Текст книги "Книга о Человеке"

Автор книги: Кодзиро Сэридзава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 46 страниц)

В саду виллы, расположенной на берегу озера, собралось несколько десятков верующих. По указанию О. я внес свою фамилию и пристроился за спинами верующих. Минут через пять появился высокий папа Пий и всех благословил. После этого верующие стали расходиться, а служитель провел меня и О. во внутренние покои. В каждой комнате, выходившей в коридор, можно было видеть группы верующих, ожидающих аудиенции. По словам О., к папе подпускают по несколько человек, поэтому и меня включат в какую-нибудь группу. Однако в комнате, в которую нас привели, никого не было.

– Тебя удостоили личной аудиенции! – поразился О., впрочем, я и сам пришел в замешательство. Мало того, что я не был соответствующе одет, я совершенно не знал, как полагается себя вести в подобной ситуации. Надо ли отвечать на слова его святейшества, спросил я у О. Разумеется, надо, но поскольку папа знает много иностранных языков, лучше это делать на английском или французском, сказал он. Внезапно стена перед нами раздвинулась, вошел величественный папа Пий XII и протянул мне руку.

Я машинально пожал ее. Стоявший рядом О., преклонив колени, поцеловал руку папы. «Надо во всем следовать О.!» – подумал я сконфуженно.

Наконец я кое-как успокоился, мы с О. сели перед креслом, на котором поместился папа, и папа заговорил со мной по-французски.

Он выразил радость, что страдания долгой войны закончились и наступил долгожданный мир, и, подробно остановившись на предстоящих японцам новых испытаниях в условиях иностранной оккупации, сказал несколько слов в утешение. Надо было что-то сказать в ответ по поводу оккупации и страданий японского народа.

– Выезжая из Японии, я получил предупреждение от оккупационной администрации, – сказал я по-французски. – Если за границей я проговорюсь о реальном положении в Японии, мне будет запрещен въезд в страну.

На это папа выразился в том смысле, что здесь хотя и заграница, но – престол Господа, и, вняв его словам, я волей-неволей честно рассказал все как есть.

Во время войны необразованные молодые люди, попав на фронт, поголовно теряли человеческий облик, превращались в зверей, которым ничего не стоило убить человека, да и в тылу, в условиях затянувшейся войны и перебоев с продовольствием, люди, в сущности добрые, голодая, начали превращаться в животных. Не успели мы обрадоваться, что пришел мир, как тотчас оказались под оккупацией, и возродившаяся было человечность вновь подверглась унижению. Так, в общих чертах, я охарактеризовал ситуацию в Японии.

На это папа сказал, что во время Великой войны он проводил все дни в молитвах. Он молился о том, чтобы одержимые властолюбием люди, руководители государств, не важно, враги они или друзья, поскорее потеряли бы свои посты и наступил мир и чтобы в боях не гибли люди… Молился он и о Японии и японцах. Наступивший сейчас мир – это не временное перемирие, для цивилизованных народов настал вечный мир, и все люди стали счастливыми братьями. Поэтому и Япония должна потерпеть – скоро оккупация закончится. И он посмотрел на меня ласковым взором.

Расчувствовавшись, я решил, что на этом аудиенция закончилась, но папа вновь заговорил, сказав, что, кроме «Умереть в Париже», читал еще три моих романа и сборник эссе. Я был потрясен и едва не заплакал от благодарности, а он еще добавил, что, читая, понял, что в моем творчестве меня вдохновляет дух служения Богу, и спросил, насколько верно его впечатление.

Со слезами на глазах я рассказал ему, как во время учебы во Франции в 1927 году я заболел туберкулезом легких и лечился в высокогорной клинике в Отвиле, как подружился с тремя молодыми французскими учеными, вместе с которыми боролся с болезнью, и как все четверо мы одновременно вернулись к нормальной жизни. Они были ревностными католиками, и с их подачи мы называли одну заснеженную возвышенность нашим храмом, всходили на нее каждое воскресенье и молились.

