только не вращался и был полностью белый.

– Мой глазок всё видит, все страхи, всё, чего человек боится. И не просто боится, а так, чтобы до ужаса, до мокрых штанов…

Палач приблизил свой жуткий глаз к замершему колдуну:

– Что тут у нас? Не боль, не огонь… Что-то неприятное, что-то жгучее… Жгучее, жжжгучее… Жжжжж… Жжжж…

– Нет, – побелел колдун, – Нет. Сейчас снег! Морозы! Неоткуда им взяться!

– А у меня с собой, – «успокоил» его палач, и раскрыл сумку, – Где тут она, наша полосатая красавица…

– НЕТ!

– А, вот она… Ну, вылезай, помоги одному мальчику рассказать, всё, что он знает…

И в руке палача, извлеченной из сумки, дрожала и еле слышно жужжала… оса. Или даже шершень – здоровенная тварь, которая даже меня пугала.

– НЕЕЕЕТ!!! Я все расскажу, всё, всё! Только уберите ее от меня! УБЕРИТЕ!

* * *

В общем, колдун, который, как оказалось, до одури боялся ос, пчел и даже, наверное, шмелей – что уж говорить о шершнях – выложил все, как на духу.

Многого он, правда, не знал, потому что был начинающим колдуном, неопытным – опытного на такое не послали бы, верно? – но, по крайней мере, он точно знал, кто его ко мне послал.

Морозовы, конечно.

Теперь понятно, почему они решили, что именно Дита – моя ведьма. Все остальные девочки прибыли со мной в Мангазею – и, как можно реконструировать рассуждения Морозовых, я еще некоторое время не знал, где Источник рода Осетровских, отчего тупо лез в Дом, где его, очевидно, не было. А потом появилась Дита – вы же помните, что изначально она была невидимкой и получила тело только в Мангазее, что, для незнающих, как раз и выглядело как «появилась в городе» – и я тут же быстренько обнаружил Источник, спер его и свалил. Логично предположить, что эта незнакомка – и есть природная ведьма, без которой Венец не работал.

Держали Диту в подвалах терема Морозовых, колдун даже смог начертить схему трясущимися руками, так что ее точное местоположение мне теперь было известно.

Дело за малым – прийти и освободить мою бесовку.

* * *

Ночь опустилась на Москву. Погасли уличные фонари – что им, всю ночь масло жечь, что ли? – опустели улицы. Только звезды и узкий серпик нарождающейся луны освещают снежные сугробы.

Бесшумно – что ж это за охотник, под ногами которого скрипит снег? – скользят тени к замершему в тревожном ожидании терему Морозовых. Взлетают и цепляются за край высокого забора обмотанные тряпьем кошки и по веревкам взлетают вверх мои верные стрелки.

Щелкают тетивы выкрашенных в черное арбалетов, падают, хрипя, часовые, и мои бойцы бросаются вперед.

Гремит взрыв – Огненное Слово Клавы разносит двери терема и моя армия устремляется вперед, сверкая клинками сабель, рубя и коля всех, кто встает у нее на пути. Гремят выстрелы мушкетов и пистолетов, свистят пули, коридоры терема заволакивает синий пороховой дым, мы продвигаемся вперед, и я, запрокинув голову, громко хохочу, представляя скорый разгром моих врагов и освобождение моей Диты.

И так будет с каждым, кто встанет на пути Осетровских!

Я вздохнул и открыл глаза. Помечтали и хватит.

Моя армия состоит все лишь из десятка старых охотников, нескольких девчонок и Мурина. Этого немножечко маловато для того, чтобы штурмовать боярский терем посреди Москвы. Особенно если учесть, что к такому ходу с моей стороны Морозовы наверняка готовы и нападающих встретят во всеоружии. Одних стрельцов у них – не одна сотня, да даже если одна – хватит за глаза.

Значит, силой действовать не получится. Нужно придумать что-то другое.

Я поискал глазами мою природную ведьмочку:

– Настенька, собирайся, нам с тобой сегодня ночью нужно поработать.

Глава 25

После того, как колдуна утащили в тюремные подвалы… да, у меня есть собственная тюрьма. В подвалах. Блин, чего я еще о себе не знаю⁈ Так вот, после того, как колдуна утащили, одноглазый палач вздохнул – и отковырнул свой жуткий глаз. Подкинул нашлепку на ладони, а на ее месте обнаружился вполне себе живой и здоровый глаз, ничем не отличающийся от второго.

Наверное, лицо у меня было очень характерное, потому что оказавшийся двуглазым палач пожал плечами и сказал:

– Так убедительнее.

– Амулет такой, что ли?

– Да нет, не амулет, просто так поделка.

– Погоди… э… Христофорка – а как ты тогда понял, что колдун ос боится?

– Для этого у меня Страшное Слово есть.

– Так Страшное ж Слово просто пугает.

– Это другое. Мое мне показывает, чего человек боится. Так боится, чтоб вот прям до одури. А уж у меня в суме всяких страхов на каждого хватит. Вон, шершень сушеный, например, для тех, кто ос боится…

Полезное для палача Слово… Погоди-ка…

– Погоди. Сушеный? Он же шевелился и жужжал. Вроде бы.

