Текст книги "Мангазейский подьячий (СИ)"

Автор книги: Константин Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Я – боярин-нищеброд.

Так еще немного подумаешь – и придешь к выводу, что, стоит мне объявиться на Москве и прийти к царю – и Источник у меня просто отнимут. Чтобы отдать более достойному.

Проблема на проблеме и проблемой погоняет.

Что все это означает? Что надо сдаться? Да хрен вам на рыло, тертый, из горшочка! Проблемы надо решать, значит, будем их решать. Постепенно и не торопясь, пока не решим. Как говорили в одной анимешке: «Улитка ползла медленно, но взобралась на самую вершину горы Фудзи».

* * *

Разместить нас всех в церкви Мурин не мог. Просто потому, что церкви несколько не предназначены для ночевки людей. Нет, можно, конечно, улечься всем на пол, накрыться ризами… Но зачем, если в подземельях оборудованы специальные помещения для укрытия семьи во время всяких неприятностей? Жаль, только, что нападение восемнадцать лет назад было слишком внезапным. Укрыться успела только моя мама со мной… ну, в смысле, мама Викентия с младенцем Викентием. Из дома, оказывается, есть потайной подземный ход в церковь, только открывается он не из подвалов, а из помещения в сеновале, в которое ведет коридор из дома… Вот этим коридором мама Викентия и успела пробежать. А потом дошла до церкви, где ее встретил отец Азарий. Рванувшийся было карать и убивать… но не успевший. В итоге Ирина Осетровская прожила в подземельях под церковью несколько месяцев, пока не прибыла комиссия по расследованию, в составе которой был один молодой пскович…

Я перевернулся с боку на бок и посмотрел в потолок. Комнатки укрытия были небольшие, на двух человек максимум, но по количеству рассчитаны на проживание всего рода, поэтому мест хватило всем. Кто захотел вдвоем, как Аглашка с Дитой – те вдвоем, кто один – тот один. Вот как я. Но заснуть я не могу не из-за одиночества. Мне нужно разобраться с одной мучающей меня проблемой. Я сам не смогу, нужен опытный человек.

Нужна женщина.

– Викеша? – удивленно посмотрела на меня тетя Анфия. Она открыла дверь своей комнаты, сонная, в ночной рубашке, которая, впрочем, закрывала ее не хуже сарафана. Разве что волосы распущены, отчего тетя, кажется, смущается.

– Тетя Анфия, – я сел на ее кровать, – Я не знаю, к кому мне еще обратиться. Не к девушкам, они еще молодые, неопытные, да и вообще… А ты взрослая, ты точно сможешь…

Я запутался и замолчал. Тетя Анфия, севшая было рядом со мной на кровать, чуть отодвинулась и густо покраснела:

– Викеша… Нет, я очень рада, что ты выбрал меня… И мы с тобой, хотя и родственники, но очень дальние, так что с этой стороны препятствий вроде бы нет. Но не будет ли это неправильным по отношению к девушкам?

Я задумался. Что-то я не понимаю…

– Что именно?

– Ну… то, что я стану твоей первой женщиной.

Глава 39

Что? Нет!!!

– Нет!!! – вскрикнул я и даже чуточку отпрыгнул от тети.

– Нет? – искренне удивилась она.

– Нет, в смысле – да, что нет! У меня уже были девушки. Две!

– Во Пскове? – заинтересовалась тетя.

– Да… там.

Тетя задумчиво посмотрела на меня, но, к счастью, других подробностей выяснять не стала. Уф.

– Тогда с чем я тебе должна помочь?

Я набрал воздуха в грудь… и выдохнул. У меня была заготовлена длинная речь с описанием моего затруднения… но я ее забыл. Напрочь.

– Сейчас… Погоди…

Собрался… Собрался… Разобрался.

– Сейчас…

Тетя с интересом смотрела на меня и совершенно не помогала. А мне, между прочим, было трудно!

Так. Попытка номер три.

– Тетя, понимаешь… Вот есть девушки. Четыре. Аглашка, Настя, Клава, Аглашка и Дита.