Тогда папа спросил, почему я обратил главного героя своей книги в сторону религии, отдал дочерей в католическую школу, а сам не крещен?

Я смиренно взглянул на папу. Разве эта аудиенция, в слезах думал я, не есть крещение, более того – свидетельство того, что я верующий католик?.. С тоской я вспомнил, какова была обстановка в Японии, когда я вернулся из-за границы, заставлявшая забыть о всякой вере. Но как это объяснить? Мне хотелось простереться на земле, и, задыхаясь, я только сказал: «Потому что на мне нет благодати…» Все мое тело, всю мою душу охватила скорбь, никогда прежде не испытанная.

Папа вручил мне пять медалей с его изображением, принесенные прислужником, чтобы я передал их моим дочерям и школе, в которой они учатся, и под конец сказал:

– Передайте медали своим дочерям. Никто в этой жизни не застрахован от бед, но если что-либо подобное случится, помолитесь на медаль, и Бог непременно протянет руку помощи…

Наконец папа благословил меня и О., и я, беря пример с О., принял благословение. Папа удалился, стена беззвучно закрылась.

О. сказал, что никогда еще не испытывал такого душевного подъема, и пожалел, что мы не попросили дежурившего на улице фотографа, чтобы он сделал фотографию на память. А я думал, что не надо никакой фотографии на память, все произошедшее и так на веки вечные запечатлелось в моей душе и никогда не забудется…

И вот теперь мне казалось поистине замечательным, что визит в Ватикан и Лурд так сильно воздействовали на ясиро Дайтокудзи, что в его человеческом существе как будто произошла революция: он осознал свое предназначение быть вместилищем Бога и отныне, отбросив все личные помыслы, день за днем будет самоотверженно исполнять свой святой долг. И разве не столь же глубокое впечатление вынесли юноши А. и Б., принимавшие участие в этой знаменательной поездке и оставившие о ней запись?

Они писали эти записки, отказавшись от своего «я», как простые прислужники ясиро, из скромности умолчав о своих собственных впечатлениях. А жаль.

Это путешествие для ясиро было поучительным, и когда эти двое взялись его сопровождать, они наверняка знали о цели путешествия и были к нему готовы. В такого рода путешествии не должно быть главного и подчиненного, все трое на равных, сообща должны поддерживать друг друга, и скорее всего в действительности так оно и было, поэтому в записях им следовало подробно описать не только впечатления ясиро, но и свои собственные.

Искренне поведав о своих чувствах, они бы яснее выразили, какое чудесное, важное значение имело для них всех это путешествие в Ватикан и Лурд.

Впрочем, по этому поводу я испытываю некоторое беспокойство. Ужасно, если ясиро – Тэруаки Дайтокудзи сделают объектом поклонения и будут относиться к нему как к особенному человеку потому, что он выполняет работу Бога. Ибо и А. и Б., так же как и он, выполняют работу Бога. Да и любой человек, даже если не осознает этого, выполняет работу, данную Богом.

Я употребил слово «Бог», но имею в виду Силу Великой Природы – единого Бога-Родителя. Кроме силы Великой Природы в нашей Вселенной не существует другого Бога. Люди молятся, называя Бога различными именами, но этот Бог – субъективное создание этих людей и в действительности его не существует. Пусть это покажется навязчивым, повторюсь – не существует другого Бога, кроме силы Великой Природы – единого Бога-Родителя.

Каждый человек получил от этого Бога-Родителя в дар богоданный дух – жизнь и, приняв во временное пользование плоть, явился на свет. Более того, каждый живет, получив свое предназначение. Другими словами, доброго или злого, нищего или императора, всех людей Бог-Родитель держит, как Своих чад, на лоне Своей великой любви, холит и лелеет.

В той мере, в какой не помрачился их богоданный дух – жизнь, люди, естественно, стараются исполнить данное Богом-Родителем предназначение, но печально то, что большинство, погрязнув в обыденном существовании, с помраченной жизнью, живут бездумно и беспечно. Но если благодаря какому-то чуду мрак рассеивается, они, подобно другим, начинают с радостью выполнять свое предназначение и обретают счастье.