Христофор усмехнулся – и зажужжал. Противным таким звуком, от которого даже шея зачесалась. В которую меня в детстве оса укусила.

– А шевелил я его пальцами, со страху-то не каждый заметит.

Ага, понятно… Так. Стоп. Непонятно.

– Как же тебя с таким Словом из Приказа отпустили?

– А я Дашкову сказал, чего он боится, вот и выгнали.

– И чего ж он такого боится?

Палач серьезно посмотрел на меня:

– А вот этого он велел никому не говорить. Если я не хочу из Приказа сразу под землю переселиться. А мне под землей не нравится – там холодно.

Господи… Я посмотрел вверх, на доски потолка, но Господь ожидаемо промолчал. И все ж таки, Господи – ты зачем мне посылаешь в команду ненормальных? Ведь ни одного ж обычного человека. Все с каким-то прибабахом.

Я еще раз посмотрел на доски, но повторно спрашивать не стал. Во-первых, нечего докучать Господу глупыми вопросами, а во-вторых – я подозревал, что ответ «Какой босс, такие и подчиненные» мне не понравится. Нет, я и сам что-то такое подозреваю, но в глубине-то души надеюсь, что все же нет.

* * *

Или вот взять, скажем, Ржевского. Нет, плохого про своего поручика я сказать не могу – исполнительный и толковый. Но, блин, он же адреналиновый наркоман! Я уверен, он соблазнял именно замужних женщин – или там дочек чьих-нибудь – не от сластолюбия, а просто от того, что ему было нужно ощущение риска.

Есть такая сказка, про колдуна, который завел себе бесов-помощников. Сначала нарадоваться не мог, мол, какие работящие, а потом оказалось, что они работящие до такой степени, что без работы буквально не могут. И если хозяин им работы не найдет – могут его и задушить. Причем работящие бесы опять-таки настолько, что золушкино задание – перебрать мешок смеси бобов и фасоли – для них плевое дело. Вот и Ржевский такой – если ему не придумать какое-нибудь заковыристое задание – он начнет скучать. А скучающий Ржевский – хуже атомной бомбы. Потому что бомба может только взорваться – и все, а что придумает от скуки Ржевский – не знает даже он сам. Это не мое сравнение – это я в одной сказке прочитал. И даже хуже тех самых работящих бесов. Потому что бесам, в конце концов, дали задание, которое их заняло надолго – свить веревку из песка, а с Ржевским такое не сработает – ему нужно задание ИНТЕРЕСНОЕ.

К чему я про Ржевского вообще вспомнил? К тому, что у меня он скучать, как я смотрю, не успевает, отчего доволен как слон. Вот, например, последнее задание – передать приглашение на встречу от меня некой Марфе Васильевне – помните такую? – причем так, чтобы об этом приглашении не знали ее муж и сыновья. Это и в нашем времени было бы задание не из простых, а уж здесь, на Руси, где боярские жены не имеют обыкновения шляться по улицам от нечего делать… Благо еще, что здесь у меня все же Русь волшебная, а не та, что была у нас в прошлом. Когда положение православных женщин от положения мусульманских женщин отличалось только тем, что они лица не закрывали – а вот волосы, например, прятали – и черные одежды не носили. Кстати, из-за этого кому-то в интернете пришла в голову очередная теория из серии «Власти скрывают!» – мол, до Петра Первого на Руси все были мусульманами, а православие только при Петре и пришло. Видимо, у автора теории по истории были не четверки с минусом, как у меня, а сразу минус четверки.

Так вот, здесь положение женщин все же помягче – и намного – но передать послание от меня боярыне Морозовой все-таки было сложно. Но Ржевский, мать его адреналиновую, справился и сейчас сияет, как начищенный пятак, пока мы ждем ту самую Марфу Васильевну.

Ждем мы ее, кстати, на высоком берегу над Москвой-рекой, чуть к северу от Москвы-города, отчего я сам себя ощущаю каким-то бандитским авторитетом из девяностых, приехавшим на разборку. Если бы те, конечно, ездили на разборки в длинных шубах, высоких горлатных шапках, с посохами и золотыми цепями на шее. Я, правда, не знаю, в чем они там ездили – я криминальные сериалы не смотрел – но все же думаю, что одевались они как-то иначе.

А вот, кстати, и Марфа.

Да, она, конечно, подъехала роскошнее, чем я – в крытых расписных санях, запряженных тройкой белых коней – у меня в голове даже какая-то мелодия заиграла – со свитой из пары десятков стрельцов в оранжевых кафтанах… Нет, конечно, Мурин одним своим Мертвым Словом мог положить их всех, так же, как в мангазейском соборе… Именно поэтому я его с собой и не взял. Не потому что пожалел стрельцов, а потому, что у каждого Слова есть откат. И у Мертвого Слова он особенно неприятен – с определенной долей вероятности, и чем больше народу ты этим Словом накрываешь, тем эта вероятность выше, после произнесения Слова ты сам упадешь мертвым. В общем, такая себе игра в русскую рулетку. И, самое главное – этот гад еще и пытался скрыть от меня последствия! А когда я все же их выпытал и выматерил его за риск – развел руками и сказал, что ради своего боярина готов и умереть. Мол, все равно когда-то предстоит, так какая разница – когда. Самурай-фаталист хренов!