Я озадаченно посмотрел на сжатый кулак. Как у меня пять получилось? Аглашка, Настя, Клава и Дита. Четыре же, ну! Мистика.

– Четыре, в общем. И они все – очень хорошие. И меня они любят. Все. Четыре. И я их люблю. Всех. Четырех. Вот.

Я посмотрел на тетю. Щеки горели. У меня, конечно, не у тети Анфии же! Ей-то что, смотрит на меня, улы… хотя нет, не улыбается. Просто смотрит, хорошим таким взглядом. Теплым. Я даже немного успокоился. Чуть-чуть.

– Я люблю их, всех четверых, но ведь не может же быть так, чтобы четверых сразу любить, верно? Значит, одну я люблю, а остальных просто… не знаю что. Просто нравятся? Нет, я же их определенно люблю. Но при этом всех одинаково. Но ведь такого же не может быть.

– Ты хочешь, чтобы я помогла тебе разобраться с твоими чувствами?

– Да.

Да, мне стыдно, мне очень стыдно, но, елки-палки, мне ведь рано или поздно придется выбирать! А я не могу! Они все хорошие! А гарем я не хочу! Здесь, на Руси, это не модно!

Тетя немного подумала, почесала кончик носа.

– Викеша, – спросила она, – а у тебя правда были женщины?

Я говорил, что у меня горели щеки? Так это было так, легкое потепление. А сейчас начались австралийское пожары.

Ладно, я вам признаюсь. Вы, конечно, не поняли, но я… у меня… ни разу… В общем, у меня не было девушек. Вообще. Ни разу. А те две, о которых я говорил… Ну, они были… С одной мы даже встречались… в десятом классе. А со второй… ну… типа дружили на первом курсе. Но так уж получилось, что дальше поцелуев дело не заходило. Ни с одной. Вот. Признался.

Тетя Анфия посмотрела на меня своим добрым и понимающим взглядом.

– Знаешь, Викеша, ты на самом деле не любишь этих девочек… Стой-постой, – она прижала пальчик мне к губам – помолчи, послушай свою тетушку. Ты просто сейчас в таком возрасте, когда каждая красивая девушка вызывает у юноши вполне определенные чувства. Но как правильно к ней подойти – ты еще не знаешь. Это не твоя вина, многие мужчины этого и до конца жизни не узнают. Поэтому смотришь на эту девушку издалека, боясь приблизиться. И если она каким-то образом позволяет тебе приблизиться к себе, не отталкивая и давая понять, что ты ее привлекаешь – то ты, не в голове, а в глубине души, начинаешь считать, что ты ей небезразличен и проникаешься неким чувством благодарности. Вот эту смесь, смесь вожделения и благодарности, ты и путаешь с любовью. А потом, когда вы столько прошли вместе, защищали друг друга, узнали многое друг о друге – ваши чувства только окрепли. Но еще не стали любовью.

Тетя Анфия снова задумчиво почесала кончик носа.

– Один мудрец говорил… Говорил, что каждый человек состоит из души, тела и разума. Когда твое тело влечет к телу другого человека – это вожделение. Когда твой разум влечет к разуму другого человека – это уважение. Когда твою душу влечет к душе другого человека – это дружба.

Я задумался. Эти древние мудрости – они всегда непонятные от слова «вообще»…

– А любовь где?

– А слияние этих трех влечений и есть любовь.

Ага… Кажется, начинаю понимать…

– То есть, если я хочу человека… в смысле – девушку, уважаю ее и дружу с ней – это любовь?

– Необязательно.

Перестал понимать.

– Если вожделение, уважение и дружба не слились вместе – любви не будет, – пояснила тетя.

Теперь понял. Понял, что любовь и логика – слова, которые вместе не употребляются. Видели ролик «Сурок орет в горах»? Как я его понимаю, этого сурка… Как же мне, блин, разобраться во всем этом вот? Выбрать одну? А остальные?