Реальный пример тому – ясиро Дайтокудзи. Благодаря чуду, обретенному во время посещения Ватикана и Лурда, он, точно воскреснув, старается исполнить предназначение и каждый день проводит в радостном благоденствии. Вряд ли мне когда-нибудь приведется еще раз встретиться с его спутниками А. и Б., но, думаю, они тоже, подобно ему, наслаждаются «жизнью, полной радости».

Здесь я должен признаться в том, что внушает мне стыд.

Когда во Франции я заболел туберкулезом легких и лечился в высокогорной клинике, то, следуя совету гения Жака, принял решение силой пера способствовать промыслу Божьему и забросил социальную экономику, которую прежде изучал. Благодаря этому мы оба победили болезнь, считавшуюся в то время неизлечимой, как-то утром на Пасху получили позволение вернуться к нормальной жизни и из заснеженных гор вернулись в Париж. В конце того же года я, перетерпев сорокапятидневное путешествие на корабле, смог возвратиться в Японию.

Бог-Родитель Великой Природы, подготовив меня к новому предназначению, вернул на родину, побудил написать мою первую книгу «Буржуа» и заставил привередливый литературный истеблишмент, какой существует только в Японии, признать меня писателем. С того времени прошло больше полувека, мне приходилось терпеть унижения из-за того, что я стал писателем, как будто я стал якудзой, и презрение со стороны родственников (что совершенно немыслимо во Франции), кроме того, я пережил долгую войну и послевоенные бедствия. Вдобавок ко всему я страдал множеством болезней – астмой, опущением желудка, бессонницей, обращался к врачам, пользовался лекарствами, прижиганиями, иглоукалыванием, но никогда не выпускал из руки пера. Из-за этого под многолетним давлением авторучки даже искривилась фаланга на указательном пальце правой руки.

Словом, я вполне ответственно отнесся к предназначению, данному мне Богом, но в Японии, в отличие от Франции, ничто в окружающей жизни не говорило о Боге, и я забыл Бога, которому молился вместе с Жаком. И вот, покинутый ушедшей раньше меня женой, бывшей мне помощницей, я лежал на смертной одре. Было мне восемьдесят шесть лет.

Бог-Родитель Великой Природы много лет ждал, когда я вернусь к своей изначальной цели, предупреждал меня, насылал болезни, но я не внимал ему. И вот, наконец, явившись мне на ложе болезни. Он провозгласил:

– Если будешь силой своего пера помогать Великой Природе спасать мир, немедленно верну тебе здоровье. Если откажешься, прерву твое дыхание. Выбирай!..

Малодушный позитивист, я не столько принял решение, сколько сделал ставку в игре, ответив, что согласен помогать. На следующее утро вся грязь, бывшая в теле, превратившись в экскременты, изверглась из меня, и за завтраком я уже ел ту же, что и мои домашние, предназначенную для здоровых пищу.

С того времени прошло восемь-девять лет. Избавившись от услуг врачей, я усердно исполняю долг, возложенный на меня Великой Природой, и каждый год выпускаю по большой книге… И при этом не знаю, что такое усталость. Четыре дня назад (12 октября 1990 года) Великая Природа незаслуженно воздала мне благодарность за труд:

– Твоя жизнь – это «жизнь, полная радости», идеал Великой Природы, благодаря чему твои дети и внуки также живут в радости…

Повторюсь – Бог-Родитель Великой Природы приемлет всех без исключения на Своем радушном лоне, холит и лелеет, как Своих чад. И только просит, чтобы берегли жизнь, полученную при рождении, и выполняли каждый свое предназначение.

Тот, кто, даже не зная о промысле Великой Природы, всю жизнь совершенствуется в избранной им и понимаемой как долг работе, не только добьется успеха в ней, но избежит страданий внутренних (телесных заболеваний) и внешних (трудностей в быту), и вся семья его сможет жить в радости.