В общем, по сравнению с боярыней я откровенно не смотрелся: сижу на каком-то табуретике, а вся моя свита – Ржевский, да три охотника из отряда Нафани, Александр, Дорофей и Ефрем. Что? Македонский всех солдат своей армии по имени знал, а у меня их всего-то двенадцать – утром еще двое охотников пришли. Стыдно не запомнить. Еще, конечно, стыдно, что одеты они как охотники, то есть слегка смахивают на бомжей – вооруженных, правда, но бомжей. Надо все же восстанавливать стрелецкий полк Осетровских и пошить им форменные кафтаны. Кстати, знаете, какого цвета у моих стрельцов должны быть кафтаны? Осетрового, естественно! Я сначала почему-то решил, что это такой, нежно-розовый, но потом выяснилось, что нежно-розовый – это лососевый.а осетровый – темно-серый с прозеленью. Ничего такой цвет, строгий.

– Будь здоров, боярин Викентий.

– И ты будь здорова, боярыня Марфа, – я, кряхтя и опираясь на посох, поднялся. Блин, ветром с реки спину продуло…

– Получила я твое приглашение и вот, с раннего утра прилетела к тебе, как ласточка, – неожиданно игривым тоном произнесла боярыня. Эй, надеюсь, она не решила, что я влюбился в нее и позвал на свидание⁈

Впрочем, эта мысль тут же пропала, стоило посмотреть в ее глаза. Алые губы улыбаются – блин, она их что, накрасила? – а глаза холодные, ледяные. Все она прекрасно поняла, не дура… в отличие от своего сына, и, как я понимаю, мужа.

– Пожаловаться тебе хочу, боярыня Марфа. Девица у меня пропала.

– Горе-то какое, – совершенно не сочувствующим голосом ответила Морозова, – Хотя с девицами такое бывает – влюбилась в кого, да и убежала с милым. А меня-то ты зачем позвал? Неужели хочешь мне то же самое предложить? Так я не девица – женщина замужняя, мать троих сыновей, мне такое и не к лицу. Или ты мне предложить хочешь что-то важное?

Она прямо посмотрела мне в глаза. Ах ты ж, м-мать… троих сыновей… Идея с похищением Диты явно не ее – слишком грубо, наверняка муж сработал – но она точно про нее знает, и, похоже, решила, что я капитулирую и привез ей Изумрудный Венец. А почему именно вот так, а не по договоренности, переданной колдуном – возможно, она думает, что мне нравится, вот я и хочу ей в руки отдать.

Взгляд Морозовой, подтверждая мои мысли, оббежал снег вокруг меня, пробежал вдоль берега, на секунду задержался на снеговике, торчащем у самой реки метрах в десяти от нас – и вернулся опять ко мне.

Ничего похожего на ларец, в котором хранился Венец, нигде не было.

– Петьку-Крысу смог раскрыть, – боярыня не спрашивала, она утверждала. Логично – тот, в изначальном послании, которое передавал в облике мальчишки, не говорил, кем послан, а, раз я знаю, что Диту украли именно Морозовы – значит, колдун раскрыт. Крыса, хех…

– У меня хорошие палачи, – заявил я, не вдаваясь подробности, что палачи у меня – в единственном числе… надеюсь.

Боярыня глянула на меня с некоторым уважением:

– И где колдунишка сейчас?

– Там, откуда не возвращаются.

Да, как бы мне не хотелось этого делать – убивать? Беззащитного? – но утром я приказал его прикончить. Не отпускать же, в самом-то деле? И, хотя логически я понимаю всю необходимость такого поступка – на душе все же неспокойно. От этого, а еще от нервов, от вчерашнего напряженного дня, от сегодняшней беспокойной ночи – я, наверное,и выгляжу суровым и грозным. Наверное. А, может, просто усталым и несчастным.

– Так в чем же предложение твое, боярин Викентий?

– Предложение мое такое – вы мне отдаете мое девицу, а Венец остается у меня. Договор?

Морозовой понадобилось несколько секунд, чтобы переварить такое «щедрое» предложение. И еще несколько – чтобы справиться с гневом.

– Говорят, что договор – это когда оба что-то получают. А что же здесь получаю я?

Я пожал плечами:

– Источник.

По лицу Марфы пробежала целая череда эмоций: непонимание, недоумение, радость, сомнение…

– Ты хочешь передать мне свой Источник?

Ну да – Морозовым зачем-то позарез нужен чужой Источник – лучше мой, но в идеале – любой, но поверить в такое счастье она все же не готова.

– Нет, я хочу передать тебе ТВОЙ Источник.

Боярыня даже отшатнулась:

– Ты не мог… У тебя его нет. Никто не знает, где Источник нашего рода!

Я безразлично пожал плечами. Шагнул вперед, чуть наклонился к самому лицу Морозовой – а у нее морщинки в уголках глаз! – и тихо прошептал:

– Тоже мне, загадка… В подвалах под банями.