– Они ведь все меня любят…

Тетя взъерошила мои волосы:

– Викеша, Викешенька… А ты думаешь, что у девочек нет такой же трудности, как и у тебя? Они ведь тоже не знакомы с мужчинами и тоже боятся сделать первый шаг и тоже путают смесь вожделения и благодарности с любовью.

– Так они меня на самом деле не любят?

Как-то обидно для меня получилось.

– Они точно так же, как и ты, не знают этого. А я, Викешенька, тоже не ясновидящая и не могу им в сердце заглянуть. Могу только сказать тебе: дружба – не любовь. Жалость – не любовь. Веселое общение – не любовь. Благодарность – не любовь. Уважение – не любовь.

– А что тогда любовь, что?!

– Любовь – это когда не возникает вопросов, любовь ли это. Если ты задумался над этим – значит, ты не любишь.

Я задумался. Глубоко, мать его задумался! Получается – я ни одну из своих девочек не люблю? Просто дружу с ними, уважаю и, не буду врать сам себе, немного хочу. Или все же люблю? Мне ведь не хочется их расстраивать. Ни одну из них.

Аглашка. Первая девушка, которая обратила на меня внимание здесь, в этом мире. Веселая, озорная, пройдошливая и вредная, как пачка чипсов. Если я выберу другую – она расстроится. Определенно расстроится.

Настя. Вторая девушка. Мы вместе работали, мы вместе ввязались в эту историю, в каком-то смысле из-за меня погибла ее мама… Это, случайно, не та самая жалость, о которой тетя сказала, что это не любовь? Мы дружим, еще со времен Приказа, есливыберу другую… Блин, она тоже расстроится.

Клава. Третья. Ради меня бросила семью, статус княжны и теперь – какая-то приблуда при непойми каком боярине. Выбрать другую – просто предать ее жертву. Вот это – точно жалость. Сам себя подонком будешь чувствовать…

Дита. Четвертая. Бесовка. С ней проще всего – она просто развлекается. И навряд ли ко мне у нее любовь, скорее – та самая благодарность, за подаренное тело, за возможность наслаждаться жизнью. И все равно – она расстроится, если я выберу не ее.

А не выбрать никого – я сам расстроюсь.

Блин!

Я вцепился руками в волосы и замычал:

– Что делать? Что мне делать?

Все проблемы меня, как будущего боярина, кажутся сейчас такими мелкими и незначительными, по сравнению с огромной проблемой – КОГО ВЫБРАТЬ?

– Я знаю, что тебе делать, – тетя обняла меня за плечи, – Тебе нужно лечь поспать. Отдохнуть, может быть – пару дней. Здесь, в этих подземельях нас никто не найдет. А потом, на свежую голову – просто поговорить с девочками. Иди, ложись…

Тетя прижала меня к себе и тихонько шепнула на ухо:

– Но, если ты захочешь, чтобы любящая тетя тебя научила…

Она хихикнула, совершенно по-девчоночьи. Вот… вредная тетка!

Я вышел из ее комнатки и побрел по туннелю к себе, в свой отсек. И остановился у одной из дверей.

За которой кто-то плакал.

Глава 40

Кто там жил из моей команды, в этой маленькой комнатке, в подземельях рода Осетровских -я не помнил. Но зато я четко помнил одно: это МОЯ команда. И если что-то случилось – то неважно с кем.

Коротко постучав, я открыл дверь.

Аглашка подняла на меня свои заплаканные глаза…

А потом произошло чудо. Без всяких Слов и без всякой магии, одно из тех чудес, на которые способны только женщины.

Быстрые движения руками, раз-раз-раз – слезы стерты – и на меня смотрит безмятежное улыбающееся лицо. Как будто здесь никто и не плакал только что и вообще – счастливее человека и не найдешь. Меня кольнуло неприятная мысль – может, Аглашка уже давно вот так плачет втихую? А я, слепой балбес, этого не замечаю? Может, моя команда вообще – страдает? Может, они хотят тихой спокойной жизни, любви, семьи и верности, мужа и детей, а не вот это вот всё, не вот эти вот приключения со всякими подьячими?