Полвека назад, учась за границей, я прожил пять лет во Франции, и все мои тогдашние друзья и знакомые, живя в духе свободы, равенства и братства, наслаждались «жизнью, полной радости». Вспоминая тот опыт, я думаю, что люди, живущие в радости, независимо от национальности, способны любить друг друга, как братья.

Глава десятая

Осенью и в начале зимы в Токио часто случаются дни, когда небо восхитительно прекрасно. Нет ни облачка, ясная, чистая лазурь – кажется, что именно в такой цвет окрашено мироздание.

Так было и в тот день.

После обеда я не стал отдыхать в кабинете и вышел в сад.

Ни ветерка. Температура около двадцати градусов, солнце ласково сияет. Вдруг я обратил внимание на небесную лазурь, мне показалось, что я вижу ее такой впервые. Чудилось, что небесная лазурь вот-вот поглотит меня, я даже испугался…

Раньше в подобных случаях какое-нибудь садовое дерево заговаривало со мной, но вот уже несколько месяцев среди деревьев нашего сада установился мир и по взаимному уговору никто из них не пользовался моим появлением в саду, чтобы обратиться с жалобой. Все пребывали в мире и покое.

Возле одинокой на вид пальмы лежит большой валун. Я поспешно сел на него, обхватив обеими руками, чтобы меня не поглотили небеса.

Все-таки небесная лазурь страшит. А ну как поглотит все мои мысли?.. Странные фразы всплывали одна за другой. «Когда люди собираются вместе, они не способны к работе», «И все это глупцы, которым хоть кол на голове теши», «Встречаются только для того, чтобы убить время», «Набитые дураки – они возомнили, что этим помогают ближнему», «Надо беречь свое время», «Хоть и прожил я девяносто четыре года, жизнь кажется слишком короткой»…

Спокойно наблюдая, как эти и им подобные фразы одна за другой исчезают в небесной лазури, я чувствовал, как с плеч спадает бремя, и услышал тихую прекрасную музыку. Какая-то симфония, но какая именно, не припомню.

И тут я вдруг обратил внимание на странную вещь. Все небесное пространство едва заметно изменило цвет. Удивившись, я вгляделся. Вот всплыла буква и тотчас растаяла. За ней всплыла еще одна буква и тоже растворилась. Еще одна буква появилась и исчезла. Еще, еще…

Раз буквы всплывали одна за другой, в них был какой-то смысл? Так я подумал, но уже не мог вспомнить, что это были за буквы. Ведь я их только что видел! – занервничал я, но вспомнить не мог и махнул рукой.

И в этот миг отчетливо раздался голос:

– Наконец-то ты уничтожил свое «я». Возрадуйся! Теперь ты сможешь завершить свой труд. Мужайся, Кодзиро!

Этот голос, казалось, шел с неба, и тотчас в моей душе взыграла радость, и я приступил к работе…

Нет ничего трудного. В ясной небесной лазури одна за другой проплыли фразы не только из десятой главы «Счастья человека», но из одиннадцатой и двенадцатой, и моя душа отчаянно взывала – хватай быстрее, а то упустишь! Что это было – высшее блаженство или творческий восторг? При всем своем желании я бы не мог ни с кем поделиться тем, что испытывал, и мне оставалось наслаждаться в одиночестве, пребывая в раю…

– Сэнсэй!

Внезапный оклик вернул меня с небес на землю.

Передо мной стоял он самый – Минору.

– Ты откуда явился? – спросил я, вставая с валуна, и рассмеялся. – Я как раз наслаждался в райских кущах.

– Я тоже решил отправиться в рай, поэтому и пришел к вам с радостной вестью.

Может быть, потому, что он был весь облит дивными лучами осеннего солнца, он вдруг переменился и выглядел весьма торжественно. Я не стал легкомысленно спрашивать, о каком рае он говорит, и молча проводил его в гостиную. Мы сели рядом на диван, и моя правая рука невольно коснулась его плеча. Решившиеся спросил:

– И где же твой рай?