Нет, наверное, все же нет. Я, может, и не самый внимательный мужч… юноша, но я, в конце концов, не самый плохой подьячий. Нас учили, нас хорошо учили и если бы я не замечал ранее признаков вот такого психологического надлома – мой покойный учитель, дьяк Алексей, об меня бы не одну палку изломал… и не две, как было.

С Аглашкой что-то случилось вот буквально только что.

– Викешенька, ты чего пришел? – веселый голос, широкая улыбка, глаза… А глаза настороженные. Как будто я должен принести ей плохую новость. Какую-то.

– Услышал, как ты плачешь, – не стал ходить кругами я. Я не белая акула и не торпеда.

– Я?! Да тебе, наверное, послышалось!

– Аглаша…

В глазах скоморошки промелькнула обида.

– Аглашенька…

Обида усилилась. Да что не так-то?! Я сначала решил, что ее обидело неласковое обращение, не как к любимой девушке, а как к другу. Но сейчас-то в чем дело?

– Чего? – фыркнула она.

– Аглашенька, ты плакала.

– Я…

– Не ври мне.

– А ты не приказывай не! Я тебе не холопка! Я тебе…

И тут она упала мне на грудь и разрыдалась. Я гладил ее по спине, по коротко стриженным волосам… у нее же вроде коса была… а, ну да, вон она, на подушке лежит, мы же ей ее специально прицепили, чтобы в глаза не бросалась… о чем я думаю, боже…

Моя ладонь продолжала скользить по острым лопаткам, Аглашка свернулась как котенок, прижалась и уже не рыдала в голос, а тихонько и горько всхлипывала.

– Ну-ну, – я прижал ее к себе и чмокнул в макушку, – Все будет хорошо, Аглашенька…

Ну вот, опять рыдания. Но теперь хоть понятно, из-за чего – Аглашка как раз и не уверена, что все будет хорошо. Вернее, она уверена, что все будет плохо. Осталось выяснить, что именно «всё» и почему – плохо.

– Не плачь, я тебе гарантирую, что все будет хорошо.

– Чего ты мне делаешь? – хлюпнули носом у меня из-под мышки.

Хех. Понятное дело, что слова «гарантирую» она не знает. Не потому что глупая, просто на Руси сейчас не очень распространены слова с европейскими корнями. До Петра Первого с его «Питербурхами» и прочими ассамблеями здесь еще… ах, да, его здесь и не будет. И поэтому я специально это словцо ввернул, чтобы Аглашка задумалась над его значением и чуть отвлеклась от своего горя.

Да-да, специально, я его не случайно ляпнул, забыв, что его здесь никто не поймет. Правда.

– Гарантирую. Так немцы твердое обещание называют.

– А чего это ты по-немецки заговорил?

– Так я ж англичанин. Барти Крауч-младший.

Острый кулачок ткнул меня под ребра:

– Дурачок ты, Викешенька. Младший.

Я погладил ее по голове:

– Может, теперь расскажешь, что случилось?

Снизу на меня посмотрели красные, припухшие глаза:

– Викешенька, а когда ты меня бросишь?

Что? Нет, не так – что?! Нет, снова не то – ЧТОА?!

– С чего ты взяла, что я собираюсь тебя бросать?

Скоморошка села, шумно высморкалась в носовой платок и посмотрела на меня. Взъерошенная, остроносая, чернявая – галка, да и только. Грустная и осунувшаяся.

– Ты теперь – боярин. А я… А я – просто девчонка. Дурочка-скоморошка, у которой ничего нет. Клава вон – дочка князя, Настька – целая ведьма, Дита и вовсе бесовка. Когда ты себе жену будешь выбирать – ты одну из них возьмешь. А меня… А меня прогонишь, наверное. Даже в любовницы не предложишь. Я страшная. У меня даже косы нет!

– Коса дело наживное, отрастет.

– Да не хочу я никакую косу! – по-девичьи логично заявила Аглашка, – Нос у меня тоже – во! Я тощая! Ни спереди, ни сзади! А на спине еще и шрамы! Да кто на меня такую посмотрит?!

– Ты кому это собралась свои шрамы на спине показывать? – прищурился я.