– Место, в котором я оживаю…

– Оживаешь?.. Это наверняка не нынешняя Япония. Даже я это сразу понял, едва взглянув на тебя. Если хочешь ожить, лучше поскорее брось Японию. Иначе ты и сам сгниешь здесь заживо.

– И вы это заметили? – Приподнявшись, он напряженно глядел на меня.

– Я так подумал, когда узнал, какой ты замечательный лингвист. И успокоился, решив, что выдающийся ученый всего лишь беззаботно проводит каникулы в своем отечестве. Всякий раз, когда мы непринужденно с тобой общались, от тебя веяло дыханием жизни… Спасибо. Я хотел как-нибудь поблагодарить тебя…

Он продолжал молча смотреть на меня. Мне стало не по себе, я тихо спросил:

– Каникулы уже подходят к концу?

Продолжая молчать, он встал передо мной на колени и, глядя на меня снизу вверх, сказал:

– Да, для меня отечество – это страна отца, страна, к которой я испытываю только чувство сыновнего долга…

Увидев, что на глазах его заблестели слезы, я быстро встал, приложил ладонь к левому уху, точно оглох, и, смеясь, сказал:

– Ты говоришь, страна, к которой ты испытываешь только чувство сыновнего долга, так признайся же, что ты думаешь об этой стране?

– Что-то вы сегодня слышите хуже обычного. Раньше левым ухом вы слышали нормально.

С этими словами он усадил меня на диван, сам сел по левую руку и сразу начал говорить, и это был совершенно неожиданный, словно только что уплывший в небесную синеву, странный рассказ, и я, затаив дыхание, весь ушел в слух.

– Действительно, Япония была для меня отечеством – страной отца. Страна, в которой нет никого, кроме отца. И этот отец приказывает: «Ты мой наследник. Если будешь выполнять мои приказы, во всем преуспеешь. Это воздаяние за сыновнюю почтительность, поэтому ни о чем не беспокойся. Ибо в этой стране сыновняя почтительность – главная добродетель…» Так он меня наставлял и под конец сказал: «Немедленно поступай на экономический факультет Токийского университета! Вращайся в обществе. Даже когда меня нет рядом, ходи с важным лицом. Смотри на всех свысока, как на своих подчиненных. Только одного не забывай – всегда будь почтительным сыном. Потому что в нашей стране нет ничего важнее этого». Отец мог и не говорить мне таких слов, я бы и так поступал в согласии с ними. Ведь я живу в стране сыновней почтительности, и у меня просто нет иного выхода…

Но однажды я внезапно спросил себя – куда я исчез? Да, я здесь, но куда делся тот «я», которому вовсе не свойственна сыновняя почтительность? Мне же точно известно, что «я», не чтящий своего отца, существует, но куда он девался? Не иначе, как отправился в страну, где сын не обязан почитать отца.

В этот момент я сильно чихнул и рассмеялся.

Ну уж нет, мир не ограничивается страной, где сын обязан почитать отца! До сих пор мой взор застили штампы типа «сыновняя почтительность», и я не мог разобрать букв, словно уплывавших в ясную небесную лазурь.

«Дурак набитый!» – пропел я во весь голос. И – точно пробудился ото сна – «страны сыновней почтительности» как не бывало, я находился в Японии осенью второго года эпохи Хэйсэй.

Чего только не случается на свете! Вроде бы передо мной мой отец – тот самый отец, которого я знал вплоть до вчерашнего дня? Точно, он. Отец, которому я, опустив голову, поддакивал, что бы он ни говорил. Однако, странное дело, это он, но уже и не он. Это не лицо моего отца, бесцеремонно отдающего приказы… Я вижу его другими глазами…

Ах, это вовсе не страна сыновней почтительности! – рассмеялся я. Может быть, отец и возомнил, что это так, но тогда это не моя страна. Даже если она – отечество, страна отца, для меня она чужая. Мне стало ясно: мы с отцом живем в разных странах. Отец – гражданин этой страны, я – гражданин другой страны. Заставить отца осознать это – дело трудное, но тогда не остается другого выхода, как бросить отца. Как только я принял это решение, облик отца изменился. Теперь он уже не услышит моего поддакивания на любое свое слово. Как бы надменно он ни обращался со мной, пусть даже ударит, правда на моей стороне. Ибо я готов жить как человек мира, как новый человек.