Хм, а ведь верно. Это я, из двадцать первого века, там худенькие девчонки уродинами не считаются, наоборот, многие такие и нравятся. А здесь, на Руси, предпочитают девиц в теле. Не толстых одышливых жирух, нет, именно – в теле, плотных сбитых, широкобедрых, грудастых. Такие как Настя, к примеру, хотя даже она до здешнего идеала чуть не дотягивает, или такие как Клава – щекастая пухляшка с огромными глазами. Понятное дело, что худая, как кобра, Аглашка на их фоне чувствует себя страшненькой. А тут еще рядом с ней постоянно находится Дита, которая, в своем новом теле, и в двадцать первом веке многих бы довела до комплекса неполноценности. Впрочем, я подозреваю, Аглашке на свою внешность было бы наплевать. Если бы она не решила, что из-за этой внешности я ее брошу.

– Дурак! – мне опять досталось кулачком, в этот раз в грудь, – Никому я ничего не собираюсь показывать.

– Тогда чего из-за них переживаешь?

– Потому что ты скажешь, что из-за них я страшная!

– Я тебе уже, по моему, сказал, что ты прекрасна. Несмотря ни на какие шрамы.

– Ага. Тощая и черная, как лучина, да еще и вся спина исполосована. Красотка – отворотясь не насмотришься!

Я провел обеими руками по голове моей скоморошки, приглаживая волосы, и поднял ее лицо так, чтобы она посмотрела мне в глаза. Своими яркими серыми глазами. Да, я не знаю, как это получилось, но ее глаза были яркими, как солнечный свет…

– Аглашенька, ты прекрасна. И я тебя не брошу. Никогда. И…

Я наклонился и тихонько прошептал ей на ушко:

– Мне нравятся худенькие девушки. Мне нравишься – ты.

«Жалость – это не любовь» – всплыли у меня в голове слова тети Анфии. Я говорю это Аглашке из жалости? Нет. Мне просто хочется, чтобы она перестала расстраиваться. Мне хочется, чтобы она была… счастлива? Без всяких других мыслей, без желания затащить ее в койку – тем более, мы и так на койке – просто так.

Погодите, это что – и есть любовь?

Как там? Влечение чего-то к чему-то… плюс еще одно влечение… и, кажется, дружба… и все это в смеси… Не помню…

Моя скоморошка прервала мои попытки анализа. Она обхватила меня за шею и впилась в губы долгим жарким поцелуем. Я не сопротивлялся… вначале. И потом я тоже сопротивляться не стал. Просто потом я взял в свои руки инициативу и острые плечи.

Когда мы оторвались друг от друга, тяжело дыша, я с удивлением обнаружил, что за время поцелуя мы слегка поменяли положение. Совсем чуть-чуть. Теперь Аглашка лежала на спине, а я нависал над ней сверху. И ворот рубашки на ней был развязан и чуть сполз вниз, обнажив белое плечико. На котором розовел след поцелуя… это что, я? Когда успел…?

– Я боюсь, – тихо прошептала Аглашка, глядя на меня снизу и не делая попыток ни подтянуть рубашку, ни поправить сползшую лямку сарафана.

– Я тоже.

– Я ничего не умею.

– Я тоже.

– Это неважно.

– Это неважно.

Тонкие пальцы скользнули по моей груди и осторожно расстегнули верхнюю пуговицу кафтана. А потом вторую. А потом проникли под одежду и коснулись моей груди. Прохладные. Приятные.

Я замер на секунду. Глубоко вздохнул. Склонился и осторожно коснулся губами тонкой шеи. А потом поправил рубашку моей скоморошки и натянул назад лямку сарафана.

– Почему? – чуть не застонала она.

Аглашенька, да я сам чуть не застонал.

– Потом.

– Потому что я тебя не привлекаю?

– Потому что все остальные стоят под дверью и подслушивают.

Глава 41

– Мы не подслушиваем! – сказали из-за двери. Потом помолчали, видимо, осознавая свои слова, и ойкнули.

– Я их убью, – прошипела Аглашка, натягивая одежду на плечи, – Всех.