Выслушав Минору, я согласно кивнул. Затем, спеша высказать ему свою радость, сказал:

– Молодец, Минору. Значит, ты вновь стал всемирно известным лингвистом, поздравляю!

– Я еще никому, кроме вас, не говорил о своем решении, – ответил он и, точно подхваченный течением, продолжил свой рассказ.

Его благодетель профессор Б. из американского университета К. уходит в отставку и в качестве своего преемника выдвинул его, Минору. В университете без долгих проволочек решили взять его преподавателем лингвистики. Сегодня в полдень он позвонил в университет и сообщил о своем согласии. И пообещал, как только устроит свои дела в Японии, отправиться к месту нового назначения.

– Значит, скоро уедешь? – невольно вырвалось у меня.

– Все уже в общем решено, поэтому чем раньше, тем лучше.

– Согласятся ли родители? Особенно отец…

– Но мой долг не имеет отношения к отцу, – сказал он, глядя мне в глаза.

Я утомился от нервного напряжения и молчал. А когда опомнился, Минору говорил точно сам себе:

– Отец наверняка рассердится. Бедняга, его предал единственный сын! Хотя я уже и не сын. Мужья сестер помогают отцу в его работе, все они его добрые дети, но он этого, кажется, не осознает. Он ими доволен, но думает только об единственном сыне, это своего рода скупость… А я уже не гражданин нынешней Японии. Я – гражданин мира. Хочу поскорее забыть того себя, который приехал в этот неприглядный край.

Осенние дни коротки, в комнате давно уже стало темно. Я поспешно включил электричество и при свете вновь посмотрел на Минору. Я не находил слов, как лучше благословить молодого человека, прекрасно исполняющего предназначение, дарованное ему Великой Природой.

– Минору, уже все сказано. Главное, цени свою жизнь.

– Жизнь?

– Ведь жизнь – это то единственное, с чем ты сам ничего не можешь поделать.

– Эту жизнь человек получает от Природы, так? Если жизнь коротка, завершить ничего не успеешь… А чтобы сделать жизнь долгой, надо отбросить своекорыстие и эгоизм. Этому вы меня научили, так что все будет в порядке.

– Ну, тогда я спокоен. Да, вот еще что. Постарайся теперь сделать так, чтобы отец тебя понял и чтобы во время отъезда тебя провожала вся твоя семья… Не торопись списывать со счетов отца. Будь ты гражданин мира или японец – все люди братья… Пока ты молод, не следует скупиться на такие усилия. Не забывай любить, так-то вот.

– Да, я собираюсь искренне следовать всему, что вы сказали, – улыбнулся он и ушел.

В ту ночь я собирался уже начать делать гимнастику перед сном, значит, было около десяти. Внезапно пришел Минору. Впервые так поздно. Я проводил его в гостиную.

Не успели мы войти туда, как он, ни слова не говоря, обнял меня. Чувствуя удивительный прилив любви, мы прильнули друг к другу.

Дочь, заварив чай, вошла в гостиную и, увидев нас в такой позе, остолбенела, но мы, заметив ее, расцепили объятья и, улыбаясь, встали лицом к лицу. Дочь поставила чашки с чаем и молча вышла. Тогда Минору торжественно сказал:

– В моем возрасте у человека должно быть право самому выбирать себе отца… До сих пор вы были моим духовным отцом, а теперь я прошу вас просто стать мне отцом.

– Я не слишком хороший отец… Но уже давно втайне вижу в тебе сына…

– Вот как? Я рад, спасибо. Теперь, даже если я стану гражданином мира, Токио будет моей родиной, раз здесь живет мой отец…

– А я, раз ты мой сын, я всегда буду ждать тебя здесь. Но что все-таки произошло сегодня вечером?

– Рассказываю… Сегодня вечером у отца, верно, произошло какое-то приятное событие, против обыкновения он пришел домой к ужину и был в приподнятом настроении. Благодаря этому вся семья смогла насладиться веселым ужином, а я решил, что не следует упускать такой случай, и после ужина рассказал ему о приглашении в университет К. Я не столько хотел получить согласие отца, сколько порадовать его.

Однако он меня обругал – мол, это не моя специальность, ведь я только что поступил на экономический факультет. Отец даже не пожелал меня выслушать, но более того, когда я, набравшись терпения, стал почтительно объяснять ему что к чему, он заявил: «Ты мне не сын! Я лишаю тебя наследства. Убирайся сейчас же!» Расшумелся так, что мне не оставалось ничего другого, как уйти из дома… Ведь не был же он настолько пьян…

– И ты пошел сюда?

– Поскольку я уезжаю в Америку, мне захотелось увидеться с моим духовным отцом. Но, к своему великому счастью, я обрел не только духовного, но и настоящего отца. Хорошо, что я к вам зашел.

– Молодец, что сделал это. Спасибо.

– Mon père (т. е. мой отец), береги жизнь, полученную от Великой Природы, и живи долго. Во время отпуска сын будет приезжать к своему папочке. Это место стало родиной для нас обоих.

– Все будет хорошо. Я еще молод. Поскольку у меня есть работа, порученная мне Великой Природой, я еще больше двадцати лет должен не только беречь жизнь, но и трудиться. Так что обо мне нечего беспокоиться, живу беззаботно, знай себе пописываю. Это ты береги свою жизнь!

– Все в порядке, теперь я живу сам по себе, как гражданин мира… Хорошо, что, придя сюда в столь поздний час, я все же смог встретиться со своим папочкой, так что теперь мне не о чем сожалеть. Что ж, отец, обнимемся на прощанье…

Я поднялся, прижал Минору к своей груди, и вскоре он с успокоенным видом ушел.

На следующий день я втайне надеялся, что он придет вновь, но он не появился. В следующие дни я с утра ждал его, но от него не было никаких вестей. Я подумывал ради него посетить его отца, но не знал ни адреса, ни имени. Через четыре дня, вечером, раздался телефонный звонок. Я с удивлением услышал в трубке французский язык:

– Mon père! – по телефону это «père» прозвучало отчетливее, чем в разговоре. – Вы меня слышите?

– Минору? Откуда ты говоришь? – спросил я также по-французски.

– Из университета К. У меня все благополучно, хотел вас успокоить.

– Когда же ты улетел из Токио?

– В ту же ночь, прямо из вашего дома отправился в аэропорт…

– Вообще-то мог бы предупредить… Я ведь готов был все, что угодно, для тебя сделать.

– Удивительное дело, папа. У вас же были проблемы со слухом. А сейчас вы все слышите.

– Мои уши пропускают никчемные шумы, а истинные вещи слышат. Ты мне вот что скажи, когда устроишься, не пришлешь ли свою работу? Мне хочется все знать о своем сыне…

– Хорошо. Пришлю все, что написал. Но главное, я успокоился, услышав ваш голос, и поразился, как молодо он звучит.

– Пока мне вменено в обязанность своим пером помогать Великой Природе спасать мир, у меня нет возраста. И твоя работа вменена тебе в обязанность Великой Природой, поэтому и к тебе годы не прибавляются. Главное – преданно исполняй свой долг. Не будем с тобой падать духом, мой сын!

– Вы меня успокоили. Спасибо, папа.

На этом телефонный разговор окончился. Продолжая сжимать в руке телефонную трубку, я чувствовал себя бодрым, как юноша.

После этого регулярно раз в неделю из Америки приходило письмо. Всякий раз оно было написано на плохом французском. Что за дурак, писал бы уж по-японски, думал я, но, решив, что его цель – не дать мне забыть французский язык, время от времени также отвечал по-французски. Отец и сын – два сапога пара.