Я был готов присоединиться к ней. Нет, ну в самом деле! В такой момент мне меньше всего были нужны зрители. И слушатели – тоже.

– Вы закончили? – спросили из-за двери. Я как-то все не мог понять, чей же это голос. Слово «мы» подсказывало, что их там минимум двое. А по факту могло быть от двух до пяти.

– Мы и не начинали! – зарычала моя скоморошка, выбираясь из-под меня и поправляя задравшийся подол сарафана. Хм. Когда она успел так задраться?

– Тогда мы заходим!

Всем хороши эти убежища Осетровских. Вот только внутренних засовов или каких других запоров в них не предусмотрено. Поэтому вся толпа беспрепятственно сломилась к нам в комнату.

– Эй, мне кто-то что-то обещал! – уперла руки в боки Дита.

– А мне кто-то обещал возможность отыграться, – хихикнула Настя, весело сверкнув стеклышками очков.

Клава по своему обыкновению промолчала, но смотрела на меня очень счастливыми глазами.

Я понял, что я здесь чего-то не понимаю. Такое ощущение, что они все искренне рады за Аглашку.

«Толпа» состояла из трех человек, моих девочек, Диты, Насти и Клавы. И они выглядели совершенно не похожими на чем-то расстроенных людей. Скорее, наоборот: они выглядели как люди, совершенно чем-то довольные. Как будто…

Я с сомнением посмотрел на Аглашку, но та была озадачена не меньше моего. Если тут и был коварный девчоночий заговор, с целью свести меня с ней – она в этом не участвовала… эй!

– Эй! – возмущенно заверещала Аглашка, когда на меня, отпихнув ее в сторону, налетел девичий вихрь и принялся расцеловывать во всех месте, из тех, что выше шеи… ай! В ухо-то зачем?! Кто-то умудрился так смачно чмокнуть меня в ухо, что в нем теперь звенело, как в старом механическом будильнике.

Так. Стоп.

Я вырвался и встал:

– А теперь – объяснения! – и нахмурился еще.

– Настоящий боярин, – всплеснула руками Настя.

– Прямо как мой папа, – пискнула Клава. По моему, именно она и попыталась сделать меня на одно ухо глухим.

– Грозен, – кивнула Дита. И тут же получила шлепок по попе от Аглашка.

– Это не объяснения! – я нахмурился еще сильнее и в результате просто зажмурился. Да, над грозным взглядом надо еще поработать…

– Тогда садись! – меня усадили к Аглашке, уже успевшей взобраться на кровать с ногами и прижавшейся ко мне.

Девчонки, плюхнувшиеся на кровать Диты, выглядели чересчур веселыми и довольными. Чересчур веселыми и довольными для тех, кто имел на меня кое-какие виды, а сейчас застал с одной из своих подруг. Насколько я знаю, девушки не очень любят обнаруживать своих подруг в постели своих парней.

Заговорщицкая троица переглянулась, и слово взяла Настя, как самая смелая и самая серьезная:

– В общем, так. Викешенька, ты очень хороший, и мы все тебя очень любим. И я, и Аглаша, и Клава, и Дита. Но мы понимаем – в конце концов тебе нужно будет выбрать одну. Потому что у нас на Руси не магометанство и четыре жены – это слишком много. Вот.

Логично. Не поспоришь. И про магометанство и вообще.

– Сначала мы решили, что выберем тебе одну из нас. Только мы не знали, какую. Мы даже в кости играли, чтобы выбор сделать…

Так вот они на что играли… А я решил – на, так сказать, первую ночь… ОФигеть, они мне супругу выбирали, играя в кости! Хоть бы в шахматы, что ли!