Из этой переписки я усвоил две вещи, которые меня успокоили и в то же время убедили, что Минору и впрямь мой сын.

Ибо он принял решение смиренно, с полной отдачей осуществлять исследования в области лингвистики, следуя воле Великой Природы. А еще я понял, что, с любовью преподавая свой предмет студентам, он найдет себе друзей по сердцу и по уму.

Я успокоился и простодушно радовался, что теперь могу уже не тревожиться о его драгоценной жизни.

Минору прислал мне из Америки огромное количество журналов с опубликованными в них статьями и исследованиями. Все они были на английском, который, увы, мне не по зубам. Я пришел в замешательство, но все же старался их просматривать.

Мои усилия неожиданно были вознаграждены.

Во-первых, в журналах часто помещали его фотографии. Я радовался, поскольку у меня не было его фотографии, и внимательно вглядывался в каждую: на всех он выглядел непривычно для меня энергичным человеком. Не оттого ли, подумал я, что, когда совершенствуешься в любимом деле, лицо начинает излучать уверенность? Я успокоился и обрел в этих фотографиях большое утешение.

Во-вторых, я обнаружил имена и адрес его родителей. Тем самым появилась возможность посетить его отца. Я страстно мечтал примирить его с отцом, поэтому решил, не откладывая, осуществить задуманное.

И вот как-то раз в три часа пополудни я посетил его настоящего отца, господина Киёси Айту, в его кабинете главы компании. Я заранее договорился о своем визите по телефону, и он лично встретил меня с большим радушием.

Первое, что меня поразило, – его невероятное сходство с сыном. Благодаря этому я смог с улыбкой, раскованно попросить прощения за непослушание Минору:

– Достижения вашего сына Минору как ученого-лингвиста признаны во всем мире, продолжать эти исследования – его предназначение, дарованное Великой Природой. Минору всегда осознавал важность своего долга и неизменно чувствовал свою ответственность. Нынешнее приглашение в университет К. – наилучший путь для выполнения этого долга, поэтому Минору решился действовать как гражданин мира. Даже если это идет вразрез с вашей волей, я бы хотел, чтобы вы соблаговолили признать его правоту и простить сыновнее непослушание.

Вот все, что я мог сказать.

Неожиданно Айта схватил меня за руку и, поблагодарив, тихо признался: он не только осведомлен, что сын его – всемирно известный лингвист, но и втайне гордится этим. Однако, сознавая, сколько это потребовало от его сына усилий, усердия, труда, он, как отец, постоянно его жалел. И когда сын добился великолепных результатов, он, отец, решив, что сын уже удовлетворен достигнутым, принял серьезное решение и вызвал его в Токио, чтобы избавить от лингвистики. Кроме того, он хотел, чтобы у сына было более широкое поле деятельности, и собирался привлечь его к работе, связанной со своим бизнесом. Сын честно следовал всем его предписаниям, как подобает послушному сыну, поэтому отец был спокоен. Он радовался, что у него вновь появился сын, а не какой-то там лингвист, и был счастлив. И вот однажды, как гром среди ясного неба, сын внезапно заявил, что уезжает в университет К. Это заявление так его ошарашило, что он, к своему стыду, вышел из себя и наговорил много глупостей, недостойных отца. Когда он пришел в себя, сына уже не было в доме.

Выслушав это, я, улыбаясь, сказал:

– Может быть, в таком случае вы освободите его от отцовского проклятья?

– Проклятье – это ерунда. Я ведь им горжусь.

– Вы меня успокоили.

– Между отцом и сыном часто возникают нелепые недоразумения. Я не откладывая пошлю ему письмо, но и вас прошу выступить посредником.

– Охотно. Поистине, отец и сын – это замечательно.

С этими словами я поднялся.

– Нет, отношения отца и сына бывают идиотскими, вот и вам мы причинили столько беспокойства.

Опустив голову, Айта проводил меня.

По дороге домой я несколько раз вспоминал слова отца Минору о том, что отношения отца и сына бывают идиотскими, и громко хохотал.