– И все время выигрывала Аглаша. Мы еще думали, что она плутует. А потом мы подумали еще раз. Ты ведь всех нас тоже любишь. Но любить сразу четырех – нельзя. Значит, кого-то из нас ты любишь по-настоящему, а остальных – как друзей. И тогда мы подумали: может, мы тоже любим тебя, как друга? Мы обсудили, кто из нас хочет быть твоей женой – и поняли, что не хотим…

В этом месте я обиделся. Совершенно по-дурацки. Вроде бы, мои сомнения, насчет того, как мне выбрать из моего гарема кого-то одну и не огорчить остальных, разрешились сами собой, но все равно как-то… Меня отвергли, даже не спрашивая. Не то, чтобы это был новый опыт в моей жизни… Но в этой жизни такого со мной точно не было.

– Эй! Я такого не говорила! – возмутилась из-за моего плеча Аглашка, – И обсуждения такого я что-то не помню!

– А мы без тебя поговорили. Когда поняли, что ты – единственная из нас, кто любит Викешеньку по-настоящему. Ни за что. Просто так.

Не понял… А остальные меня что, как-то корыстно любили?

– Вот я, например, – Настя указала себе на грудь, – Мы вместе служили, общались, ты молодой, красивый, умный, с тобой любопытно…

Понятно. Служебный роман, в общем. Когда на работе проводишь больше времени, чем где бы то ни было – волей-неволей коллеги становятся тебе, как родные. А то и ближе, если на работе ты целый день, а домой приходишь только чтобы поужинать и лечь спать. А от такого сближения до сближения тел – рукой подать. Вот Настенька в эту ловушку и влипла.

– …если бы разговор был только… ну… – Настя покраснела и опустила глаза, – ну, про это – то я с тобой… ну…

– Я понял, – не стал мучить зардевшуюся девушку я. У самого уже уши гореть начинают.

– А замуж за боярина – не хочу. Прости, Викешенька – не хочу. Останься ты подьячим – да, а за боярина – нет.

– А я, – подхватила Клава, – вообще замуж не хочу. Ни за тебя, Викешенька, ни за кого. Я в своей семье этого насмотрелась, как боярские жены живут. Как птички в клетке. Золотой, но клетке. Я сама, как дочка князя, в такой жила. Я только когда с тобой сбежала – свободной себя почувствовала! И назад, в клетку, даже с тобой, Викешенька – не хочу. Хотя и очень люблю тебя…

Щечки Клавы заалели, как яблочки.

Ну, тут, оказывается, тоже все понятно. Я-то переживал, что сорвал девочку из семьи, что она мучается – а она, оказывается, именно такой жизни и хотела. Свободной. Без мужа, который станет указывать, что ей делать.

– Ну а я, – Дита закинула ногу за ногу, – на свадьбу и не рассчитывала. Сам ведь понимаешь – на бесовках не женятся. Конечно, я бы хотела первый свой раз почувствовать именно с тобой… Но вон мне Аглаша кулаком грозится, да и нечестно это было бы – ради развлечения совращать того, кого моя подруга любит больше жизни.

– Поэтому, – вновь вступила Настя, – мы посовещались, втроем, и решили, что вы с Аглашей друг другу больше всего подходите. Хотели вас тихонечко вместе свести, но вы уже и без нас сошлись.

Коварные девчонки. И, самое главное – все это они решили, нас не спрашивая. Могли бы у подружки хотя бы ради приличия поинтересоваться, хочет ли она стать боярской женой. Вроде бы амбиций у Аглашки не наблюдалось…

Я повернулся к моей скоморошке – и наткнулся на взгляд сияющих глаз. Глаз той, которой все равно – за боярина ли замуж, за разбойника ли, в палаты ли с ним, или на каторгу. Лишь бы вместе.

По моему телу прошла теплая волна, сердце забилось, дыхание перехватило.

– Но, – продолжила Настя, – от нас избавиться и не надейся. Мы не твои любовницы – но все еще твои друзья. Всё понятно!

И на нас с Аглашкой упало цунами писка, визга и объятий.

* * *

Я лежал на кровати и блаженно смотрел в потолок. И если кто-то думает, что рядом со мной лежала обнаженная девушка с короткими волосами – то фиг вам. Мне мой отец всегда говорил: «Никогда не хвастайся тем, что мог затащить в постель девушку. Твои друзья позавидуют тебе минут пять – и забудут. А девушка узнает – а она обязательно узнает – что ты трепал языком, и обидится навсегда».

Нет, Аглашки со мной рядом нет. Она вообще осталась в своей комнате. Потому что, хотя подружки нас, когда все непонятности разрешились, благородно оставили наедине, мы выяснили, что не имеем никакого желания делать ничего, когда кто-то точно знает, что именно сейчас, в этот момент, мы это самое что-то и делаем. Поэтому мы ограничились всего лишь поцелуями. Зато о-чень горячими. Почему меня раньше так никто не целовал? Может, потому что я сам ТАК раньше никого не целовал?

Тогда почему я такой счастливый? Не знаю. Наверное потому что у меня все хорошо.

Источник найден, свернут и завернут, лежит золотой статуэткой обнаженной девушки – и тут девушка! – в моих вещах. Осталось только убраться из Мангазеи. Город хороший, люди замечательные, но уж слишком тут холодно. А никакого пиетета перед «родным домом и «фамильными землями» я не чувствую. Не мое это все, не мое.

Убраться из Мангазеи и спрятать Источник где-нибудь в глухих лесах, где его не найдет никто и никогда. В горах… этих, где группа Дятлова погибла… мм, не помню… в Горе Мертвецов, в общем. По одной из легенд, Дятлов сотоварищи на святилище Золотой Бабы наткнулись, вот их за это и убили. А у меня как раз Источник в виде Золотой Бабы, значит, там ему и самое место. Шучу, конечно, чем дальше боярин от своего Источника, тем она слабее.

Насчет «убраться из Мангазеи» – проблем нет. Нет, если, конечно, поступить так, как мы сюда приехали, то есть – взять лошадку и тихонечко трюхать по тракту… То ну его нафиг. Несколько месяцев по зимней тайге? Нет, спасибо, я знаю более быстрые способы самоубийства. Особенно если учесть, что за нами могу выдвинуться морозовские стрельцы. Сейчас-то мы их стряхнули с хвоста – хотя боярыня наверняка требует «Хоть из-под земли их достаньте!», но искать нас в буквальном смысле слова под землей никто не догадается. Так что на лошади – не вариант. Есть другой способ, попроще и побыстрее. Мангазея, если вы не забыли – порт. Пусть и речной, зато через него много кораблей проходит. Договориться с хозяином одного из них – и уплыть отсюда в Архангельск. А там или перезимовать, или уже не торопясь и не боясь погони двинуть в Москву. Мурин, в облике отца Азария, сейчас как раз тихонечко пробивает эту тему. Вскоре вернется – и тогда двинем на корабль. Ну или через пару дней. Торопиться нам некуда.

Морозовские наш след точно потеряли. Уж не знаю, как они на него вообще вышли, скорее всего, боярыня решила, что выскочивший невесть откуда подьячий все же связан с Дашковым и, возможно, по его приказу пакости ей и строил. Но, после нашего исчезновения из дома, Морозовы наверняка решат, что мы скрылись из города. Отправят погоню по тракту, будут шерстить уходящие корабли, но – неофициально. Они здесь имеют влияние, но городу все же не хозяева. А царю наверняка не понравится, если на его земле бояре начнут наглеть. Между собой – хоть загрызитесь, но царский бизнес портить не сметь!

Так что мое будущее на ближайшее время известно и расписано. Убыть из Мангазеи, приплыть в Архангельск, доехать до Москвы… Там прийти к царю и объявить себя наследником рода Осетровских. Остаются еще, конечно, проблемы со службой царю… с доходами… с землями… с людьми… Но это всё – решаемо. Пока до Архангельска доберемся – успею придумать какой-никакой план. А до Москвы – и какой-нибудь очень хороший план.

Есть у меня наметки, но о них пока говорить не хочу, чтобы не сглазить. Намекну только – землю, деньги и людей можно получить от царя за службу. А как я могу послужить царю так, чтобы он мне все это вынес на блюдечке? Можно без каемочки. Правильно – организовать что-то такое, что будет очень важным для государства. Смекаете?

Все хорошо. Жизнь налаживается!